Шестнадцать

Когда он лежал там, на земле, смерть ощущалась совсем не так, как он думал. На самом деле, это вообще ни на что не было похоже. Временные рамки показывают, что в ту ночь прошло два с половиной часа между тем, как он вышел из ресторана к западу от Центрального парка, и тем, когда он, спотыкающейся походкой, весь в крови ввалился в винный магазин на другой стороне, где перепуганный продавец воспользовался телефоном Джоша, чтобы вызвать «Скорую помощь». Он помнит, как пришел в себя в парке, он не понимал где он, его ослепляла боль. И все, что он мог видеть, – это корни деревьев, камни, грязь и очертания странно искривленного велосипедного колеса. Он помнит, как в момент, когда он посмотрел на круг из спиц, боль снесла его потоком, словно где-то прорвалась плотина. Вскоре его руки жгло, а ноги, казалось, горели адским пламенем. Он чувствовал вкус крови, видел ее, и хотя не мог заставить себя пошевелиться, знал, что с его головой что-то не так, – там что-то взорвалось и сломалось. Что случилось до этого, Джош понятия не имел. Два часа он лежал во тьме на грунтовой дорожке. Погнутое колесо велосипеда перестало вращаться, в домах по обе стороны парка погас свет, телефоны перевели в беззвучный режим, ноутбуки захлопнули; он лежал на дорожке, а на Восточной 97-й улице соседи и его жена повернулись лицом к стене своей спальни. Все это время его не существовало.

Когда Джош рассказывает Руби историю своей велосипедной аварии, на его челюсти дергается мускул, выдает его даже несмотря на его бесстрастный тон. Она внимательно слушает, почти видит грязь, корни деревьев и гнутое вращающееся колесо. Чего Руби не может разглядеть, но что вижу я, – каким человеком он был за минуты, секунды до аварии, каким беззаботным он был – не то что мужчина, рассказывающий свою историю сейчас. Ему было легче не только физически. Джошу тяжело и морально, потому что собственное тело подвело его после падения, отказалось удержать его. С переломом шейного позвонка – он кладет руку Руби себе на затылок, помогает нащупать бороздки – его шесть недель держали в бандаже и кормили как младенца. Медсестры вытирали ему задницу, он заново учился ходить. Подобный опыт каким-то образом меняет ваше ощущение собственного тела, когда вы проводите все дни и ночи, лежа на спине, уставившись в рябой потолок больничной палаты. Вы меняетесь, когда обнаруживаете, что полностью зависите от незнакомых людей, которые заботятся о ваших базовых потребностях.

До несчастного случая Джош в какой-то степени считал себя непобедимым.

(Вы были бы удивлены, узнав, как много людей думают так же.)

Они проводят свою первую официальную встречу Клуба Смерти вчетвером в «Таверне Грамерси».

– От фермы до стола – очень по-нью-йоркски! – заявила Ленни, выбирая ресторан, в котором многие ингредиенты, встречающиеся в меню, вызывали у Руби сомнения.

– В Мельбурне нет хороших ресторанов? – прокомментировала Сью, когда Руби попросила напомнить ей, что такое руккола. Вскоре Руби узнает, что эта, казалось бы, неразговорчивая женщина обожает путешествовать в одиночку и считает Мельбурн одним из своих любимых городов с лучшими ресторанами, так что она просто дразнила ее. Никогда не знающая, как реагировать на подколки (она часто задавалась вопросом, нет ли в них налета изящной жестокости), Руби была благодарна, когда Ленни внезапно постучала вилкой по своему стакану, якобы призывая собрание к порядку.

Оказывается, состоять в Клубе Смерти на удивление легко, как только вы преодолеете неловкость приветствий, найдете, куда присесть и какой салат заказать. Хотя Ленни и была официальным председателем, новому участнику была оказана честь озвучить вступительный вопрос вечера.

– Любой вопрос о смерти, который ты захочешь задать, Руби.

Как бы Руби ни нервничала, она сразу поняла, что хотела бы обсудить.

(На самом деле она спрашивает: «Избавлены ли те из нас, кто умирает так жестоко, от понимания этого?» Руби не может перестать об этом думать.)

Как только Руби задала свой вопрос, что-то изменилось в других членах клуба. Они сразу же повернулись к ней. Джош ответил первым, признав, что его собственный опыт тоже заставил его задуматься об этом. Умер ли он той ночью в парке, когда его велосипед врезался в корень дерева, а его шея сломалась от удара о землю? Или он чуть не умер, что совсем не одно и то же. Оглядываясь назад, Джош может вспомнить только пустоту тех часов, когда он лежал изломанный и окровавленный в грязи. Не было никакого света, к которому нужно было идти, никакого дедушки, говорящего ему, что его время еще не пришло. Никаких туннелей или ощущения покоя, только безмолвное черное пространство, к которому он чувствовал себя привязанным. Темное место, в которое он часто, по неосторожности, возвращается.

– Дело в том, что как только кровоснабжение мозга прекращается, – говорит Джош сейчас, – будь то от шока, как случилось со мной, или от удушения, – произнося это, он смотрит прямо на Руби, – все остальное перестает работать весьма быстро. По-видимому, первыми исчезают наши самые человеческие качества. Самоощущение, осознание времени. Память, язык. По сути, мы деградируем, становясь все более и более примитивными. Опираясь на это, я бы сказал, что мы способны понять, когда находимся в процессе смерти, но к тому времени, когда мы до нее добираемся, нам уже непонятно, были ли мы живы когда-то вообще.

– Хотя исследования показали, – подхватывает Сью, – что в момент смерти некоторые люди испытывают всплеск мозговой активности, что является полной противоположностью бессознательному состоянию. В ма-шине был момент, когда Лиза пришла в себя, открыла глаза и посмотрела прямо на меня. Как будто вернулась, как будто с ней все было в полном порядке. А потом… через секунду, она ушла навсегда.

– Ты никогда не рассказывала мне об этом, – мягко говорит Ленни, сжимая руку Сью.

– О том, что произошло до того, как они вытащили меня из машины? Полагаю, что нет. Не люблю вспоминать подробности. В любом случае, – Сью промокает глаза уголком салфетки, – я не хочу останавливаться на этом. Неожиданный всплеск мозговой активности непосредственно перед смертью, по-видимому, довольно распространен. Если хотите, что-то вроде последней вспышки человечности, посланной в этот мир.

Руби вскоре понимает, что на заседаниях Клуба Смерти эмоции текут, как вода; иногда идет непрерывный поток слов и идей, иногда его прерывает боль воспоминаний. Но даже тогда, пусть и с трудом, что-то истинное и искреннее прорывается наружу. Например, мягкая улыбка Сью, посланная Ленни, или застенчивая ухмылка Джоша, когда он замечает, что сегодня вечером история о его несчастном случае, похоже, приобрела более драматичные очертания. Тогда получается, что всеми движут одни и те же вопросы и тревоги, одна и та же потребность преодолеть свои нынешние рамки восприятия. Руби никогда раньше не участвовала в разговоре, который казался бы таким откровенным и честным. Ее друзья замечательные, веселые, добрые и умные люди, но в основном они говорят о работе и выходных. Они планируют вечеринки и совместные каникулы в Таиланде. Встретившись на чьем-то диване или в темном углу городского бара, они обсуждают повседневные, вполне обычные вещи. Иногда они спорят о политических взглядах или посещают митинг против или в поддержку чего-либо. Тем не менее, по большей части у ее австралийских друзей есть негласное правило – не копать слишком глубоко. Эш такой же.

– Нам не обязательно говорить обо всем, – сказал он однажды.

Как будто она сказала слишком много, хотя по правде, слишком мало.

После приступа, казалось бы, необоснованной паники на следующее утро после поминальной службы в парке, Руби была осторожна с Эшем. Хотя они по-прежнему часто переписываются, большинство их сообщений стали безликими, вежливыми, как у людей, которые больше думают о том, чего говорить не стоит, чем о том, что стоит высказать. После того, как Руби так много скрывала от Эша – от всех, кто остался дома, – для нее волнующе оказаться в центре такого насыщенного, содержательного разговора. Она никогда бы не подумала, что подобное возможно с людьми, которые ей едва знакомы. Хотя, безусловно, этот вечер дал Руби шанс лучше узнать своих соседей по столу, высветил некоторые их качества, чего не удалось сделать первому совместному завтраку. Например, она быстро понимает, что Сью, с ее коротко подстриженными седыми волосами и выступающими скулами, излучает спокойную, завидную уверенность, независимо от того, выбирает ли она вино или высказывает свое мнение. Эта женщина одна путешествовала по миру, она совсем не считает нынешнее одиночество Руби странным и не хочет показаться бесполезной своей новой знакомой.

– Не путай любовь к собственной компании с полным бездействием, – советует она, когда Руби признается, что в Нью-Йорке она не работает и не учится. – Ты же дизайнер, верно? Что ж, в наше время при необходимости можно работать даже лежа в собственной постели.

Руби не может представить, чтобы ей пришло в голову раздавать такие непрошеные советы малознакомым людям, но все же она благодарна Сью за вежливый выговор и подумывает выложить весь список своих проблем, просто чтобы услышать, что скажет эта пожилая женщина («Это Клуб смерти, а не Исповеди», – Руби приходится напоминать себе об этом не раз, когда дело доходит до Сью).

Джош, наоборот, бросает заявления, как гранаты. Причем ущерб устраняет сам, если видит, что зашел слишком далеко.

– Прошу прощения, – говорит он несколько раз в течение вечера, но в его голосе совсем нет сожаления. – Прозвучало не так, как я хотел.

– Я пишу так, как говорю, но не говорю так, как пишу, – объяснит он позже. – Из-за чего иногда я попадаю в неприятности.

К тому же, теперь Руби может с уверенностью признать, что помимо наличия твердого мнения почти обо всем, Джош еще и не обделен красотой. Он родился в Миннесоте, Ленни использовала термин «выходец из Среднего Запада», чтобы описать его телосложение. Наделенный сильными руками и широкой грудью, Джош вызывает в голове образы фермы, зерноуборочного комбайна и долгих летних месяцев, проведенных на открытом воздухе. Для Руби, которая сравнивает каждого мужчину со своим любовником, Джош кажется твердой, крепкой скалой по сравнению с прохладной, узкой рекой, на которую похож Эш. Знай Джош о ее оценке, сказал бы, что теперь он находится не в лучшей форме. Ведь Руби неизвестно, что до несчастного случая он весил на тридцать фунтов меньше, легко застегивал на себе модные костюмы или забирался в постели красивых женщин, на одной из которых потом и женился. Джош так и не примирился с новым, более тяжелым телом. Он тоскует по тому эффекту, который производил, просто входя в комнату, о том, как его жена загоралась при одном взгляде на него. Руби пришлось бы броситься на Джоша прямо через стол, чтобы тот заметил, что даже теперь женщины засматриваются на него: но кто захочет, чтобы его ценили за те вещи, которые он жаждет в себе изменить? После ухода жены он собрал то, что осталось от желания, и спрятал подальше, в темном месте. Джош полагает, что там этому самое место.

(Вслух он, конечно, ничего такого не говорит.)

Сразу ясно, что Ленни в группе, как тепло или домашний очаг. Я вижу яркие оранжевые и золотые искры, что отскакивают от ее пальцев. Они остаются на плечах ее друзей, когда она говорит, расслабляют мышцы и даже кости. У нее всегда был этот дар, своего рода сияние, что пропитывает окружающих ее людей, от тех очарованных официантов, которых Руби заметила во время их первого ужина после ПТСР-встречи, до Сью и Джоша теперь, когда любое напряжение, которое они принесли за стол, в течение вечера постепенно соскальзывает с них. Руби не может видеть свечение, но она чувствует его; несмотря на сложность разговоров, что ведутся в Клубе Смерти, вскоре она впервые за очень долгое время чувствует себя расслабленной.

Я же, наоборот, не могу успокоиться. Меня волнует растущее чувство предвкушения. Я жду, наблюдая, как каждый раз они обходят стороной единственный вопрос, который я хочу, чтобы они обсудили сегодня вечером.

Что происходит после смерти?

За этим столом, заставленным бокалами с вином и разноцветными недоеденными блюдами, я могла бы рассказать им, что мы действительно осознаем, когда это происходит. Я могла бы объяснить, что темнота, которую Джош помнит после несчастного случая, только начало. Смерть не наступает в одно мгновение. Мы не щелкаем выключателем, чтобы отключить источник питания. Мы все еще там, в самом начале, когда боль усиливается, как натянутая струна, сильнее и сильнее, так туго, что наша кожа начинает пылать, и только тогда – не знаю, выбор это или необходимость – покидаем свое тело. Мы отступаем от агонии и огня, и, оказавшись в темноте, инстинктивно знаем, что нам нужно просто потерпеть. Темнота – это комната ожидания, короткая пауза в ночи нашего существования, прежде чем мы, спотыкаясь, двинемся вперед в поисках стен и двери, чтобы выбраться. К тому времени ничто из того, что могут сделать с вашим телом, не причинит боли. Не в плане нервов, сухожилий или костей.

Но вы определенно осознаете, что мертвы. Чего я до сих пор не знаю, так это того, что ждет меня дальше.

Джош вернулся. Каким-то образом я сделала то же самое. Я знаю, что где-то в этой новой дали, созданной из пространства и времени, есть другие. Те, кто не вернулся, люди, которые просто двинулись дальше.

Все чаще и чаще я чувствую их уход, напоминающий щелчок закрывающейся двери, но я не знаю, куда именно отправляются эти мертвецы, которые здесь больше не живут.

Что произойдет, если вы не последуете за ними? Что произойдет после вашей смерти, если вы все еще осознаете, что мертвы? После проведенного в темноте времени Джошу пришлось снова учиться ходить. Значит ли это, что я тоже могу снова научиться говорить, дотрагиваться, могу снова быть услышанной? Смогу ли я послать эту последнюю вспышку в мир, чтобы показать Руби, что я все еще здесь?

На мой взгляд, Клуб Смерти знает ответы. Скоро правда откроется сама собой. До тех пор, пока эти четыре вопрошающих разума, каждый со своим набором опыта, будущих надежд и текущих сложностей, продолжают прижиматься носами к тайне смерти, продолжают пытаться пробиться сквозь стекло. И Руби стоит в самом центре этого.

И я, их пятый член, ожидающий с другой стороны.

Сообщение от Ленни приходит рано утром следующего дня. Полусонная Руби улыбается, пока читает его.

«Спроси, могут ли мертвые разговаривать с нами», – шепчу я ей на ухо, но она уже снова засыпает, и мои слова звучат как тихий металлический звон жалюзи о ее открытое окно.

В качестве следующего места встречи Клуба Смерти Сью выбирает «У Пэтси», итальянский ресторан на Западной 56-й улице, где Фрэнк Синатра когда-то обедал за своим любимым столиком.

– Любимым фильмом Лизы был «Увольнение в город» с Синатрой и Джином Келли, – объясняет Сью, когда они впервые садятся за столик, – и она всегда просила разрешения поесть здесь, когда мы приезжали в город. Пусть это не один из тех дорогих и популярных у туристов ресторанов, о которых постоянно говорит Ленни. Зато здесь есть часть истории Нью-Йорка – и часть моей тоже.

Прошла неделя с тех пор, как они встретились в «Таверне Грамерси». За это время, с небольшой помощью с моей стороны, четверо членов Клуба Смерти думали друг о друге, тосковали и даже засыпали, размышляя о чужих историях, чего никто из них не ожидал. И хотя ни у кого не имелось внятного объяснения, почему, три первоначальных участника клуба больше всего думали о Руби. Так что к концу недели Сью не может избавиться от мысли о том, как близка Руби к тому возрасту, в котором была бы сейчас ее дочь Лиза, останься она жива. Женщина прокручивает эту мысль между кончиками своих пальцев снова и снова, пока она не становится блестящей отполированной жемчужиной. Ее дочь в Нью-Йорке. Ее дочь обедает в модных ресторанах и пьет хорошее вино. Ее дочь… но фантазии Сью каждый раз обрываются, потому что она еще недостаточно знает о Руби, недостаточно знает о том, кем могла стать ее собственная дочь. С таким количеством вопросов Сью обнаруживает, что бесконечно размышляет, ищет подсказки, какие-то намеки. Чем обычно занимается женщина в возрасте тридцати с небольшим в наши дни? Конечно, поначалу Сью опиралась на мнение Ленни о Руби, но ведь она, должно быть, оставила позади целую жизнь. Любовники, семья, друзья. Карьера, которую она строила в Австралии. Какие фильмы она любит, какие книги читает? Каким мужчинам отдает предпочтение?

(Выживи Лиза, кем бы она стала?)

Мне потребовалось немного больше времени, чтобы привлечь, или скорее, направить внимание Джоша. Его не интересовала причина, по которой Руби приехала в Нью-Йорк. Он не задумывался ни о том, как она живет, ни о том, как проводит свои дни, ни о том, что она оставила в Австралии. За поздним завтраком он совершенно упустил из виду изгиб ее скул и очертание рта, остался равнодушным к изящным рукам, к тому, как ее пальцы сжимали стакан, который она держала, или к ее привычке теребить мочку уха, когда она глубоко задумчива. Ничто из этого Джоша не интересовало, ничего из этого он не принес с собой домой после встречи, что было вполне нормально, потому что в последнее время его мало интересовал противоположный пол. Ленни и Сью – другое дело. Джош находил время для Клуба Смерти, потому что ему нравилось, как работают их умы, то, что они не отказываются обсуждать некоторые вещи. А еще потому, что его агент согласился, сказав, что когда-нибудь из этих собраний может получиться хорошая книга. Вот как я в конце концов поняла, как привлечь его внимание. Нужно положить в мышеловку сыр.

Я.

Конечно же, он слышал обо мне, но после встречи с Руби начал уделять больше внимания деталям. Именно тогда Джош заметил упоминание о бегуне в каждом блоге или новостной статье, которые он читал. Тело нашел бегун. В шесть утра бегун сделал жуткое открытие. Бегун натыкается на мертвое тело в Риверсайде.

Парк. Сколько раз он читал вариации этого предложения и не переставал думать об этом вездесущем бегуне, присутствующем во многих рассказах о несчастье? Как, будучи писателем, он не подумал о том, на что похоже обнаружение мертвого тела, особенно если это открытие попадает в заголовки и приводит к масштабному расследованию. Как странно, что эта австралийка, новая подопечная Ленни, с которой та настояла, чтобы он встретился, оказалась одной из таких бегунов. На самом деле, именно тем бегуном. Из искры очарования Руби разгорелся маленький огонь. Джош заинтересовался, и вот тут-то и вмешалась я, поддерживая зародившееся пламя, пока оно не лизнуло его мечты.

С каждым разом становится все легче. Потому что после последнего разговора в Клубе Смерти я позволила себе вспомнить кое-что, что сказал Ной, одну из тех вещей, которые раньше не понимала.

– У тебя богатый внутренний мир, Алиса. Населенный людьми и местами, которые тебе нравятся.

Он имел в виду следующее: все мы существуем в наших собственных маленьких мирах, в наших собственных частных вселенных. Нам не нужно видеть человека во плоти, чтобы думать о нем; достаточно того, что он есть в наших головах, где мы в любом случае проводим большую часть нашего времени. Поэтому не имеет значения, осознаю ли я что происходит. Важно то, что первоначальные участники Клуба Смерти теперь могут видеть Руби, даже когда закрывают глаза. Мне просто нужно показать им то, что уже и так существует.

Конечно, есть и ограничения. Например, я не могу заставить Джоша думать о Руби, когда он чистит зубы или разговаривает по телефону, но я могу помочь ему повернуть голову, когда он проходит мимо множества австралийских кофеен рядом со своей работой. Я могу побудить его остановиться на матче по австралийскому футболу, когда он пролистывает спортивные каналы поздно вечером. Песни по радио только упрощают мне задачу. AC/DC. INXS. Он подпевает своим любимым группам из Down Under, и его мысли сами собой возвращаются к Руби. На этом моя работа закончена.

С Ленни вообще не требуется никаких усилий. В основном потому, что она влюбляется в людей с первого взгляда. Речь не о романтической любви, а о чем-то, похожем на своего рода восторженное любопытство, которое побуждает ее разгадывать тайны человека, узнавать, кто он на самом деле. Ленни не ошиблась, заметив острое одиночество Руби в тот вечер, когда наблюдала за ней с другого конца комнаты на сеансе групповой терапии. Она также оказалась права, что одиночество, как и любое другое страдание, скрывает человека, его милые причуды, забавные истории и добрые намерения. Под этим плащом всегда скрывается кто-то очень интересный, Ленни уверена в этом. Она полна решимости помочь Руби сбросить свой плащ, предчувствуя, без какой-либо помощи с моей стороны, что с этой женщиной что-то случилось еще до того, как она обнаружила мертвое тело, что ее горе связано с чем-то большим, чем смерть безымянной девушки.

По сути, они сделали все идеально. Взяли свои собственные истории и нашли способ поместить Руби в их центр, сделав ее новым клеем, скрепляющим членов Клуба Смерти вместе. Именно этого я и хотела: чтобы они продолжали встречаться, продолжали разговаривать, продолжали задавать вопросы и отвечать на них. Чтобы, в конце концов, эти вопросы привели ко мне. Не к Джейн из парка Риверсайд, какой бы интересной она ни была, а ко мне настоящей, к девушке, которой предстояло прожить более семидесяти девяти лет. Пока один мужчина не забрал все эти годы.

Этот вопрос звучит сегодня вечером в «У Пэтси», пока паста накручивается на вилки, а красный соус болоньезе, заказанный Ленни, пачкает белоснежную скатерть между ними.

Я бы спросила иначе: «Всегда ли он намеревался убить меня?».

Сью, первая из сидящих за столом изъявившая желание говорить, полна решимости.

– Я всегда думала, что судьба – просто концепция, созданная для того, чтобы помочь нам разобраться в вещах, которые уже произошли. Это наш способ пережить различные последствия жизни.

– У моих родителей для этого есть Бог, – говорит Ленни. – «В полу бросается жребий, но все решение его – от Господа», не так ли говорится? В любом случае, они, похоже, уверены, что это он командует парадом.

– Я предпочитаю доверять Мойрам, – отвечает Джош, сверкая белыми зубами в сардонической усмешке. – Три старухи плетут нашу судьбу, прядут, отмеряют, режут. Жизнь висит на волоске. Гораздо более впечатляюще, чем какой-то старик, дергающий за веревочки, который при этом является или не является собственным сыном.

В ответ Ленни улыбается Джошу.

– Увы, из-за католического образования, что я получила, мне трудно забыть про этого старика. Тем не менее не могу с уверенностью сказать, что где-то там, за поворотом меня ждет определенный вид смерти. Не очень-то это утешает.

– Может быть, такое возможно, – предполагает Руби. – Может, если бы мы знали, когда и как умрем… – Но она замолкает, когда воспоминание моего покалеченного тела, четкое, как на фотографии, возвращается к ней. – Неважно, не знаю, что именно я хотела сказать. Представьте, если бы Джейн в то утро знала…

– А он? – спрашивает Ленни, прикусив губу, как будто сомневаясь, стоит ли задавать свой вопрос. – Парень, который убил Джейн. Как вы думаете, в то утро он вышел из дома именно с этой целью?

(Волны разбиваются. Вода звенит у меня в ушах. Я знаю, что могла бы помочь ответить на этот вопрос, если бы действительно захотела. Потому что я есть и в его вселенной тоже.)

– Судя по тому, что я читал, это больше похоже на преступление, совершенное по неосторожности, – отвечает Джош, в то время как Руби бледнеет. – Из тех случаев, когда бедняжке не посчастливилось оказаться не в том месте и не в то время. Какой-то мудак увидел шанс поиграть в Бога и воспользовался им. Значит, виной не столько судьба, сколько мания величия. Давай просто надеяться – или молиться, Ленни, – что он совершил достаточно ошибок, чтобы полиция в конце концов его поймала. Хотя примерно сорок процентов убийств остаются нераскрытыми, так что…

– Я много молилась, когда была маленькой, – перебивает Ленни, ловя встревоженный взгляд Руби и меняя тон. – Я искренне верила, что смогу избавиться от всех ужасных вещей в мире, остановить их. Возможно, это означает, что я действительно верю в судьбу или в идею, что ей можно управлять, если выбрать правильный путь.

Сью кивает на это, отчего маленькие бриллианты в ее ушах сверкают.

– После аварии я тоже некоторое время молилась. О том, чтобы вернуться к той ночи, когда мы отправились в кино, чтобы сесть за руль самой и принять на себя весь удар. Раньше я лежала в постели и пыталась повернуть время вспять. Я молилась, предлагала взамен все, что угодно, умоляла. Иногда, когда мне наконец удавалось заснуть, все получалось. Та ночь проходила по-другому. Выпадал такой сильный снег, что дороги перекрывали, или мы узнавали, что билеты на восьмичасовой сеанс распроданы. Иногда Лиза просила меня сесть за руль, а этот мужчина, что менял свой диск с музыкой, не глядя на дорогу, сбивал меня, забирал мою жизнь, а не ее.

Она делает паузу, прежде чем продолжить.

– Естественно, молитвы ничего не изменили.

– Как ты думаешь, какой была бы твоя жизнь сейчас, если бы тогда действительно выпал снег или билеты на фильм были бы распроданы? – тихо спрашивает Ленни. Я знаю, что сегодня они обо мне больше не заговорят.

– Если бы Лиза была жива? Думаю, – Сью смотрит в потолок и делает глубокий вдох, – думаю, я бы все еще жила в том красивом большом доме в Коннектикуте, а она – здесь, в Нью-Йорке. Я бы все еще продолжала жить в несчастном браке с ее отцом, вела бы ничем не примечательную, хотя и привилегированную жизнь. Проводила бы лето на Мартас-Виньярд, вместо того чтобы посещать Окленд, Париж и Марракеш. Стала бы членом Дамского Книжного Клуба вместо Клуба Смерти. Вот как все могло бы обернуться для такой женщины, как я.

– Но, в конечном счете, я не знаю, какой была бы жизнь Лизы, – теперь Сью смотрит на Руби, – потому что она ушла в семнадцать, слишком рано, чтобы я могла по-настоящему узнать ее, или понять, какой матерью бы я стала для женщины, в которую она превратилась.

Впервые я понимаю, что не только у мертвых есть жизни, которые они не могут прожить. У живых людей тоже есть столько неизведанных версий самих себя, сколько возможных путей, которые закрываются. Некоторые версии лучше, а некоторые, без сомнения, хуже. Кроме смерти Лизы есть еще и жизнь Сью. Женщина, которой она никогда не станет. Из-за ночи, когда не выпало снега, а билеты на фильм не были распроданы, и из-за мужчины, который посмотрел вниз, чтобы поменять свой компакт-диск. Целые миры были потеряны, изменены навсегда, прежде чем он поднял взгляд и заметил, куда направляется.

Никто не живет только одной жизнью. Мы начинаем и заканчиваем наши миры множество раз. Теперь я понимаю, что все мы хотим большего, чем получаем, независимо от того, остаемся ли здесь надолго или совсем нет.

Поскольку члены Клуба Смерти продолжают разговаривать до поздней ночи, я оставляю их в покое и возвращаюсь к тому, с чего началось это заседание. К вопросу, о котором раньше я даже не задумывалась.

Если моя смерть действительно была предопределена, была ли это моя судьба или, в конце концов, его?

Если бы я была жива.

Если бы в то последнее утро, когда мы были вместе, я потянулась к мистеру Джексону, прижалась губами к его губам, ничего не сказав. Если бы я позволила факту моего предстоящего дня рождения скользнуть по его теплой коже, раствориться в ничто по сравнению с важностью наших тел, снега снаружи и его тяжести, окутывающей меня, как простыня. Если бы в тот последний день, когда мне было семнадцать, мы занимались любовью, а на следующее утро я решила бы, что дни рождения не важны ни для кого, кроме самих виновников торжества, и попросила бы его вместо этого нарисовать мой портрет, чтобы сохранить что-то от своего нового, взрослого «я»… Выжила бы ли я тогда?

Выиграла ли бы я годы таким образом, тихо проскользнув в жизнь с мистером Джексоном, где мне исполнялось бы двадцать, тридцать, сорок, и, просыпаясь рядом с ним перед очередным днем рождения, я думала бы: «Я приблизилась еще на год к 79,1!». Стали ли бы мы после той первой зимы настоящей парой, начали бы настоящую совместную жизнь, которая включала свадьбу, детей и дом в другом городе, где он мог бы преподавать искусство, а я могла бы…

Здесь, как и Сью, которая представляет Лизу, я не знаю, как увидеть мир, который мог бы вырасти вокруг нас. Поступила ли бы я в колледж? Или осталась бы сидеть дома с прекрасными детьми, которых мы родим? Помогала бы мистеру Джексону продавать его произведения искусства? Оставалась бы его музой, даже достигнув возраста своей матери и продолжая идти вперед, становясь все старше и старше, пока он увековечивает каждую новую линию на моем теле?

«Никаких линий, мне не нужны линии», – сказал он перед нашим самым первым днем вместе. Продолжал бы он любить меня по-прежнему, когда мое тело превратилось в хорошо читаемую карту?

Если бы я была жива.

Если бы тогда я ничего не сказала о своем дне рождения. Если бы я не села в автобус до Нью-Йорка. Если бы не постучала в дверь Ноя. Если бы я этого не… Глупо думать об этом сейчас. Я мертва. Потому что какой-то мужчина слишком долго притворялся кем-то другим. Когда он дотронулся до меня в то последнее утро моей жизни, это показалось ему самым настоящим из всего, что он когда-либо делал. Так что поступи я по-другому в прошлом, это все равно ни шло бы в сравнение с силой подобного человеческого откровения.