Четырнадцать

Клуб Смерти появился, какогда Ленни мимолетно влюбилась в мужчину. Джош был высоким, темноволосым и красивым журналистом, делавшим репортаж о морге для популярного журнала. Особенно его заинтересовала работа Ленни по реконструкции. Он ходил за ней по пятам большую часть недели, и в том, как прямо он задавал свои вопросы, было что-то, что заставляло сердце Ленни сбиваться с ритма. Она поймала себя на том, что замечает его постоянно расширенные зрачки, белые полумесяцы ногтей и ровные передние зубы. Специфичность этих наблюдений привела ее в замешательство. Джош определенно был не в ее вкусе – последним любовником Ленни был миниатюрный акробат, с которым она познакомилась на бурлеск-шоу в Ист-Виллидж, – но между ней и Джошем определенно что-то было. По крайней мере, так думала Ленни, пока не поняла, что ее действительно привлекает: умное любопытство Джоша и его уважение не только к его собственной работе, но и к ее работе тоже. Когда они разговаривали о карьере, обсуждая, как он зарабатывает на жизнь рассказыванием историй, Джош предположил, что ее работа заключалась в том, чтобы пересказывать истории, возвращать мертвые тела в «живое состояние», а значит, – они занимались одним и тем же, просто в разных местах. Это было самое подходящее описание ее работы, которое Ленни когда-либо слышала. Уже тогда она знала, что хочет сохранить этого мужчину и его манеру говорить в своей жизни.

– Мне бы не хотелось думать, что самое интересное в человеке – то, как он умер, – сказала она за ужином в последний день, который Джош проводил с ней в морге. Только что ее новый друг поделился с ней своим секретом: несколько лет назад он сам едва не погиб, заработав сотрясение мозга и сломав шею, когда попал в аварию на своем велосипеде в Центральном парке. Он провел несколько недель в больнице; какое-то время врачи не могли сказать, сможет ли он снова ходить. Хотя с тех пор он восстановился физически – «Это и так очевидно», – сказал он в тот вечер, похлопывая себя по ногам, – что-то в том, как он воспринимал себя в этом мире, коренным образом изменилось.

– Иногда, – признался Джош, – мне тяжело смириться с тем фактом, что я выжил. Ты когда-нибудь слышала о синдроме Котара? – Ленни покачала головой. – Ну, это целая наука. Есть люди, которые думают, что на самом деле они уже мертвы. Живые, дышащие люди, которые уверены, что уже умерли. Их нельзя убедить в обратном, несмотря на… ну, несмотря на все очевидные доказательства. Люди с этим синдромом, по сути, считают себя ходячими трупами, мертвыми среди живых, и никакие попытки убедить их не могут изменить их мнения. Захватывающее, но в то же время и пугающее состояние. Потому что после несчастного случая я иногда спрашивал себя, не являюсь ли и я сам чем-то вроде ходячего трупа. Тот, что мертв внутри, понимаешь?

Когда Джош в своей обычной манере делился этим поразительным признанием, Ленни вспоминает свою тихую худощавую соседку. Она знает Сью уже много лет, с тех самых пор, как однажды днем персидская кошка пожилой женщины решила воспользоваться открытыми окнами и заявить права на диван Ленни как на свой собственный. Они почти друзья, достаточно близкие, чтобы теплым вечером выпить бокал-другой вина. Тем не менее до сих пор Сью упорно отказывалась от любых предложений, которые могли бы как-то очертить границы их отношений. Открытие галерей, дешевые вторники в местном устричном баре, фестивали еды на воде – Сью отказывалась от каждого занятия, которое Ленни предлагала, а потом, как-то вечером, сказала ей кое-что.

– Прости, но я живу в этом мире не так, как ты, Ленни. Не совсем. Когда моя дочь погибла – автомобильная авария, произошедшая почти двадцать лет назад… – Ленни знала кое-какие подробности, – …лучшая часть меня тоже умерла. Никто не хочет проводить время с трупом, это вполне логично. Я научилась делать все сама. Теперь мне так даже приятнее.

Иногда вы просто знаете, что нужно делать.

– Я хочу тебя кое с кем познакомить, – сказала Ленни Джошу тем вечером за ужином, и то же самое она повторила Сью на следующий день. Точное решение пришло к ней посреди ночи, когда она вспомнила мужчину в морге, который только что потерял свою дочь. Молодая женщина, над которой Ленни колдовала, тщательно стирая огнестрельные ранения и синяки, чтобы на церемонии прощания можно было открыть гроб.

– Я не понимаю, что это значит, куда она ушла и почему я не могу пойти за ней, – сказал этот отец, рыдая на плече Ленни. – Бог мне не отвечает. Никто из моих друзей не может смотреть мне в глаза, не говоря уже о том, чтобы поговорить со мной. С кем я теперь должен разговаривать?

Из этого плача зародились семена Клуба Смерти.

– Каждый из нас сталкивался со смертью, – написала Ленни в своем приглашении. – Это великая тайна, но в то же время она четко определяет вашу – нашу – жизнь. Может, если мы узнаем ее немного получше, попытаемся ее понять, нам удастся найти способ пробиться сквозь стекло, отделяющее жизнь от смерти. И кто знает, что мы найдем на другой стороне.

На другой стороне. В месте, где вещи приобретают смысл. Где чья-то дочь может умереть, а кому-то удается вернуться с того света. Еще одно тело привозят на каталке, но люди продолжают просыпаться и засыпать, есть, мечтать, любить, ссориться, плакать и тайком строить планы, как будто их очередь никогда не наступит.

Ленни закончила свое искреннее приглашение той же цитатой Эдгара По, которую позже, много месяцев спустя, отправит Руби, и мольбой: «Пожалуйста, приходите исследовать границы вместе со мной. Одной мне становится здесь одиноко».

Одиночество заставляет забыть о странности этого мира. Вы обнаруживаете, что соглашаетесь с вещами, над которыми раньше, составляя регулярные планы на вечера вторника и четверга, могли бы посмеяться.

– Я мизантроп, – сказал Джош.

– Я не хочу заводить новых знакомых, – пожаловалась Сью.

Но они все равно согласились посетить первую встречу так называемого Клуба Смерти. Первый вопрос, заданный за текилой в баре на Бедфорд, был похож на щелчок открывающегося замка: Смерть – это начало или конец?

Это было девять месяцев назад. К тому времени, когда теплым весенним днем, недалеко от Центрального парка Руби садится с трио за столик на открытом воздухе, члены-основатели не могут вспомнить жизни без еженедельных, извилистых бесед Клуба Смерти.

Не философы и не спорщики, трое очень разных людей приходят со своими вопросами и размышлениями, их точка соприкосновения – тема, которую в вежливом, повседневном разговоре люди всячески избегают. Большинство собраний уводят участников далеко от того места, с которого они начали, но каждая встреча включает в себя еду и возлияния. Другими словами, члены Клуба Смерти обычно приходят трезвыми, а возвращаются домой пьяными.

(Возможно, единственное, о чем им так и не удалось договориться, это название – Клуб Смерти? Серьезно, Ленни? – но основатель упорно отказывается его менять, и мне остается только согласиться.)

– Не жди, что кто-то другой поймет, – с улыбкой советует Ленни Руби, когда подходит к завершению истории о происхождении Клуба Смерти. – Подобные вещи определенно не для всех. Не тогда, когда мы живем в мире, который любит отметать самые очевидные вещи только потому, что они немного неприятны. Большинство людей избегают разговоров о смерти, они находят ее неприятной или пугающей. Раз решив, что нашли способ примирить свои страхи, скажем, с помощью религии, они сделают все возможное, чтобы избежать любых вопросов, способных угрожать этой безопасности. Таким образом, единственное правило Клуба Смерти состоит в том, что сложный вопрос важнее простого ответа. Пока один из нас не перейдет границу и не вернется, пробыв на том свете дольше, чем Джош, все, что мы можем делать, это задавать свои вопросы, независимо от того, куда нас это приведет.

Руби с нетерпением, хотя и с некоторой тревогой, старается вписаться. С момента ее прибытия на поздний завтрак косвенные улики свидетельствуют о том, что ни Сью, ни Джош не испытывают особого энтузиазма по поводу ее присутствия. Это явно не упрощает Руби задачу. Пока ее соседка болтает без умолку, губы Сью остаются плотно сжатыми, а бывший возлюбленный Ленни едва отрывает взгляд от телефона. Рядом с Ленни они кажутся облаками, готовыми вот-вот заслонить солнце. Только когда перед Джошем ставят «Кровавую Мэри», на которую он набрасывается, словно в молитве, обхватив руками высокий стакан, Руби понимает, что на самом деле у него сильное похмелье. Сью же просто устала. Всю жизнь страдавшая бессонницей, она работала онлайн до трех часов ночи. Сью отмечает, что для нее встреча в такое время то же самое, что проснуться посреди ночи, чтобы поужинать.

– Приношу свои извинения, – говорит она Руби, после нескольких зевков подряд. – Я не привыкла выходить на улицу в такое время. В отличие от моего товарища, – она кивает головой в сторону Джоша, – который, вероятно, еще даже не ложился спать.

– Ну, по крайней мере, не в свою постель, – подмигивая, добавляет Ленни, чем заставляет Джоша показать ей язык и пробормотать: «Хотелось бы».

И за столом сразу становится светлее, словно вдруг вышло солнце.

Позже, вернувшись в свою студию, Руби подумает о том, как легко предположить, что ты являешься причиной дискомфорта или презрения другого человека, хотя все мы можем быть раздражены бессонной ночью, полуночными кошмарами и слишком ранним пробуждением. Она забыла, что заводить новых друзей – это одна из тех сложных вещей, вроде изучения второго языка или игры на фортепиано. Кажется, это гораздо легче, когда ты ребенок. К тому времени, когда вам исполняется тридцать шесть – тут на Руби обрушивается осознание своего возраста, – у большинства людей уже есть сформировавшиеся дружеские отношения. У них есть дети, мужья или жены, двоюродные братья и сестры, карьера, что позволяет каждые два года отдыхать на Фиджи, и кредит, на который они ремонтируют кухню. У них есть хорошо отрепетированные истории и роли, которые нужно сыграть. Любой экзистенциальный кризис, который они могут испытать, обычно ощущается как дрожь, в то время как переживания Руби больше похожи на сильные землетрясения.

Люди ее возраста не делают того, что делает она.

(«Как и люди моего возраста», – шепчу я, но она слишком занята мыслями о Клубе Смерти, чтобы уловить, как от моего вздоха колышутся шторы в ее комнате.)

– Я не совсем уверена, зачем приехала в Нью-Йорк, – сказала она за поздним завтраком, когда этот вопрос снова возник. С таким же успехом она могла бы сказать: «Потому что могла». Из-за того, что в ее необычной жизни не доставало довольно привычных составляющих, так что было легче взять год перерыва в тридцать шесть лет, чем оставаться на месте и получать каждодневные напоминания обо всем, чего у нее не было. Она размышляет, задумался ли кто-то из сидящих за столом, как она могла так легко расстаться с целой жизнью. Возможно, они оказались слишком вежливыми, чтобы сказать об этом. С другой стороны, все выглядело так, будто у существующих членов Клуба Смерти тоже не было обычных, взрослых связей с живыми. Так что, скорее всего, они все поняли и без дополнительных подсказок.

– Разведена, – ответила Сью, когда всплыл вопрос о текущем статусе отношений.

– Разведен, – кивнул Джош, когда Руби повернулась к нему, впервые заметив грифельно-серый цвет его глаз, стеклянный океан его взгляда.

– Тревожно избегающий любых привязанностей, – добавила Ленни, заставив всех рассмеяться, так что воцарившаяся пауза перед тем, как Руби ответила «Неизлечимо одинока», осталась незамеченной. Она потянулась к телефону, который не звонил уже двадцать четыре часа.

«Я узнаю их получше», – думает Руби сегодня вечером, лежа в постели и вспоминая детали этого странного дня. Она чувствует возбуждение от перспективы следующей встречи Клуба Смерти. Для нее – первой официальной встречи, как заметила Ленни за поздним завтраком, прежде чем выдать список модных мест, в которых они могли бы встретиться. Бар «Бемельманс» в Карлайле, Устричный бар на Центральном вокзале, недавно вновь открывшаяся таверна на Грин или тот скрытый запретный бар с ванной, название которого никто не мог вспомнить. Рестораны и бары, о которых Руби читала в десятке лучших путеводителей, но не видела особого смысла посещать в одиночку.

– Пас, – закатывая глаза, ответил Джош на большинство предложений. – Ленни, ты когда-нибудь перестанешь думать, что твоя жизнь – эпизод из «Секса в большом городе»?

– Нет, – отрезала она с усмешкой. – Кроме того, все лучше, чем думать, что она напоминает эпизод «Закона и порядка», который, кстати, пугал меня до чертиков, когда я была ребенком. Ребята, Руби только что нашла мертвое тело. Нам нужно помочь ей расслабиться.

– Сказала женщина, которая основала Клуб Смерти, – фыркнул Джош. В тот момент я подумала, что, возможно, немного влюблена в каждого из них. То, как члены Клуба Смерти дразнили друг друга, как внимательно они слушали рассказ Руби о том, как она нашла мое тело. Даже Ленни, которая слышал эту историю всего несколько дней назад. Мне так понравилось, как они ни разу не отвели взгляда от серьезного лица Руби, не осуждали ее чувств, когда она призналась, что отдала бы все на свете, чтобы узнать обо мне больше. Я оценила, что никто из них не стал советовать ей смириться с этим, даже Сью, которая казалась более серьезной, чем остальные. Это заставило меня подумать о тех друзьях, которых я планировала завести, о людях, с которыми должна была встретиться. По крайней мере, я была рада за Руби.

Теперь она могла рассказывать свои истории и строить планы.

И еще: новые друзья Руби кое-что знают. Возможно, не так много, как Ной, но все же им кое-что известно о Нью-Йорке, смерти и мертвых девушках. Особенно, Джошу. Когда Руби сказала, что изо всех сил пытается понять, почему никто не опознал меня – «Наверняка кто-то скучает по ней?» – а Ленни удивилась, как в наш век социальных сетей кто-то вообще может остаться анонимным, Джош сообщил, что каждый год по всей стране более полумиллиона человек пропадают без вести, о многих из этих исчезновений первоначально даже не сообщают.

– Если кто-то отдалился от своей семьи, – продолжил Джош, – если у человека не так много близких связей, или его друзья просто уверены, что он занимается своими делами, чтобы поднять тревогу, может пройти некоторое время. Конечно, необычно иметь дело с современной Джейн Доу. Необычно, но не невозможно.

– Тебе повезло, что она белая, – добавил он, когда они собирались уходить. – Со всей этой программой «Пропавшая белая женщина» твоя Джейн привлекает гораздо больше внимания, чем обычно. Скоро кто-нибудь обязательно откликнется.

По выражению его лица Руби не могла сказать, хотел ли Джош утешить ее. Теперь ей вспомнились его слова (возможно, я ее подтолкнула), и она открывает свой ноутбук, набирает фразу, которую он заключил в воздушные кавычки. Первый результат поиска – что-то под названием «Синдром пропавшей белой женщины», за которым следуют десятки ссылок на варианты данного термина. Руби делает глубокий вдох и погружается в чтение.

Вот что мы узнаем: непропорционально большое внимание средств массовой информации уделяется случаям насильственных преступлений с участием белых девушек из среднего и высшего класса. Оказывается, когда с молодыми женщинами случается что-то плохое, раса и так называемый класс играют определенную роль не только в том, как будет рассказана история, но и будет ли она рассказана вообще. По мере того как Руби просматривает исследовательские работы, политические блоги и статьи, полные негодования, перед ней предстает мрачная реальность: вполне вероятно, что Джейн привлекла внимание средств массовой информации, а также вызвала растущий интерес национальных новостных агентств только потому, что она молодая, красивая… и белая. Как будто это сочетание – лучший показатель уязвимости и невинности. Словно цвет кожи может определить, насколько следует сочувствовать кому-то и сколько справедливости он заслуживает.

Желудок Руби переворачивается, когда она понимает значение этого коварного предубеждения. Она должна была знать, что даже у смерти есть своя иерархия и предрассудки.

Читая до поздней ночи, Руби думает о том, что она тоже к этому причастна. Стараясь опровергнуть эту мысль, она вспоминает громкие преступления, которые попали на первые полосы не только в Америке, но и в Австралии. В каждом случае, который проник в ее сознание – достаточно, чтобы она запомнила имя, лицо, историю, – жертвой являлась молодая белая женщина.

Как она раньше не заметила, что только некоторые люди считаются достойными того, чтобы их истории предали гласности? Руби понимает, – так много биографий, так много неназванных имен, должно быть, зарыты в землю. И все потому, что проводится произвольная граница между правильной жертвой и неправильной. И «неправильная» жертва становится невидимой.

Этой ночью Руби Джонс отправляется на поиски мертвых. Она выискивает имена и лица, читает некрологи, криминальные сводки и исторические хроники, а также выгравированные на статуях и скамейках в парке фамилии. Руби делает все возможное, чтобы не проводить различий, не делить смерти на свежие и старые. Она останавливается над именем каждого умершего, которое ей удается найти, уделяет время, чтобы произнести каждое вслух.

Вскоре она видит, что мертвецы повсюду. Утонул, погиб от рака или школьной перестрелки. Жестокость полиции, бытовое насилие, похищения, войны, и сердца со слишком большим количеством дыр. Она находит бесконечные списки способов умереть и списки имен, которые нужно произнести вслух. Она уделит им всю оставшуюся жизнь, даст ушедшим, особенно тем, кто мог так и остаться незамеченным, понять, насколько они важны. Она будет произносить их имена, слоги, подтверждающие их существование, всякий раз, когда сможет.

Моего имени она не знает, так что не может произнести его вслух.

«Я Алиса, – шепчу я ей раз за разом. – Алиса Ли».

Но она не слышит меня из-за автомобильных гудков, сирен и хлопающих дверей. Я теряюсь в вибрации ее телефона, звуке льющейся воды в душе, в шипении кофейника внизу и шлепанье ее ног по полу. Мой голос звучит еще тише, когда она смеется, плачет, задыхается от воспоминаний о губах Эша, или когда серые глаза мужчины, которого она только что встретила, вспыхивают за ее закрытыми веками, необъяснимым образом заменяя лицо Эша, когда она кончает.

Дело в том, что мертвые редко говорят достаточно громко, чтобы их услышали за шумом этого живого мира.

Проходит две недели, а за моим телом никто так и не пришел.

Они сделали плакаты, провели пресс-конференции, попросили всех, кто знает хоть что-нибудь, немедленно об этом сообщить. Они пытались обтянуть мои кости плотью, выдать меня за живую, но та отслаивается все больше и больше. И никто не приходит за мной. И они все еще зовут меня Джейн. Хочу внести ясность, я вообще не думаю, что похожа на Джейн. Джейн кажется кем-то постарше, кем-то утонченным, с настоящей работой и собственной квартирой. Точно такой же, как та, в которой живет Ной. Только без собак. Возможно, с большими белыми цветами в расставленных повсюду вазах и без пианино посреди гостиной. Не думаю, что Джейн умеет на нем играть. Она разгадывает кроссворд из «Нью-Йорк таймс» и медитирует. Незадолго до тридцатипятилетия она удалила все веснушки на носу лазером. Хотя Джейн никогда в этом не признается, но последние два года ей каждые шесть недель делали инъекции ботокса. Вот это Джейн. Вежливая, успешная, идеально вписывающаяся в рамки своего, не моего, имени.

Я хочу вернуть свое имя. То имя, которое принадлежало мне с самого начала. Я хочу, чтобы именно его использовали люди, когда говорят обо мне. Я хочу услышать в новостях, что Алиса Ли была девушкой, которая жила в Нью-Йорке, что она только начинала вписываться в рамки собственного имени и собственной жизни. Алисе Ли было восемнадцать, и у нее были длинные светлые волосы, которые ее любовник обычно наматывал на пальцы, оттягивая ее голову назад, чтобы надавить на кожу зубами. Алисе Ли нравилось это, и ей нравилось делать фотографии на украденную камеру. Она начинала любить Ноя и его тихую доброту. Ее очаровывал серебристый блеск Крайслер-билдинг, независимо от того, сколько раз она смотрела на его шпиль.

Алиса Ли скучала по своей лучшей подруге Тэмми, а когда ей было шесть, перед ее домом остановился мужчина и, поманив с водительского сиденья, попытался усадить ее в свою синюю машину, чтобы рассказать какой-то особенный секрет. Алиса Ли была девушкой, которая стояла неподвижно целую минуту и только потом убежала домой. Она была девушкой, которая никогда никому не рассказывала ни об этой минуте, ни о том мужчине в синей машине.

Вот какой была Алиса Ли. Она никогда не ломала костей, у нее были ровные и крепкие зубы, а ее мать умерла, так же, как и сама Алиса. Не точь-в-точь, но не так уж и по-другому. Алиса любила рыбные тако и гирлянды, она ненавидела вкус лакрицы. Эта девушка не прочитала много книг, она была занята тем, что влюблялась в окружающий ее мир, когда ее из него вырвали.

Улыбайся. Это он сказал ей незадолго до того, как все случилось? Или во время? Он издавал звуки, которые она не могла слышать, не хотела слышать, но ведь она разозлила его, верно? Тем, что не отвечала на его вопросы. Вместо этого она оцепенела, как в тот день, когда странный мужчина на синей машине попытался открыть ей какой-то секрет. Она знала, что не должна подходить к нему, чувствовала исходящую от него опасность, но на целую минуту просто забыла, как двигаться. В этот раз Алиса Ли опомнилась слишком поздно.

Меня отправят на остров Харт. Если никто не опознает, мое тело присоединится к миллиону других на этом клочке земли в проливе Лонг-Айленд. Красивое название для массы грязи, которую бесконечно перемешивают, хороня одни кости поверх других. Говорят, глубина там в три человека. Если они вообще вспоминают, что эти кости принадлежат людям.

Прежде чем отвезти меня на остров, они могут сначала одолжить мое тело университету. Против этого я бы не стала возражать. Мне нравится идея, что некоторые части моего тела могут помочь починить другие, все еще теплые, живые тела, нуждающиеся в ремонте. Я больше не нуждаюсь в этой массе кальция и костного мозга, как не нуждаюсь в волосах, ногтях и голубых глазах. Я не могу напрячь мышцы, не могу почувствовать вкус чего-то еще до того, как оно попадет мне в рот, не могу кончить так сильно, что будет казаться, будто я лечу. Не думаю, что теперь имеет значение, что сделают с моим телом.

Раньше на острове Харт была психиатрическая больница. Здесь, рядом с моргом, располагалась такая же. Мертвые и раненые, бок о бок, их никто не видит. Когда умирает известный человек, скажем, принцесса или политик, собирается публика. Их похороны – что-то вроде праздника. Цветы, свечи, фотографии и песни, которые рассказывают о том, кем был этот человек при жизни. Оставшиеся встают и делятся своими воспоминаниями, берут прожитую жизнь и вставляют ее в рамку. Чтобы люди не забывали. Я не получу цветов, свечей или песен. Если меня похоронят на острове Харт, никто даже не узнает, какая у меня любимая песня. Кстати, это «Try a Little Tenderness» Отиса Реддинга. Когда моя мама в первый раз поставила эту пластинку, я заплакала. Я так любила его проникновенный голос; казалось, он пел только для меня и обо мне. Я слушала эту песню так часто, что, в конце концов, стала слышать, как Отис поет ее в моей голове, я могла обойтись и без старого проигрывателя мамы. «Молодые девушки иногда устают». Полагаю, песню не с такими словами следует играть на похоронах. По крайней мере, я была бы там, присутствовала бы при устроенном по мне трауре. Если меня отвезут на остров Харт, все пропало. Моя любимая песня, мое любимое слово (сарсапарилла), и моя первая любовь (Майкл из класса миссис О’Коннор, четвертый класс). Когда кто-то умирает, люди скорбят о потерянном будущем. Но как насчет прошлого? Как насчет всего, что связано с человеком, всего, что исчезает с его уходом?

А что, если вы потеряли даже собственное имя? Что тогда? Вас положат в простой сосновый гроб, а заключенный из Райкерса выроет для вас могилу. Кости на костях, безымянные, похоронены вместе с другими потерянными и забытыми. Психиатрическая лечебница для мертвых.

Хотелось бы мне оставить после себя что-то получше, чем это. Джош говорит, что нам повезло, что люди будут уделять больше внимания такой девушке, как я. Только что, если они никогда так и не узнают, кто я на самом деле? Или того хуже – узнав, напрочь обо мне забудут?

Что, если окажется, что я тоже «неправильная» жертва?

Посмотрите на то, что нам говорят. Прислушайтесь к словам, звенящим в наших ушах, пока тела скапливаются в моргах. Пока еще одна молодая женщина присоединяется к куче конечностей, сердец, надежд, мечтаний и всего того, чего она никогда уже не сделает. Из-за того, чего она не сделала. Или из-за того, что сделала.

Решая, кто станет подходящей мертвой девушкой, эту часть истории они редко упоминают.

Если упоминают о нас вообще.