Двенадцать

Ты в порядке?

Руби уже двадцать минут пялится на экран своего телефона. Это первое сообщение, которое она получила от Эша за последние три дня. Три дня. Прошло целых три дня с тех пор, как она нашла тело Джейн. Так СМИ окрестили девушку, то есть меня. Джейн Доу, неопознанная белая женщина, найдена убитой в Риверсайд-парке. Блондинка. Предположительный возраст – от пятнадцати до двадцати четырех лет. Рост – пять футов и пять дюймов, вес – сто двадцать пять фунтов. Россыпь веснушек на носу. Никаких отличительных признаков, никаких татуировок или серьезных стоматологических операций. Она не похожа ни на кого и похожа на всех сразу, так что они назвали ее Джейн.

Так просто «девушка» превратилась в Джейн.

Полиция заявляет, что проверяет любую полученную информацию. С каменными лицами они проводят пресс-конференции. Стоя у трибун, они советуют женщинам быть осторожными, избегать определенного рода ситуаций. Новостные сюжеты рассказывают о жестоком нападении и убийстве. Большинство приходит к выводу, что нападение не было организованным, отчего мое убийство становится темой для разговоров для каждого, пока весь город не охватывает страх. Люди спрашивают: «Кто она такая? Как это могло случиться? В наши дни в Нью-Йорке молодых и симпатичных не убивают». Поправка: в наши дни в Нью-Йорке молодых и симпатичных не насилуют и не убивают. Цитаты из «полицейских источников», рассказывающие о точном характере нападения, мелькают в бульварных газетах, что вызывает у Руби тошноту.

(Другие наслаждаются этим, копаясь в этой грязи.)

Значит, с Руби все в порядке? Нет. Как я уже сказала, она выбрала нелегкий путь. Она могла бы отпустить меня, отдать все мысли обо мне людям, которым за это платят. Вместо этого она мучительно пытается отыскать ответ на вопрос, кто я. После допроса детектива О’Бирна она остается в своей комнате, перемещается между кроватью и ванной – как будто третий или четвертый поход в душ сможет охладить ее голову. Этого не происходит, поэтому Руби, не до конца обсохнув, заползает обратно под простыни и смотрит в потолок, пока снова не включает свой ноутбук и не возвращается к поиску свежих заголовков и потоков новой информации об идущем расследовании. За ее окном гудит и ревет город, за закрытыми жалюзи миллионы людей проводят свои дни и ночи, делая то, что всегда делают, хорошее или плохое, а может, и то, и другое. Только теперь, когда Руби чувствует себя ближе к мертвым, она жаждет отгородиться от всей этой жизни.

Кэсси говорит, что ей следует вернуться домой, что она была права, когда сомневалась в безопасности Руби и разумности ее путешествия в одиночку.

Вдали от своего ноутбука для Руби существует только одно безопасное место.

Это место – на обычной жилой улице, усаженной небольшими изящными деревцами. Металлические решетки на окнах первых этажей богато украшенных домов делают их похожими на маленькие тюремные камеры, но по большей части это место кажется безобидным и домашним. Руби никогда бы не догадалась, что по соседству находится полицейский участок. Направляясь на официальный допрос, она следила за синей точкой на своем телефоне, а когда приехала на место, была сбита с толку. Она подумала, что на этой улице люди должны готовить ужин и играть с детьми, а не расследовать ограбления, нападения и все тайные, жуткие вещи. Но опять же, так много всего происходит за закрытыми дверями.

«Возможно, – рассуждала Руби, – для полиции довольно разумно спрятаться среди этой домашней обстановки, среди кухонь и гостиных, скрыться в окружении обычной жизни».

Быть может, держать полицию поближе к дому даже лучше.

Пасмурным утром, через семьдесят два часа после моего убийства, Руби осознает, что направляется в полицейский участок. Она проходит мимо здания дюжину раз, но никогда не приближается ко входу, не может заставить себя сделать больше, чем замереть на другой стороне улицы. Ей достаточно посмотреть на входные двери, чтобы знать, – внутри работают такие люди, как детектив О’Бирн и добрый офицер Дженнингс. Они раскрывают преступления, помогают людям, обеспечивают их безопасность. Всего несколько дней назад она подумала бы: «Вот так люди и сходят с ума». Теперь же Руби понимает, что понятия не имела, каково это, – нуждаться в ответах, которые никто не может тебе дать.

Ее тело нашел бегун. Знаменитая фраза, всего пять слов, связывающие жизни двух безымянных женщин. Насколько близко они подошли друг к другу в то утро? Достаточно близко, чтобы поменяться ролями?

Неужели судьба Руби решилась за то время, которое потребовалось, чтобы надеть кроссовки? Окажись она в парке всего на несколько минут раньше, тоже была бы в опасности?

(Насколько близко мы все оказались к этой угрозе?)

Стоя напротив участка, Руби думает о детективе О’Бирне. Она много раз видела его в новостях, прочитала о нем каждую статью, которую смогла найти. Руби не удивилась, обнаружив, что он знаменитый криминалист, уважаемый, отмеченный многими наградами следователь, известный тем, что раскрыл множество громких дел в этом районе. Мрачные вещи, убийства женщин и детей, дела, которые Руби пропустила, но к которым часто возвращается в темноте, дотрагиваясь до обнаженного нерва насилия, когда не может заснуть. Она задается вопросом, знает ли детектив О’Бирн больше об этом конкретном убийстве, чем то, что знают журналисты? На девушку напали, ее задушили. Казалось бы, внезапное нападение. ДНК преступника найдено под ногтями жертвы (и в других местах, о которых Руби не любит думать). Все это известно. Но какие новые секреты рассказало тело девушки судмедэкспертам, фотографам и следователям с места преступления? Прошло три дня, которых, очевидно, недостаточно, чтобы определить ее личность. По всему Риверсайду теперь развешаны плакаты с ее изображением и вопросом: «Вы знаете эту женщину?».

(Художник-криминалист изобразил мое лицо лишь приблизительно. Он нарисовал легкую улыбку на моих губах, раскрасил меня. Все бы ничего… но художник смягчил выражение моего лица, сделал мои глаза шире. Я стала выглядеть как девушка, которая ничего не знает об этом мире. Кто вообще способен узнать в этом меня?)

«Должно быть, он знает что-то еще», – думает Руби об О’Бирне. Она почти видит, как он перекладывает разные кусочки пазла из руки в руку, растирая правду между кончиками пальцев, пока она не заискрится. Странный образ, и, опустив взгляд, Руби видит, что сама прижимает большой палец к указательному. Очередной нервный тик.

– Он знает, кто ты, Джейн?

Руби не собиралась произносить это предложение вслух, но слова слетают с ее губ как раз в тот момент, когда офицер Дженнингс тихо подходит к ней. Она подпрыгивает на месте, удивлены оба. Они узнают друг друга. Офицер Дженнингс думает, что при свете дня Руби выглядит красивее, даже сексуальнее, но ругает себя за такую неуместную мысль. Смит отправила его на улицу, сказав, что австралийка из дела Риверсайда все утро стоит перед зданием. Вероятно, следует удостовериться, все ли с ней в порядке.

– Эээ… Руби?

Она кивает и одновременно опускает голову от смущения. Дженнингс смотрит на нее с беспокойством, и Руби вспоминает, каким добрым он был там, у реки. То, как он медленно выдохнул, когда она указала на тело. Пусть офицер Смит и завернула ее в одеяло, даже сжала ее плечи, но именно Дженнингс выглядел так, словно готов был заплакать.

– Здравствуйте, офицер Дженнингс, – наконец говорит Руби, мучительно желая, чтобы румянец на ее щеках поскорее спал. – Я… Ах, я просто проходила мимо. И мне стало интересно, есть ли прогресс в деле или, возможно, какие-то зацепки.

Пока она говорит, Дженнингс то и дело оглядывается на двери участка. Ему явно не по себе. Следовало отправить сюда офицера Смит. Его напарница гораздо лучше справляется с травмированными людьми. Каким-то образом она знает, что сказать, как сохранить профессиональную дистанцию, но при этом немного успокоить человека. Он прочищает горло, жалея, что слишком редко следил за тем, как именно это делает Смит.

Ошибочно приняв его беспокойство за порицание, Руби краснеет еще сильнее.

– Извините. Я не хотела вас беспокоить. Я знаю, что не должна была сюда приходить. Знаю, что не имею права задавать вопросы. Просто… Кажется, я не могу перестать думать о ней. По-моему, я схожу с ума.

При этом несколько странном признании Дженнингс моргает и, несмотря на свою нервозность, вспоминает кое-что из тренировок. Он делает шаг к Руби.

– Все в порядке, Руби. Вы хотели зайти и поговорить? Может, вы что-то вспомнили? Детектив О’Бирн сегодня работает в центре города, но я мог бы…

Он замолкает, когда Руби качает головой. Слезы режут глаза, а затем текут по ее щекам.

При виде ее слез Дженнингс протягивает руку и неловко похлопывает Руби по руке. Он прочищает горло, теперь его щеки пылают. Привыкнет ли он когда-нибудь к слезам?

(Думай, Дженнингс, думай.)

– Эм. Руби, я могу дать вам несколько телефонных номеров. Есть люди – эксперты в такого рода вещах, – которые могут вам помочь. Это вполне нормально – чувствовать себя расстроенной после того, через что вы прошли. Свидетели преступления часто испытывают подобное. К тому же, многие люди говорят, что от разговоров о пережитом становится легче. Они, знаете ли, помогают не зацикливаться.

Разочарованная тем, что снова плачет, и желая только одного – как можно скорее уйти от этого неловкого разговора, Руби отвечает на предложение Дженнингса кивком и вытирает слезы тыльной стороной ладони. Мысленно похвалив себя за то, что на этот раз все сделал правильно, молодой офицер практически бежит через улицу, обратно к эмоциональной безопасности участка. Вернувшись через несколько минут, он вручает Руби три или четыре глянцевых брошюры, а когда она награждает его полуулыбкой, Джиннингс чувствует себя еще лучше.

На обложках всех буклетов, которые он выбрал для нее, изображены разговаривающие по телефону или идущие, держась за руки, люди. У всех на лице улыбка, несмотря на слова, соскакивающие с бумаги. Травма. Жертвы. Насилие. Горе. Неужели теперь это ее мир, ее люди?

Руби не хочется улыбаться.

Тем не менее молодой офицер явно доволен собой, и Руби может только поблагодарить его за попытку помочь ей.

– Я обязательно все прочитаю. Чтобы убедиться, что, – она машет руками, – не зациклилась. Я ценю вашу помощь, офицер Дженнингс. Правда. Спасибо.

– Не стоит благодарности, Руби. Вам через многое пришлось пройти. С этим следует разобраться, верно? Обязательно приходите, если вам захочется еще немного поговорить, хорошо? Здесь вам рады в любое время.

(Странное завершение беседы. Больше из-за ее улыбки, чем из-за чего-либо еще. Они оба признают это, и у Дженнингса хватает здравого смысла отправиться обратно в участок.)

– Офицер Дженнингс!

Он уже переходит улицу, когда Руби выкрикивает его имя, испугав их обоих.

Он останавливается.

Руби делает глубокий вдох.

– Где она? Вы можете сказать мне, где Джейн?

– Где Джейн? – в замешательстве повторяет вопрос Дженнингс.

– Да. Я имею в виду девушку. Джейн Доу. Куда вы забираете… – Руби сглатывает. – Тела, которые находите?

– Ах, да. Я вас понял. – Дженнингс недоумевает, почему он вдруг начал потеть. – Она на Первой авеню. Я полагаю.

– На Первой авеню?

– Да, в морге. Вот где она должна быть. Они надеются опознать ее. Если никто не объявится, чтобы… э-э… если ее родственники не появятся, скорее всего, ее продержат там какое-то время.

– А потом?

Руби должна знать, что произойдет, если никто не заявит права на тело.

Дженнингс потирает затылок и чувствует струйку пота под кончиками пальцев. Он ненавидит думать об этой части своей работы. Никогда к этому не привыкнет. Мысль о трупах с зашитыми губами, выстроенных в ряд и лишенных органов. Этот уродливый конец не подходит такой прекрасной девушке, как та, которую они нашли у реки. Дженнингс чувствует внезапное желание защитить Руби от того, что знает. Это меньшее, что он может для нее сделать.

– Знаете что, милая? Скорее всего, мы очень скоро узнаем, кто она такая. Почти всегда именно этим все и заканчивается, так что вам не стоит беспокоиться.

Дженнингс, как он надеется, ободряюще улыбается, а затем уходит. Когда двери участка закрываются за его спиной, Руби остается стоять на улице. С зажатых в руке брошюр на нее смотрят улыбающиеся лица. Она разворачивает верхнюю, но шрифт расплывается, потому что она снова плачет. Влага капает на страницу.

Эш даже не потрудился напечатать полное предложение. Как много пространства для маневра оставляло это сообщение? Как Руби могла вписать в ответ все то, из-за чего она была не в порядке?

Руби снова думает о строчке, которую читала во многих газетных статьях: Ее тело нашел бегун.

Почему они никогда не говорили, что случилось с бегуном после этого?

Кто-то организует службу при свечах в Риверсайд-парке. Новости о предполагаемом собрании распространяются, и в субботу вечером, через четыре дня после убийства, около трехсот человек спускаются на грязные поля возле пирса. В основном скорбящие родом из окрестностей, но некоторые женщины, стремящиеся почтить память себе подобной, той, что не смогла, не сумела вернуться домой, приезжают с другого конца города. Толпа перемежается теми, что сумели выжить, их боль окрашена красным цветом ярости, в то время как верующие разных конфессий выступают вперед, предлагая в ночи одно утешение за другим. Свечи дрожат, колышутся, и когда разговоры умолкают, кто-то выходит вперед и, склонив голову, тихо поет «Аллилуйя» для безмолвного собрания.

Издалека триста высоко поднятых свечей представляют собой прекрасное зрелище. Сияние звезд, упавшее в человеческие руки. Лица людей смягчаются, взгляды теплеют, и они наклоняют одну зажженную свечу к фитилю другой, зарождая новое пламя до тех пор, пока поле не начинает мерцать. До тех пор, пока толпа не начинает дышать светом, видимым вдохом-выдохом скорби и молитвы.

Имя не произносят, но каждая из присутствующих женщин узнает меня, пока держит мою душу в руках, пока их сердца сжимает тоска. Я – их страх, их счастливый побег, их гнев и их осмотрительность. Я – их осторожность, их прошлое, их другая версия в те ночи, которые они проводили, оглядываясь через плечо или крутя ключи между пальцами. Мужчина обращается к толпе, умоляет представителей своего пола стать лучше; люди хлопают, подбадривают, но именно молчание женщин связывает свет свечей, посылает его ввысь, как вспышку, в поисках каждой потерянной сестры. Так что, когда страсть мужчины иссякает, остается только тихая, сверкающая ярость женщин, которую можно увидеть сверху. После, когда все свечи потухли, скорбящие разошлись.

Руби не участвует в службе. Она сидит одна в своей комнате, всего в нескольких кварталах от парка. Здесь она зажгла свою собственную свечу, единственное колеблющееся, пульсирующее в темноте пламя. Сидя на кровати, скрестив ноги, и попивая теплую водку, Руби смотрит на эту свечу, но ничего не чувствует. Теперь она знает, что печаль при желании может быть тихой, как шепот. Неважно, бурлит ли все внутри нее, выплескивается ли боль наружу, подобно взбушевавшейся реке, выходящей из берегов, или же она, оцепенев, плывет по спокойной поверхности воды, – в конце концов, это одно и то же чувство. Одно из проявлений полной беспомощности, понимания того, как мало вещей мы действительно можем контролировать, и безопасность – не в их числе. В последние несколько дней осознание этого приводило Руби в ярость. Сегодня же вечером она скорбит. Руби одна в пустом городе, и почти такая же глубокая, как скорбь по безымянной мертвой девушке, в ее голове рождается ужасная мысль: случись с ней что-нибудь в Нью-Йорке, она сама может оказаться неопознанной в одном из городских моргов. Потому что никто не заметит ее исчезновения.

На следующее утро после службы Руби просыпается с тяжелой от водки головой. Она помнит, как задула свечу, как встала с кровати, чтобы лечь на прохладный кафельный пол в ванной после того, как комната начала вращаться. Руби также смутно припоминает, как проснулась, дрожа на полу, с шершавым полотенцем, обернутым вокруг плеч.

«Пьяная забота о себе любимой», – думает Руби со вздохом.

Полотенце теперь запуталось под одеялом. Она спала недостаточно крепко, чтобы видеть сны, но время все же продолжало идти, – на часах шесть тридцать утра. По крайней мере, ей удалось отключиться на ночь.

Ковыляя в ванную, с раскалывающейся головой, Руби внезапно чувствует, как у нее сводит живот. Воспоминание о прошлой ночи пробивается на поверхность. После потушенной свечи, но перед тем, как уснуть на кафельном полу, она снова была одержима праведным гневом. Руби видит себя с телефоном в руке. Она набирает сообщение Эшу. Удары по клавишам, яростный список грехов, перечисляемых в сообщении за сообщением.

Теперь, взяв в руки телефон, Руби заставляет себя посмотреть на экран.

Ничего.

Она проверяет их переписку.

Ничего.

Тем не менее, воспоминание сохраняется. Такое чувство, будто она сказала что-то, чего не должна была говорить. Руби никогда не показывала Эшу, как сильно ее огорчает его отстраненность. Она не позволяла ему видеть своих страданий, чем упрямо гордилась, цепляясь за собственную невозмутимость как за единственный способ контроля. Неужели прошлой ночью она об этом забыла?

«Водка и мертвые девушки могут ослабить бдительность», – хочу сказать я Руби.

Руби наконец отправляет это сообщение, перед этим написав и удалив дюжину других. Сообщение сразу же отображается как доставленное. За этим следует час демонстративного молчания, во время которого Руби навязчиво проверяет телефон, будто ответ может незаметно проскользнуть, пока она моргает. В Мельбурне уже поздний вечер, но все же не настолько поздний, чтобы ее сообщение осталось непрочитанным. В этот час Эш запросто мог ожидать связанных с работой сообщений, так что его телефон должен быть в пределах досягаемости. Паника растет с каждой минутой. Что такого она написала ему прошлой ночью? Насколько все плохо? Достаточно, чтобы после удалить все улики? Фотографии и слова, которыми они обменивались с тех пор, как она приехала в Нью-Йорк, тоже исчезли. Позже Руби будет оплакивать эту потерю, но сейчас она едва сдерживает подступающую к горлу тошноту. Сказала ли она что-то, за что ей самой будет стыдно на следующий день?

Руби крепко прижимает к груди подушку, пытаясь успокоиться. Она впервые задумывается, действительно ли это так плохо – говорить правду.

Видимо, да. Иначе как объяснить ее тошноту, отяжелевшие конечности и давление в груди. Совсем не похоже на облегчение.

Руби отправляет еще одно сообщение.

Послание доставляется в течение миллисекунд. По-прежнему никакого ответа. Руби поднимает подушку к лицу и кричит в гладкую ткань. Странный, приглушенный звук, больше похожий на отголосок, чем на настоящий крик. Руби знает, что еще слишком рано или, возможно, уже слишком поздно для полупустой бутылки водки, стоящей рядом с кроватью, но ее пальцы уже тянутся к гладкому, прозрачному стеклу.

Действительно ли она стала такой? Было бы достаточно легко сказать «да», дотянуться до бутылки и отключиться еще на день. Те люди из брошюр, что дал ей офицер Дженнингс, определенно не стали бы ее осуждать. Несмотря на их фотогеничные улыбки, эти люди, как никто другой, понимали, что не все в этой жизни возможно пережить в одиночку. Иногда, чтобы подняться с пола, нужна чья-то помощь.

Но ведь это не ей нужна помощь, верно?

Руби кое-что понимает. Она пошла в участок, потому что хотела быть рядом с людьми, для которых Джейн – единственное, что имеет значение. Она желала сосредоточиться на этом теле, быть к нему так близко, как была всего несколько дней назад. Руби кажется неправильным первой оказаться на месте преступления, а потом просто жить своей жизнью, словно ничего и не случилось. Она хочет остаться с детективом О’Бирном, разбирать и искать улики, находить недостающие звенья.

Теперь только это по-настоящему имеет значение.

«Я могла бы помочь», – думает Руби, но в следующее мгновение останавливается, чувствуя себя глупо. Может, она все-таки сошла с ума, раз воображает, что для нее там найдется место, что она сможет что-то изменить в расследовании.

Теперь Руби слышит слова Дженнингса о том, что было бы неплохо поговорить с кем-нибудь о том, что ей пришлось пережить у реки.

Руби понимает, что обмен сообщениями с Эшем точно не улучшит ситуацию. Кэсси с ее нежными упреками и мольбами вернуться домой тоже не поможет. Кто же тогда остается? Подобно шепоту, доносящемуся из другой комнаты, у Руби возникает ощущение, что здесь происходит важный разговор, в котором содержатся ответы на интересующие ее вопросы. Она чувствует приглашение, замирает в ожидании. Знать бы только, откуда доносятся эти шепотки.

Не совсем понимая, что делать с новым, парящим вне досягаемости ощущением, Руби, прежде чем снова лечь на кровать, выключает телефон и кладет его в ящик. В конце концов, она проваливается в неглубокий утренний сон. Ей снится молодая женщина, что, напевая, копает землю лопатой такой же высокой, как сама Руби. Когда она просыпается, уже почти полдень. Руби слышит, как за ее окном разговаривают и смеются рабочие, сидящие на своих раскачивающихся на веревках досках.

Они занимаются своими делами. Город продолжает жить.

Эти слова звучат скорее как крик, чем шепот, отчего Руби вскакивает с кровати. Она принимает душ, быстро одевается, завязывает мокрые волосы в узел и выскакивает за дверь. На улице прохладно, но в ясном голубом небе ярко светит апрельское солнце. Руби ругает себя за то, что впустую потратила полдня. Что-то изменилось, пока она спала. Щелчок и разблокировка. Она не хочет просыпаться на полу в ванной или спать в солнечное воскресенье. Она не хочет плакать на улице или посылать через океан пьяные сообщения, которые все равно останутся без ответа.

Чего Руби действительно хочет, так это быть полезной. Может быть, глупо полагать, что детектив О’Бирн нуждается в ней, но это не значит, что она не может помочь другим способом. Даже если это означает просто помнить, что каждая Джейн Доу – ее Джейн Доу – реальный человек, который заслуживает, чтобы ему вернули настоящее имя.

Что же тогда делать? Кто захочет говорить с ней о мертвых девушках, кто посмеет спуститься с ней во тьму?

Ответ, что приходит ей на ум, кажется очевидным. В этом городе должны быть и другие люди, которые когда-то нашли чье-то тело. Руби просто нужно придумать, как их отыскать. Направляясь в ближайшую кофейню, Руби осторожно несет свою идею, как будто та может сломаться. Она садится на высокий табурет у окна и подключает свой ноутбук к бесплатному Wi-Fi. Вскоре перед ней ставят большой латте. Она думает об утешении, которое получит от кофе, прежде чем зажмурить глаза в поисках вдохновения.

«Нашла тело» может быть хорошим началом.

Она осторожно вводит эти слова в строку поиска на своем ноутбуке и, затаив дыхание, ждет результатов. Это похоже на начало чего-то особенного, и шепот из другой комнаты становится все громче. Правда первые несколько ссылок касаются чего-то под названием «Клининг после смерти», судя по всему, растущей биологической опасности, о которой Руби никогда не слышала. За мрачными рекламными роликами по очистке мест преступлений следует целая серия историй на тему «Я нашел мертвое тело!», посты в блогах, украшенные такими словами, как «ужасно», «отвратительно» и «кошмар». Этот контент удостаивается лишь ее беглого взгляда; Руби тут не затем, чтобы пощекотать себе нервы.

Наконец, на три четверти страницы ниже, ей бросается в глаза заголовок.

Чтобы вы, ну, знаешь, не зацикливались. Разве не это сказал офицер Дженнингс возле участка? Не совсем то, что она планировала найти, но Руби все равно нажимает на ссылку, медленно выдыхая, пока загружается статья.

К тому времени, как она заканчивает читать, ее кофе остывает. Изложенное известным врачом из Бостона, это самое ясное объяснение того, что травма делает с человеком, его разумом и телом. Воспоминания, постоянные видения дождя и реки, все навязчивые мысли, что кружатся вокруг. Сны о мертвых девушках, которые она продолжает видеть. Не говоря уже о ее внезапной паранойе, мысли о том, что любой мужчина, которого она встретит, способен на убийство. Доктор все это объяснил. Повышенная бдительность, по его словам, является признаком посттравматического стрессового расстройства. Чтобы спровоцировать данное расстройство, утверждает специалист, необходимо пережить реальную опасность. Обнаружение мертвого тела есть в его списке. Знакомая песня о чудесах Нью-Йорка звучит из динамиков кафе, пока Руби обдумывает полученную информацию и размышляет, что делать с этим. Похоже, она нашла ключ к разгадке своего состояния.

Тут она вспоминает свой прежний план – найти других людей, что пережили то же самое, что и она. Возможно, именно здесь они и прячутся. На этот раз Руби печатает быстро. Количество результатов, страницы и страницы, поражают. Нью-Йорк, по-видимому, кишит группами поддержки людей, получивших ту или иную травму. Чувствуя, будто ее направляют, Руби нажимает на ссылку о встрече на Манхэттене, которая устраивается в поддержку людям с посттравматическим стрессовым расстройством, в том числе полученным из-за «нетривиальных» причин.

Обнаружение жертвы убийства – достаточно необычно? Руби читает дальше.

Краткий обзор встречи описывает сеансы, которые включают индивидуальный прием (по желанию) и групповые обсуждения:

Прежде чем она успевает передумать, Руби заполняет короткую регистрационную форму и нажимает кнопку отправки. Почти сразу же приходит электронное письмо с общей приветственной запиской от кого-то по имени Ларри.

К приветственному письму прилагается список дат, мест и времени проведения весенних сессий группы: следующая встреча назначена на четверг, через четыре дня. Руби, которая редко обращается за советом к собственной старшей сестре, никогда и не думала отправиться на прием к психотерапевту. Неужели она действительно собирается это сделать?

Из динамиков мужчина все еще напевает о Нью-Йорке. Когда он поет о новых начинаниях, слова песни разносятся по кафе и приземляются прямо рядом с Руби, отчего у той волосы на руках встают дыбом. Внезапно исчезают все вопросы. Она пойдет на эту встречу, чтобы найти людей, которые ее поймут. Что плохого может случиться? Даже если она идет неправильным путем, в конце концов, она найдет желаемое, потому что в Нью-Йорке можно найти все, что угодно, верно?

«Даже мертвое тело», – встревоженно думает она, обнаружив, что на этот раз эта мысль почти смешит ее.

Между прочим, я начала появляться в ее снах совершенно случайно. Для меня больше не существует особой разницы между бодрствованием и сном. Это Руби меняется, когда ее глаза закрыты, это она становится более открытой, когда спит. При дневном свете она забывает, как я стояла рядом с ней в Риверсайд-парке, как последовала за ней домой. Я не знала, что есть способ напомнить ей об этом. Пока это не случилось.

Когда она помнит, я стараюсь не слишком давить. Я действительно сожалею обо всех вещах, которые ей приходится нести на своих плечах. Вот почему там, в кафе, я настояла на том, чтобы Руби обратилась за помощью. Вот почему я накрыла ее пальцы своими и нажала на клавиши.

Вообще-то, правда состоит в том, что я ни к чему не могу прикоснуться, но мне становится легче, когда я думаю, что это неправда. Словно я не исчезла просто так, по чьей-то чужой прихоти. Словно я все еще здесь. Даже если меня никто не видит. Даже если никто не знает моего имени.

Пока что.

Видите ли, начали происходить маленькие, но важные вещи. На первый взгляд они казались всего лишь незначительными совпадениями. Но теперь, кажется, если я достаточно сосредоточусь, то могу заронить зачатки мысли в голову Руби, заставить ее разум пульсировать. Так произошло с той статьей о посттравматическом стрессовом расстройстве. Всего лишь небольшой толчок, но она почувствовала, последовала за ним. Ной рассказал мне все о травме. Он объяснил это почти так же хорошо, как тот бостонский доктор. В тот раз, когда мы говорили о том, чтобы избавиться от воспоминаний, и я представила себе тело, полное дыр. Он сказал, что мы можем унаследовать травму, что плохие воспоминания могут передаваться от одного поколения к другому. Тогда я подумала о своей матери и обо всем, чего никогда о ней не знала. Теперь же я задаюсь вопросом, не передала ли я каким-то образом свои воспоминания Руби, не запечатлела ли я их случайно на подкорке ее сознания. То, как эти слова прозвучали в устах Ноя…

Но хватит о Ное. Моем вороне, моей птице смерти. Я не хочу думать о нем. В этом больше нет необходимости, теперь, когда у меня есть Руби. Да, мне следовало бы почаще прислушиваться к его словам, но теперь это уже ничего не изменит. Кроме того, при мысли о Ное, я чувствую боль, такую же острую и ужасную, как та, что я испытывала при жизни.

И какой смысл умирать, когда и по ту сторону бытия вам все еще причиняют боль?

Как будто все остальные забыли меня.

Проблема заключается не в том, что иногда я едва понимаю, как мне удается пробиваться в мир живых, а в том, что я понятия не имею, почему это происходит. Большую часть времени я будто серебряная рыбка, что несется сквозь волны, тень, слишком быстрая, чтобы ее заметить. Хотя бывают моменты, когда я вижу их совсем близко – Ной закрывает дверь в мою спальню, Тэмми проверяет свой телефон, мистер Джексон прячет коробку с фотографиями в шкафу, в том месте, где раньше лежала Leica, – а потом волны становятся слишком большими, они швыряют меня на что-то твердое и неподатливое, пока вода не заполняет все вокруг.

Когда это происходит, я или они переворачиваются с ног на голову?

Все, что я знаю наверняка, это то, что Руби – единственное спокойное для меня море.

В то время как другие заставляют меня чувствовать себя так, будто я умираю снова и снова.

Или того хуже. Как будто меня вообще никогда не существовало.

«Мы все ближе к разгадке», – гласит цитата.

На прилагаемом черно-белом снимке суровый и уверенный детектив О’Бирн смотрит в окно. Он похож на человека, который привык, что к его словам прислушиваются.

«Можешь считать это предупреждением, – продолжается цитата. – Тебя найдут. Это всего лишь вопрос времени. С каждым днем мы узнаем о тебе все больше».

Я хочу сказать, что О’Бирн блефует, пока Руби снова и снова перечитывает это официальное заявление, от которого ее сердце бешено колотится. Детектив только пытается выманить преступника из его убежища, обманом заставить его раскрыть свою личность. На самом деле они вообще ничего о нем не знают.

Я пыталась приблизиться к нему, но стоит только человеку, который меня убил, подумать о том, что он сделал в то утро, как эти дикие волны снова поднимаются и утягивают меня в бурлящую воду. Каждый раз, когда я подхожу ближе, срабатывает своего рода предупреждение, словно, пока он где-то там, живет своей жизнью, как будто ничего не изменилось, у него все еще есть силы, чтобы уничтожить меня, забрать то немногое, что у меня осталось.

Каково это, когда вас убивают? Совершивший убийство продолжает жить своей жизнью, вставать по утрам на работу, завтракать, проверять прогноз погоды, говорить «пожалуйста», «спасибо» и «добро пожаловать». Он улыбается своему отражению в зеркалах и витринах магазинов, пока идет по улице. Прячется у всех на виду, если вообще утруждает себя тем, чтобы прятаться.

Он думает, что никто не в силах его остановить. Ни та девушка раньше, ни какая-либо другая после нее.

Прежде чем они найдут его? Или прежде, чем у него появится шанс сделать это снова?