В федеральной тюрьме у старых бандитов было, по слухам, восемьсот двенадцать каналов кабельного, по которым они круглые сутки смотрели порнуху и «Крестного отца».

Но в блоке «С» начальник разрешал смотреть телевизор только два часа в день. Ничего такого, что могло бы спровоцировать насилие, самоубийство, депрессию или сексуальное возбуждение – ни боевиков, ни Джерри Спрингера, ни MTV, ни Арни Шварценеггера или даже Опру. Арийцы обычно слетали с катушек, когда включалась миссис О: начинали швырять стулья, гоняться за парнями в душевых кабинах. Нет, никакой миссис О.

Но время от времени настройки сбивались, и можно было поймать последние тридцать минут какой-нибудь киношки. Из тех, где обычного парня доводят до края и ему приходится мстить злодеям: шерифу-садисту, террористам, мерзкому брату-близнецу, жене-изменнице, которая инсценировала собственную смерть и подставила его. И он давал себе волю, засовывал гранату в рот ублюдку и отпускал остроты, пока мозги разлетались во все стороны. К финалу он был избит ко всем чертям, но, даже хромая, продолжал нести забавную чушь, а если слышал выстрел из пистолета или жужжание ракетницы, всегда уворачивался в самую последнюю секунду.

В фильмах это выглядело легко. Парень пролетал сквозь окно бара, и стекло просто взрывалось дождем крошечных, похожих на леденцы осколков. Он лихо кувыркался, вскакивал на ноги и зигзагами проносился между деревьями. Вслед раздавались один-два выстрела наугад, ветер уносил маленькие облачка дыма. Глядя на все это, нельзя было слишком громко смеяться, иначе «быки» сообразили бы, что кто-то облажался и в камере показывают что-то интересное.

Однажды они с Джеффи О’Рурком увидели пять минут из какого-то кино о южном садизме семидесятых, где невиновный парень пытался сбежать с каторги. Джеффи тогда взглянул на Шэда и сказал: «Из фильмов, в которых герой умирает или попадает в тюрьму до конца жизни, этот единственный, где он все равно умудряется что-то выиграть».

«Выиграть что?» – спросил Шэд.

Вот так, как хор в греческой трагедии, разъясняющий мораль, или помощник режиссера в «Нашем городке» , который появляется, чтобы рассказать финал и навести немного глянца. Возможно, Джеффи и ответил, но Шэд не мог вспомнить.

Из носа у него текла кровь, каждую мышцу, казалось, проткнули шилом. Предплечья покрывали глубокие рваные раны, колючие кустарники раздирали кожу, пока он пробирался сквозь заросли. Лицо изрезали ветки чертополоха, шипы торчали изо лба и щек.

Шэд бежал.

Прошла всего минута, прежде чем он настолько заблудился, что уже не понимал, в каком направлении движется. В небе висели тяжелые серые тучи, солнце было не разглядеть. Шэд видел лишь размытую алую дымку за вздымающимися клубами цвета пепла.

Он старался не накладывать на все это звуковую дорожку, но ничего не мог с собой поделать. Слышал дурацкое банджо и губную гармошку, а когда скатился с насыпи, зашуршала и застучала стиральная доска. С каждой секундой шипы акации впивались все глубже.

Если он направлялся обратно к гребню, то нужно было лишь пересечь эстакаду и вернуться к своей машине. А если двигался дальше на юг, то придется спуститься с этой чертовой горы, прежде чем он доберется до реки. Возможно, получится найти одну из старых лесовозных дорог или горную тропу, которая ведет в город. В противном случае он наткнется либо на скалы, либо на заросли ежевики. Ни то ни другое не преодолеть.

Кровь Реби медленно высыхала на нем, обжигала язык.

Лес продолжал густеть. Шэда обступали дубы, ясени, ели и сосны. Он изо всех сил старался удержаться на ногах, оставляя широкие вмятины в ковре из кедровой коры, листьев, иголок и мха. Было чертовски скользко, но он продолжал спускаться, спотыкаясь о корни и поваленные стволы. Пару раз растягивался и полз на животе мимо изрезанных деревьев и широкоголовых сцинков.

Шэд не знал, насколько близко братья Вегг, но понимал, что они догонят.

Его окружали заросли, ветви качались на ветру и трепали за волосы. Шэд услышал неподалеку журчание воды и пошел на звук.

Он посмотрел вниз и увидел, что подобрал где-то наполненную грязью пивную бутылку и почему-то продолжал ее сжимать. Сохранить эту бутылку казалось важным делом. В такое время не до вопросов к своим рукам.

Он соскользнул с грязной насыпи и приблизился к ручью, который сильно разлился из-за дождя. Шэд понятия не имел, то ли это место, где он впервые встретил Джерилин и наблюдал, как она бросала в воду листы папиросной бумаги, но уставился на стремительный ручей и тут же его возненавидел.

Ладно, теперь, возможно, ясно, зачем нужна бутылка. Потертая этикетка оторвалась почти без усилий. Шэд написал грязным пальцем на обратной стороне:

КТО ТЫ, СВОЛОЧЬ?

Затем он прижал этикетку к бутылке и бросил ту в ручей. Пусть ублюдок прочтет это, если сможет. Где бы он ни был.

Шэд перебрался через ручей и брел в зарослях катобы и кизила, когда услышал резкий перестук ветвей, которые скреблись друг о друга. Кто-то продирался через лес.

Он упал на колени, ударился о подстилку из кедровой коры, обернулся и посмотрел сквозь кусты.

Вот и братья Вегг. Искусные и умелые, они двигались по лесу с убийственной сноровкой. У Харта по-прежнему была винтовка, а Хауэлл задержался, чтобы забрать свой дробовик. Они осматривали землю, словно выслеживая дикого кабана. Шэд понял, насколько четкие следы оставил за собой. Вырванные куски дерна, сломанные ветки и погнутые молодые деревца вели прямиком к нему.

До чего додумался Лукас Габриэль? Он еще мог решить, что Шэд убил Джерилин, но ведь сам видел, как Реби погибла от рук его собственных громил. Неужели все в поселке промолчат об этом? Сходит ли кто-нибудь за шерифом?

Шэд по-прежнему думал, что быть спасенным Дейвом Фоксом в последнюю минуту – лучшее, на что он мог надеяться.

Охотясь, братья перешептывались. Они выглядели небрежно и даже отстраненно. Хладнокровные сукины дети. Как они могли жить рядом с дочками Габриэля и не влюбиться в них?

Парни отрезали Шэда от противоположной стороны ручья, так что, даже если бы тот захотел, он не мог повернуть назад и возвратиться в змеиный город. Найти того старикана, который все время спрашивал: «Как дела?», двинуть ему в челюсть и обшаривать его шкаф, пока не отыщется револьвер.

Нет, Шэд был сам по себе.

Братья увидели уплывавшую по ручью бутылку и не решили, что с этим делать. Шэд слегка удивился, услышав их отрывистый деловой разговор. Они обсуждали деградацию почв, водную эрозию, органические соединения и круговорот питательных веществ в этих краях. Просто глядя себе под ноги. Указывая здесь и там на следы, приближаясь медленно и неумолимо.

Прошлой ночью Шэд подумал, что они воспитанные, но малограмотные, однако парни оказались гораздо сообразительнее. Хуже того, они доказывали, что терпеливы и не торопятся наделать ошибок. Шэд не собирался долго здесь торчать, но и убежать не мог. Нужно было вступить в игру, и сделать это поскорее.

В тех фильмах, которые они с Джеффи О’Рурком смотрели, парень-южанин постоянно проверял все уголки, зная, где будет идеальное место для засады. Привязывал лозой к спине горсть листьев и становился невидимым. Или шел задом наперед по собственным следам, чтобы обмануть полицейских. Все эти маленькие хитрости показывали, насколько он умнее противника.

Шэд никогда в жизни не чувствовал себя настолько тупым. Он вспомнил слова отца: «Если придется отнять чужую жизнь, чтобы спасти свою, то отнимай».

Можно было бы подумать, что для парня, который два года выживал в тюрьме и застрял тут с парой болванов, готовых пристрелить его ни за что, убийство – плевое дело.

В блоке «С» Шэд часто видел лица убийц и то, как они, закатывая глаза от восторга, вонзали заточку. Один дюйм, два, еще, толкали все глубже, пока лезвие не задевало кость и не застревало в мышцах так, что вытащить назад было уже невозможно.

У них это выглядело так легко и весело, будто означало всего лишь быстрый жесткий перепихон. Но Шэд был иначе устроен. Даже сейчас одна мысль о подобном заставляла его фыркать от страха.

Когда не можешь убежать, нужно бросаться вперед.

Единственный шанс – дождаться, пока Вегги поднимутся по насыпи, а когда они доберутся до вершины, кинуться на них. Шэд понятия не имел, как справиться с двумя вооруженными мужиками, но другого выбора не было. Придется поиграть в самоубийство.

Братья заговорили о пивной бутылке, гадая, откуда она взялась, что означает и можно ли ее считать еще одним доказательством того, что загрязнение окружающей среды расширяется. Они двинулись вверх по склону, туда, где под кустами ждал Шэд.

В его глазах вспыхнули красные и черные пятна. Он почувствовал, что горы снова думают о нем, взволнованно и как-то даже беспокойно, поворачиваются к нему. Но теперь все было по-другому. Тревога этой земли была наполнена любовью, Шэд это ощущал. Походило на то, как родитель расхаживает ночью по кухне, ожидая возвращения сына-подростка. Скрытые силы мира потянулись к нему, прося прощения в своей суровой непреклонной манере, словно сожалея об испытаниях, которые ему пришлось вынести, и раскаиваясь за свою требовательность.

Вегги достигли вершины, и Шэд выскочил на них из-за кустов. Тупее не придумаешь.

Он сжал одной рукой горло Хауэлла Вегга, другой – размахнулся и отбил дробовик, направив тот вниз, в промежность Харта.

План – каким бы он ни был – зависел от того, отшатнется ли Харт Вегг от ствола, нацеленного ему в яйца. Если да, у Шэда появится секунда, чтобы все обдумать. Если нет, Харт просто пальнет из винтовки в голову Шэда, и на этом все закончится.

Искусный и умелый, но всего лишь мужчина, такой же, как и любой другой, Харт Вегг напрягся, чуть отпрыгнул и отклонился в сторону, спасая свой член. Шэд отпустил дробовик, но не горло Хауэлла, и толкнул свободной рукой Харта в грудь. Тот потерял равновесие, покачнулся на краю насыпи, а через секунду опрокинулся на спину и покатился вниз между кедров, сквозь кустарники, пока не скрылся из виду.

Задушить мужчину чертовски сложно, хотя если надавить большими пальцами на кадык, то гораздо проще. Но не когда пытаешься задушить парня с жесткими, отлично развитыми мышцами и сухожилиями. Шэд подступил ближе, прижал Хауэлла бедром, чтобы тот не мог пошевелиться или упасть. Хауэлл снова развернул дробовик, пытаясь врезать противнику по рукам стволом и разорвать хватку, но Шэд не отпускал.

«Господи, – подумал он, – вот оно, я сейчас реально убью человека».

– Выиграть что? – спросил Шэд, потому что думал сразу обо всем, черт возьми.

Из перепуганных глаз Хауэлла брызнули слезы и потекли по его клочковатой бороде. В любой момент мог вернуться Харт. У Шэда оставалось не так много времени, ему нужно было добраться до дробовика. Он дал волю чувствам, закричал, надавил сильнее, гадая, какую цену теперь придется заплатить за то, что сделал собственными руками.

Шэд почувствовал, как хрящ под нажимом начал уходить внутрь. Хауэлл тоже это ощутил: глаза парня загорелись болью и неподдельной паникой, когда тот понял, что еще несколько секунд – и ему раздавят трахею. Он попытался поднести ствол дробовика ближе к лицу Шэда в надежде выстрелить, хоть угол был неудачный. Шэд нажал сильнее и раздавил горло Хауэлла Вегга.

Харту, должно быть, все было отлично видно, потому что где-то внизу он заорал. Но выстрелить не мог, поскольку Шэд держал перед собой обмякшее тело Хауэлла. В ноябрьском воздухе пронесся последний хрип. Шэд забрал дробовик из рук умирающего, развернулся и бросился прочь.

Харт Вегг не станет взбираться по той же насыпи. Он, скорее всего, обогнет заросли катобы и проскользнет через лес слева от Шэда, держась ярдах в двадцати-тридцати. Возможно. Не важно. Все равно в месте вроде этого не подделаешь свои следы. Шэду не хватило бы навыков, чтобы устроить засаду или построить насест, притаиться и ждать. Пришлось уносить свою задницу.

Черт, запасные патроны. Нужно было проверить карманы Хауэлла. Почему голова включается через десять секунд после того, как это могло принести какую-то пользу?

Угрюмые облака, извиваясь, затянули небо, солнце скрылось за горами. Вдалеке вспыхнул багровый свет и хлынул искрящимся потоком, точно кровь из перерезанной сонной артерии.

Снова пошел дождь. Шэд в отчаянии брел по неровной местности. Боль слегка замедляла, но он с ней справлялся. Не слишком грациозно, хотя дробовик в руке в каком-то смысле помогал. Чуть придавал уверенности, а его тяжесть не давала отключиться.

Шэд продолжал хромать сквозь лес, ветви царапали лоб, нанося все новые и новые раны. Идти было нелегко, но это сопротивление помогало хоть как-то двигаться.

Как и предсказывал Дейв Фокс, Шэд мало чего добился, разве что причинил себе боль.

Вскоре напряжение в боку усилилось, а ярость покинула тело, оставив лишь пустоту в груди. Шэд врезался в зазубренные гниющие стволы кленов, заросли ежевики, черноплодной рябины и дикого индиго. Он не знал, сколько миль преодолел, где теперь был и не сделал ли нелепую петлю, вернувшись туда же, откуда начинал.

Всякий раз, подходя к скальному выступу, через который не мог заглянуть, он останавливался и проверял, боясь промахнуться мимо хребта Ионы. Там он, по крайней мере, умер бы ближе к дому.

Шэд обогнул очередную рощу акаций и колючих кустарников, когда перед ним выросла горная цепь, заросшая густыми грозными соснами, которые вели в мрачные темные леса, простиравшиеся на мили вокруг. Шэд замедлил шаг, остановился и опустился на колени.

Хватая ртом воздух, он запрокинул голову и увидел Харта Вегга. Тот стоял высоко на скалистом утесе примерно в четверти мили от Шэда и наблюдал за ним.

Шэд все неправильно разыграл. Теперь он видел это совершенно отчетливо.

Сразу после убийства Хауэлла нужно было сесть и попытаться спрятаться за кустами. Так вышло бы гораздо лучше. У него был дробовик, который дальше двадцати пяти футов ничего не стоил, а у Харта Вегга, искусного охотника, – винтовка, способная стрелять на тысячу ярдов.

Хотя ему так много и не нужно. По-детски взъерошенные завитки густых волос Харта развевались на ветру. Он выглядел чуть менее смирным, чем раньше.

Шэд понял, что уже слишком поздно.

Он побежал к сосне, перемахнул через край склона и увидел, как тот уходит под ним на десятки футов, прежде чем исчезнуть среди теней.

Пуля попала Шэду в поясницу. Он скользил сквозь насыщенный влагой воздух, когда от плотной темной лесной подстилки поднялись тонкие струйки тумана и ударили ему в лицо. Шэд видел брызги собственной крови, обогнавшие его, пока он уплывал в зыбкую и тягостную вечность, которая наступила слишком рано, но все же неокончательно.