ВЕДЬМАК КЛЭЙ И ЕГО приятель Дарр паркуют мотоциклы возле «Файв-энд-Дим Дувера» как раз в момент закрытия, когда я подъехал. Повсюду валяются мертвые бакланы, поганки, утки с выгнутыми шеями и цапли; у некоторых отсутствуют головы или крылья. Какое бы варево они ни готовили, там чертовски много птичьих органов. Кряквы валяются на лишайнике и болотине за магазином, а каймановые черепахи свисают с канатов и ловушек, спрятанных в трясине.

В поле зрения только Дарр. Он лопаткой собрал кучки перьев и костей, а теперь остановился, чтобы вытащить нож из баклана, лежащего у его ног. Он шагает дальше, улыбаясь так, словно мы с ним старые приятели, и вытирает выкидной нож банданой. На крыльце лежат грязные джутовые мешки, которые трепещут, дергаются и порой перекатываются с места на место. Это становится чем-то неуправляемым.

Его голова гладко выбрита, не считая трех полосок волос. Тюремные татуировки на руках теперь выглядят более масштабными и сложными, и я понимаю, что сей труд еще не закончен. Он, а может, Клэй поработал над ними с иголкой и чернилами. Края татуировок ярко-черные и покрыты корками, но мне по-прежнему не разобрать, что они значат.

Он заканчивает чистку ножа и засовывает его за голенище правой бутсы. Лейкопластырь на лбу отвалился.

– Ты снова здесь? – спрашивает он.

– Я арендовал лодку.

– Да, хорошее дело. Слушай, а у тебя теперь симпатичная стрижка.

– Спасибо.

Клэй выходит на крыльцо и садится на старую скамейку. Он внимательно смотрит на меня – как всегда, без выражения, но настороженно.

– Ты знаешь, чего я просто не выношу? – спрашивает Дарр.

– Фехтование, – отвечаю я.

– Нет, на самом деле не фехтование само по себе, а то, как оно происходит. Ты, похоже, уже забыл.

– Нет, не забыл. Ты ненавидешь фехтовальщиков, которые не имеют представления о суровой реальности, стоящей за этим видом искусства. Чтобы жить с клинком, надо иметь убеждения. Веру. Но эти игроки, они с таким же успехом могли бы бросать мяч в баскетбольные кольца или добега́ть до третьей базы. Они так и не усвоили постулаты и идеологию своей дисциплины.

– Ты повторил меня слово в слово!

– Мой маленький трюк.

У Дарра это вызывает смех. Он запрокидывает голову, громко ржет и хлопает меня по спине.

– Чертовски хорошо. Отвечать людям их же словами!

Клэй смотрит на всех мертвых птиц, и на его лице появляется выражение, которое другого могло бы смутить. Он по-прежнему не хочет принимать участия в делах ведьм, но попал в колесо, как и все остальные. Подхожу к нему и показываю на Дарра:

– Он опять толкует о фехтовании.

– Порой ему с собой не совладать.

– Ты сделал ему все эти тату?

– Он делает большинство из них сам, иголками для шитья. Лотти Мэй при надобности подправляет.

Предлагаю ему сигарету, и он идет дальше. У Клэя такой взгляд, будто он однажды убьет меня, хотя он не вполне понимает почему. У меня опять возникает чувство, что он проходил через подобное раньше. Хочется его об этом расспросить.

– Ты опять пришел сюда, – говорит он, – приставать к моей сестре.

– Нет, я хочу нанять лодку.

– Зачем?

– Ищу кое-что в пойме.

– Что же?

– Может, расскажу тебе как-нибудь.

Мы до сих пор ждем, когда обстоятельства разыграются определенным образом и картина станет полнее, пока не увидим все нити. Бескрылые поганки как-то связаны с безглазыми тритонами и пинками по собакам, моей бабушкой на крыше, моим отцом в недрах фабрики, плоским камнем, леденцом Евы.

Я поворачиваюсь и иду к магазинчику, но Лотти Мэй стоит по другую сторону проволочной сетки на двери. Стараюсь не замечать ее, но это невозможно. В последнее время она явно была занята.

Она толкает дверь бедром и приближается, не демонстрируя ни малейшего трепета. От нее пахнет спиртом, но это не алкоголь, а медицинский спирт. Лотти Мэй проколола себе пупок, и на животе теперь очень выразительная татуировка. Если это сделал Дарр, у него чертовски много талантов. В дизайне есть что-то каббалистическое, но не только. Может, это защитный символ или знак раскаяния.

По крайней мере, она больше не употребляет водку с лаймом. Одета весьма заманчиво, и аура уверенности в себе, которую она распространяет, делает ее вдвойне привлекательной. Лотти прошла новый курс подготовки для выполнения своей миссии. Перья ее коротких черных волос теперь в завитках, влажные пряди прилипли ко лбу. Она стоит в очень выразительной позе, с намеком на разврат и опасность. Господи, даже немногочисленные болотные шлюхи не умеют использовать сексуальность с такой идеальной отточенностью. Она нежно смеется, и я знаю, что эти силки расставлены на меня, и мне это нравится.

– Лотти Мэй?

– Привет, Томас, как ты?

Она наклоняется ко мне и вглядывается получше.

– О боже, что с тобой случилось? Твои брови. И шея – все обожжено.

К настоящему моменту и она, и весь город знают о детоубийце Херби, урагане душ и исчезновении моих братьев.

– Я в порядке. Просто пришел взять напрокат лодку у Дувера.

– Его нет здесь сегодня. Я работаю в магазине.

– Вот так всегда, когда я хочу нанять лодку.

От ее дыхания теперь исходит другой, еще более отвратительный запах – супа из бычьих хвостов. Опять вернулась к колдовству, может, теперь с помощью брата.

С нашими ведьмами она полностью разошлась. Последовала совету Клэя держаться подальше от сумасшедших старух и обнаружила, что без них способна на большее.

– Ты отправишься в пойму в полном одиночестве? Хоть раньше там плавал?

– Нет.

– Тогда заблудишься через десять минут, и тебя больше никто не увидит. Тут тысяча квадратных километров трясины. Как ты вообще себе это представлял? Аллигатор может перевернуть лодку одним ударом хвоста или просто схватив зубами за корму. И зачем тебе понадобилось отправляться в болото?

– Врач сказал, что мне необходимы физические упражнения.

– Наш док Дженкинс умеет только раздавать аспирин да чесать свои волосатые уши. Аренда лодки на вечер стоит пять долларов. Некоторые из монастырских ребят приезжают сюда по случаю – посмотреть на чудеса Господни в заливе, стать ближе к природе. Обычно Дувер при необходимости их сопровождает, но я могу поехать вместо него.

Она хочет стать живым соблазном, а так оно и есть. Не могу понять, почему все продолжается до сих пор. Это не имеет ничего общего с песнопениями и заклинаниями ведьм, танцевавших на лужайке в дождь. Я не уверен и в том, что здесь есть что-то личное. Может, больше нет никаких причин, мы просто запутались в силках и не можем найти способ, как из них выбраться.

Ее брат и Дарр прислушиваются к нашему разговору.

– Эй, – говорит Дарр, – а поехали-ка вместе. Мне все равно остаток дня нечем заняться. Возьмем по пиву, познакомимся поближе.

Я еще думаю о братьях и Драбсе, и о том, что ждет меня там, в болотных топях. Каймановые черепахи кусают веревки, которыми привязаны лодки, сваливаются с них и исчезают в зеленой тине и стелющейся над водой туманной дымке.

Клэй пристально смотрит на меня.

– Конечно, давайте, – отвечаю я. – Звучит неплохо.

СОЛНЕЧНЫЙ СВЕТ ПРОНИКАЕТ сквозь кроны болотных кипарисов и деревьев тупело, отбрасывая жгучие отблески на переплетенные слои тени. Выстроившиеся полумесяцем ряды темных лачуг вытянулись на дальних заболоченных склонах, поросших кустарником, виноградом да орхидеями. По болотному городку гуляет жаркий ветерок. Раздается грохот нескольких дверей. Кажется, что внутри домиков множество лиц прижалось к сосновым доскам, через щели в гниющей древесине словно просвечивает блеск глаз.

Люди тут умирали сотнями с основания мира. Их поглощал залив, не оставляя даже ряби на воде. Или они вешались, заблудившись в зеленом болотном лабиринте, где уже через неделю ты сходил с ума из-за змей, аллигаторов и огроменных пауков. В округе Поттс почти каждый год пропадает полдесятка человек, в основном подростки, отправившиеся покорять низину.

Катание с шестом на плоскодонке требует физических усилий и практики, которой у меня нет. Яростно побегав с шестом двадцать минут и несколько раз едва не перевернув лодку, я наконец вздыхаю, и Клэй поднимается со своего места. Не говоря ни слова, он берет у меня шест, и лодка тут же легко двигается с места. Он направляет ее в стоячие воды.

– Едем в каком-то определенном направлении? – спрашивает он.

Тело моей матери было пригвождено к школьной крыше лицом на запад. Это единственная причина, по которой я ему говорю:

– На запад.

– Хорошо.

У Дарра в ящике со льдом три упаковки по шесть банок пива, и он уже приговорил семь или восемь из них. Он протягивает мне жестянку, я сажусь на заднее сиденье и медленно пью, наслаждаясь вкусом. Это и вправду очень успокаивающе, почти напоминает выезд на природу с хорошей компанией друзей. Пространство наводняет сильный мускусный запах самцов аллигатора. Мы тихо плывем не меньше двадцати минут, и лишь тогда мне приходит в голову мысль: а что, если меня сюда завезли, чтобы убить?

Искрящийся зеленоватый отблеск падает на бледное лицо Лотти Мэй, и ее веснушки карамельного цвета выделяются как гравировка, пока вся она не начинает сиять в этих тенях. Когда я прохожу мимо, она вжимается в сиденье. От одного ощущения ее дыхания на шее у меня спазмы в паху, я еле сдерживаю стон. По небу несутся облака, ветви тупело и ивы ярко блестят на солнце.

Мы проплываем мимо болотных лачуг, кренящихся так сильно, будто они в любую минуту могут соскользнуть в залив. По дворам резво носятся свиньи, на навозных кучах лежат трехколесные велосипеды. На склонах раскачиваются деревья тупело, чьи листья колышутся прямо над нами. Неподалеку слышен звук лодочных моторов.

– Мы рано осиротели, но люди болот привыкли сами отвечать за себя, – говорит Лотти Мэй.

– Что случилось с твоими родителями?

– Мама подавилась рыбьей костью и умерла прямо на обеденном столе, когда мне было одиннадцать. Папа устроился на перевозку легковоспламеняющихся материалов, но так и не смог бросить курить. Взорвался однажды ночью под Мемфисом, и, чтобы потушить пламя, потребовалось два дня.

Я смотрю на Клэя. Тот кивает.

Дарр допивает банку с пивом и выкидывает ее за борт, та плюхается в тину и остается там плавать.

– Мой папаша, его поймали на ограблении дома троюродной сестры губернатора Джорджии. Причем у него все прокатило бы, если бы он не нашел какие-то порножурналы и не начал читать их прямо в спальне, вот так. Надо думать, что-то там поразило его воображение. Чертов извращенец даже не услышал полицейских сирен, и туда ворвался шериф. Я два года отсидел вместе с папашкой в Джексонвилле. Стыд один. Только и оставалось делать вид, будто не знаю его.

Я беру ключи от гробницы моей матери и бросаю в жестянку из-под пива, плавающую в тине. Ключи громко звякают и тонут вместе с банкой.

– Что это было? – спрашивает Лотти Мэй. Под ее кокетливым мурлыканьем чувствуются неподдельный интерес и беспокойство.

– Ничего важного.

– А есть для тебя что-то важное?

– Да.

– Что?

Легко сказать, но трудно передать смысл и намерение. Слово само по себе звучит глупо, но продолжим:

– Кровь.

– Как при убийстве или как при родстве?

Она сбрасывает обувь, и я вижу шрамы от колючек «кошачьего когтя» и сикомора, которые нисколько не портят ее ножки. По мере нашего движения по болоту ярко-белые орхидеи становятся крупнее. За нами с плачущими криками следуют цапли и гагары.

Вдали вспыхивают какие-то огоньки, и по болоту разносятся тихие звуки – кто-то настраивает каллиопу.

– Слушайте, – говорит Лотти Мэй, – сегодня вечером карнавал. Совсем забыла об этом.

Вот так поворот, думаю я.

– Что?

– Жители болот собираются каждый год или два в низине. Ничего особенного, просто потусить, все такое. По сути, большая вечеринка. Будки и мягкие игрушки. Продают хот-доги и лягушачьи лапки. Есть еще пара старых аттракционов, которые они устраивают для детей.

– Никогда о таком раньше не слышал, – говорю я.

– Ты же не из болот.

– В прошлом году меня чуть не стошнило на этой проклятой вертушке, – заявляет Дарр. – Она вся проржавела к чертям собачьим, а переключатель скоростей так скрипит, словно забит грязью до отказа. Но поначалу было забавно.

Наш колдун Клэй безмятежно плывет вперед, но в его глазах нет безмятежности. Он не отрываясь смотрит на меня. Он почти не потеет от жары, но вены на лбу и шее выступают всякий раз, когда он отталкивает лодку шестом. Он словно читает знаки везде, куда ни посмотрит: в каждой кочке, мимо которой мы проплываем, на спине каждого аллигатора и в каждой морщинке на моем лице.

Я улыбаюсь и говорю:

– Поплыли.

НА МЕЛКОВОДЬЕ КАЧАЕТСЯ несколько десятков плоскодонок. Одни привязаны к гниющим причалам из досок, другие – к веткам ильмов или просто вытащены в сорняки. Мы медленно плывем по течению к зарослям бычьей травы, минуем песчаную отмель и натыкаемся на крошечный островок из мха. Кусты бальзамина приветственно машут нам ветвями. Клэй направляет туда лодку и подходит к кочке с другой стороны, чтобы не мочить ноги. Где-то далеко, но громко играет музыка; Дарр начинает притоптывать и подпевать. Порывы ветра доносят звуки банджо, губной гармошки и волынки. Клэй насторожен, он все видит, но отказывается принимать за чистую монету.

Маска, которую нацепила на себя Лотти Мэй, хороша, но не идеальна. Краем глаза я вижу, что сексуальный бантик ее милого ротика порой разваливается из-за дрожащей нижней губы. Она в ужасе. Я до чертиков ее пугаю, но тут есть что-то еще.

Оборачиваюсь и говорю ей:

– Не волнуйся.

Губки застывают, улыбка становится шире. Очень жарко, тело нагрелось, и я пытаюсь не хватать ртом воздух. Я не против подыграть и позволить ей расставлять силки, все равно какой формы, но вначале хочу увидеть этот проклятый карнавал.

– Я не волнуюсь, – отвечает она. Дарр лыбится как умственно неполноценный, а Клэй безошибочно удерживает нос лодки в нужном месте, пока мы выходим. Он продолжает оглядываться в поисках – возможно, ищет те же ответы, что и я.

– Так ты сюда направлялся? – спрашивает он.

– Я должен встретиться тут с клоуном, – говорю я.

– Я думал, ты не знаешь о карнавале.

– Не знал, что он будет сегодня вечером.

– А зачем встречаться с клоуном?

– Он должен сказать мне одну важную вещь.

– Откуда ты знаешь?

– Мой лучший друг Драбс Бибблер говорил об этом, пока Святой Дух не забрал его навек.

– Понятно.

Мне было достаточно произнести это, чтобы вернулась прежняя ярость. Впервые я без малейших сомнений верю языкам Драбса. Надеюсь, он здесь, если еще не умер, чтобы я мог вымолить прощение за то, что так и не сумел защитить его от Бога.

Мне знакомы многие, кто проходит мимо. Я тут выгляжу чужеродным элементом, но в целом ничего такого. Мне улыбаются и предлагают самогонку. Сап Даффи и Таб Феррис готовы на ножах драться из-за толстухи, чьи бедра выглядят так, словно могут пойти в разгул сами по себе, без хозяйки. Герт Пламб и Гасси Хокер жуют жареные лягушачьи лапки, которые на самом деле принадлежат краснобрюхим жерлянкам. У Лонни Доусона рот полон вяленого мяса, которое хранилось так долго, что вполне могло бы принадлежать ослу, на котором Иисус въехал в Иерусалим.

Это не карнавал в прямом смысле слова, и его вряд ли можно назвать настоящим праздником. Примерно так тут проводятся болотные свадьбы или религиозные бдения. Народу скучно и неуютно, но, может, не в такой степени, как обычно. Почти никто не рискует забраться на скрипучие ржавые аттракционы. Клоунов можно отличить только по плохо раскрашенным лицам и потрепанным парикам. На них такая же одежда и обувь, как на остальных, и они ни хрена не умеют жонглировать своими маленькими оранжевыми шариками.

Но тут есть сладкая вата, а также борьба с аллигаторами, кидание мячей и набрасывание колец, и время от времени раздаются взрывы смеха. Натянуты маленькие навесы, под которыми продаются хот-доги, крендельки и куриные крылышки. Вокруг аттракционов выстроились трейлеры, пикапы и фургоны. Тут есть карусель с пятью лошадьми, вертушка и малюсенькое колесо обозрения всего в два человеческих роста. Дарр был прав: коробка переключения скоростей скрипит.

Где-то поблизости идет стрельба по мишеням. Судя по звукам, используются патроны калибра 30–06, которыми палят по всему, что шевелится на берегах.

Дарр где-то раздобыл самогон и предлагает его всем в округе со словами «давай-ка по кружечке».

Только Лотти Мэй собирается сделать глоток, как я выхватываю у нее стеклянную банку и принюхиваюсь. Наливаю немножко самогона в металлическую крышку. Подношу зажигалку, поджигаю и наблюдаю, как горит спирт. По крышке пляшут оранжевые язычки пламени.

– Вылей это, – говорю я Дарру.

– Почему? Я только что заплатил за него семьдесят пять центов.

– Хороший самогон горит слабо-голубым пламенем. Это дерьмо дистиллировали через радиатор машины.

Нахмурившись, Дарр делает большой глоток и усмехается:

– Нормальная самогонка. В тюрьме я пивал и хуже. Мой папаня когда-то ставил бражку с изюмом и медицинским спиртом, а ферментировал все это в туалете. Он пил денатурат, и я сам чересчур привык к этому вкусу. По сравнению с тем пойлом этот самогон как бренди двухсотлетней выдержки. В конце концов, мы на вечеринке. Тут полагается наебениться.

Мы идем дальше, и я покупаю для Лотти Мэй сладкую вату. Ей приходится взять, хотя она, похоже, сладкой ваты не хочет или просто не желает брать ее у меня. Возникает странное, но отчетливое ощущение, что мы на свидании под присмотром дуэньи, и это добавляет дополнительный элемент ко всему, чем мы занимаемся. Мне даже нравится.

Поиграв в кольца и сбив мечами для софтбола несколько крынок, бредем дальше. Я ищу взглядом своих братьев, Драбса и чокнутого.

– А где цирк?

– Вряд ли он тут есть, – говорит Клэй.

Если это называется карнавалом, то должно быть и шоу уродов, а Святой Дух раньше никогда не лгал Драбсу. Я не спускаю глаз с происходящего. Клэй тоже. Дарр изрядно накачался и уже съел пять хот-догов. Наверно, скоро он от них избавится. Интересно, что Клэй прочтет в рвотных массах.

Замечаю ребенка лет десяти, который смеется взахлеб, обернув вокруг пояса водяную змею. Этот странный и безобразный звук привлекает мое внимание. Мальчик раздвигает листья мимозы и идет к одному из трейлеров. Я направляюсь за ним.

– Куда ты? – спрашивает Лотти Мэй.

Толпа здесь собралась в круг. Сап Даффи и Таб Феррис все еще бесятся из-за толстухи, но достаточно заинтересовались происходящим, чтобы на время отложить этот вопрос.

Пробираюсь вперед.

Чокнутый расположился в яме на грязной соломе, а люди кидают в него мелочь и змей. Собаки рычат и лают на него. Вместо обеих ног у него обрубки, заканчивающиеся под коленом, а левая рука отсутствует ниже плеча. Борода утыкана колючками, а на шее открытые язвы там, где он расчесал себя до крови, а в раны попали болотные нечистоты.

Он посасывает пойло из банки с самогоном, который не просто загорится ярко-оранжевым, если его поджечь, а взорвется. Там, похоже, три четверти антифриза.

Змеи падают к нему на колени, и он откусывает им головы, не ожидая фанфар. Ему это все равно что съесть гамбургер. Никто из толпы не ахает, не хлопает в ладоши и вообще не обращает особого внимания. У половины в церкви идут проповеди со змеями, так что те их кусали, да и они сами частенько кусали змей. Тут нет ничего чрезмерно странного или особо увлекательного, но, по крайней мере, есть чем заняться.

– Кинь ему двадцать пять центов, – говорит Дарр. – Я помню этого типа с прошлого года. Он откусит голову чему угодно. Даже не уверен, что он подбирает все деньги. Хватает на выпивку – и ладно.

– Оставь меня с ним. – Мой голос больше на себя не похож. Он пришел откуда-то издалека и до краев наполнен сдавленным безумием. Оно проносится мимо, но не исчезает.

– Не понял?

– Ты слышал.

Дарр не привык к самогону, который привел его в воинственное настроение. В его глазах мелькает ярость. Может, он жалеет, что нельзя устроить дуэль на мечах или шпагах просто для развлечения.

– Не думаю, что мне нравится, как ты это сказал.

– Не думаю, что меня волнует.

– Угу.

– Уходи.

Лотти Мэй к настоящему моменту знает меня достаточно хорошо, поэтому пытается схватить Дарра за руку и увести. Соблазнительной сексуальной кошечки больше нет, и я рад этому: такой она мне нравится гораздо больше. Клэй качает головой, удивляясь тому, как развиваются события, и гадая, как они сочетаются друг с другом и как будут развиваться дальше. Дарр разевает рот в ухмылке, словно у него в зубах застряли куриные кости.

Я жду; много времени ему не требуется. Дарр бьет правой с разворота, точно в цель, но слишком медленно. Если верить его словам, он ненавидит фехтование, но на деле это единственное, чем мы занимаемся с момента встречи. Я подныриваю под его руку и продолжаю нагибаться, пока не оказываюсь у его бутс. Выхватываю из-за голенища нож и нажимаю на кнопку. Лезвие открывается с приятным громким щелчком. Делаю разрез точно в том месте, где и раньше, прямо у начала роста средней полоски волос. Кровь заливает ему глаза, и он испускает рев вперемешку со смехом. Его трясет, в животе булькает, и Лотти Мэй с Клэем тащат его в кусты, где из него выходят все хот-доги, пиво и самогон. Он не хочет драки, просто нужно совершить какое-то действие. Мне знакомо это чувство.

Чокнутый смотрит наверх.

– Здравствуй, папа, – шепчу я.

ЦЕПЬ НЕУДАЧ ПРИВЕЛА его в сердце фабрики, но даже попытка самоубийства потерпела неудачу.

Он не узнаёт меня. Живет внутри собственного одурманенного мозга. Я скольжу перед ним по липкому илу, становлюсь на одно колено и заглядываю ему в глаза, надеясь найти хотя бы один проблеск человека, которым он когда-то был. Ничего не находится.

Народ в толпе подбрасывает монеты, гадюк, куриные потроха и собачьи какашки. Я хватаю змею из сладкой ваты, откусываю у нее хвост и выплевываю его им под ноги. Это срабатывает на привлечение внимания.

– Хватит, – говорю я. – Убирайтесь отсюда.

Реакции разные – от меланхоличного равнодушия до враждебности – и я жду, кто еще попробует проявить себя. Все видели, что произошло между мной и Дарром, и я с удивлением обнаруживаю, что все еще держу в руке нож. Люди начинают отворачивать лица. Сэп Даффи и Таб Феррис возвращаются к драке из-за уродливых бедер толстухи. Дети опять принимаются за сладкую вату. Некоторые из них подбирают монетки, оставшиеся лежать в грязи. Нет причин терять деньги, если чокнутый не собирается есть дерьмо.

Проголодавшиеся собаки обнюхивают его в поисках куриных потрошков. Я отталкиваю их, но псы рычат и идут прямо на него, пока я не хватаю палку и не начинаю их отгонять, и тут замечаю на их шкурах следы ботинок.

Отца невозможно узнать, но у меня все равно есть чувство, что люди знали, кем он был, и чертовски наслаждались самим этим фактом. Я просматриваю все кругом и понимаю, что Мэгги где-то рядом. Она была с ним с того дня, как он прыгнул в фабричный механизм, и заботилась о нем, как могла.

Какая удача, решимость, воля или любовь спасли его? Должно быть, его вытащили из визжащих и скрипящих шестеренок и ремней, или он сам выполз на свободу, только чтобы встретиться со своей самодельной судьбой. Господи, как же он должен хохотать где-то глубоко в подкорке.

Хватаю его за воротник, приподнимаю и встряхиваю. Рывком притягиваю к себе, пока мы не оказываемся нос к носу. Он весит совсем ничего, и мне кажется, что, если я его отпущу, он просто улетит как пушинка.

– Проснись, – говорю я ему. – Папа. Это я. Томас.

Мое имя – которым меня назвали в его честь – звучит странно и чуждо, словно его не стоит произносить вслух в его присутствии. Он не шевелится, но его рука тянется к бутылке. Он до сих пор не понял, что бутылки там больше нет. Я легонько ударяю его, пытаясь заставить сосредоточиться на мне, но если там и остался какой-то след, какая-то искорка на память от моего бати, она уже в панике прячется.

Подгоняемый своими человеческими потребностями, похотливой жаждой Мэгги и собственной виной, не способный остановиться даже после того, как моя мать все обнаружила, он все равно мучился от жгучей ревности, когда мама начала погуливать. Он не мог вынести мысли, что из-за него она стала очередной шлюхой для болотных крыс.

– Посмотри на меня, папа.

Нет смысла убивать его, потому что он даже не поймет, кто это сделал.

В тот день отец обнаружил меня спящим рядом с трупом чужого мальчика. Решил, что это моих рук дело? Должно быть, он спрятал тело Джонни Джонстона и потом вернулся за ним. Боже мой, но почему он отнес ребенка на чердак? Почему не сбросил в реку? Вместо того обернул Джонни в целлофан и положил в сундук, там, где лежали его предки, храня все свои секреты. Он это сделал, чтобы защитить меня или только чтобы наказать самого себя? И сколько раз за все эти годы он приходил туда и смотрел на высохшего мальчика, превратившегося в мумию?

Тут я замечаю, что из-за пальм торчат папины сапоги, прямо как в ту ночь, когда в меня ударила молния.

Это пинатель собак.

Я раздвигаю листья и вижу – Мэгги стоит в сапогах отца, полная собственного бешеного безумия. Я, ее муж перед Господом, даже не хотел ее по-настоящему. Но мой отец хотел.

Неудивительно, что она пинает собак. Она не только охраняет меня, но и защищает моего отца. Теперь она стала его ногами, отгоняя псов, норовивших вцепиться ему в шею, но ее злость не может сдержать всю пойму. Каждая собака в округе Поттс – дьявольское напоминание о том, кем он стал.

– Где мои братья? – спрашиваю я ее.

Она улыбается и начинает смеяться, судорожно двигаясь прямо в мои объятия. Но прежде, чем мне удается прижать ее к себе и открыть наконец все, что я хочу, и все, что ненавижу, она выпрыгивает из сапог моего отца и исчезает в кустах.

Отец поднимает глаза. Драбс сказал, что он поговорит со мной за цену пинты самогона. Я бросаю к нему на обрубки ног 75 центов.

– Так что ты хочешь сказать?

Отца довели до такого его неудачи, поражения и близорукость, как мои привели меня сюда. У него не было другого выбора, а это значит, что его любовь, да и моя тоже, лишь убивали его.

В каком-то смысле ему лучше, чем мне. Он скользит языком между черными сломанными зубами и облизывает опухшие синие губы. Открывает рот и начинает слабо смеяться; слушать этот жуткий звук – как слушать хор больных детей.

Я оставляю чокнутого в грязи, мертвого и хихикающего.