8. Снова дома

Ночные горшки

Большинство женщин и девушек в викторианской Британии начинали свою дневную работу с уборки ночных горшков и оставшихся с прошлой ночи отстойных ведер. Большинство мужчин пользовались возможностью уклониться от этого грязного дела.

Вплоть до XXI века ночные горшки были повседневной частью британской жизни. Хотя сегодня сама мысль о них может показаться нам неприятной, до появления домашних туалетов и электрического освещения горшки были неизбежной необходимостью викторианской жизни. Чаще всего встречались фаянсовые ночные горшки, покрытые глазурью изнутри и снаружи, простые и функциональные, или красиво расписанные. Были даже забавные горшки с изображением внутри животного или человека, в которое нужно было целиться, справляя нужду. В Средние века существовали горшки разных форм и размеров, предназначенные для мужчин и для женщин, но викторианские горшки отличались примечательным единообразием: это была приземистая круглая посудина с широким ободком и ручкой сбоку. Для больных и прикованных к постели инвалидов существовал целый ряд емкостей в виде бутылок или «уток», устройство которых различалось в зависимости от пола использовавшего их человека.

Ночной горшок был одним из основных предметов домашнего обихода, его можно было найти даже у людей, не имевших почти никаких пожитков. Ночным горшком обзаводились даже те, кто не имел кровати, под которую его можно было поставить, и спал на куче тряпья. До того как в домах появилось электрическое освещение, людям приходилось пробираться через весь дом в кромешной темноте, чтобы выйти во двор или в сад и при свете звезд найти темную уборную – не самая простая и нередко даже опасная задача. Детям, пожилым и больным людям было еще труднее. Даже в конце века, когда у обеспеченных городских жителей появились домашние ватерклозеты, горшок был необходим. Все с детства привыкали к ночным горшкам и отлично знали, как ими пользоваться.

Несколько практических экспериментов быстро помогают осознать, как важно соблюдать правила пользования горшком. Вот мои советы:

• Всегда держите горшок в одном и том же месте, под предметом мебели или прямо у стены в углу спальни. Вы должны быть в состоянии без труда найти его в темноте, даже если ничего не видите или плохо соображаете спросонок. При этом очень важно не только найти горшок, но и не споткнуться об него – особенно об чужой, возможно, уже полный горшок.

• Заведите собственный горшок. Пользоваться горшком совместно с другими людьми опасно. Откуда вам знать, что общий горшок пуст? Общий горшок – это потенциально полный горшок, и вы вряд ли обрадуетесь, обнаружив это в темноте, когда вам захочется облегчиться.

• Приспособьте для своего горшка крышку и используйте ее по назначению.

Разумеется, по утрам кто-то должен был опорожнять горшки. Их выливали в уборной и как можно скорее мыли, а затем ставили обратно на отведенное место. Флоренс Найтингейл настаивала на том, что горшки следует относить в уборную по одному и мыть на улице, но в большинстве домов их выливали в отстойное ведро, чтобы сократить количество походов на улицу и обратно. Как правило, это были обычные ведра, которые использовали для единственной цели, но встречались ведра особой модели, накрытые вогнутой крышкой с отверстием в центре диаметром около 7,5 см. Конструкция крышки не только обеспечивала защиту от брызг, но и не позволяла содержимому расплескиваться, когда ведро переносили из комнаты в комнату или от кровати к кровати, собирая отходы. Мисс Найтингейл возражала против этого способа: перемещение отходов одного больного к кровати другого противоречило всем ее гигиеническим представлениям.

В культовой книге о ведении домашнего хозяйства миссис Битон рекомендовала ежедневно опорожнять все ночные горшки сразу после того, как горничная подаст завтрак и распахнет окна в спальнях. Опорожнение ночных горшков было частью общего распорядка, в который входило также мытье кувшинов и тазов после утреннего умывания. Следует иметь в виду, что у здоровых людей содержимое ночного горшка обычно ограничивалось только мочой. Затем миссис Битон, избегая таких вульгарных выражений, как «ночной горшок», деликатно описывала процесс их опорожнения в отстойное ведро: «Все содержимое следует слить в общее ведро, налить немного кипятка в те сосуды, которые этого требуют, и оставить их на минуту. Если этого недостаточно, в воду следует добавить каплю скипидара». Идеальная горничная должна была вылить, вымыть и высушить тазы и кувшины, которые использовали для утреннего мытья, а затем унести отстойное ведро, опорожнить его и тоже вымыть. Я достаточно поднаторела в выполнении этой работы. Прежде чем выливать в отстойное ведро содержимое ночного горшка, следует убедиться, что в ведре есть немного воды. Благодаря этому ведро меньше пачкается. После того как вы вынесете ведро в уборную, остается лишь вымыть само ведро – это куда более легкая работа.

В больших усадьбах и идущих в ногу со временем заведениях в конце столетия помои отправляли не в уборную, а в санитарную комнату, где имелся хороший сток и большой запас чистой воды для мытья. Превосходная санитарная комната есть в Лангайдрок-хаусе в Корнуолле. В доме, построенном в конце 1880-х годов по последнему слову викторианского дизайна, оборудовано несколько внутренних ватерклозетов, которые, впрочем, в то время избегали посещать по ночам, поскольку они находились в конце коридоров со спальнями. Из соображений удобства и деликатности члены семьи и гости продолжали пользоваться в своих спальнях ночными горшками. Санитарная комната в Лангайдрок-хаусе настоящее чудо – в ней есть несколько раковин особой конструкции с кранами и сливной бачок. В эту комнату можно было принести отстойное ведро, поднять решетку над сливом, выплеснуть содержимое ведра и потянуть за цепь бачка, чтобы быстро смыть отходы. Затем можно было опустить решетку обратно на сливное отверстие, поставить на нее ведро, которое оказывалось таким образом непосредственно под кранами, и без труда его отмыть.

Проводив всех добытчиков на работу и опорожнив все ночные горшки, хозяйка дома (вместе с прислугой, если она была) могла наконец позаботиться о нуждах младших членов семьи.

Уход за детьми

Задолго до того, как взрослые привыкли мыть все тело водой, ежедневное мытье рекомендовали для малышей. В своей книге «Советы молодым мужчинам и (кстати) молодым женщинам» (Advice to Young Men and (Incidentally) to Young Women), написанной на заре викторианского периода, Уильям Коббетт настаивал на том, что купание младенцев – важная обязанность родителей. Вода в ванне, по словам более позднего автора, должна иметь температуру около 32 °C: «Если в доме нет термометра для ванны, няня может проверить температуру, погрузив голый локоть в воду и убедившись, что она не слишком горяча… Купать ребенка следует хотя бы раз в день».

По мере того как ребенок рос, ежедневную ванну постепенно делали прохладнее. Коббетт считал, что это укрепляет здоровье и позволяет ребенку стать сильнее. Впрочем, Коббетт признавал, что маленькие дети терпеть не могут мыться, и предлагал родителям громко петь во время купания, чтобы заглушить крики и постепенно приучить ребенка к происходящему.

Купание младенца приносило одинаковую пользу и в бедных, и в богатых семьях. Для этого годился любой таз, много воды не требовалось, а ребенок, которого ежедневно обмывали, испытывал меньше неудобств и меньше плакал. Чтобы добиться нужного результата, не обязательно было набирать полную ванну – в большинстве случаев было вполне достаточно поместить ребенка на одну-две минуты в воду глубиной около 3 см.

Рис. 68. Купание малыша, 1859 г.

The Graphic, 1889.

Кроме предполагаемой закалки организма, мытье было важно еще и потому, что помогало избежать опрелостей. Опрелости возникали очень быстро, разъедали кожу ребенка и делали его капризным. Невнимательность приводила к тому, что легкое раздражение превращалось в серьезную проблему, поскольку поврежденная кожа непосредственно контактировала с фекалиями и инфекцией. Лучшим способом предупредить неприятности была безупречная чистота, а для этого требовалось часто менять подгузники, тщательно вытирать младенца, ежедневно купать его и применять защитный крем (или крем под подгузник) – словом, использовать все те же способы ухода за детьми, которыми мы пользуемся в наши дни. Разве что тогда подгузники делали из ткани и их приходилось стирать. В 1837 году подгузники делали из хлопка редкого переплетения или из тонких льняных салфеток (отсюда американское название подгузников diapers и британское nappies). Салфеточное полотно имело особое хорошо впитывающее плетение с рисунком из мелких ромбов на поверхности, и его использовали везде, где требовался легко стирающийся материал, которым можно было вытирать разнообразные жидкости. Махровая ткань для полотенец и подгузников вошла в обиход не раньше начала XX века. Салфетки для подгузников были большими – около 85 см², – их складывали несколькими способами в зависимости от возраста ребенка. Для новорожденных использовали один способ сложения, для ребенка, достигшего трех месяцев, – другой, для девятимесячного – третий. Разные способы сложения предназначались для мальчиков и девочек – самая толстая, и, следовательно, самая впитывающая часть подгузника располагалась в том месте, где ребенок каждого пола имел больше шансов его намочить. Чтобы подгузник держался на месте, его аккуратно закалывали обычными большими булавками, стараясь направить острие как можно дальше от тела ребенка. Однако изобретение в 1849 году безопасных английских булавок стало большим благом для всего младенческого населения. У разумной родительницы также имелось несколько чехлов для подгузников, дополнительно защищающих от протекания. Чехлы делали из материалов, дававших надежду если не на непромокаемость, то хотя бы на некоторую водостойкость. Для этой цели хорошо подходил лощеный хлопок плотного переплетения, отличавшийся, кроме того, относительной мягкостью. Некоторые матери пользовались клеенкой, которая лучше удерживала влагу, но она была не слишком удобной для ребенка.

Грязные подгузники нужно было стирать, поэтому ведро для подгузников занимало центральное место в большинстве домашних хозяйств, независимо от того, на какой социальной ступени они находились. Сначала грязный подгузник слегка прополаскивали в ночном горшке, чтобы избавиться от самых серьезных загрязнений, которые затем можно было вынести в уборную, потом подгузник замачивали в ведре с холодной водой. Чтобы ускорить процесс, в воду добавляли горсть соли или, ближе к концу столетия, дезинфицирующего средства. Ведро снова накрывали крышкой, чтобы не выпускать дурной запах. Когда приходило время стирать подгузники, грязную воду выливали, а подгузники прополаскивали. Замачивание в сочетании с полосканием удаляло приблизительно 95 % загрязнений и делало подгузник достаточно чистым, чтобы его можно было стирать обычным способом. Подгузники были среди первых предметов одежды, которые начали стирать посредством кипячения, поскольку еще до появления микробной теории люди ясно видели связь между фекалиями и болезнями. Миссис Битон, как и многие другие авторитеты того времени, рекомендовала выдерживать подгузники в активно кипящей воде в течение получаса.

В самых бедных семьях возня с подгузниками требовала слишком больших затрат. Не имея лишнего времени (каждый член семьи в возрасте старше 10 лет уже работал с полной занятостью) и крайне мало ресурсов, они ограничивались тем, что клали в колыбель кусок клеенки и горсть соломы или другого одноразового впитывающего материала. Затем голого ниже пояса ребенка укладывали прямо в колыбель. Это значительно сокращало количество необходимого ребенку белья и объемы стирки. Если в колыбели лежал хороший слой соломы, ребенок практически не соприкасался с загрязнениями и имел меньше шансов на появление опрелостей. Представителей среднего класса, посещавших такие дома, эта практика нередко шокировала, но у отчаянно бедных матерей, в сущности, не оставалось выбора. Кто стал бы покупать запасы подгузников, когда семье было почти нечего есть?

Большую часть столетия кремом под подгузник для богатых и бедных детей служило сало. Тонкий слой сала, нанесенный на чистую сухую кожу, становился барьером для мочи и предотвращал кожные раздражения. Богатая мать могла приготовить или купить ароматизированный крем, наподобие собственного крема для рук, хотя основным ингредиентом в любом случае в нем было простое сало. В лекарственные кремы обычно добавляли оксид цинка, но их не часто использовали для опрелостей. В богатых домах иногда пользовались еще одним усовершенствованным средством – подсушивающими присыпками после купания. Их делали из талька или крахмала, и они тоже напоминали туалетные средства, которыми пользовалась хозяйка дома. Правда, для младенцев обычно использовали средства без запаха.

Одежда младенцев

Вымыв ребенка, мать приступала к сложной процедуре его одевания. Несмотря на то что старый обычай пеленания новорожденных почти исчез к началу XIX века, детская одежда, если сравнивать ее с современными стандартами, по-прежнему оставалась многообразной и сложной.

Одним из пережитков пеленания, сохранившимся во всех слоях общества, была обвязка. Ее называли по-разному, в том числе бандаж, валик, повязка и т. п., но по сути это была простая полоса ткани, обычно около 90 см в длину и 10 см в ширину. Ткань обматывали вокруг грудной клетки и живота младенца. Большинство викторианских авторов рекомендовали брать для обвязки шерстяную фланелевую ткань, но некоторые сохранившиеся до наших дней образцы сделаны из хлопка или льна, что говорит о том, что были и более дешевые разновидности. Это был самый первый предмет одежды ребенка, который оставался его нательным бельем в течение нескольких месяцев. Сразу после рождения ребенка обмывали, перевязывали пуповину, сверху клали небольшую ватную подушечку (или иногда монетку) и наматывали обвязку. Свободный конец обвязки закалывали булавкой или подшивали ниткой, чтобы он держался на месте. Некоторые матери, боясь, что ребенок уколется о булавку, пришивали к обвязке тесемки. Обычно обвязку наматывали вокруг новорожденного ребенка достаточно плотно, чтобы дать ему тепло и поддержку – старые представления о том, что дети рождаются с мягкими костями, все еще сохранялись. Кроме того, плотное обвязывание должно было помочь быстрому заживлению пупочной ранки и формированию выраженной пупочной впадины, что считалось тогда здоровым и красивым.

Одежда младенцев была на удивление бесклассовой и бесполой. Шахтеры и аристократы начинали жизнь в совершенно одинаковых нарядах. Можно предположить, что качество и цена тканей, из которых шили одежду для младенцев, сильно различались, но форма и фасон сохраняли почти универсальное единообразие.

Прочно закрепив обвязку, на младенца надевали подгузник, а сверху на него – отдельный более или менее непромокаемый чехол. Затем шла очередь распашонки. Распашонки для младенцев обыкновенно шили из самого мягкого хлопка или льна, который удавалось достать. Форма у распашонки была подчеркнуто простой, рукава цельнокроеные, швов избегали, ведь они натирали нежную кожу. В идеале, когда ребенок становился немного старше, он переходил на теплые фланелевые рубашечки, но для новорожденных они считались слишком грубыми. Многие матери изготавливали детское белье собственными руками, однако в 1880-х годах в продаже были и готовые комплекты. Впрочем, почти полное отсутствие рекламы одежды для младенцев, в отличие от рекламы одежды и белья для детей старшего возраста, указывает на то, что это был не слишком популярный товар. Шитье приданого для ребенка оставалось одним из традиционных занятий во время беременности. К счастью, одежда для этого возраста не успевала прийти в негодность и могла послужить по очереди всем детям в семье. Много детской одежды передавали из одной семьи в другую, когда женщина чувствовала, что для нее с деторождением покончено. Это, безусловно, помогало облегчить бремя шитья.

Рис. 69. Первый слой: распашонка для новорожденного ребенка

Cassell’s Household Guide, 1869.

Поскольку детскую одежду приходилось часто стирать, матери требовался большой запас чистых вещей. Авторы «Руководства по ведению домашнего хозяйства Касселла» полагали, что новорожденному достаточно иметь 12 рубашек – шесть для дневного времени и шесть для ночного, а также 24 подгузника и четыре чехла для подгузников. Одна из причин, почему одежду для новорожденных так часто шили дома, заключалась в отличии ручных швов от машинных. Машинные швы считались слишком грубыми для младенцев, и шитье детского приданого наглядно демонстрировало мастерство викторианской матери – проложенные ее руками швы были мельче, ровнее и аккуратнее тех, которые делала машина.

Рис. 70. Второй слой: барракот, который надевали поверх рубашки

Cassell’s Household Guide, 1869.

Поверх рубашки надевали платьице (барракот, барроу или уиттл – название зависело от области) из теплой фланели. Лиф барракота представлял собой простую полосу ткани шириной около 13 см. Снизу к нему пришивали длинную юбку со складками на талии, чтобы придать ей пышность. Юбка была примерно на 15 см длиннее тела самого ребенка. Сверху к лифу пришивали хлопковые тесемки, служившие плечевыми лямками, еще несколько тесемок позволяли закрепить лиф на теле ребенка. У барракота не было рукавов, и на этой стадии одевания руки ребенка все еще оставались совершенно голыми. Однако удлиненная юбка обеспечивала тепло для ног и ступней. Барракот (как и рубашки) мог быть дневным и ночным, чтобы дети не оставались в одной и той же одежде слишком долго. Единственное различие заключалось в том, что дневной барракот иногда украшали отделкой. Простой покрой нижней рубашки позволял сделать на ней дополнительную складку и заправить ее под верхний край лифа, чтобы с шеей ребенка соприкасался не жесткий колючий фланелевый материал, а гладкий и мягкий хлопок.

Чтобы у младенца не мерзла голова, надевали чепчик – это было особенно важно до того времени, пока не вырастут волосы. Нижний чепчик носили в помещении и ночью, и днем, однако для выхода на улицу его было недостаточно. «Застудить голову» ребенку ничего не стоило, особенно учитывая холод и вечные сквозняки в викторианских домах. Самые заботливые матери выбирали для нижнего чепчика фланелевую ткань, которую к тому же весьма кстати рекомендовали в качестве профилактического средства от корочек на голове (жирный восковой секрет, который появляется у многих детей на волосистой части головы в течение первых нескольких месяцев жизни).

Рис. 71. Третий слой: петтикот

Cassell’s Household Guide, 1869.

Когда все эти слои оказывались на своих местах, на малыша, наконец, надевали петтикот. Обычно петтикот шили из хлопка, предпочтительно из белого, хотя небеленый был дешевле. У этого предмета тоже не было рукавов, но была длинная, присборенная на талии юбка. Петтикот украшали отделкой чаще, чем барракот, поскольку его подол обычно оставался на виду, когда ребенок был полностью одет. Низ отделывали фестонами, кружевом и крошечными оборками, а верх чаще всего оставляли гладким, чтобы на нем хорошо сидел следующий, последний слой одежды.

Наконец сверху на рубашку, барракот и петтикот надевали платье. Для новорожденных детей его тоже шили из белого хлопка, часто очень тонкого и легкого, если семья могла себе это позволить. По форме оно почти не отличалось от петтикота, но обычно имело гораздо больше отделки и украшений. Детское платьице нередко сверху донизу было покрыто оборками, вышивкой и кружевами. У него был низкий вырез, рукавов не было. Таким образом, несмотря на многослойность одежды, викторианские младенцы представали перед миром с голыми руками и шеями и нередко имели на себе меньше теплой одежды, чем их родители, – из шерстяной ткани шили только барракот, все остальное было сделано из тонких и легких хлопковых тканей.

Рис. 72. Четвертый слой: платьице.

Cassell’s Household Guide, 1869.

Вера в пользу пеленания сменилась опасениями по поводу излишнего укутывания и ограничения движения младенцев. Как это часто случается при развенчании издавна укоренившейся идеи или привычки, люди бросились в другую крайность. Стремясь убедить родителей отказаться от пеленания, публицисты XVIII века пропагандировали теорию закаливания, которое должно было укрепить детей и помочь им бороться с болезнями. Физические упражнения помогут сформировать здоровую мускулатуру, а природные стихии приучат детей спокойно переносить холод. Считалось, что холод способствует бодрости и общему укреплению организма.

В 1850 году увлечение родителей этими идеями уже вызывало тревогу у профессиональных медиков. Доктор Булл писал: «К сожалению, в обществе господствует мнение, будто хрупкий ребенок от природы обладает немалой способностью вырабатывать тепло и сопротивляться холоду, и эта широко распространенная ошибка не раз приводила к самым печальным последствиям». Он говорил о том, что современная детская одежда, обнажающая руки, плечи и шею, «губительна для здоровья» и способствует возникновению таких болезней, как круп и воспаление легких. Вместе с тем он решительно отмежевывался от старых традиций пеленания и не советовал излишне кутать ребенка. При этом он не только выражал обеспокоенность тем, что младенцев одевают слишком холодно, но и предостерегал против слишком жаркой одежды, поскольку это ослабляло организм. Столь противоречивые сообщения сбивали с толку, но в целом, несмотря на выступления врачей, викторианских детей обычно оставляли дрожать от холода.

К счастью, хотя бы при выходе на улицу дети получали достаточную защиту от непогоды в виде накидки и второго чепчика. Накидку шили из шерстяной ткани, один длинный слой с запасом закрывал ноги, а второй, более короткий, доходил до колен. Таким образом, руки и все остальные части тела младенца были укрыты двумя слоями теплой шерстяной ткани. Некоторые матери снимали с ребенка накидку сразу же, как только входили с ним в помещение, но многие оставляли ее на ребенке, особенно когда по дому гулял январский холод. Накидка приносила в гардероб ребенка немного цвета – она могла быть кремового, серого или (очень редко) красного цвета. Викторианских маленьких мальчиков одевали во все белое, так же как викторианских девочек. Белый не только служил символом чистоты и невинности, он считался самым подходящим цветом для детей, поскольку на нем была сразу видна грязь. Это умозаключение может показаться странным человеку XXI века, однако здесь была своя логика: белый цвет помогал поддерживать чистоту, что, безусловно, имело огромное значение для здоровья ребенка.

С практической точки зрения белую одежду можно было сколько угодно стирать с мылом, энергично тереть и кипятить. Красители викторианского периода выдерживали определенное количество стирок, после чего линяли и выцветали. Цветная одежда на ребенке очень быстро пришла бы в негодность, что вынуждало родителей не слишком часто ее стирать. Что касается красного, этот цвет ассоциировался с красным одеяльцем, в которое веками было принято заворачивать спеленутого ребенка. Поэтому красный занимал особое место в сердцах людей и считался самым подходящим цветом для уличной одежды ребенка. Розовому и голубому цвету еще только предстояло обрести привычную для нас культурную роль. Возможно, популярности красной фланелевой накидке добавило то, что она великолепно сочеталась с белыми платьицами малыша. И все же красный был не самым распространенным цветом – эта честь досталась кремовой шерсти. До наших дней дошло множество детских накидок кремового цвета, нередко с краями, обшитыми белой хлопковой или шелковой лентой.

После девяти месяцев

Примерно в девять месяцев одежда ребенка начинала меняться. Прежде всего менялась ее длина. Длинная одежда для новорожденных с большим запасом закрывала ноги – в 1840 году она могла быть на 90 см длиннее тела младенца. (К 1880-м годам она редко превышала рост ребенка больше чем на 30 см, однако его ноги все же были хорошо укутаны в несколько слоев ткани – барракот, петтикот и платьице.) Переход на короткую одежду примерно совпадал с периодом, когда ребенок учился сидеть, а затем ползать без посторонней помощи. Волочащаяся материя могла помешать младенцу, поэтому теперь ему требовалась одежда длиной до щиколоток. Матери обычно советовали не поддаваться соблазну просто укоротить подол имеющейся вещи, поскольку существовал вполне реальный шанс, что через год она пригодится еще одному новорожденному. В долгосрочной перспективе было намного экономнее оставить длинную одежду на потом и подготовить новый, более короткий комплект. Также в этом возрасте в одежде мальчиков и девочек появлялись первые отличия.

Вплоть до девятимесячного возраста единственная разница в одежде мальчиков и девочек заключалось в способе складывания подгузника, но с этого момента в сарториальном отношении оба пола постепенно начинали двигаться в разные стороны. Это был долгий процесс, состоявший из множества небольших изменений, которые в конечном итоге приводили к полному разделению костюма на мужской и женский. Современному человеку было бы трудно уловить эти различия. В девять месяцев они ограничивались лишь небольшим расклешением юбки и изменением стиля отделки – у мальчиков она была немного заметнее и чаще состояла из нашитых на одежду галунов, в то время как платьица девочек обычно украшали кружевом. Верхнее платье для обоих полов одинаково отделывали оборками и складками. В остальном гендерная дифференциация одежды в этом возрасте оставалась почти незаметной.

Когда детскую одежду укорачивали до щиколоток, ноги ребенка становились гораздо более открытыми, и именно в этом возрасте дети, независимо от пола, начинали носить носки и чулки. Можно было купить также обувь, но большинство родителей предпочитали этого не делать из опасения, что обувь деформирует растущую стопу (эти вполне обоснованные опасения продолжают существовать в некоторых кругах до сих пор).

Еще одной важной переменой в этот период был отказ от обвязки, на смену которой приходил детский лиф. Его тоже чаще всего шили дома, с виду он напоминал миниатюрный мягкий корсет, и его носили дети обоих полов. Из прочной ткани, холщовой или джинсовой, выкраивали две полосы шириной 13 см и длиной 56 см. По верхнему краю вырезали два неглубоких полумесяца – подмышечные проймы. Затем обе полосы сшивали друг с другом и прокладывали по всей длине ряд вертикальных швов, образующих кулиски, в которые затем продевали прочный шнур или веревку. Прочно закрепленные вертикальные шнуры делали лиф жестче – это была мягкая детская версия корсета из китового уса. Затем к лифу пришивали тесемки, образующие плечевые лямки, и еще несколько тесемок, служивших завязками. Получившийся предмет одежды не был жестким и твердым – он был намного податливее, чем, например, обернутый вокруг туловища кусок картона. Его нельзя было затянуть туже, и с его помощью невозможно было регулировать талию ребенка, однако это был предмет одежды, гораздо более неудобный, чем те, к которым привыкли дети XXI века. Но, по мнению викторианцев, он давал ребенку необходимую поддержку.

Рис. 73. Лиф для подросшего ребенка.

Cassell’s Household Guide, 1869.

В возрасте двух лет моя дочь весьма активно потребовала себе собственный корсет. Она успела привыкнуть к тому, что корсет ношу я, и хотела быть похожей на взрослых. Разумеется, я не горела желанием затягивать двухлетнюю девочку в настоящий корсет, поэтому сшила ей детский лиф. Она обожала его. Лиф совершенно точно не мешал ей двигаться – как ребенок, способный вполне ясно изложить свои соображения по любому вопросу, она сразу сообщила бы, если бы он доставлял ей дискомфорт. Наоборот, она носила его очень часто и даже ходила в нем в детский сад, хотя многие другие вещи – например, любая одежда с резинкой на талии – вызывали у нее протест. Но на детский лиф она никогда не жаловалась.

Рис. 74. Нижняя юбка поверх детского лифа.

Cassell’s Household Guide, 1869.

Как только ребенок начинал вставать, всю одежду длиной до щиколотки быстро подшивали, убирая лишнюю длину в ряды горизонтальных складок и поднимая подол, чтобы малыш не спотыкался. По мере того как он становился более уверенным и независимым, подол поднимался все выше и в конце концов останавливался немного ниже колен. Теперь можно было не беспокоиться, что бегающий по всему дому ребенок запутается в платьице. Однако при этом малыш делался менее защищенным, так что короткие юбки дополняли новой вещью – длинными панталонами. Это были простые тонкие хлопковые штаны длиной до щиколотки, больше всего похожие на современные пижамные штаны. Панталоны определяли внешний вид малыша в начале и середине XIX века: все дети носили платья с коротким рукавом и длиной чуть ниже колена, а из-под платья выглядывали хлопковые панталоны. И мальчики, и девочки ходили с непокрытой головой – чепчики исчезали из гардероба примерно в то время, когда ребенок начинал ходить. Копна вьющихся волос обеспечивала нужное для головы тепло и (что, возможно, было важнее) придавала ребенку очень милый вид. Назвав малыша прелестным, вы делали комплимент, даже если речь шла о мальчике, – все соглашались, что малыши должны быть очаровательными, их задача – радовать родительские глаза и сердца.

Рис. 75. Панталоны, закрывающие ноги.

Cassell’s Household Guide, 1869.

Рис. 76. Платье, завершающее наряд.

Cassell’s Household Guide, 1869.

Немногочисленным младенцам, появившимся на свет в стенах тюрьмы, выдавали комплект одежды, удивительно похожий на тот, который рекомендовали завести для новорожденного родителям из среднего класса. В него входили фланелевая обвязка, легкий чепчик, распашонка и подгузники, а также фланелевый петтикот, байковое платьице и даже верхнее платье и шаль из байки и ситца. Байка, в отличие от фланели, была не шерстяной тканью, а толстой хлопковой, с мягким начесом. Она была теплее, чем простые хлопковые ткани, которые считали подходящими для детской одежды в среднем классе, но не такой теплой, как настоящая фланель. Так или иначе, ребенок, родившийся в тюрьме, в результате оказывался одетым теплее многих своих собратьев из других социальных классов (хотя можно предположить, что его одежда была совершенно лишена рюшей, оборок, вышивки и кружева).

В одежде ребенка из рабочего класса, растущего не в стенах казенного дома, байка тоже занимала важное место – она стоила в два с лишним раза дешевле фланели, и ее было намного легче стирать. Также использовали пике – еще один вид хлопковой ткани с начесом, хотя и более низкого качества. Но главная проблема матерей и детей из рабочего класса заключалась в количестве одежды и остальных детских принадлежностей. Дело было не только в тепле – чем меньше у ребенка было сменной одежды, тем грязнее она становилась, это было негигиенично и неизбежно отражалось на здоровье. Младенца, на время вынутого из колыбели, можно было в крайнем случае просто завернуть в шаль, но как только он начинал передвигаться самостоятельно, ему все же нужно было найти какую-то одежду. Частные благотворители и фонды пытались восполнить нехватку с помощью вещевых пожертвований, но нельзя сказать, что их усилия помогали изменить ситуацию: в результате очень многие дети были одеты в неподходящую по размеру и сильно изношенную одежду. Проблему усугубляло и то, что ткани в то время не отличались эластичностью. Подобрать одежду, которая не врезалась бы ребенку в тело и не оказалась бы чересчур велика, было трудно, особенно если мать могла рассчитывать только на вещи, отданные другими людьми или купленные задешево на вторичном рынке. Судя по всему, большинство родителей предпочитали предусмотрительно ошибиться в сторону большего размера и посильнее закутать ребенка, чтобы уберечь его от холода. Обычным зрелищем были малыши, едва выглядывающие из огромного кокона одежды, который не давал им свободно двигаться.

Одежда для детей постарше

Вымыв и одев младенца, мать могла заняться старшими детьми – помочь им одеться и при необходимости начать шить для них новую одежду.

В самом конце викторианского периода некоторые матери из рабочего класса записывали распорядок своих ежедневных дел для проводивших исследования социальных реформаторов. У миссис О. (имен не называли, чтобы позаботиться о тайне частной жизни) было двое маленьких детей. В 7:30, когда муж уходил на работу, она одевала дочь, а в 8:30, после того как они с дочерью позавтракали, мыла и одевала младенца. В 11 часов, переделав часть неотложных дел по дому, она садилась шить платье для своей дочери. Уделив около часа шитью, она начинала готовить еду на день.

Если в семье было несколько детей, их подъем, мытье и одевание составляли немалую часть ежедневного распорядка. Никаких застежек-молний и липучек (их изобрели только в 1948 году) еще не существовало – приходилось застегивать детям пуговицы и завязывать тесемки, поскольку для маленьких пальцев эта работа была пока слишком сложной. Двухлетний мальчик, получивший комплект эластичной, надевающейся через голову одежды XXI века, вероятно, сделал бы достаточно успешную попытку одеться без посторонней помощи и был бы полностью готов через пять минут. Сегодняшний двухлетний мальчик, столкнувшись с викторианским комплектом одежды, оказался бы в тупике. Даже с помощью взрослых процесс одевания, скорее всего, занял бы у него не меньше 15 минут. Поскольку одежда не тянулась, было намного сложнее, например, попасть руками в рукава. Трудности с пуговицами и завязками усугублялись тем, что на ребенка, как в раннем детстве, продолжали надевать несколько слоев одежды для защиты от холода. Кроме детского лифа он носил фуфайку, рубашку и нижние панталоны. Кроме того, на него надевали еще одни панталоны, петтикот и пелисс (платье или тунику), а также носки, обувь, пальто и шляпу.

Рис. 77. Модный костюм для мальчика, 1850 г.

Illustrated London News, 1850.

Рис. 78. Никербокеры, 1875 г.

Good Words Magazine, 1875.

В викторианские времена наряд двухлетнего мальчика почти не отличался от наряда двухлетней девочки, но чем старше становились дети, тем отчетливее делалась разница в одежде. Платья девочек удлинялись, отделка и фасоны постепенно приближались к взрослым. В семь или восемь лет на смену детскому лифу приходил корсет. В период полового созревания девочки выглядели как миниатюрные женщины – от матерей их отличали только прически, чуть более короткие юбки и преимущественно светлые оттенки в одежде.

Впрочем, одежда для мальчиков, очевидно, менялась в зависимости от возраста. Появлялись панталоны из более тяжелой ткани, на смену оборкам и кружевам приходили мелкие складки и галуны, так что теперь этот предмет одежды напоминал не столько пижамные штаны, сколько брюки длиной три четверти. Нижние юбки и платьица у мальчиков оставались более свободными в талии, чем у девочек, а их подол заканчивался примерно на дюйм выше колена. В 1840-х и 1850-х годах мальчики носили комплект из пелисса и панталон до тех пор, пока им не исполнялось шесть или семь лет. В 1840 году Фредерику Хобли было шесть, и спустя годы в автобиографии, написанной для своей семьи, он вспоминал свой новый наряд, надетый для ежегодного школьного праздника: «На мне был новый пелисс темно-зеленого цвета с облегающим верхом и пышной юбкой в мелкую складку – это было до того, как я начал носить брюки». Прошло больше года, прежде чем Фредерик полностью перешел на брюки: «Я хорошо помню, когда впервые – “запрыгнул в штаны”, то есть впервые надел брюки – они доходили до щиколоток, но все же выглядели довольно короткими». К этому времени ему было почти восемь лет.

С начала 1860-х годов появился новый вид одежды для промежуточного этапа – никербокеры. В возрасте примерно трех или четырех лет мальчик переставал носить младенческие юбки и надевал свои первые короткие брюки. Юбки были удобны для смены подгузников и облегчали процесс приучения к горшку. Также они были полезны в первые годы, когда дети учились ходить, – жесткая тяжеловесная ткань викторианских брюк стесняла движения и была слишком неудобной для этого этапа. Но, как только мальчик осваивал оба навыка, для него наступала пора переходить на никербокеры. Их без труда можно было сшить дома, они требовали лишь приблизительной подгонки, а их мешковатый фасон обеспечивал достаточный запас на вырост. Никербокеры обычно подпоясывали ремнем, а ниже колена неплотно завязывали тесемками. Между поясом и коленями они сидели очень свободно и формой напоминали пару бельевых панталон, которые мальчик носил под ними.

Никербокеры составляли нижнюю часть голландского костюма. Хотя они не имели ничего общего с юбками младенцев, детей постарше и девочек, они также не были похожи и на одежду взрослых мужчин. Куртка голландского костюма больше походила на тунику – бесформенная и без воротника, длиной до бедра. В основном голландские костюмы для мальчиков шили из прочной шерсти или фустиана; твид, теплый и крепкий, также пользовался популярностью среди людей, которые могли его себе позволить. Голландский костюм позволял мальчику свободно двигаться: детский лиф оставался в прошлом, его заменяла нижняя рубашка из фланели, надетая под верхнюю рубашку. Это была отличная одежда для мальчиков – в ней Фредерик Хобли и все остальные ребята могли лазать по деревьям, скатываться в канавы, играть в крикет и вволю проказничать. Примерно с 4 до 10 лет мальчиков одевали для активного образа жизни, без церемоний и строгостей, ожидавших их в старшем возрасте.

Мальчиков в числе первых начали одевать на рынке готовой одежды. Вероятно, отчасти это было связано с тем, что матери из среднего класса приходили в ужас от цен у портных, но и производители сыграли здесь немалую роль. Голландский костюм, который вошел в моду в середине века, прекрасно подходил для массового производства. Он отличался простым фасоном и свободной посадкой, и его можно было выпускать всего в нескольких размерах. Модные тенденции обозначали с помощью отделки. Это позволяло производителю год за годом выпускать один и тот же базовый фасон, используя разные ткани и периодически меняя отделку и цвета, чтобы повысить продажи. Матери, хорошо осознающие, как важно иметь запас на вырост, были очень довольны приблизительными размерами готовой одежды и ее низкой ценой. Многие вздохнули с облегчением, избавившись от необходимости самостоятельно шить одежду для сыновей.

Кроме того, в готовой одежде присутствовала некоторая нарядность – элементы военной формы, национальных и исторических костюмов. В 1880-х и 1890-х годах мать могла прийти в магазин готовой одежды для мальчиков или просмотреть каталог и выбрать для сына один из следующих вариантов: матросский костюм (из белой парусины с нашитыми синими лентами, имитирующий флотскую униформу), шотландский костюм с килтом, костюм маленького лорда Фаунтлероя (наподобие того, который носил герой популярной книги – бархатный голландский костюм с большим кружевным воротником), тирольский костюм (с брюками, похожими на ледерхозен, и маленькой шляпой с пером), норфолкский костюм (твидовый пиджак и никербокеры – такую одежду носили сельские джентльмены, собравшиеся пострелять тетеревов), гусарский костюм (с плетеными шнурами на груди, напоминающими о прусской военной униформе), американский костюм (костюм ковбоя) и множество вариаций на каждую из этих тем. Шотландский костюм обычно носили самые маленькие. Матросский костюм, впервые появившийся вскоре после 1856 года, когда для принца Эдуарда была изготовлена миниатюрная форма морского офицера, могли носить дольше, примерно до 9 или 10 лет. В норфолкский костюм особенно любили одевать мальчиков раннего подросткового возраста.

Рис. 79. Мальчик в матросском костюме, 1850 г.

The Child’s Companion Magazine, 1850.

Огромная популярность готовой одежды для мальчиков позволила этому сегменту рынка процветать и экспериментировать с более сложными технологиями. Производители одежды для мальчиков были лидерами индустрии, и их новые разработки позволили со временем еще больше снизить цены. Изучая викторианские каталоги готовой одежды, мы видим, что цены на костюмы для мальчиков постепенно снижались. В 1870-х годах самые дешевые костюмы стоили 8 шиллингов 6 пенсов, а в 1890-х годах в большинстве сохранившихся рекламных каталогов можно найти костюмы примерно за половину этой цены. Даже для самых прилежных и ограниченных в средствах матерей домашнее шитье постепенно утрачивало свои преимущества. В последние годы столетия, в эпоху, когда заработная плата взрослого мужчины на неквалифицированной работе составляла около 20 шиллингов, эти цены давали семьям рабочего класса уникальную возможность покупать для мальчиков новую готовую одежду. Фотографии мальчиков, поступающих в заведения доктора Барнардо, наглядно демонстрируют, какую одежду носили мальчики из беднейших семей в 1880-х и 1890-х годах. Около трети одеты в матросский костюм, еще треть – в пиджачную пару. Норфолкские куртки можно увидеть примерно на 10 % мальчиков, а гринвичские костюмы – примерно на 20 %. Очевидно, что даже семьи, нуждавшиеся в благотворительной помощи, старались хотя бы отчасти обеспечить мальчиков модной одеждой, и мальчики в целом носили одежду, соответствующую их возрасту, хотя нередко поношенную и плохо сидящую.

Детское питание

Одетого ребенка нужно было накормить. В 1830 году Уильям Коббетт в своих «Советах молодым мужчинам и (кстати) молодым женщинам» пространно и пылко обратился к матерям, призывая их кормить детей грудью. По его мнению, только биологическая мать могла дать новорожденному младенцу всю необходимую ему любовь и заботу. Но, в отличие от наших дней, когда выбор стоит между грудным вскармливанием и молочной смесью из бутылочки, в начале правления королевы Виктории спорили в основном о том, какая женщина должна кормить ребенка грудью. Если у родной матери было недостаточно молока, то помощь другой женщины – ее называли кормилицей – давала ребенку больше шансов на выживание.

Среди людей, которые могли позволить себе нанять кормилицу, эта практика была давно известна – иногда к услугам кормилицы прибегали, даже если у матери хватало собственного молока. Если ребенка кормила другая женщина, женщина из состоятельного сословия могла вскоре после рождения очередного ребенка вернуться к исполнению своих домашних и светских обязанностей. Противоречия между общественными ожиданиями, которые требовали от женщины играть роль жены и хозяйки дома, и стремлением сделать все возможное для появившегося на свет ребенка, существовали в богатых семьях многие сотни лет.

Для бедняков не было возможности платить кормилице, а значит, детей приходилось выкармливать самостоятельно. Однако постоянное недоедание лишало многих женщин возможности обеспечивать младенцев питательным молоком, а необходимость работать только усугубляла проблему. Когда женщине уже приходилось кормить четыре или пять голодных ртов, потребность в заработке многократно возрастала, и женщина искала компромиссные варианты. Одни матери призывали на помощь родственниц и подруг, которые могли и были готовы кормить грудью, другие кормили грудью сами, когда выпадала такая возможность, а в остальное время ребенка выкармливали с ложки или из бутылочки те люди, которые за ним присматривали.

Многим матерям приходилось целиком переходить на второй вариант из описанных. В правление королевы Виктории он становился все более популярным, а помощь кормилицы отходила на второй план. Кроме грудного молока детей иногда кормили размоченным в воде хлебом. Неудивительно, что дети, чей рацион полностью состоял из малопитательного хлеба и воды, жили очень недолго. Однако для тех, кто получал такую пищу в промежутках между редкими прикладываниями к груди, это был все же достаточно разумный вариант. Если переход на хлеб и воду происходил спустя хотя бы шесть недель после рождения, шансы ребенка на выживание значительно возрастали.

Рис. 80. Мать с малышом на руках и девочка постарше, 1875 г.

Quiver Magazine, 1875.

Если семья имела больше средств, хлеб могли размачивать не водой, а молоком – именно это обычно рекомендовали врачи. В идеале нужно было взять ослиное молоко, но его мало кто мог себе позволить. Можно было использовать овечье и козье, но их тоже было не так легко достать. Самым распространенным вариантом оставалось, конечно, коровье молоко.

В 1830-х и 1840-х годах кормление нередко выглядело следующим образом: родитель или опекун наливал несколько капель молока в чайную ложку и подносил ее к губам младенца, пытаясь перелить молоко в рот, пока ребенок пытался сосать ложку (именно так кормили Пипа из романа Чарлза Диккенса «Большие надежды»). Лучше всего кормить детей получалось, если окунуть палец в молоко и им направить жидкость из ложки в рот малышу: детям было гораздо легче сосать круглый палец, чем край ложки.

В первые несколько недель жизни ребенка молоко разводили пополам с водой и добавляли в него сахар. В сельской местности было больше шансов достать качественное молоко, хотя туберкулез нередко встречался даже в ухоженных стадах. В городах шансов получить чистое молоко от здоровых коров было куда меньше. Люди, продававшие молоко в городе, часто разбавляли и подкрашивали его, стремясь увеличить свою скудную прибыль. Городское молоко могло более чем наполовину состоять из воды и, кроме того, изначально содержало меньше жиров, поскольку городские стада содержались в худших условиях и получали худший корм. Некачественная смесь молока и воды обычно приобретала голубоватый оттенок, который продавцы стремились нейтрализовать, добавляя в молоко различные красители, от мела до квасцов, чтобы оно выглядело как полезное сельское молоко.

Медики советовали кипятить молоко, прежде чем давать детям, – считалось, что так оно легче усваивается. Многие маленькие дети с трудом переваривали коровье молоко (а тем более содержащиеся в нем посторонние примеси). В наши дни врачи не рекомендуют давать младенцам коровье молоко – в таком юном возрасте требованиям пищеварительной системы человека намного лучше отвечает овечье и козье. Викторианские представления о том, что ребенку легче переварить кипяченое коровье молоко, были ошибочными, хотя кипячение все же помогало убивать множество бактерий. К сожалению, оно одновременно уничтожало и большую часть питательной ценности продукта. И, хотя молоко давало ребенку больше шансов на выживание, чем просто хлеб с водой, оно все же не было идеальным питанием.

Специально для людей, имевших в своем распоряжении больше денег, стали продавать детское питание промышленного производства, а также стеклянные бутылочки для кормления. Большинство этих новых продуктов состояли из пшеничной муки, воды и сахара – из этих ингредиентов готовили хрустящее твердое печенье, которое затем измельчали в порошок. Мать должна была смешать этот порошок с водой, кипятить около 10 минут и дать ему остыть, а затем процедить, смешать с коровьим молоком и добавить еще немного сахара. С практической точки зрения эти порошки были очень похожи на прикорм из хлеба и воды, который давали детям беднейшие матери. Матерям, которые хотели самостоятельно приготовить дома искусственное детское питание, советовали попробовать саго (крахмалистая крупа) или маранту (еще одно крахмалистое растительное вещество, на этот раз из корня растения, которое часто добавляли в викторианские десерты). Саго разваривали в кашицу, процеживали и смешивали с молоком и сахаром, с корнем маранты поступали примерно так же. Оба этих продукта не давали почти ничего, кроме крахмала, и к ним тоже добавляли молоко и сахар.

К концу столетия были проведены научные исследования, которые показали, как сильно искусственное детское питание отличается по составу от грудного молока. Ведущие бренды отказались от выпуска простого печенья из муки и воды, как это было 1850-х и 1860-х годах, но даже их улучшенные смеси решительно не оправдывали ожиданий. Исследования, если оценивать их по современным стандартам, были выполнены на примитивном уровне, однако они позволили обнаружить, что в грудном молоке одна часть азотистого вещества приходится на три части неазотистого вещества, и одна часть азота приходится на каждые 13 частей углерода. (На языке современной науки это азотистое вещество называется жирами и белками.) Польза этих цифр лишь в том, что их сравнение с результатами аналогичного анализа детского питания от ведущих брендов в 1890-х годах показало: ни одно из них не соответствует этим пропорциям и содержит слишком много крахмала и слишком мало жиров. И хотя никто пока еще не знал, что такое витамины и какова их роль в здоровом питании, эти ранние попытки анализа уже показали, что искусственное детское питание не справляется со своей задачей и не может заменить грудное молоко.

Дети, получавшие подобную пищу, могли выжить и действительно выживали, и, если их кормили достаточно, они как будто становились полнее, однако их здоровье было иллюзией. Крахмалистая диета позволяла детям набирать вес, но без жирных кислот, белков, витаминов и минералов, присутствующих в грудном молоке (и в лучших современных смесях для искусственного питания), формирование костей и развитие мозга не происходило должным образом. Главной проблемой для этих детей были рахит и цинга. Обычно люди могли распознать искусственно вскормленного ребенка по одутловатому виду, слабости и вялости. Несмотря на упитанность, такие дети позже начинали ходить и болели гораздо чаще, чем дети, находившиеся на грудном вскармливании.

В 1870 году появилась еще одна разновидность детского питания – сгущенное (концентрированное) молоко. Поначалу это казалось большим шагом вперед. Это был чистый и надежный источник молока, лишенный типичных для свежего рыночного молока недостатков – добавленной воды и посторонних веществ. Кроме того, оно стоило совсем недорого, поэтому многие бедняки охотно покупали такое молоко для своих детей. Увы, дешевые бренды производили его из заранее обезжиренного молока с добавлением большого количества сахара, поэтому основные жиры и жизненно важные витамины А и D по-прежнему отсутствовали в рационе ребенка, что все так же влекло за собой рахит.

Недостатки детского питания были связаны не только с его составом, но и со способами его употребления. Процесс кормления младенца из ложки был мучительно медленным и неэффективным – гораздо больше молока при этом проливалось мимо, чем попадало в рот ребенку. Многие дети в результате долгих и раздражающе бесплодных кормлений оставались голодными. Бутылочка с соской казалась намного более подходящим вариантом. Стеклянные бутылочки, появившиеся как раз в Викторианскую эпоху, объявили настоящим достижением, поскольку, в отличие от прежних глиняных бутылочек, они позволяли сразу оценить их чистоту изнутри. Вплоть до 1856 года соски, которые прикрепляли к бутылочке, изготавливали из самых разных материалов, но в целом лучшей считалась соска из вымени телки. Вымя кипятили, пока оно не становилось мягким, а затем привязывали тонким шнурком к горлышку бутылки. Также для этой цели могли использовать кусочек мягкой замши или сложенный в несколько раз льняной лоскут с вложенной внутрь небольшой конической губкой. В соске делали несколько проколов, чтобы позволить молоку свободно вытекать. Появление резиновой соски в 1850-х годах постепенно вытеснило эти приспособления, однако телячье вымя фигурировало в рекомендациях еще в 1860-х годах.

Опасность всех этих приспособлений заключалась в невозможности стерилизовать их. То, что бутылочка и соска должны быть чистыми, не вызывало сомнений, но в течение многих лет люди объясняли это тем, что остатки кислого молока могут вызвать у ребенка желудочно-кишечное расстройство и диарею. Предположение, безусловно, справедливое, и диарея действительно унесла немало детских жизней, но викторианцы не знали, что, если бутылка и соска выглядят чистыми, этого еще недостаточно. Так что бутылочки были опаснее кормления с ложки. Ребенок, которого кормили с ложки, заглатывал меньше пищи, чем ребенок, которого кормили из бутылочки, однако бутылочка имела намного больше шансов превратиться в рассадник микробов. Когда в 1860-х годах микробная теория получила официальное признание, в продаже появилась масса дезинфицирующих средств, и люди стали понимать, что детскую бутылочку необходимо не только мыть горячей мыльной водой, но и обдавать кипятком. Вероятно, эти знания спасли жизнь многим детям, хотя дезинфицирующие средства, которые использовали в то время, не подходили для приема внутрь даже в остаточных количествах.

Для находящегося на грудном вскармливании большинства знакомство с опасностями викторианского детского питания откладывалось на несколько месяцев. Продолжительность грудного вскармливания в разных случаях могла сильно разниться. Как переломный момент воспринималось появление зубов. Пока у ребенка не было зубов, лучшей пищей для него считалось исключительно молоко, хотя матери, обеспокоенные тем, что ребенок не наедается досыта, с четырех месяцев начинали давать ему кроме своего молока хлебную кашицу, саго, маранту и покупное детское питание на основе крахмала. С появлением зубов в меню детей среднего класса вводили говяжий и куриный бульон, загущенный вареным рисом, а через месяц или два – яйца всмятку и простые мягкие пудинги. Разнообразные молочные пудинги – от рисового до паннакотты – широко рекомендовали как подходящее питание для детей в возрасте от 9 до 12 месяцев.

Однако давать детям фрукты и овощи не советовали. Многие боялись, что фрукты могут вызвать у малышей диарею. Укоренившийся страх был основан на практических наблюдениях: слишком большая порция фруктов действительно могла вызвать кишечное расстройство. В то время еще не понимали разницы между простым расстройством пищеварения и диареей, вызванной бактериями. Но, поскольку диарею считали убийцей детей, ведь она уносила тысячи детских жизней, мало кто из родителей рисковал, предлагая ребенку продукт, способный повлечь смертоносную болезнь, – по крайней мере до тех пор, пока первые годы жизни, когда ребенок особенно уязвим, не останутся далеко позади. Поэтому фруктам не было места в детской. Что касается овощей, то они, за исключением картофеля, содержали, по мнению викторианцев, слишком мало питательных веществ, и поэтому их редко включали в детский рацион. Даже такой восторженный поклонник растительной пищи, как доктор Аллинсон, ведущий газетной колонки и вегетарианец, писал: «Только когда ребенку исполнится два года и только если он совершенно здоров и крепок, ему можно съедать за ужином овощи и немного простого пудинга».

Вместо этого детям старались давать самую полезную и питательную, по их мнению, пищу. В целом родителям советовали придерживаться простого рациона, который не содержал фруктов и овощей и допускал лишь немного мяса, рыбы и жиров. В результате питание ребенка состояло в основном из крахмала и углеводов, слегка оживленных небольшим количеством сахара. В возрасте от 9 до 12 месяцев значительная часть детей переставала питаться грудным молоком и присоединялась к своим менее удачливым собратьям, находившимся на постоянной крахмалистой диете. Традиции, финансовые затруднения и рекомендации врачей способствовали тому, что маленьких детей из всех слоев общества кормили почти исключительно углеводами. Дети, находившиеся на грудном вскармливании, могли хотя бы в самом начале жизни получать полный набор необходимых организму витаминов и минералов, поэтому у них в запасе было несколько месяцев здорового развития, прежде чем они вступали в пору безотрадного детства. Тем, в чьей жизни крахмал появился раньше, часто предстояла тяжелая борьба за свое здоровье.

Дети и лекарства

Викторианским младенцам нередко давали наркотические лекарственные средства. Часто дневное кормление предполагало дозу лекарства, и если дети в сельской местности, где было не так много аптек, имели мало шансов превратиться в наркоманов, то в больших и малых городах новорожденных и детей ясельного возраста родители щедро кормили собственноручно купленными препаратами. Популярными наркотическими средствами для самых маленьких были вода от колик, помогавшая при болях в желудке, и успокаивающие сиропы, также существовали препараты, помогавшие при прорезывании зубов. Злоупотребление лекарственными препаратами делало младенцев сонливыми и способствовало развитию зависимости.

Проблема была не нова. В 1834 году доктор Бейкер подготовил для фабричной комиссии доклад о практике, сложившейся на многих текстильных мануфактурах. По его наблюдениям, вынужденные работать матери систематически давали своим детям опиаты, такие как «Кордиал Годфри» (Godfrey’s Cordial; вполне уважаемое лекарство на основе чистого опия) или неразбавленный лауданум (сильнодействующая смесь спирта и морфина), чтобы весь день, пока она работает, ребенок спокойно спал (см. цветную илл. 17). Заработки были такими скудными, что работать приходилось всей семье, и женщина, отдающая слишком много времени уходу за младенцем, рисковала жизнью остальных детей – обычная семья с четырьмя истощенными детьми после появления пятого могла столкнуться с угрозой настоящего голода. Необходимость жертвовать благополучием одного ради благополучия целой семьи толкала матерей на крайние меры.

Свободное употребление лекарственных средств приобрело масштабы эпидемии, нараставшей в течение некоторого времени и продолжавшей существовать до конца XIX века. Дети, которым давали лекарства, больше спали и меньше плакали, но вместе с тем опиаты подавляли аппетит, и именно то, что дети начинали меньше есть, нередко приводило к их преждевременной смерти. В наши дни взрослых наркоманов легко узнать по неестественной худобе – для детей постоянное недоедание легко могло оказаться фатальным. Одурманенные наркотиками дети, когда их прикладывали к груди, отказывались сосать ее. Худые и иссохшие, они тихо угасали. Один комментатор того времени считал, что как минимум треть всех младенческих смертей в промышленном Манчестере связана с употреблением лекарственных средств. Недоедание встречалось повсеместно: истощенные ослабленные дети с расширенными зрачками и лицами маленьких старичков были распространенным зрелищем. Чаще всего люди видели в таком состоянии детей бедняков. Причиной хронического недоедания и голода могла быть как простая нехватка пищи, так и потеря аппетита в результате приема опиатов или сочетание обоих факторов.

Еще одной опасностью для одурманенного ребенка была передозировка. Препараты, купленные в аптеке, обладали разной силой действия. Анализ показал, что один протестированный в Манчестере образец «Кордиала Годфри» содержит половину грана опия, в то время как другой образец в идентичной бутылке содержал четыре грана. Количество лекарства, которое давали детям, также могло быть неодинаковым. Кроме того, опиаты имели свойство оседать на дне бутылки, что делало последние несколько доз намного более сильными – иногда смертельно опасными.

«Кордиал Годфри» был далеко не единственным детским препаратом на основе опиатов. Еще одним очень популярным средством была «Детская микстура Аткинсона» (Atkinson’s Infants Preservative), от нее не отставали «Успокаивающее средство Далби», «Утешающий сироп миссис Уинслоу» и «“Тихий ребенок” Стрита». Названия продуктов давали ясное представление об их назначении и главном коммерчески привлекательном свойстве: они могли одурманить младенца и заставить его вести себя тихо. Впрочем, реклама «Детской микстуры Аткинсона», которая, как и все остальные средства, состояла из смеси опиатов, предпочитала не заострять внимание на том, что лекарство способно успокоить ребенка, – скорее его представляли как общеукрепляющее оздоровительное средство; ребенок, которому давали этот препарат, должен был вырасти «большим и сильным». Реклама утверждала, что, не давая ребенку «Детскую микстуру Аткинсона», вы фактически подвергаете его жизнь опасности. Этот подход, безусловно, работал – многие небогатые молодые матери сообщали исследователям, что пользовались этим препаратом с целью приободрить ребенка, когда он выглядел изможденным или нездоровым.

Рис. 81. «Детская микстура» – опиумный «тоник» для младенцев, 1872 г.

The Graphic, 1872.

Опиаты присутствовали во многих оздоровительных «тониках» для взрослых, рекомендованных для лечения широкого спектра заболеваний, в том числе депрессии, апатии и, как ни парадоксально, потери аппетита. Вероятно, многие обеспокоенные родители считали, что подобное тонизирующее средство будет полезно и больному ребенку. «Детская микстура Аткинсона» с изображенным на этикетке прелестным, словно херувим, упитанным и веселым младенцем должна была казаться им идеальным средством. Тем более что на бутылочке не было списка ингредиентов. Со временем, когда опасения по поводу действия опиатов получили в обществе более широкое распространение, реклама «Детской микстуры Аткинсона» изменилась – теперь производитель утверждал, что продает натуральный препарат на основе трав (в отличие от торгующих опиатами конкурентов). На самом же деле средство по-прежнему состояло из мела и лауданума.

Многие любящие, обеспокоенные и стесненные в средствах родители давали своим детям наркотические лекарственные средства из лучших побуждений, стремясь успокоить малышей и облегчить их страдания. Другие родители давали детям те же лекарства, считая, что это сделает их крепче и здоровее – они не ставили перед собой цель успокоить ребенка и даже, наоборот, сознательно пытались избегать опиумных препаратов. Увы, и тех и других бессовестно обманывала реклама.

Дети из обеспеченных семей были точно так же не защищены от злоупотребления и наркотической зависимости. В домах людей, принадлежащих к высшему классу, для повседневного ухода за детьми обычно нанимали нянек – нередко это были молодые девушки из менее обеспеченных слоев общества, разделявшие общее убеждение в эффективности патентованных успокаивающих сиропов. Матери из среднего и высшего класса относились к рекламе фармацевтических компаний так же доверчиво, как их малообеспеченные матери, и точно так же использовали эту продукцию, хотя имели гораздо больше возможностей ознакомиться с литературой, предостерегающей о последствиях чрезмерного увлечения подобными лекарствами. И все же эти препараты пользовались в обществе удивительной поддержкой. В своей «Книге о ведении домашнего хозяйства» миссис Битон рекомендует давать «Успокаивающее средство Далби» (Dalby’s Calmative) при диарее. Всего за несколько лет до этого доктор Булл опубликовал весьма влиятельные «Советы матерям» (Hints to Mothers), где посвятил целый раздел опасности опиатов для детей и перечислил немало случаев гибели младенцев из-за употребления таких препаратов. «Успокаивающее средство Далби» он упоминает как второе по популярности после «Кордиала Годфри» и при этом «одно из самых губительных». И все же в конце главы доктор Булл высказывается довольно осторожно и не призывает с проклятиями отказаться от употребления. Проблема, по его словам, заключается в том, что назначением лекарств занимаются женщины, ведущие домашнее хозяйство, а не квалифицированные врачи. Он настаивал на том, что это вполне достойные и полезные лекарства, просто женщины не имеют нужной подготовки, чтобы правильно рассчитать дозу. Вряд ли это была та отповедь, которой действительно заслуживали недобросовестные создатели рекламы.

Кроме опиатов многим детям также давали слабительные средства – ассортимент был на редкость разнообразен. В книгах об уходе за младенцами неизменно присутствовал обширный раздел, посвященный очистке детского кишечника. Врачи выражали обеспокоенность тем, что женщины назначают слабительные слишком часто и в слишком жесткой форме, что вредит здоровью ребенка. Однако, изучая сегодня предписанный этими же докторами список рекомендуемых ингредиентов и периодичность их приема, невольно задаешься вопросом, как детям вообще удавалось выжить при назначенном врачом режиме приема слабительных средств, не говоря уже о предположительно более суровом режиме, который устанавливали матери. Любое легкое недомогание (даже понос!) прежде всего начинали лечить слабительным. Любое изменение запаха или внешнего вида фекалий ребенка сигнализировало о том, что ему необходимо принять еще одну порцию лекарства. При болях в животе или хотя бы подозрении на боли в животе ребенок снова получал лекарство. Считалось, что даже при прорезывании зубов требуется регулярная очистка кишечника. Даже капризный характер ребенка иногда трактовали как еще один признак того, что ему нужно слабительное средство. Медицинская теория, придававшая большое значение регулярному опорожнению кишечника, как для взрослых, так и (в особенности) для младенцев и детей младшего возраста, по-видимому, имела в общественном сознании особенный вес. Одно из основных представлений о здоровье в Викторианскую эпоху заключалось в том, что организм может исцелить себя, только если оперативно освободить его от ядов, отходов и вредных болезнетворных субстанций. С этим были связаны и настойчивые призывы Флоренс Найтингейл мыться водой и носить легкую, дышащую одежду – это способствовало удалению вредных веществ, которые выделялись, как она полагала, через кожу. Считалось также, что немалой целебной силой обладает свежий воздух, который развеивает собравшийся вокруг тела загрязненный воздух, состоящий из испорченного зараженного дыхания самого больного и других людей. И если кожа и дыхание позволяли выводить из организма вредные газообразные отходы, то различные слабительные средства позволяли быстро избавляться от твердых отходов. Все это составляло основу детоксикации и здорового образа жизни.

Обеспокоенным родителям, стремящимся сделать все возможное для своих детей, предлагали большой выбор слабительных средств. В самых простых случаях использовали традиционные средства – ревень, чернослив и чай из стручков сенны составляли постоянную часть детского рациона. Аналогичные результаты можно было получить, принимая один раз в день ложку оливкового или льняного масла. В середине XIX века их по большей части вытеснило касторовое масло, которое было дешевле и эффективнее, а также толченый корень ялапы (ипомеи плющевидной), обладавший еще более сильным действием. Все эти средства можно было свободно купить у аптекарей в чистом виде или в виде готовых смесей, либо приготовить лекарство по собственному рецепту. Патентованные слабительные лекарства чаще всего делали на основе каломели – ртутного препарата, обладающего гораздо более выраженным действием, чем все перечисленные. Его агрессивность во многих смыслах и была причиной его популярности – вы сразу видели, что лекарство работает! Было принято считать, что чем неприятнее лекарство, тем больше пользы оно приносит. В этом случае науке XXI века остается только в ужасе закрыть глаза – каломель могла нанести непоправимый ущерб желудку и слизистой оболочке кишечника, однако викторианские врачи регулярно назначали ее младенцам, и она присутствовала в большинстве слабительных средств для детей.

Если различные порошки, пилюли и отвары не работали, всегда можно было прибегнуть к промыванию толстой кишки. Самым простым слабительным была теплая вода, но для младенцев врачи также рекомендовали ячменную воду, молоко и даже овсяную болтушку как достаточно мягкие средства. Большой шприц заполняли жидкостью и соединяли с трубкой, которую смазывали салом. Затем жидкость медленно вводили в анус на 5 см. Когда шприц удаляли, ребенок должен был некоторое время спокойно полежать, пока содержимое кишечника не выйдет наружу. Учитывая хрупкое телосложение младенцев, трубку для них делали из резины (в клизмах для взрослых она была изготовлена из слоновой кости). Такой аппарат для домашнего использования продавался в большинстве аптек, и на рынке было представлено несколько известных брендов. Во многих домах среднего класса считали такое приобретение необходимым, хотя для рабочих оно было слишком дорогим.

Подобные злоупотребления лекарствами и наркотическими средствами в детском возрасте могут показаться современному человеку насилием, но мы не должны забывать, как сильно викторианские родители боялись за здоровье своих отпрысков. Многие из них уже успели потерять нескольких детей в раннем возрасте, а новорожденные были полностью беззащитны перед множеством смертельно опасных инфекционных заболеваний, подстерегающих на каждом шагу. Неудивительно, что родители постоянно испытывали огромную тревогу и при малейших признаках неприятностей бросались к домашней аптечке. И когда ребенок заболевал, соблазн перепробовать все средства, способные хоть как-то помочь, был слишком велик.

В конечном счете, вполне вероятно, что многие дети умирали от побочных эффектов лекарств, а у многих других здоровье в долгосрочной перспективе оказывалось подорвано, несмотря на то что им удавалось пережить отдельные кризисы. Разница между младенцем из обеспеченной семьи, находившимся под наблюдением домашнего врача, и младенцем из бедной семьи, чьи родители довольствовались покупкой дешевых патентованных лекарств у аптекаря, была совсем невелика. И врачи, и родители давали детям одни и те же лекарства, и, хотя врачи утверждали, что они лучше умеют определять безопасную дозу – что, вероятно, в целом соответствовало истине, – даже в конце столетия медицинские представления в этой области оставались весьма расплывчатыми. Дети в богатых семьях могли выиграть от более внимательного отношения к дозировке лекарств, однако их родители сводили эту вероятность на нет, поскольку имели больше финансовых возможностей и могли давать детям лекарства чаще и в больших количествах, что было не менее опасно. Бедняки тоже полагались на сомнительные патентованные средства, но у них, по крайней мере, не хватало денег, чтобы делать из них смертоносные коктейли.

Пожалуй, самые благоприятные условия для младенцев складывались в домах верхушки рабочего класса, где глава семьи был квалифицированным мастером, имевшим постоянный доход, а его жена могла оставаться дома, даже если старшие дети тоже ходили на работу, и в домах беднейших представителей среднего класса, где, опять же, женщина занималась хозяйством, но семья имела слишком мало денег на врачей и лекарства. В таких домах вряд ли часто встречались успокаивающие средства с опиатами. Домашняя аптечка не отличалась богатством ассортимента, а имеющиеся лекарства не выдавали щедрой рукой, а, наоборот, старались растянуть. Если мать оставалась дома, ей не было нужды часами держать ребенка в наркотическом ступоре, и о младенце заботилась именно она, а не няня, нередко даже не достигшая подросткового возраста, или братья и сестры, пока еще слишком маленькие для полноценной работы. Что бы ни готовила жизнь этим детям в дальнейшем, это было не самое плохое начало.