10. Дневная работа продолжается

Стирка

Стирка была, пожалуй, самой ненавистной работой для всех викторианских женщин. Любая женщина, способная заплатить за то, чтобы стиркой вместо нее занимался кто-то другой, пользовалась этой возможностью. Стирка была сопряжена с тяжелым физическим трудом и полностью нарушала привычный распорядок дня (см. цветную илл. 1).

В 1837 году котел для нагрева воды по-прежнему оставался редкой роскошью. В большинстве домов воду для стирки грели на огне или на кухонной жаровне, в чайниках или кастрюлях. Естественно, это мешало готовить еду в течение дня и, кроме того, заставляло экономно использовать ресурсы. Стирка была масштабным мероприятием, требовавшим очень много тепловой энергии, много свободного места и еще больше времени. Поэтому стирку необходимо было запланировать заранее, позаботившись о том, чтобы все поели, освободив нужное место и посуду и временно отложив все остальные дела.

Перед началом стирки женщина просматривала белье, проверяя, нет ли на ткани прорех и потертостей. Процесс стирки был настолько интенсивным, что любая маленькая дырочка могла быстро превратиться в огромную дыру, поэтому все, что требовало починки, немедленно чинили. Затем вещи сортировали по степени загрязнения и по типу ткани. Шерстяная одежда требовала более бережного отношения, чем хлопковая и льняная, а некоторые виды хлопка выдерживали более жесткую стирку и отжимание, чем другие. Ошибки на этом этапе могли дорого обойтись.

Рассортированное и заштопанное белье замачивали. Стирка хорошо замоченной одежды требовала намного меньше усилий: уличная грязь растворялась в воде, другие пятна в результате длительного замачивания становились слабее – насыщенные водой волокна ткани разбухали, сбрасывая с себя большую часть загрязнений. Во многих семьях замачиванием белья занимались по субботам. Корыта для стирки снимали и начисто протирали, затем ставили в углу кухни (или судомойни, если она была в доме), чтобы они не мешались под ногами, и наполняли водой, которую приносили в ведрах из колонки, колодца или местного ручья. Прежде чем класть белье, в воде могли развести горсть стиральной соды.

Рис. 82. Починка и маркировка белья в образцовой коммерческой прачечной, 1884 г.

Cassell’s Family Magazine, 1884.

К утру понедельника белье достаточно отмокало, и можно было приступать непосредственно к стирке. В течение дня всей семье приходилось довольствоваться холодными остатками воскресного обеда, поскольку жаровню использовали для нагрева воды. Трудовой день и так начинался рано, а когда предстояло выполнить столько работы, многие женщины поднимались на несколько часов раньше обычного (еще одна причина, по которой стирка была непопулярна). В жаровне разводили огонь, все имеющиеся в хозяйстве кастрюли и чайники наполняли водой и не без труда доставляли на кухню. Все предварительно замоченное белье как можно тщательнее отжимали. После этого нужно было избавиться от грязной воды. В большинстве домов ее снова переливали в ведра и выносили на улицу в канаву или сточную яму (участок земли, засыпанный щебнем или прикрытый решеткой, где вода могла впитаться в почву, не создавая грязных луж) – домов с внутренней канализацией было очень мало. К этому времени самый маленький чайник достаточно прогревался или даже начинал закипать, и воду из него можно было использовать, чтобы превратить мыло в пену (в холодной воде мыло не действовало). В теплой воде с небольшим количеством мыла застирывали воротники, манжеты и все то, что особенно пачкалось от жира и пота. Если в доме имелась достаточно большая кастрюля, после первичного застирывания одежду примерно полчаса кипятили на жаровне. Впрочем, обычно это было нецелесообразно – во всяком случае, для больших вещей, таких как простыни, – поэтому большие вещи чаще складывали в корыто и заливали горячей водой.

Затем белье начинали отбивать или встряхивать. Здесь действовал тот же принцип, что и в современной стиральной машине, – одежду очищали путем энергичного взбалтывания в воде. Современная стиральная машина делает это, вращая одежду в барабане, так что вещи непрерывно ударяются друг о друга и о стенки барабана, благодаря чему вода проходит сквозь волокна тканей. В результате грязь отстает от поверхности одежды. В средневековой Британии для этого колотили мокрое белье большой палкой, по форме очень похожей на крикетную биту. В викторианской Британии белье перемешивали и колотили в корыте с помощью мешалки (dolly), которая выглядела как маленький трехногий табурет на длинной ручке, или колотушки (posser), напоминавшей большой колокол, тоже на длинной ручке. И мешалка, и колотушка позволяли женщине бить и энергично перемешивать одежду стоя, не наклоняясь к ванне. Опираясь на собственный опыт, я могу подтвердить, что это тяжелая работа, но все же не такая тяжелая, как стоять на коленях на полу, уже мокром от разлитой воды, и стирать одежду руками.

Как правило, получаса такой усердной «стирки» хватало, чтобы избавиться от грязи. После каждую вещь отжимали. Обычно хозяйка делала это вручную, а затем аккуратно выносила всю грязную воду и вместо нее наливала в корыто чистую воду, чтобы прополоскать одежду. За этим следовало второе отжимание, и корыто снова наполняли чистой водой. Теперь в воду добавляли немного синьки, которая делала вещи ярче (аналогичный синий краситель можно найти в современных моющих средствах). В викторианские времена синька была особенно нужна при стирке, чтобы нейтрализовать желтоватые пятна, оставленные мылом. Однако если синьку недостаточно тщательно разводили в воде, на белье могли появиться голубые разводы.

Процесс отжимания значительно упрощался, если семья могла приобрести отжимный каток для белья. Он предназначался для выжимания воды из влажного белья на каждом этапе стирки: между замачиванием и собственно стиркой, между стиркой и полосканием, между полосканием и полосканием в синьке, между полосканием в синьке и развешиванием на веревки. Каток состоял из двух деревянных роликов, соединенных пружиной, которая позволяла им раздвигаться, когда между ними проходило белье. Благодаря пружине ролики могли пропускать ткань разной толщины. Каток, безусловно, значительно облегчал процесс стирки, поскольку с его помощью вещи можно было отжать намного тщательнее, чем вручную, и при их перемещении из одного корыта в другое выплескивалось намного меньше воды. Кроме того, при работе с катком меньше страдали руки. И наконец, каток нередко сокращал количество полосканий, поскольку намного эффективнее отжимал из ткани мыльную воду.

Рис. 83. Каландр

Cassell’s Household Guide, 1869.

В начале столетия каток был отдельным от каландра приспособлением. Этим последним разглаживали и придавали блеск сухому или слегка влажному белью. Первоначально каландр был размером с двуспальную кровать, а делали его из дерева. Он был полезен, поскольку снижал потребность в глажке. В прачечных больших загородных домов служанки крутили рукоять каландра, и огромный деревянный ящик, утяжеленный камнями, опускался на аккуратно сложенные простыни и скатерти, разглаживая неровности и придавая поверхности белья блеск. К концу столетия каландр превратился из огромного деревянного пресса в железную раму с двумя валиками, но, в отличие от катка, его валики были сделаны из резины, а зазор между ними чаще регулировался не пружиной, а винтом. В целом давление в каландре было намного выше, чем в катке, и с пальцами, случайно попавшими между валиками, можно было сразу попрощаться.

В начале правления королевы Виктории отжимные катки и каландры встречались в домашнем хозяйстве так же редко, как и нагревательные котлы. В 1860-х и 1870-х годах отжимный каток стал очень походить на каландр, а в конце столетия появились комбинированные модели. Постепенно получив более широкое распространение, они приобрели статус инструмента самообслуживания. Женщина из рабочего класса, которой удалось приобрести отжимный каток или каландр (особенно последний), могла за определенную плату сдавать его в аренду соседкам или увеличить свой заработок, начав принимать заказы на стирку. Бессчетному количеству женщин в тяжелые времена вручали каландр вместо любой другой помощи. Журнал Punch высмеивал эту традицию в карикатуре, посвященной вопиющим нарушениям правил безопасности в железнодорожных компаниях. На гравюре изображены двое мужчин, перегоняющие маневровые составы на товарной станции и обсуждающие недавнюю гибель на рабочем месте их бывшего коллеги. В ироничных выражениях они отзываются о щедрости компании, презентовавшей вдове покойного каландр вместо страховых выплат.

Архивы частных благотворительных организаций и комиссий по надзору за бедняками подтверждают, что такие подарки были обычным явлением. Одна женщина из Норфолка вспоминала, как в детстве работала с каландром, помогая матери: «Мы помогали маме зарабатывать нам всем на жизнь. Это была тяжелая работа. Поначалу мы даже не доставали до ручки, когда она поднималась наверх, и привязывали к ней шарф, за который было удобнее поворачивать ручку по кругу. Когда мы выросли и стали выше, мы уже могли поворачивать колесо без него». В 1890-х годах они вместе с сестрой работали на каландре каждый вечер, когда возвращались из школы, а по утрам, перед началом занятий, разносили чистое белье клиентам. Газета The Pall Mall в 1894 году замечала: «По-видимому, существует некая неразрывная связь между вдовством и стиркой, страданиями и каландрами».

Но вернемся к распорядку стирки. После того как партию белья пропускали через отжимный каток или каландр, дело было практически сделано – оставалось только развесить белье на просушку. Увы, в редком хозяйстве требовалось постирать за один раз только одну партию белья – в большинстве случаев их набиралось четыре или пять. Поэтому имело смысл начинать с самых деликатных и самых чистых вещей и постепенно переходить к более грубым и грязным. Это позволяло повторно использовать воду, вместо того чтобы четыре раза заново наполнять корыто для каждой новой партии. Женские чепчики, кружевные салфетки и другие тонкие и изящные вещи (если вам повезло их иметь) стирали в первую очередь, рубашки, панталоны и ночные сорочки – во вторую. За ними следовали скатерти, простыни и наволочки (как правило, по количеству партий) и наконец наступала очередь фартуков, кухонных полотенец, гигиенических салфеток и подгузников.

Если у вас были вещи из шерсти – а у большинства людей они были, поскольку нижнюю рубашку или нижнюю юбку из фланели имел почти каждый, – их следовало стирать иначе: от горячей воды и трения ткань могла испортиться или дать сильную усадку. Неправильно постиранная викторианская фланель может уменьшиться в размерах более чем вдвое – я убедилась в этом на собственном опыте. Шерстяные вещи обычно не замачивали – их клали в кастрюлю с чистой холодной водой и ставили на огонь. В воду натирали мыло и кастрюлю медленно нагревали до умеренно горячей температуры. После этого кастрюлю снимали с огня, давали немного остыть и вручную осторожно взбалтывали шерстяные вещи в теплой мыльной воде – мешалка и колотушка были для них слишком грубыми. Когда вода становилась чуть теплой, можно было слить с шерстяных вещей воду и переложить их в другую емкость с водой для полоскания, где их снова осторожно перемешивали и слегка выжимали (каландр и отжимный каток для шерстяных вещей также не использовали).

Рис. 84. Стирка в доме рабочего, 1887 г.

The Sunlight Yearbook, 1887.

Я испытала на себе все радости и неудобства викторианской стирки, поскольку уделяла ей очень много времени в своей карьере, и могу с полной уверенностью заявить – это действительно очень тяжелая работа. День, потраченный на стирку, совершенно выматывает, и неудивительно, что многие женщины того времени упоминали в дневниках, что в день стирки чаще обычного возникали ссоры. Трудно сказать, что было более утомительным – перемешивать белье в корыте или ходить туда и обратно с ведрами воды, но в совокупности эти задачи оставляли женщину совершенно без сил. Лично мне не доставлял особенного неудобства густой пар, наполнявший кухню, словно туман, однако я тяжело переносила постоянные перепады температуры, когда после работы в помещении с кипящими кастрюлями приходилось выходить на холодную улицу с ведрами воды. (Даже в викторианские времена это считалось вредным для здоровья.) Чтобы управляться с тяжелыми корытами для стирки и с тяжелым мокрым бельем, требовалась большая физическая сила. По словам Кейт Мэри Эдвардс, «чтобы поднять большое деревянное корыто, нужно быть сильной, как мужчина… даже если в корыте нет мокрой одежды».

Трудно представить всю эту суматоху даже в обстановке просторной современной кухни, не говоря уже об однокомнатном викторианском доме. Испускающие пар кастрюли и чайники кипели весь день напролет, повсюду стояли корыта и тазы, мокрое белье, с которого капала вода, перекладывали туда и обратно, а о чистоте пола, по которому ходили взад-вперед с ведрами чистой и грязной воды и углем для жаровни, и речи не шло.

Движение за общественные купальни началось с того, что одна женщина из Ливерпуля во время вспышки холеры предложила соседкам пользоваться своим котлом для стирки белья. Ей принадлежал единственный нагревательный котел на улице, и без него всем было бы намного труднее поддерживать чистоту, служившую единственной доступной им мерой профилактики болезни. Котел для нагрева воды имел несколько важных преимуществ. Прежде всего, он позволял вынести стирку из пространства, где готовили пищу, – котел обычно располагался в пристройке или в подвале, вдали от кухни, что не только освобождало жаровню от бесконечных кастрюль и чайников, но и позволяло заниматься таким мокрым и хлопотным делом подальше от основного жилого пространства. Котел был также относительно дешев в эксплуатации, поскольку в его небольшой топке можно было сжигать отходы и дешевое топливо – ему не требовался такой же качественный «домашний» уголь, как для кухонной жаровни. Кроме того, он значительно превосходил размерами любые кастрюли и чайники и позволял нагревать сразу много воды. Но самое главное, котел идеально подходил для кипячения белья. В 1836 году, в разгар вспышки холеры, люди еще не знали, почему с научной точки зрения кипячение белья делает его безопасным и прекращает распространение инфекции, но они, во всяком случае, точно знали, что это работает. Позднее микробная теория объяснила, почему важно стерилизовать все вещи, контактировавшие с инфекцией. В эпоху, когда люди сражались не только с холерой, но и с сыпным и брюшным тифом и множеством других заболеваний, кипячение простыней, полотенец и нижнего белья давало шанс уберечь свое здоровье. В начале XX века нагревательные котлы устанавливали даже в домах, предназначенных для беднейших слоев населения. В 1850-х и 1860-х годах те, у кого не было нагревательного котла дома, могли использовать котел в общественной купальне, но спрос на эту услугу значительно снизился к концу столетия, поскольку у большинства людей появились собственные домашние котлы.

В более-менее обеспеченных домах стиркой занималась не сама хозяйка дома, а слуги. Там, где доходы были не так велики, для выполнения этой работы, или хотя бы ее части, приходила специально нанятая женщина. Прачки-поденщицы обычно занимались непосредственно стиркой, они не гладили и не крахмалили белье. Там, где денег хватало, чтобы содержать штат прислуги, часть могла заниматься только стиркой, особенно в тех домах, где к стирке предъявляли высокие требования. Чем выше человек поднимался по социальной лестнице, тем дороже и изысканнее становились его одежда и предметы домашнего обихода. Нижнее и постельное белье украшали рюши и кружева, простой хлопок и шерсть уступали место шелку, бархату и мехам, появлялось больше вышивки и разнообразной отделки. При этом социальное положение требовало, чтобы даже самое вычурное белье соответствовало самым высоким стандартам: его следовало туго накрахмалить, идеально отутюжить, гофрировать (сделать мелкие складки с помощью горячего утюга).

В домах и поместьях высшего класса под прачечную могли отвести сразу несколько комнат, в которых трудился отдельный штат прислуги с собственной строго соблюдаемой иерархией. Одна из таких хорошо сохранившихся прачечных находится в Эрддиге в Северном Уэльсе, в доме, которым в настоящее время управляет Национальный фонд. Большая часть оригинального оборудования полностью исправна. Кроме котлов, раковин и корыт в прачечной есть огромный каландр с деревянным ящиком, гладильная комната и сушильный шкаф с большими напольными вешалками на роликах, которые можно задвигать в обогреваемую сушильную камеру и выдвигать обратно. Прислуга в таких домах хорошо знала свое дело и могла с первого взгляда определить, из атласа или сатина сшита нижняя юбка хозяйки, изменит ли краситель цвет под горячим утюгом (а некоторые красители после глажки бесповоротно утрачивали цвет) и убережет ли капля аммиака одежду от линьки при замачивании или для этого понадобится после прополоскать ее с уксусом. Следует помнить, что викторианские ткани и красители существенно отличались от современных и были намного дороже. Одни фиолетовые и лиловые красители могли поблекнуть, если вы использовали вместе с мылом стиральную соду, другие фиолетовые красители становились только ярче, если вы добавляли соду при последнем полоскании. Выстиранное с мылом черное и темно-синее белье делалось неприглядно серым, но смесь тертого картофеля и аммиака позволяла добиться идеальной чистоты и при этом полностью сохранить цвет. Ткани с фактурной поверхностью слишком легко было испортить или, по крайней мере, существенно изменить их вид, и многие предметы одежды нуждались в дополнительной защите и требовали разных приемов при стирке.

Креп, самая распространенная траурная ткань, после стирки в воде мог превратиться в обычный шелковый газ. Чтобы освежить его рельефную текстуру, креп нужно было отпарить, а в случае сильного загрязнения почистить щеткой, побрызгать спиртом и аккуратно завернуть в газету до тех пор, пока спирт не испарится. Бархат тоже можно было привести в порядок только с помощью отпаривания и бережной умелой чистки щеткой. Кружево следовало аккуратно уложить на белую ткань, свернуть, перевязать сверток белой хлопковой тесемкой, а затем осторожно постирать. Это предотвращало растягивание и деформацию кружева в процессе стирки и защищало его от затяжек и разрывов.

Некоторые вещества, встречавшиеся в оборудованных по последнему слову техники викторианских прачечных, отличались высокой токсичностью или просто были небезопасны: хлороформ добавляли, чтобы сделать вещи ярче после стирки, ацетат свинца служил закрепителем для нестойких красителей, с той же целью применяли и серную кислоту. Для домашней сухой чистки использовали целый ряд растворителей, самым безобидным из которых был спирт, в частности джин, который широко рекомендовали из-за его дешевизны и прозрачного цвета. Кроме того, сухую одежду можно было почистить щеткой. В наши дни мало кто знает, как чистить одежду щеткой, но для любой ткани с ворсом, а также для шерстяных тканей это один из самых подходящих и действенных способов. Прежде всего нужно выбрать для работы правильную щетку, щетина которой соответствует прочности и упругости материала, который вы собираетесь почистить. Шелковистое сукно высококачественного уличного пальто лучше всего чистить щеткой с короткой и жесткой щетиной. Бархату требуется щетка с очень мягкой, но упругой щетиной, которая не протирает ткань, но слегка проникает в нее, удаляя загрязнения. Способ чистки также выбирают в зависимости от ткани, типа загрязнения и общей формы одежды. В больших домах сухой чисткой одежды занимались чаще всего не служанки из прачечной, а горничные и камердинеры. В небольших домах чисткой нередко занимались сами владельцы одежды. Чистка собственного сюртука и брюк была одной из немногих домашних обязанностей, которые соглашался взять на себя викторианский мужчина из среднего класса.

Независимо от того, заботился мужчина о своем сюртуке самостоятельно или за него это делал камердинер, одежду сначала нужно было повесить на деревянные козлы и осторожно поколотить по ней небольшим прутом или тростью. Женский хлыстик для верховой езды считался лучшим инструментом для выбивания пыли. Желательно было не наносить слишком сильные удары, чтобы не оторвать пуговицы. Для качественной чистки нужны были две одежные щетки – жесткая и мягкая. Первую следовало использовать только для удаления присохшей уличной грязи, вторая была нужна, чтобы избавиться от волосков, пуха и пыли: она не повреждала ворс сюртука так, как это делала жесткая щетка. Выбитый сюртук раскладывали на столе воротником влево (если вы правша), чтобы движения щетки были направлены по всей длине одежды сверху вниз. Сначала чистили внутреннюю часть воротника, затем спину и рукава. Щетка двигалась по направлению ворса ткани, от плеч до подола. После этого обрабатывали лацканы и, наконец, внешнюю сторону воротника, который затем поднимали и таким же образом чистили с изнанки. Эта процедура могла полностью преобразить унылый, поношенный наряд.

Мой коллега однажды решил произвести подобную операцию, но для начала, следуя викторианским инструкциям, натер ткань трубочной глиной. Он собирался почистить свой пиджак, в котором девять месяцев занимался тяжелым сельскохозяйственным трудом. Я знаю, что поначалу он отнесся к этому методу с недоверием, но результат его совершенно потряс. Я много лет чистила подобным образом разные виды одежды и могу сказать, что после хорошей чистки щеткой и проветривания на улице в солнечную погоду (в вывернутом наизнанку виде) пальто и шерстяные пиджаки становятся чище и пахнут приятнее, чем после большинства современных химчисток.

В домах среднего и рабочего класса стирку устраивали в среднем один раз в неделю, хотя после дня стирки еще несколько дней обычно уходило на крахмаление и глажку чистого белья. В больших домах могли стирать гораздо реже. В XVII–XVIII веках некоторые из чистого снобизма предпочитали устраивать очень редкие и, как следствие, грандиозные сеансы стирки вместо небольших и регулярных – не потому, что меньше заботились о чистоте, а потому, что у них было больше одежды. Если человек располагал всего тремя комплектами нижнего белья, очевидно, ему приходилось часто стирать, чтобы всегда иметь чистую смену. Но если у вас был огромный запас одежды, дни стирки могли отстоять друг от друга намного дальше. Хвастаясь, что вы стираете белье всего четыре раза в год, вы сообщали окружающим, что всем вашим домочадцам хватает сменной одежды на три месяца. Конечно, некоторые предметы, такие как подгузники и гигиенические прокладки, следовало стирать вскоре после использования, но простыни, полотенца и рубашки можно было откладывать на потом. Так что некоторые аристократические семьи устраивали прачечную только в одном из принадлежавших им домов и отправляли туда все свое грязное белье, независимо от того, где в это время жили сами, твердо уверенные в том, что имеющегося чистого белья им вполне хватит до возвращения следующей партии из стирки. На другом конце социальной иерархии находились те, кто с трудом сводил концы с концами и имел всего один комплект белья. В таких семьях стирали ночью, в постель ложились голыми, а утром натягивали на себя еще влажную одежду.

Согласно переписи 1861 года, 167 607 человек в это время работали в профессиональных прачечных. Из них 99 % составляли женщины. В 1901 году общая цифра возросла до 205 015 человек. В отличие от многих других предприятий, здесь число замужних женщин превышало число одиноких. Большинство работало в небольших прачечных, многие брали стирку на дом. Больше всего прачечных (около 50 тысяч) насчитывалось в Лондоне, хотя немало их было также в портовых городах, в Оксфорде, Кембридже и на популярных морских курортах. Везде, где находились крупные учреждения или наблюдался сезонный приток жителей, появлялось больше работы для коммерческих прачечных. Например, в Глазго проживало более 3500 прачек, а в деревне Хедингтон на окраине Оксфорда платной стиркой занималось почти все взрослое женское население. Работать приходилось сверхурочно, платили мало, но эту работу не нужно было долго искать, и она не требовала денежных вложений или дополнительного обучения. Кроме того, эта профессия позволяла совмещать работу с выполнением домашних обязанностей. Женщины, стиравшие на дому, могли одновременно заниматься другими делами и присматривать за детьми. Их, кстати, нередко привлекали к стирке. Упомянутая Кейт Мэри Эдвардс и ее сестра не были единственными детьми, которые крутили ручку каландра и доставляли белье. Питер Арнольд в автобиографии вспоминает, как они вместе с сестрами собирали и разносили свертки с бельем. Свертки приходилось привязывать к телу веревкой – они были такими большими, что дети не могли унести их в руках. Детям старшего возраста нередко приходилось таскать воду и уголь, а девочек особенно часто принуждали к изнурительной многочасовой глажке белья.

Женщинам, работавшим в крупных прачечных, тоже удавалось совмещать работу с семейными обязанностями. Но, поскольку днем стирки традиционно считался понедельник, основная часть заказов поступала в прачечные в понедельник утром, и получить свои вещи клиенты хотели к субботе. В результате прачкам приходилось несколько дней подряд работать сверхурочно, а затем они на какое-то время оставались почти без работы. В какие именно дни недели возрастала занятость, зависело от того, где женщина работала – в самой прачечной или в «отделочной», где белье крахмалили, гладили и упаковывали. Многим прачкам приходилось работать сверхурочно по четыре – четыре с половиной дня в неделю, после чего они могли посвятить время собственной еженедельной стирке, покупкам и работе по дому.

Самой прибыльной работой в прачечной была глажка, особенно если приходилось гладить предварительно накрахмаленную одежду с изящными оборками и рюшами, придавая им нужный вид с помощью утюгов разного размера и формы. Это тоже была тяжелая работа, поскольку утюги нужно было постоянно подогревать на плите, но она все же требовала меньшей физической выносливости, чем непосредственно стирка. Утюг представлял собой простую металлическую болванку определенной формы. Он нагревался весь целиком, вместе с ручкой, и, чтобы снять его с плиты, работницы пользовались прихваткой из сложенной в несколько раз сухой ткани. Умение определять степень нагрева утюга приходило с опытом. Можно было слегка хлопнуть сухой рукой по поверхности утюга или плюнуть на нее и понаблюдать за тем, как быстро высохнет шипящая и пузырящаяся слюна. Хлопок и лен следовало гладить хорошо прогретым утюгом, но перекаленный утюг мог прожечь ткань.

Рис. 85. Глажка белья в коммерческой прачечной, 1884 г.

Cassell’s Family Magazine, 1884.

В начале XX века в крупнейшие коммерческие прачечные начали проникать новые технологии и оборудование. Лучше всего проявили себя паровые стиральные машины. Ручные стиральные машины появились еще в начале правления королевы Виктории, но они не сокращали трудозатраты и, по сути, мало чем отличались от мешалок и колотушек, только вместо того, чтобы взбалтывать белье в корыте, приходилось бесконечно вращать рычаг. Многие женщины, столкнувшись с такими машинами на работе, просто отказывались ими пользоваться. Совершенно новым изобретением были паровые барабаны, которые начали появляться в 1880-х годах. Современная домашняя стиральная машина имеет много общего с этими устройствами. Одежду складывали в большие барабаны, наливали внутрь воду и добавляли мыло, после чего барабан запечатывали. Энергию для вращения барабана давал паровой двигатель. В отличие от сегодняшних стиральных машин, эти барабаны не могли отжимать белье. Однако они действительно делали процесс стирки намного менее трудоемким. К сожалению, их использовали только в промышленных масштабах, и приобрести их могли лишь самые крупные предприятия.

Мой опыт исторической стирки убедил меня в том, что появление стиральной машины с приводом стало одним из главных условий освобождения женщин – благодаря изменениям, которые это изобретение повлекло, его можно поставить в один ряд с контрацепцией и избирательным правом.

Домашняя медицина

В XXI веке люди болеют совсем не так, как в викторианские времена. Корь, дифтерия, коклюш, туберкулез, холера и брюшной тиф мрачной тенью нависали над каждым домом в XIX веке. Антибиотики еще не изобрели, обезболивающих средств было гораздо меньше. Немногочисленные маленькие больницы имели дело в основном с бедняками, и охват населения был фрагментарным. Траты на врача могли оказаться не по карману даже сравнительно богатым семьям, и больные чаще всего оставались дома под присмотром родственниц. При таких высоких показателях смертности и заражения практически всем женщинам – матерям, женам, сестрам и дочерям – приходилось рано или поздно ухаживать за кем-нибудь из близких во время тяжелой болезни. В основном домашняя медицина заключалась в назначении больному пугающего количества лекарств и исполнении при нем роли сиделки. Лекарства разрабатывали профессиональные врачи (почти исключительно мужчины) при поддержке профессиональных фармацевтов (в основном также мужчин), однако ответственность за выполнение их инструкций на практике и за выдачу лекарств возлагали на обычных, не имеющих медицинского образования женщин.

Холера – характерное заболевание полуострова Индостан – погубила многих английских колонистов. В 1831 году она попала в Британию, первоначально в Сандерленд. Затем она распространилась на север вдоль прибрежных судоходных линий – сначала захватила долины Шотландии, затем спустилась еще ниже, в Лондон, и протянула щупальца в остальные части страны. Холера отличается высокой заразностью и распространяется, как мы теперь знаем, при попадании фекального вещества в систему водоснабжения. Человек, заболевший холерой, может умереть через два дня после появления первых симптомов, и в течение этих двух дней он сам становится чрезвычайно заразным.

В 1832 году болезнь дошла до городка Билстон близ Вулвергемптона. Уильяму Миллуорду, проживавшему на Дак-лейн, было 26 лет. Он был инженером, довольно перспективным профессионалом среднего класса, так что возможность обратиться за врачебной помощью у него была. Жил Миллуорд в удобном, хорошо обустроенном доме. Примерно 20 августа у него началась рвота. Скорее всего, в течение часа за ней последовала сильнейшая диарея. Он не мог контролировать свои телесные отправления, и вся его одежда вместе с постельным бельем оказалась испачкана – ему не хватало сил воспользоваться ночным горшком. Если бы в тот вечер к нему вызвали врача, он назначил бы больному лишь лекарство на основе опия, чтобы облегчить боль, главную надежду возлагали на собственные силы человека и на заботу сиделки. Жертва болезни страдала от сильного обезвоживания, но любая жидкость, в том числе и вода, не усваивалась организмом. К исходу следующего дня у большинства больных синели губы, вваливались щеки, желтела кожа. Уильям умер 24 августа.

В 1832 году никто точно не знал, чем вызвано распространение холеры, но большинство считало, что болезнь связана с запахом. Самый большой шанс на выживание семья получала, если ей удавалось наилучшим образом избавиться от следов рвоты и фекалий больного. Все вещи по возможности стирали и кипятили, а комнаты окуривали серой. (В результате под угрозой заболевания чаще всего оказывались женщины, занимавшиеся стиркой. Если они тоже подхватывали болезнь, их могли срочно отправить в больницу в надежде защитить остальных домочадцев, хотя удручающие показатели выживаемости в благотворительных лечебницах давали мало надежды на выздоровление самой больной.) Несмотря на все усилия семьи Миллуорд, двухлетняя Кэтрин три дня спустя сошла в могилу вслед за Уильямом.

Если холера угрожала даже людям из среднего класса, проживающим в хорошем доме, для людей с ограниченными ресурсами это испытание неизбежно оказывалось еще более трудным. Возможность вызвать врача не играла почти никакой роли, принципиальное значение имело то, что в тесных и грязных помещениях было намного сложнее изолировать больного человека от здоровых. Не имея достаточного запаса одежды и постельного белья, пациента невозможно было содержать в чистоте, и это повышало риск для всех остальных членов семьи.

В одном городке с Уильямом жили три шахтерские семьи Бейли, вероятно, связанные между собой родством. Джон и Элизабет жили на Эттингшел-лейн, им было по 40 лет. Элизабет заболела и скончалась 15 августа, а Джон последовал за ней на следующий день. Их семилетняя старшая дочь продержалась еще две недели, а четырехмесячная малышка Энн дожила до середины сентября – все это время за ней, вероятно, присматривали соседи или родственники. Возможно, поначалу Энн взяла к себе еще одна семья Бейли, также живущая на Эттингшел-лейн, – Уильям и Элизабет. Уильяму было 30 лет, его жене на два года меньше, и у них была собственная пятимесячная дочь. Все они умерли к концу августа. Третья семья Бейли жила сразу за углом, на Лестер-стрит. Томас, Элизабет и трое их детей, Джон, Генри и Энн, умерли один за другим в течение восьми дней.

Были и те, кто выжил: удачливого больного спасал собственный крепкий организм, а кроме того, помогало сочувственное и настойчивое выкармливание. Самой эффективной жидкой пищей для частого приема были некрепкий говяжий бульон, содержавший природные соли, и ячменный отвар, содержавший небольшое количество сахара. В то время никто этого не знал, но слабый водный раствор соли и сахара мог обеспечить организму необходимую регидратацию после тяжелой диареи. К сожалению, многие люди погибли из-за отсутствия необходимых знаний. Но иногда больному удавалось случайным образом получить эти простые восстанавливающие средства из других продуктов и жидкости. Однако для того, чтобы заставить больного холерой принять то количество жидкости, которое действительно могло как-то изменить его состояние, требовались самоотверженность и отвага. Уход за больными в таких ужасных условиях был настоящим подвигом.

Обычно женщины учились ухаживать за больными неформально, перенимая навыки у близких или вспоминая, как за ними самими ухаживали во время болезней в детстве. Так что методы домашнего ухода были крайне разнообразны. При этом в них, как правило, совершенно не учитывались новые прогрессивные идеи, в защиту которых выступали профессиональные медики. Врачи неустанно высказывались в печати и устно против ужасных, с их точки зрения, условий содержания больных. В частности, они критиковали стремление многих женщин держать пациента в как можно более теплом помещении, разводить огонь, не допускать сквозняков и накрывать больного несколькими одеялами – по мнению врачей, все это приводило к застою инфицированного воздуха около пациента и скапливанию на поверхности кожи токсинов, которые организм мог вторично впитать. Специалисты также протестовали против настойчивого стремления женщин неограниченно давать пациентам слабительные средства, несмотря на то что сами они тоже регулярно прописывали пациентам эти препараты. Критике нередко подвергалась и пища, которой женщины кормили больных, – ее считали слишком плотной и трудноусвояемой.

В среде бедняков и рабочего класса, где возможностей получить консультацию профессионального медика было меньше, такие методы ухода за больными просуществовали без изменений до конца правления королевы Виктории. Врачи и филантропы, пытавшиеся помогать беднякам в конце столетия, приходили в ужас. Очевидное невежество в вопросах здоровья приводило их в замешательство, но еще больше шокировали ужасные условия, в которых жили бедняки. В частности, очень много беспокойства вызывало отсутствие вентиляции. Бедняки изо всех сил старались не пускать в свои дома холодный воздух, ресурсов для полноценного обогрева комнат не было, и они просто укутывали больных как можно теплее. Кроме того, в домах рабочих нередко грелись друг о друга – члены семьи становились живыми грелками. Также было принято грудное вскармливание больных – слабого, болезненного взрослого женщина могла кормить грудью, как младенца. Это был старинный и широко известный метод ухода за больными, описанный еще в Ветхом Завете, где его превозносили как подвиг великого милосердия. Однако поздневикторианские филантропы и врачи считали это неприемлемым, и многие относились к этой практике с отвращением.

Кроме грудного молока бедняки – как живущие в сырой ветхой деревенской хижине, так и ютившиеся в грязных городских трущобах ввосьмером в одной комнате – старались подкрепить силы больного самой хорошей пищей, какую могли найти. Вместо обычного хлеба и джема больному могли приготовить особое лакомство – например, яйца всмятку. Еще одной разновидностью традиционной лечебной пищи было заливное из телячьих ножек – считалось, что в нем в концентрированном виде содержится вся польза мяса. В XVIII веке женщины, занимавшиеся благотворительностью, приносили это блюдо больным своего прихода или округа. Бедняки в XIX веке продолжали придерживаться этой традиции, дававшей им живительную пищу и шанс на исцеление.

Между тем профессиональные медики отстаивали методы ухода, наиболее полно описанные Флоренс Найтингейл в «Заметках об уходе за больными» (Notes on Nursing). Эта книга, опубликованная в 1859 году, до конца века оставалась главным руководством для профессиональных сиделок и для всех женщин из среднего класса, ухаживавших за больными в домашних условиях. В основу сочинения легли принципы «санитарного» движения, впервые изложенные в 1830—1840-х годах. Концепция санитарии и санации включала диапазон медицинской помощи, особое значение придавали окружающей обстановке и свежему воздуху. Окна больничной палаты следовало держать открытыми, а пациентов размещать на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы между ними мог циркулировать чистый воздух. Ночные горшки следовало немедленно выносить, чтобы избавиться от ядовитого воздуха. Легкое воздухопроницаемое постельное белье способствовало рассеиванию выделяемых телом ядовитых испарений. Простая незамысловатая пища облегчала процесс пищеварения, а тихая, спокойная атмосфера помогала обрести душевный покой. Каждая мелочь была направлена на то, чтобы избавить больных от зараженных отходов и испарений и дать организму время для отдыха и восстановления. Перевозбуждение и чрезмерная стимуляция были строго запрещены.

Однако, несмотря на то что врачи охотно ссылались на «Заметки об уходе за больными» (требования строго следовать указаниям врача укрепляли их авторитет), к моменту публикации книга уже устарела с медицинской точки зрения. В частности, в ней ничего не говорилось о новых методах использования дезинфицирующих средств, необходимых согласно микробной теории. Будучи книгой, которую написала женщина, «Записки» поддерживали традиционное гендерное распределение ролей: уход за больными был женской профессией, не предполагавшей применения никаких терапевтических методик или лекарств – все это оставалось уделом мужчин. Поскольку господствующая медицинская мысль всецело поддерживала книгу, на нее ссылались почти во всех викторианских сочинениях на эту тему. Всякий раз, когда возникала тема ухода за больными – от «Книги о ведении домашнего хозяйства» миссис Битон в 1861 году до «Домашнего доктора» Макгрегора-Робертсона в 1890 году, – читателям рекомендовали обратиться к сочинению Флоренс Найтингейл.

В своей книге миссис Битон рекомендовала каждой хозяйке иметь в доме запас готовых к употреблению лекарственных средств. Список состоял из 26 наименований, среди них были как готовые фирменные препараты, так и ингредиенты, из которых их делали. Все они отличались невысокой ценой и были широко доступны, любое можно было купить в аптеке без рецепта. В список вошли «синие пилюли», одно из чудесных средств от всех болезней того времени. Это лекарство, приносившее производителю немалую прибыль, готовили по секретному рецепту – согласно заверениям, оно излечивало от самых разных недомоганий и заболеваний, от холеры до болезней печени, гриппа, ревматизма и сифилиса. Произведенный позднее анализ «синих пилюль» показал, что они содержат ряд сильных слабительных компонентов и дозу ртути. Безусловно, эти вещества оказывали на организм весьма заметное действие, но при этом вряд ли улучшали самочувствие. Кроме готовых фирменных лекарств в список миссис Битон входили порошок опия и лауданум (спиртовой раствор опия). Их рекомендовали принимать как обезболивающее и жаропонижающее при любых недомоганиях, а также при расстроенных нервах. Другие рекомендованные лекарства – например, листья сенны (еще одно слабительное) и эпсомские соли (от расстройства желудка) – были не так опасны для домашнего использования.

Рис. 86. Комната больного

Quiver Magazine, 1875.

Кроме лекарств, миссис Битон рекомендовала приобрести для домашней аптечки ряд инструментов, в том числе ланцет (для вскрытия фурункулов, удаления бородавок, извлечения заноз и других незначительных хирургических операций), пинцет (для извлечения инородных тел), щипцы (для помощи в трудных родах) и изогнутые иглы (для зашивания ран). В сущности, этот список дает наглядное представление о том, какие медицинские манипуляции в те времена производили женщины в домашних условиях. Профессиональных медиков вызывали только в самых крайних случаях, и обычная женщина, не имевшая медицинской подготовки, нередко самостоятельно подбирала дозу опиатов и проводила небольшие хирургические операции. Конечно, если ей хватало образования и финансовых возможностей, она могла обратиться к специальной литературе. Но в основном она полагалась на те знания, которые могла получить от окружающих, на сенсационные обещания рекламы и на средства, купленные в аптеке.

Реклама обладала огромной силой и в большинстве случаев играла определяющую роль в отношениях публики с викторианской медициной. Первые фармацевтические компании могли беспрепятственно манипулировать поведением покупателей и нередко меняли рекламные тексты, ссылаясь на последние научные открытия, как реальные, так и воображаемые. Сама по себе рекламная индустрия в начале и середине XIX века была абсолютно нерегулируемой, что развязывало руки производителям и продавцам, позволяя им делать любые заявления о своей продукции, сколь угодно неправдоподобные и даже откровенно лживые. В 1908 году, вскоре после окончания Викторианской эпохи, Британская медицинская ассоциация, обеспокоенная засильем рекламы, вводящей потребителей в заблуждение, подвергла анализу некоторые популярные лекарства. Результаты были опубликованы в книге «Тайные средства» (Secret Remedies). Например, реклама «Пилюль Бичема» (Beecham’s Pills), которые изготавливал и продавал Томас Бичем, начавший свою деятельность в Сент-Хеленс в 1850-х годах, утверждала, что в состав пилюль входят только лекарственные травы. На этикетке были перечислены 29 заболеваний, при которых помогали эти пилюли, – от больных ног до печени и даже головы. Однако химический анализ показал, что пилюли не содержат в себе ничего, кроме алоэ, имбиря и мыла. Уже тогда медики понимали, что подобная смесь вряд ли способна от чего-нибудь излечить, а тем более помочь при тех серьезных заболеваниях, которые упоминала реклама. В лучшем случае это было плацебо. Однако Томас Бичем отлично разбирался в рекламе и продолжал вкладывать огромные суммы в продвижение своего товара. Только в 1891 году его компания потратила на рекламу 120 000 фунтов стерлингов – этих денег хватило бы на покупку небольшого поместья.

Рис. 87. Полученный в 1848 г. «Хлородин», согласно этой рекламе, применялся при кашле, простуде, астме, бронхите, холере, диарее и дизентерии

Good Things, 1848.

Еще одним широко известным сомнительным лекарством был «Туберкулозин» (Tuberculozyne) – американский препарат, который, как утверждали, мог справиться с туберкулезом. Лекарство продавали в виде двух отдельных бутылочек с жидкостями, которые нужно было принимать одну за другой. Анализ показал, что первая жидкость состояла из бромида калия, ряда красителей и ароматизаторов, каустической соды и воды. В состав второй жидкости входили глицерин, миндальный ароматизатор, вода и карамельный краситель. Обе жидкости не оказывали ни малейшего терапевтического действия – по сути, это была подкрашенная ароматизированная вода, которую продавали как лекарство. Увы, поскольку законов, обязывающих производителей размещать на упаковке список ингредиентов, еще не существовало, недобросовестная реклама становилась для большинства покупателей единственным источником сведений о продукте.

Что касается «Пилюль Бичема» и «Туберкулозина», сегодня можно немного утешиться тем фактом, что ни одно из этих средств не могло причинить человеку настоящего вреда. Но среди популярных в 1837 году лекарств были и такие, которые содержали каломель (производная ртути) и лауданум. Эти чрезвычайно опасные отравляющие и наркотические препараты были доступны в разных формах и под разными наименованиями. Их активно раскупали, а значит, они приносили производителям огромную прибыль. При отсутствии каких-либо ограничений на покупку и продажу лекарственных средств женщины в первые несколько лет правления королевы Виктории могли приобретать и использовать все те препараты, к которым имели доступ профессиональные медики. Многие из тех, кому не по карману были услуги врача, относились к этой возможности крайне положительно. Если вы смогли определить, чем болеете, зачем тратить деньги на врача, ведь лекарство, которое он назначит, можно купить у аптекаря или даже приобрести ингредиенты и самостоятельно приготовить дома, что обойдется еще дешевле.

Несколько сотен лет назад женщины самостоятельно занимались производством домашних лекарств. Обеспеченные женщины могли устраивать дома что-то вроде лабораторий (их название – still rooms – было связано с процессом дистилляции), у большинства женщин такой возможности не было, но им все же хватало знаний, чтобы приготовить пару десятков самых нужных растительных снадобий. Обычно женщины просто лечили травами (сложные химические препараты изготавливали профессионалы-мужчины, имевшие средства и подходящее оборудование) – и эти навыки долгое время оставались частью традиционных женских умений, наряду с умением печь хлеб. К 1837 году профессиональные медики уже добрую сотню лет высмеивали этот традиционный комплекс навыков в надежде, что достижения науки смогут навсегда покончить с суевериями. Но настоящие изменения начались, только когда женщины стали переезжать из сельской местности в города в поисках работы и потеряли доступ к тем растениям, которые когда-то составляли основу их лекарств. К началу Викторианской эпохи традиционная роль женщины как домашнего врача претерпела значительные изменения: из производителя лекарств она превратилась в покупателя. И все же решения о том, какие лекарства принимать и когда это делать, оставались под контролем женщины.

Только после принятия Закона об аптеках в 1868 году женщины столкнулись с ограничением права на покупку лекарственных средств. Закон, позволяющий контролировать продажу определенных веществ, был принят после серии скандалов, связанных с отравлениями (как случайными, так и преднамеренными). С этого момента каждый, кто желал купить вещество, входящее в недлинный список ядов, – главным образом мышьяк и цианид, – должен был расписаться за него. Покупка не запрещалась, но, прежде чем взять у покупателя деньги, фармацевт (обязательно квалифицированный фармацевт) обязан был задать несколько вопросов о том, как покупатель собирается использовать приобретенное средство, и дать ему расписаться в учетной книге.

Поскольку в домашних условиях распорядок приема находившихся в свободной продаже лекарств чаще всего определяли женщины, реклама продукции фармацевтических компаний беззастенчиво играла на традиционных женских обязанностях и страхах. Излюбленным приемом был неприкрытый эмоциональный шантаж. Реклама «Фруктовых солей Эно» (Eno’s Fruit Salts) изображала возносящихся на небеса маленьких ангелочков с крылышками, а подпись гласила: «Угроза жизни многократно возрастает без такой простой меры предосторожности, как “Фруктовые соли Эно”». Место старинных приемов лечения травами заняли регулярная очистка кишечника и очищающие кровь «тоники». Эти средства стали частью жизни многих семей – к ним относились почти так же, как люди в XXI веке относятся к витаминным добавкам. Традиция превентивного приема тех или иных оздоровительных веществ существовала во все времена – начиная со сдобренных соком пижмы весенних омлетов в XVI и XVII веках, очищающего кровь сиропа из инжира и касторового масла в викторианский период и заканчивая сегодняшними витаминными добавками и йогуртами с полезными бактериями. Каждое средство отражало актуальные для своего времени страхи и переживания. Эпсомские соли и листья сенны из списка лекарств миссис Битон полностью соответствовали этой традиции. Читательницы миссис Битон, как и большинство викторианских женщин из всех слоев общества, считали своим долгом следить за тем, чтобы все члены семьи регулярно опорожняли кишечник, поэтому лекарства и препараты, позволявшие этого добиться, пользовались чрезвычайной популярностью.

Обезболивание в 1837 году давал главным образом лауданум, но со временем широко распространились новые методы приготовления опиатов, и появились более эффективные обезболивающие препараты. Препарат «Хлородин» (Chlorodyne) в 1848 году разработал доктор Коллис Браун, в то время служивший в Индии военным врачом. В 1854 году, когда он находился в увольнительной на родине, его попросили помочь в борьбе с холерой, вспыхнувшей в деревне недалеко от того места, где он жил. Два года спустя он открыл бизнес по производству и продаже препарата, который принес облегчение многим больным в Британии и в ее колониях. В отличие от множества других лекарств, популярность этому препарату обеспечила не агрессивная реклама, а народная молва. И в отличие от многих других препаратов, продававшихся в 1840-х и 1850-х годах, этот действительно позволял людям почувствовать себя лучше. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, если знать, что он состоял из смеси морфия (разновидности морфина) и хлороформа. Это была чрезвычайно мощная смесь: в одной бутылке содержалось 36 доз хлороформа и 12 доз морфия. «Хлородин» вызывал сильную зависимость, в более поздних его формах даже содержались следы экстракта каннабиса. При этом «Хлородин» был не единственным лекарством с хлороформом. Это вещество повсеместно применяли для облегчения боли при родах и входило в состав лекарств от кашля и от холеры.

Еще одним популярным лекарством был кокаин, впервые выделенный из листьев коки в 1860 году. Однако широкое распространение он получил только в 1880-х годах, когда его стали активно добавлять в тонизирующие вина, которые рекомендовали в качестве общего бодрящего средства для тех, кто страдал от утомления, вялости, нервозности или подавленного состояния духа. Героин появился позже, в середине 1890-х годов, примерно в одно время с аспирином. В конце столетия морфин, опиум, кокаин, лауданум, героин, хлороформ, эфир, аспирин и каннабис можно было купить без каких-либо ограничений и за очень небольшие деньги в любой аптеке. Многие люди, возможно, даже не знали, что покупают именно их, поскольку эти ингредиенты просто входили в состав огромного количества патентованных лекарств и «тоников».

Рис. 88. Вино из коки, обогащенное кокаином, считалось «мощным нервным стимулятором при усталости души и тела».

The Housewife’s Friend, 1899.

В результате наркотическая зависимость стала одной из главных примет жизни в Викторианскую эпоху. Считается, что пристрастие к лаудануму питали Флоренс Найтингейл, поэтесса Элизабет Баррет Браунинг и Элизабет Сиддалл, жена и натурщица художника и поэта Россетти. Даже сыщик Шерлок Холмс из рассказов сэра Артура Конан Дойла был человеком своего времени и тоже страдал опиумной и героиновой зависимостью. Любое серьезное заболевание, даже если его в конце концов удавалось победить, могло превратить человека в наркомана, поскольку врачи и домашние сиделки одинаково щедро давали больным опиаты. Эта опасность не осталась незамеченной. Страх перед наркотической зависимостью красной нитью проходит через весь текст «Советов женам» доктора Пай Чевасса. Свои рекомендации о холодных ваннах и длительных прогулках он сопровождает пространными пылкими обращениями к молодым женщинам, призывая их полностью отказаться от лекарственных опиатов. Популярность оздоровительных водных процедур в XIX веке не в последнюю очередь была связана с тем, что они служили альтернативой наркотическим препаратам. К сожалению, водные процедуры обходились дорого – лауданум был намного дешевле: он стоил около пенни за 28 г (столько же стоила буханка хлеба).

Трудно определить точное количество людей, страдавших наркотической зависимостью. Никто не регистрировал признанных наркоманов и не учитывал данные о продажах наркотических лекарственных средств. В свидетельстве о смерти никогда прямо не указывали в качестве причины наркотическую зависимость или передозировку – они скрывались за такими фразами, как «угасание», «пневмония» или «скончался во сне». Кроме того, признаки зависимости порой было трудно отличить от признаков бедности и лишений. Впалые щеки и глаза у подопечных работного дома могли быть следствием голода и переутомления, а вовсе не опасного пристрастия к морфину. Понять, какое место наркотическая зависимость занимала в жизни богатых людей, также нелегко, поскольку, учитывая распространенность хронических заболеваний и отсутствие эффективного лечения, многие обеспеченные мужчины и женщины делались инвалидами.

В викторианский период часто отмечали, что женщины больше мужчин склонны к зависимости от «снадобий». Возможно, это было проявлением мизогинии, но, поскольку за домашнюю аптечку обычно отвечали женщины, а не мужчины, не исключено, что женщины действительно чаще употребляли опиаты. Тем более что опиаты были доступны, а производители не жалея сил рекламировали свои вызывающие привыкание «тоники» как лучшие укрепляющие средства для измотанных работой, переутомленных или склонных к «истерии» женщин.

Диагноз «истерия» в то время включал в себя целый ряд симптомов. Позднее, в начале XX века, это стали называть нервным расстройством, в 1930-х и 1940-х годах – психическим истощением, а в XXI веке – депрессией. В XIX веке было принято считать, что истерией страдают только женщины. И сам термин, и понимание сущности болезни восходили к древнегреческой медицинской мысли. Согласно этой традиции, матка женщины могла свободно перемещаться в пределах туловища, и ее подъемы и спуски мешали правильной работе всего тела и особенно «разума». Вопреки данным анатомических исследований викторианская медицина утверждала, что между репродуктивными функциями женщины и ее психическим равновесием существует прямая связь (остатки этого убеждения в наши дни прослеживаются в примитивных популярных представлениях о «гормональном поведении» женщин). Методы лечения женщин с истерией отличались большим разнообразием: от «тоников» на основе опиатов до холодных ванн и электрошока в 1880-х и 1890-х годах. Небольшие электростатические машины с ручным приводом широко рекламировали и предлагали для домашнего использования. Многие аптекари держали в соседнем помещении такую машину для проведения лечебных сеансов за небольшую плату. Врачи и медицинские учреждения приобретали более крупные и мощные аппараты. Зарядив устройство, пару контактов прикладывали к разным частям тела – к вискам в случае мигрени или к груди при лечении астмы, – что замыкало электрическую цепь и направляло ток сквозь тело пациента. О широком применении этого аппарата для лечения женской истерии, а также о викторианском понимании болезни в целом свидетельствует то, что большинство аппаратов были оснащены вагинальной насадкой.