Глава третья
Вот представьте, вы немолодой человек, который обнаружил, что некоторые из его предков до сих пор живы, существуя в ином измерении как множественная личность со сверхсилами и неведомыми людям целями.
Ну и вас они в себя включили в качестве великой милости, а потом даже выпустили, когда вы взвыли от такого подарка, оставив то ли случайно, то ли намеренно память, голоса в голове и железное здоровье. Здоровьем вы пользуетесь вовсю, много лет пребывая в постоянном состоянии опьянения, а голоса заглушаете, шатаясь по Москве и читая наизусть стихи памятникам поэтов.
Вы немножко помните, каково на самом деле мироздание, и от этой памяти вам хочется напиться до полусмерти – вы знаете, что среди людей живут монстры и полубоги, а иногда и настоящие боги (всё-таки с маленькой буквы) способны возникнуть. Доктора участливо выслушивают вас, ставят диагноз, с которым вы не спорите, и выписывают таблетки, которые вы не пьёте. Вас устраивает такое существование.
Но вот один из таких настоящих богов, пусть даже новорождённый и странный, хватает вас и возносит над Землёй в космос. И требует почитать стихи.
Агнию Барто.
Пожалуй, тут и здоровый человек с ума сойдёт.
– Барто? – воскликнул Андрей. – Агнию Львовну? Про резиновую Зину или про зайку под дождём – устроит?
Взгляд у него стал каким-то совсем несчастным. Может, он не любит детских стихов?
– Да не знаю! – ответил я. – Пушкина! Маршака! Этого… Рабиндраната Тагора!
– Зачем? – переходя на взвизг, спросил Андрей. Задёргался, словно пытался в воздухе отбежать от меня. – Кстати, ты любишь Тхакура?
– Не люблю! Не знаю, откуда имя выскочило! Но каждый раз, когда вы мне читаете стихи, я словно что-то новое понимаю.
Андрей вскинул руку и замахал ей, призывая меня остановиться. Наморщил лоб. Пробормотал, будто вспоминая:
– О, всеединство разума, духа и бренной плоти! Тайна жизни, которая в вечном круговороте…[12]
Он уставился на меня. Чтение стихов явно приводило его в чувство. Потом медленно покачал головой:
– Нет, нет, дорогой мой друг! Тебе уже не помогут чужие стихи. Может быть, они были важны раньше, пока искал дорогу… но теперь ты должен осознать себя сам. Понимаешь?
С неожиданной силой он схватил меня за плечи, выронив при этом свой разноцветный галстук, и тот стремительно унёсся вниз.
– Ничего я больше не могу тебе сказать, ничего не могу дать, я сломаю твой смысл, понимаешь? – выкрикнул он. Его глаза сверкнули, и я вдруг растерянно осознал, что этот смешной нелепый человечек был взят Прежним в свою личность вовсе не по родственным связям – плевать Прежним на отцов и детей, и не смеху ради – плоховато у них с чувством юмора. Каким бы мирным литературоведом он ни был в прошлой жизни, но человеком очень неоднозначным. – Ты не должен был вообще ввязываться во всё это, но раз уж влез, то сам исправляй! Только ты сможешь!
Словно для убедительности он ещё несколько раз потряс меня. Так, что у меня что-то в шее хрустнуло, был бы обычным человеком – точно бы сломал позвонок. А потом, отпустив, растерянно посмотрел на свои ладони.
– Хорошо, – сказал я. – Хорошо, только вы меня больше не трясите так, ладно?
– Простите… простите, Максим… Супермакс…
– Мы опускаемся, – сказал я.
Тучи были уже где-то совсем близко, а горизонт выпрямился.
Что же это получается, Высшему хватило эмоциональных слов Андрея, чтобы перестать выпрашивать помощь?
Или он получил что-то, чего я сам ещё не понял?
– Не знаю, что на меня нашло… – извиняясь произнёс Андрей. – Максим, я прошу меня простить, накатило…
Я хотел было сказать, что на меня так накатывало, когда в меня вселялся Высший. Но не стал. Хватит с него волнений.
– Ничего страшного! – сказал я, когда мы нырнули в мокрый серый ком облаков. – Вы правы, мне надо думать самому, а не искать подсказок!
Кажется, Андрей успокоился.
– Галстук я уронил, – вздохнул он. – Сгорит в плотных слоях атмосферы… Как мне к Жене-то идти, без галстука?
– Он у вас на шее, – сказал я. – Очень хорошо завязан, кстати.
Андрей скосил вниз глаза, приподнял разноцветную ленту, хмыкнул.
– Да… а ещё пятно от портвейна исчезло… хотя и незаметно было, но очень любезно с вашей стороны… благодарю, Супермакс…
У меня были очень серьёзные сомнения в том, что мой Высший хоть как-то был к этому причастен. Но спорить я не стал.
Мы вынырнули из облака и плавно опустились на то же самое место, откуда нас выдернули к звёздам. Так плавно, что я не сразу осознал, что под ногами уже твёрдая земля.
– Как хорошо, как хорошо-то! – воскликнул Андрей. Рухнул на колени и стал целовать землю. Не картинно, а искренне, словно космонавт, вернувшийся после года на орбите, или моряк, выброшенный штормом на берег. Я всё-таки отвёл взгляд – и обнаружил стоящую метрах в десяти пожилую женщину, оторопело глядящую на нас.
Ну точно – наблюдала спуск из поднебесья.
Уж не знаю, что меня дёрнуло, но я развёл руками и негромко сказал:
– На минуточку, проведать…
Женщина часто-часто закивала, потом развернулась и пошла в сторону, всё ускоряя шаг. Ну всё, породил кладбищенскую легенду.
Андрей встал, отряхнул с колен мусор, спросил:
– Я могу идти?
Что бы там ни мелькало на миг в его глазах – явление Высшего или отголосок Прежнего, частью которого он недавно был, оно уже ушло.
– Идите, – сказал я ласково. – Женя ждёт, уверен. А как тут к электричке пройти?
Я чувствовал, что доступные мне чудеса на время кончились.
Высший во мне не исчез, но словно бы притих.
– А тут рядышком! – обрадовался Андрей. – Вот, по тропинке, туда, там храм увидишь, а дальше уже подскажут…
Когда я уходил через кладбище, под тихий шелест дождя, то один раз обернулся. Андрей пил из фляжки, запрокинув голову. Угробит он себя всё-таки.
То, что под лёгким, но непрерывным дождём на меня не упала ни одна капля, я понял, только дождавшись электрички и войдя в вагон. Я оставался неприлично сухим. Надеюсь, заметившие решили, что у плаща был капюшон или я накрывался зонтом – люди вообще очень невнимательны.
На возникший у меня под ногами пятиконечный орик тоже никто внимания не обратил. Шикарный орик, между прочим, яркий и чистый.
Я наступил на него и аккуратно раздавил.
Трясясь в полупустом вагоне, глядя на пригороды – всё больше домов, заброшенных восемь лет назад, вновь были заселены, светились окна, во дворах играли дети – я думал о том, что никогда не верил в чудеса. Может, это отец так повлиял, он всегда говорил, что нельзя надеяться на удачу, на выигрыш в лотерею, на лёгкий билет на экзамене. Я и не надеялся. Был уверен, что займу хороший пост где-нибудь во власти, но пахать до него буду лет тридцать, а не выскочу шальной кометой на небе. Пусть девчонки мечтают выйти замуж за принца и вскоре стать королевой.
И гением я себя не считал. Учился на пятёрки, но без лёгкости. Читать разве что любил, но всякую развлекательную литературу, Толстого и Достоевского можно и в пересказе пролистать. Занимался спортом, качался, но тоже без мечтаний об олимпийских медалях и всемирной славе.
Ну откуда во мне взяться какому-то смыслу, который должен породить полубога и изменить мир?
С другой стороны, ведь на Трисгарде смысл ухитрился породить годовалый малыш. Он-то что мог понять и придумать в своём невинном возрасте, когда только первые слова начинают лепетать…
Значит, дело не в уровне интеллекта, так? Не в накопленном опыте, не в жизненных переживаниях? Какое-то озарение, способность взглянуть на мир под новым углом и понять что-то, чего не было раньше. Ну или было, но не находило воплощения. Громыхает ли молния, трещит ли раздробленное ею дерево в глухом лесу, где некому услышать звук? Волна в воздухе – это ведь ещё не звук, это просто волна…
А можно ли услышать то, чего нет, – и заставить это появиться? Глупая мысль, но Продавец как-то сказал про упрямых тэни, которые создали «эфир» – несуществующий в природе. То есть, получается, смысл может изменить реальность? Интересно, надо будет над этим подумать…
Смысл, который несёт Высший Миланы – это сотрудничество, баланс интересов, компромисс. Хороший смысл, чего уж спорить. Но ведь всем и без того должно быть понятно, что сотрудничать лучше, чем враждовать! Во всех детских сказках этому учат – и что, помогли человечеству эти сказки? Как в древности воевали, как дрались за смешные ценности вроде золота и территорий, так и продолжали. А Высший Миланы каким-то образом ухитрился эту древнюю и никому не нужную истину претворить в жизнь.
Смысл Высшего Продавцов тоже понятен. Как ни смешно, это торговля. И пусть не все согласятся, но ничего плохого в торговле тоже нет, если она честная. Но что-то же они добавили к этому смыслу, если он станет основой их сингулярности?
Даже Высшие у Прежних и Инсеков, пусть они и мерзкие, понятны. Есть лучшие, избранные, они идут вперёд, им принадлежит будущее, мир, знания. Остальные – отбросы, планктон, стадо. Только Прежние свою элиту выбрали по праву сильных, а Инсеки случайным образом. Кстати, я совсем не удивлён, что такие смыслы появились и процветают. Они ведь очень простые на самом-то деле. Животные, первобытные – пожирай слабых и расти. Только в природе есть предохранитель – смерть, чтобы одно животное не сожрало всё и вся, а Прежние с Инсеками сумели его отключить.
Про других Высших я ничего не знаю, кроме того, что они есть. Ну, допустим, один Высший может превратить в смысл искусство и красоту, другой, какой-нибудь космический Ктулху, разрушение и уничтожение. Неважно. Всё равно они будут конкурировать, собирать смыслы попроще, вроде изобретений и физических идей, всё равно они соперники. Даже Высший Миланы с его «сотрудничеством» всего лишь собирается объединить разные миры, с которых Прежние и Инсеки собирают смыслы. С Прежними и Инсеками он сотрудничать не станет, они прямые антагонисты.
Четверо. Для простоты буду считать, что в нашем районе Галактики болтаются четыре силы, четыре сингулярные личности. Высшие Прежних, Инсеков, Продавцов и тот, кого породили тэни. Прежние с Инсеками в будущем объединятся. Высший Миланы и Высший Продавцов, возможно, тоже, их идеология близка.
И будущее это не определено. Высшие могут смещаться во времени, вмешиваться в дела друг друга и предсингулярных цивилизаций, защищать какие-то миры и каких-то важных для них личностей. Отсюда и их суровое требование не допускать геноцида, это ведь сделает беднее всю Вселенную. В далёком будущем они сойдутся в поединке, уцелевший и укрепившийся пойдёт дальше… тьфу, не надо даже об этом задумываться, голова кругом идёт. Но пока есть некое равновесие.
Тут появляюсь я. Лежал на карточном столе джокер, должен был стать частью Высшего Миланы, и вдруг обернулся самостоятельным игроком. Мы бы, конечно, в будущем нашли компромисс, вот только у нас с Миланой одна колода карт, а играть надо обоим.
Можно сказать, Высший Миланы ещё очень сдержан. Дал мне время подумать, поискать выход… ну, это его суть, конечно, его смысл…
А мне бы понять свой, как Андрей советовал.
Возможно, тогда найду выход?
Ведь иначе, хочу я того или нет, мой Высший схватится с Высшим Миланы. Я ему помешать не смогу.
Пока я знаю лишь то, что устроил ловушку – в которую и сам отправился, и в которой, похоже, сгинул Лихачёв. Не очень-то красивый поступок. Неприятно обнаружить, что ты вовсе не такой хороший, каким себя считаешь…
– О чём задумался, задрот?
Я вскинул голову, но обращались не ко мне.
Возле меня никого не было, а вот через ряд кресел сидела компания из четырёх парней. Впрочем, нет, не компания – когда я садился, там был только тощий подросток лет семнадцати, в наушниках и с книжкой в руках. Типичный «мальчик из хорошей семьи», только очков не хватало, чтобы выглядеть классической жертвой хулиганов. Зато трое присевших к нему ребят – постарше, лет по двадцать – были просто эталонными гопниками в поисках жертвы. Слегка поддатые (мне даже показалось, что я чувствую запах алкоголя), в джинсах и чёрных рубашках – почему-то у подмосковной шпаны в последние годы была такая мода. Один из парней как раз аккуратно, без видимой агрессии, вытащил наушник из уха паренька с книжкой, вставил себе, поморщился. Изрёк:
– Дрянь какую-то слушаешь.
– Чайковского, – забирая наушник, ответил подросток. – Извините, вы меня отвлекаете.
Если он не напрашивался на разборку, то я Дед Мороз!
– А ты знаешь, что твой Чайковский педик? – спросил парень.
– Вам лучше знать. – Подросток демонстративно вставил наушник обратно в ухо и уставился в книжку.
Честно говоря, я обрадовался. Мне хотелось отвлечься.
Я встал, подошёл, наклонился над парнями. Негромко сказал:
– Встали, вышли в соседний вагон и до Москвы едете молча.
– А то что? – спросил молчавший до сих пор парень, над которым я нависал. Я посмотрел ему в глаза.
– А то я оторву вам руки. Может быть, и головы.
Конечно, я бы не стал этого делать.
Только если бы превратился в Защитника, но этого не требовалось.
В глазах у парня вдруг появился страх. Он молча встал, за ним поднялись его приятели. Кажется, те были уверены, что начнутся разборки, но нет – товарищ молча потащил их по проходу.
Даже не матюкнулся и не попытался бросить на ходу «псих» или ещё как-то спасти репутацию.
Не в первый раз убеждаюсь, что чем люди проще, тем быстрее чувствуют реальную угрозу. Не понимают, что происходит, но чувствуют.
Я сел напротив подростка. Тот снял наушники, уставился на меня. Взгляд у него всё-таки был напряжённый.
– Вы им что, ствол показали? – спросил он хриплым, недавно сломавшимся голосом. – Или удостоверение?
– Нет, просто пригрозил искалечить, – ответил я и растерянно подумал, что ведь «корочка» у меня и впрямь есть. – А ты зачем нарывался на драку?
Пацан помолчал. Потом сказал:
– Тренирую характер.
– Ты вначале тело потренируй, а потом за характер берись, – посоветовал я.
– Что б они мне сделали? Тут люди.
– Много к тебе людей подошло?
Подросток подумал, потом ухмыльнулся.
– Вы же подошли. Хорошие люди всегда есть.
– Балбес ты. – Я покачал головой. – Не нарывайся попусту. Они пьяны, а им много не надо, мозги-то крохотные.
Мы обменялись усмешками, потом я встал и пошёл в тамбур. Лучше понаблюдать через стекло за дураками.
Но в соседнем вагоне тех уже не было. Ушли подальше. Мы уже подъезжали к Киевскому вокзалу, я встал у дверей, глядя в замызганное стекло. Кроме меня в тамбуре был только пожилой мужчина, стоящий в углу и тихонько куривший электронную сигарету, пряча её в кулаке.
Стукнула дверь, подошёл подросток, за которого я заступился. Сказал без предисловий:
– Извините, я соврал. Я вовсе не тренировал характер. Пытался понять, есть ли он вообще у меня.
Я посмотрел на него и позволил смыслу сработать. Покачал головой:
– Зря. Не надо проверять, достоин ли ты её. Надо в это верить.
– Догадались? Но вы не понимаете, я…
– Понимаю. Не вмешался, сделал вид, что всё в порядке, струсил… Ну так нагрубить в ответ хулиганам – не смелость, а глупость.
– Сейчас скажете, что надо идти заниматься единоборствами? Или в армию по контракту?
– А это всем по-разному. Может, тебе достаточно санитаром в больнице поработать, прежде чем в медицинский поступать.
Подросток нахмурился.
– Откуда вы знаете?
– От верблюда.
– Вы странный. – Он насупился, глядя на меня. – Мне показалось, что вы добрый.
– Нет, – ответил я задумчиво. – Я не добрый. Я просто не злой.
Поезд остановился, двери с мягким шипением разошлись.
Я вышел на перрон, оставив юнца маяться в его подростковом аду, когда лёгкая ссора с девчонкой, о которой он забудет через месяц, кажется концом света. Пошёл к метро.
А ведь я правду сказал.
Я ему помог вовсе не потому, что добрый. Добрые люди, пережив мои приключения, ночами бы спать не смогли. А я спокоен и уверен, что поступал правильно. И когда рвал на части сумасшедших лавли, и когда убивал гвардейцев на Трисгарде, и обрекая на смерть людей на Ровиане.
Но я и не злой, честное слово! Злой, как мне кажется, совершает свои злодейства с удовольствием. У меня же никакой радости от этого не было.
Ну и что же я тогда за тварь?
Меня мягко взяли за рукав плаща у самого входа в метро.
– Максим?
Вначале я подумал, что меня нагнал нервный подросток, потом понял, что и голос совсем другой, и парню я не представился. Оказалось, что меня остановил грузный немолодой дядька, одетый в такие старомодные, узковатые ему пиджак и брюки, в такие невыразительные чёрные лакированные ботинки (при этом одежда и обувь выглядели совершенно не ношеными), словно он с трудом влез в свой свадебный наряд. Бывают такие люди, им одного костюма хватает на всю жизнь: в нём женятся, ходят на чужие свадьбы и похороны, выходят на пенсию, а потом ложатся в гроб.
– Да, – сказал я, отходя с прохода.
– Пойдёмте со мной, – сказал мужчина. – С вами поговорить хотят.
На человека из ведомства Лихачёва или Леонида Владимировича он никак не походил. Почти машинально я прочитал его.
В общем, почти неплохой человек. Почти честный. Почти любит жену и ещё одну женщину. Всё «почти», но так часто бывает.
Напуганный, но в меру. Чего-то совсем плохого не ждёт. Наоборот, предвкушает что-то очень хорошее для себя. Но волнуется изрядно, на лбу пот проступает.
– Кто ждёт? – спросил я.
– Вы его знаете, – уклончиво ответил мужчина. – Тут рядом, в машине.
– Идём, – согласился я.
В конце концов, чего мне-то бояться?
Во мне сидит Высший, а другой Высший намерен меня завтра прикончить.
Я молча пошёл за мужчиной. Мы пересекли площадь Киевского вокзала, спустились на парковку торгового центра – не для посетителей, а ту, где разгружаются магазины.
Припаркованная там машина оказалась небольшим рефрижератором с надписью «Дары далёких морей» по борту и рисунком, изображающим жизнерадостных омаров и рыб в лазоревой воде. Удивительная привычка у рекламщиков – на упаковках яиц рисовать счастливых куриц и пушистых цыплят, а на банках тушёнки – довольных коров и овец…
Сам мужчина остановился в стороне, у кабины, кивнул мне на заднюю дверь рефрижератора. Я огляделся. Парковка была умеренно заполнена грузовичками и фургонами, обычно они приезжают по ночам. Из одного грузовика разгружали тюки туалетной бумаги и разовых полотенец, из другого здоровенные коробки с какой-то техникой.
Пожав плечами, я подошёл к дверям рефрижератора. Они были чуть приоткрыты, я осторожно заглянул внутрь.
Темно.
И тепло.
Принюхался.
Тяжёлый землисто-цветочный запах был мне хорошо знаком.
– Эй, дядька, – позвал я водителя. – Тут к тебе кто-то заполз и сдох.
– Нет, не должен, – серьёзно ответил тот. – Сказал, что до вечера доживёт.
– А потом? – уточнил я.
– Потом машину сожгу в лесу, – ответил водитель. Вытер пот со лба. – Он велел честно тебе отвечать.
– А сам-то?
– Беру семью и вечерним рейсом на Сардинию, – в голосе водителя прорезался затаённый восторг. – У меня теперь там дом с апельсиновой рощей.
– Ясно, – кивнул я. – Жарко там после Перемены-то…
Приоткрыв двери, я подтянулся и забросил ноги внутрь. Встал. В рефрижераторе было темно и жарко, холодильник не просто выключили, а словно запустили на нагрев, если это вообще возможно. В глубине едва угадывались громоздкие очертания.
– Ну вот, пришёл, – сказал я.
Инсек в глубине кузова пошевелился, вытянул ко мне голову. Выглядел он неважно, неужели ему так тяжело на Земле?
– И я пришёл, как мы договаривались, – ответил Инсек.
[12] Рабиндранат Тагор «О, всеединство разума, духа и бренной плоти!…».
