Глава вторая
Как ни странно, я не злился.
Злиться по-настоящему можно только на кого-то другого, я давно понял. Себе скорее сочувствуешь, находишь оправдания.
Вот на Высшего Миланы, хоть он и помогал нам, я мог злиться. На Инсеков, Прежних… А на себя-то? На тот неведомый мне смысл, который я, оказывается, создал, который даст возможность появиться Высшему… и пользоваться моим телом, словно куклой?
Это же мой смысл, в чём бы он ни состоял.
То, что Высший Миланы сейчас появится, было несомненно. Может, он специально не погнался за мной следом сразу, чтобы ушла Наська, чтобы появился и исчез Продавец. Дал мне обдумать происходящее.
Но вряд ли позволит уцелеть. Мы с ним прямые конкуренты.
Или шанс всё-таки есть?
Я прошёлся по квартире, размышляя, не сбежать ли вообще подальше. Но, судя по словам Продавца, – не выйдет.
Кстати, о Продавцах…
Я уставился на подаренный когда-то одним из них плащ, сиротливо висевший в прихожей у двери. Он сам себя чинил, кажется, даже защищал, а главное – экранировал мысли от Прежних. Подарочек был с подвохом, транслировал Продавцам все мои приключения.
Но какая разница…
Я снял плащ с крючка и надел на рубашку, чувствуя себя то ли придурком, то ли супергероем. Впрочем, каждый настоящий супергерой – немного придурок…
В дверь позвонили.
Помедлив, я открыл.
На пороге стояла Милана.
– Привет. Можно войти?
Кивнув, я отступил от двери. Спросил:
– Это ты или Высший?
– Это больше, чем я, – ответила Милана, входя.
Собственно говоря, мне так и показалось. Прямого присутствия Высшего я не чувствовал, но что-то в Милане было не то и не так.
Она прошла, вопросительно посмотрела на меня.
– Давай на кухню, – сказал я. – Чаем угощу. Расскажешь, что такое «больше, чем я»?
Повернуться к Милане спиной оказалось неожиданно сложно, но я повернулся. Пошёл на кухню, налил две кружки чая. Искоса посмотрел на Милану. Та стояла у окна.
– Тут был Продавец.
Не вопрос, утверждение.
– Верно. Тот самый, который то потухнет, то погаснет. Опять напустил тумана. Но сказал, что я породил смысл и стал основой Высшего. Так кто ты?
Милана глянула на меня и слабо улыбнулась.
– «Больше, чем я» – потому что думаю я сама и говорю с тобой сама. Но Высшего чувствую. Он где-то в глубине меня, выжидает и не вмешивается. Просит извинить за свою резкую реакцию.
У меня появилась слабая надежда, что договориться всё-таки возможно.
– Скажи Высшему, что я очень сожалею. Я этого не хотел.
Милана кивнула.
– Высший слышит. Он тоже не хотел тебя испугать. Мы не будем сейчас драться.
Мы оба как-то чуть-чуть расслабились. Будто вели сложные переговоры, в которых Милана была только переводчиком. А мы оставались рядом.
– Где Дарина? – спросил я.
– Мы… Высший попросил её не приходить. Она в Гнезде. В своём. Мы Наську встретили, они вместе.
Я кивнул. Мне было одновременно и радостно, что девчонки в безопасности, что Высший не имеет к ним претензий, и больно.
– У твоего Высшего есть какие-то предложения? – спросила Милана, помолчав.
– Он со мной вообще не разговаривает! – Я покрутил по столу чашку, в которой стыл чай. – Может, он всё-таки не мой? Чужой? Инсековский?
Милана покачала головой.
– А у твоего есть план, как нам разобраться в ситуации?
В глазах у Миланы появились слёзы.
– Он говорит… говорит, что выхода нет. Либо он будет развиваться, либо твой Высший.
– Если мы уйдём? – спросил я. – Прости. Если уйдём с Дариной? Или я один? Куда-нибудь в другой мир. В изгнание. Отпустишь, не обидишься?
Я попытался улыбнуться.
– Мой Высший как раз специалист по компромиссам и сотрудничеству, – сказала Милана. – Он потому и расстроен, Максим. Его такой вариант устроит, твоего Высшего – никогда. Ведь если ты уйдёшь, то это его смерть. Он не разовьётся, перестанет существовать. Ты согласишься, а он – нет. Ты его основа…
– Я не основа! – выкрикнул я. – Меня зовут Максим Воронцов! Три месяца назад я всего лишь захотел помочь Дарине! Не просил делать меня героем, не собирался придумывать какой-то смысл… да я и сам не знаю, что придумал! Я хочу жить нормальной жизнью!
Милана закрыла глаза. Посидела так несколько мгновений.
Потом посмотрела на меня вновь.
– Предлагай. Поговори со своим Высшим. Пусть подключается. Если он сумеет найти компромисс, мой Высший согласится.
– А если нет?
Милана молчала.
– Ненавижу их всех! – сказал я искренне. – Как было просто и хорошо раньше: Инсеки, Продавцы, Изменённые…
– Мой Высший даёт тебе ровно сутки. И предлагает затем встретиться где-нибудь в безлюдном месте. Максимально безлюдном. На тот случай, если ты не придумаешь выхода.
– Понятно, – кивнул я.
Милана поднялась.
– Всё, мне надо уходить. Встретимся через сутки, Максим.
– Как сообщить, где буду?
– Высший тебя найдёт. – Она слабо улыбнулась. – Придумай что-нибудь, а?
Нетронутый чай так и остался на столе.
…По крайней мере, у меня впереди были целые сутки.
День, ночь и утро лета.
Целая вечность, если подойти с умом.
Я так и вышел из дома в плаще. Хотя московская погода нынче так переменчива, что дневной зной мог быстро смениться грозой. Отсутствие Луны виновато.
Посмотрев в небо, на лунное кольцо, я подумал, что любой Высший способен слепить наш несчастный спутник обратно. Наверное, и я могу. Вот только то, что во мне, – молчит, пробуждаясь лишь для странных нелогичных поступков.
Ну зачем я пытался выбросить из нашего мира Высшего вместе с Миланой и Дариной? И с самим собой, уж если на то пошло?
Я брёл куда-то в сторону Арбата, но не по Никитскому или Мерзляковскому переулкам, что имело бы хоть какой-то смысл, а через дворы, забирая в сторону Садового, ныряя в те неприметные калитки и проходы, что знают лишь местные.
И бормотал, разговаривая сам с собой, точнее – с тем, кто из меня когда-то вырастет:
– Ну, чего ты хочешь? Что ты затеял? Я не стану драться с Миланой, когда в ней Высший. И ты проиграешь. Меня убьют, и ты умрёшь. Ясно? Ну хоть поговори со мной, чужой Высший не брезговал!
Но он, разумеется, молчал.
– Я тебя буду звать Супермакс, – продолжал я. – Знаешь, почему? Это смешно звучит. Стыдно быть Супермаксом. Это имя для пса-супергероя.
Никакого ответа. Но я не сдавался. И когда вышел к памятнику писателю Бунину на Поварской, остановился и очень внимательно огляделся.
А может, я не зря так иду?
Может быть, мой молчаливый Супермакс меня ведёт… привёл сюда?
Надеяться на то, что поэтический бомж Андрей, в нашей реальности вырвавшийся из личности Прежнего, окажется именно здесь, не стоило. Он ведь ходит между памятниками поэтам, а Бунин писатель. Я точно знаю, я читал сборник его рассказов «Тёмные аллеи», когда учился в седьмом классе.
Может, он и стихи писал?
В старину все писатели не только прозу сочиняли, но и стихи. Наверное, подразумевалось, что если умеешь складывать слова, то уж рифму как-нибудь к ним прикрутишь. Ну или это у них считалось чем-то обязательным, как для любого музыканта – немного наигрывать на пианино.
Но бомжа Андрея тут не было.
Однако я заподозрил, что и впрямь иду не куда глаза глядят, а с какой-то целью. Чуть дальше по Борисоглебскому должен быть ещё какой-то памятник, то ли Ахматовой, то ли Цветаевой, я их вечно путаю.
Я ускорил шаг и через пару минут оказался возле памятника женщине, которая сидела в задумчивости, склонив голову на руки.
Точно, Цветаева. Напротив, оказывается, был её дом-музей. Даже как-то неудобно, что всю жизнь рядом прожил, а не запомнил.
Но Андрея тут тоже не оказалось. Стояли две некрасивые тощие девушки, взявшиеся за руки, у гранитного подножья памятника лежал букетик красных роз.
Я подождал немного, но девушки явно не собирались куда-то двигаться. Пришлось их побеспокоить.
– Привет, – сказал я. – Вы тут не видели странного человека? Немолодой, одет скорее всего как попало. Может, даже на бомжа похож.
Одна из девушек посмотрела на меня и фыркнула:
– Не видели. Зря пикапишь.
– Да я не… – махнув рукой, я отошёл в сторону. Наверное, это были какие-то фанатичные поклонницы поэтессы, а я их отвлёк. Пикапить… было бы кого…
И всё-таки я же не зря сюда шёл. И не зря, наверное, ещё в квартире подумал об единственном человеке, который, хоть и безумен, но может что-то разумное посоветовать.
– Не хочешь говорить, так и не надо, – пробормотал я, чувствуя, что девицы косятся на меня. – Но мне нужно найти Андрея. Либо я сейчас пойду, куда глаза глядят. Побегу! Либо ты поможешь…
Кажется, я моргнул.
Потому что мир вокруг изменился, а как это произошло, я не заметил.
Над головой были тучи, накрапывал мелкий дождик.
Тихо, очень тихо. Только откуда-то доносится лёгкий гул машин, поблизости шла трасса.
Вокруг – высокие деревья. И очень, очень много старых надгробий – покосившихся, со стёртыми буквами, почти все без оградок.
Меня занесло на кладбище!
Но хотя бы я убедился, что мой Высший слушает меня. И даже как-то реагирует.
Что же это значит? Андрей умер, его похоронили?
Да непохоже, что тут часто хоронят… А судя по группе людей в сторонке, стоящих рядом с тихо говорящей женщиной, по виду типичным экскурсоводом, кладбище непростое.
Я пошёл между могилами, невольно читая имена. Многие казались смутно знакомыми. Какое-то кладбище писателей?
И тут я увидел Андрея.
Бомж сидел на корточках перед одним из надгробий, водил в воздухе рукой, будто дирижируя. Окликнуть его я не рискнул, кричать на кладбище как-то неправильно, поэтому пошёл быстрым шагом. Дорожки между могилами местами были заросшие, кое-где пробивались корни деревьев. Ну, в общем, толпы посетителей сюда не ходили, наверное, кладбище где-то на отшибе или за городом.
Я подошёл к Андрею и остановился. На памятнике из серого камня было только имя «Арсений Тарковский» и даты жизни. Андрей что-то бормотал, я прислушался:
– Предчувствиям не верю, и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет:
Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком…[10]
Андрей замолчал. Скосил на меня глаза. Неожиданно светло улыбнулся и замахал руками в воздухе.
– Максим! Максим! Друг мой, ты вернулся из странствий!
– Да, – я невольно улыбнулся в ответ. – Хорошо, что я вас нашёл.
Андрей кивнул и торжественно произнёс:
– Когда тебе придется туго,
Найдешь и сто рублей и друга.
Себя найти куда трудней,
Чем друга или сто рублей.
Ты вывернешься наизнанку,
Себя обшаришь спозаранку,
В одно смешаешь явь и сны,
Увидишь мир со стороны.[11]
Он попробовал подняться, крякнул, чуть не завалившись набок, опёрся о траву.
– Дорогой Максим, не будет ли обременительной просьба помочь мне подняться. У меня затекли ноги…
Я протянул руку и помог ему встать.
– Да и колени у меня давно не те, что в молодости, – со вздохом продолжил Андрей. – Честно говоря, из всех моих органов уважения заслуживают лишь мозг и печень… Но не будем о грустном!
Андрей был одет в какой-то унылый тёмно-синий костюм того скучного официального кроя, что позволяет ходить в нём хоть в магазин за кефиром, хоть на приём к президенту. Под пиджаком, впрочем, была легкомысленная рубашка, оранжевая с белым, да ещё и с оторванной на видном месте пуговицей. Костюм был когда-то хорошим, но сейчас явно нуждался в химчистке.
Или, как минимум, в сушке.
– Вы промокли, – сказал я.
– Небо плачет, – сообщил Андрей. – На кладбище это уместно, я нарочно ждал дождя… В Москве льёт?
– Нет ещё. А мы где?
Он вопросу не удивился.
– В Переделкино. Хорошее тут кладбище, много великих тут спят. Понимаешь, Максим, один-то памятник есть у каждого поэта, даже если в городах изваяний не удостоились… Тут хорошо… Женя Евтушенко тут, Боря Пастернак, Роберт Рождественский… ах, какие имена, какие имена, Максим! Какая сила! И те, что в тени у них были, тоже здесь… многие… дедушку Корнея и ты, наверное, знаешь?
– Чуковского? – Мне даже стало обидно. – Знаю, конечно! А Тарковский разве писал стихи? Он ведь кино снимал!
Андрей вздохнул.
– Кино сын его снимал, вот, крест стоит… Арсений стихи писал.
– А я в городе вас искал вначале. У памятника Цветаевой.
– Я там нечасто бываю, только из чувства долга. – Андрей внезапно поморщился. – Зато сюда как на праздник прихожу.
Странные у него, конечно, понятия о празднике.
Как и весь образ жизни – бродяжничать, читать стихи памятникам поэтов и пить без отдыха.
Словно услышав мои мысли, Андрей достал из внутреннего кармана пиджака маленькую фляжку, уже наполовину пустую, осушил её в два глотка. Выдохнул и сказал:
– Тебе не предлагаю, помню, ты не пьёшь. Очень мне нравится ваше поколение, здоровье бережёте… Ты пришёл послушать стихи?
Я неловко пожал плечами.
– Да ничего, – сказал Андрей беззаботно. – Время читать и слушать стихи придёт, непременно! Главное, до него дожить.
Пустую фляжку он спрятал обратно, а из другого кармана достал мятый галстук – такой безумной расцветки, что оранжевая рубашка померкла. Встряхнул, сказал, будто это что-то разъясняло:
– Мне сейчас к Жене Евтушенко… Вот только уйдёт экскурсия от памятника…. Так зачем ты пришёл? И кто ты теперь, Максим?
Взгляд у него был совершенно трезвым и без тени безумия.
– Я больше, чем раньше, – признался я. – Во мне сидит Высший.
– И сейчас? – с лёгкой опаской спросил Андрей.
– Угу.
– Но это же… не в первый раз…
– Это другой Высший. Тот был чужой, его основа Милана, а для этого основа – я!
Бомж нахмурился. Подошёл ближе, с тревогой заглянул в глаза.
– А как ты ощущаешь его присутствие? Как нечто находящееся внутри тебя и вызывающее беспокойство? Его голос звучит внутри головы или снаружи?
– Я не псих! – выкрикнул я возмущённо.
– Нет-нет, я вовсе не это хотел сказать… – пряча глаза, произнёс Андрей.
– Он вовсе со мной не говорит! Но сделал пакость Высшему Миланы… и теперь они готовятся между собой сразиться. Здесь, в нашем времени.
Андрей прищурился.
– Должен остаться только один? Оба хотят развиваться на базе человечества?
Я кивнул.
– Видишь, помню кое-что… из прошлого… – Андрей поморщился. – Удивительно. Один человек, которого используют двое Высших… какой чудовищный конфликт интересов! А в чём их смыслы?
– У Миланы вроде неплохой, – признал я. – Её Высший умеет находить общие интересы, компромиссы. Он за мирное сосуществование, в общем.
– Действительно неплохо, – признал Андрей и тут же быстро добавил: – Извините…
– Я его зову Супермакс, – мстительно сказал я.
– Извините, Супермакс, – послушно повторил Андрей. – А в чём смысл уважаемого Супермакса?
– Не знаю. Он не колется, понимаете? Не считает нужным что-то объяснять.
– Хм, – Андрей обошёл вокруг меня. – А ты уверен, что…
В следующий миг земля под ногами будто провалилась. По нам хлестнули ветви, осыпая листья и древесный сор на могилу поэта Тарковского. Мир уходил вниз… нет, это мы взмывали в небо. Быстро, тучи мы пронзили через мгновение, вырвались в ослепительный солнечный свет, пробили ещё какие-то облачка, лёгкие и воздушные. Вокруг ревел яростный воздушный поток, но у нас даже волосы на голове не шевельнулись. Мы поднимались всё выше и выше, Андрей одной рукой судорожно вцепился мне в локоть, другой, с зажатым в ней галстуком, ловко выхватил полную стеклянную фляжку (склад у него, что ли, в пиджаке?), вцепившись зубами в пробку открутил её, глотнул. Спрятал обратно. И твёрдым голосом сказал:
– Простите, с детства боюсь упасть…
Небо вокруг потемнело, как бывает, если летишь в самолёте на большой высоте. Мы продолжали подниматься.
– Это не я делаю, – пояснил я. Пошевелил ногами. Они свободно двигались в воздухе, но стоило остановиться – как будто находили опору.
– Я всё понял, я верю, верю. – Андрей глянул вверх, поёжился. – Очень… убедительно. А мы не задохнёмся?
– Уже бы задохнулись, – глядя, как горизонт начинает закругляться, ответил я. – Мы в стратосфере.
– И куда он нас… тащит?
– Он меня к вам перенёс, – сказал я. – Понимаете? Значит, хочет, чтобы вы что-то сказали. Как-то помогли!
– Помочь победить другого Высшего? – Андрей захихикал. Кажется, алкоголь всё-таки победил даже его подготовленный организм. – Я не Высший! Я не порождал такие смыслы и не встречал их! Я был частью Прежнего, который когда-нибудь может стать частью другого Высшего, но я лишь капля в дожде! И я давно высох, я отказался, ушёл, струсил… побрезговал. Я параноик и алкоголик, у меня даже диагнозы есть! Что я могу сказать сверхразуму?
– Вы должны что-то сказать мне!
– Что? – Андрей снова засмеялся. – Ты хороший, добрый, ответственный мальчик, который старается всё делать хорошо. Тебе приходится туго, а ты заботишься о других. Ты даже породил какой-то великий смысл, который сможет изменить мир!
– Но я не понимаю, какой!
– Вот! – выкрикнул Андрей. – Тогда понятно, почему он с тобой не говорит! Ты не осознал себя до конца. Ты не понимаешь, что в себе несёшь!
– Но он-то знает!
– Высший не может сказать, это будет парадокс, понимаешь?
Мы были уже в космосе. Нет, до лунного кольца ещё далеко, наверное, на этой высоте летают спутники. Но вокруг развернулась чёрная бездна космоса, звёзды, а под ногами – бело-голубой шар.
Ладно, не шар, не настолько высоко мы взлетели. Полушарие.
И, кажется, мы остановились. Застыли в воздушном пузыре над планетой.
– Это роды! – воскликнул Андрей. – Твой Высший ворочается, стучится, у тебя схватки и потуги, ты пытаешься осознать, что именно ты понял. Головка у этого ребёнка слишком большая, тебе…
– Андрей, хватит гинекологии!
– Хорошо, хорошо! Но ты должен разобраться в себе, должен понять смысл своего Высшего! Тогда он заговорит, тогда ты сможешь с ним общаться, понимаешь?
– Но я не хочу убивать Высшего Миланы!
– Может, и не придётся? – без особой уверенности отозвался Андрей. – Но надо понять! Я только не знаю, чем могу помочь? Я всего лишь читаю стихи!
– Так читайте!
Наверное, это был самый странный поэтический вечер во всей человеческой истории.
– У меня всё из головы вылетело… – жалобно сказал Андрей. – Максим, тебе не кажется, что становится жарко?
Я кивнул. Да, становилось.
– У нас не очень много времени, Андрей. Прочтите хоть что-нибудь. Хоть Агнию Барто!
[10] Арсений Тарковский «Жизнь, жизнь…».
[11] Арсений Тарковский «Стань самим собой».
