113. Чувство
И я буду гордо маршировать во главе человеческого легиона.Размышления Эла в первый из Последних Десяти Дней
Отключившись от сил Сородича, Навани почувствовала себя маленькой. Неужели и раньше жизнь была такой? До того как она смешала свою сущность с сущностью спрена – и получила представление о сложном движении тысяч фабриалей, которые составляли физическую форму Сородича?
Теперь она чувствовала себя удручающе нормальной. Почти. В глубине разума остался намек на восприятие чего-то большего. Теперь она ощущала кристаллические жилы, пронизывающие башню, и могла почувствовать, как та работает, просто приложив ладонь к стене.
Жара. Давление. Свет. Жизнь!
«Я поклялось, что больше никогда так не поступлю, – мысленно сказал Сородич. – Я поклялось, что покончило с людьми».
– Тогда хорошо, что спрены, как и люди, могут изменить свое мнение, – сказала Навани.
Она была немного удивлена, обнаружив свое тело таким, каким его помнила. С дыркой в хаве и пятном крови в том месте, куда Моаш всадил нож.
«Наша связь необычна, – сказал Сородич. – Я до сих пор не знаю, как понимать то, что мы сделали».
– Если мы говорили искренне и намерены сдержать слово, разве прочее имеет значение?
«А как же фабриали? Ты не обещала прекратить захват спренов».
– Мы найдем компромисс, – сказала Навани, выбираясь из комнаты с колонной. – Будем работать вместе, чтобы отыскать приемлемый выход.
«Будет ли это похоже на компромисс с Рабониэлью, где ты обманула ее?»
– Это был лучший компромисс, к которому мы могли прийти, и мы обе это знали, – сказала Навани. – Мы с тобой способны на большее.
«Я хочу верить тебе, – сказал Сородич. – Но пока не получается. Прости».
– Всего лишь еще одна проблема, которую нужно решить, – сказала Навани, – применяя в равной мере логику и надежду.
Она подошла к лежащему в коридоре телу Рабониэли и склонилась над ним.
– Спасибо.
Глаза открылись.
Навани ахнула:
– Рабониэль?
– Ты… выжила. Хорошо. – Одна ее рука дернулась; Моаш ударил ее своим клинком достаточно низко, чтобы не выжечь глаза, хотя одна рука и обе ноги были явно мертвы.
Навани прижала руку к губам.
– Не… плачь, – прошептала Рабониэль. – Я… убила бы… тебя… чтобы достичь… своей цели.
– Вместо этого ты спасла меня.
Рабониэль неглубоко вздохнула и промолчала.
– Мы еще встретимся, – сказала Навани. – Ты возродишься.
– Нет. Если я… умру… то вернусь… безумной. Моя душа… сгорела… почти полностью… Не надо… Пожалуйста… Пожалуйста…
– Но как же быть? – спросила Навани.
– Этот новый Свет… работает. Моя дочь… действительно умерла. Поэтому я сделала… еще… анти… анти…
– Антипустосвет. Где?
Рабониэль качнула головой в сторону своего стола в коридоре, возле входа в комнату с колонной. В ящике Навани обнаружила черный мешочек с бриллиантом, наполненным драгоценным, ужасным светом.
Она вернулась и прикрепила бриллиант к кинжалу, который был еще влажным от крови Моаша. Очистив его и перевернув металлическую полосу, она опустилась на колени рядом с Рабониэлью.
– Уверена?
Сплавленная кивнула. Ее пальцы судорожно дернулись, и Навани сжала их, что заставило Повелительницу желаний расслабиться.
– Я… сделала… что хотела. Вражда… встревожен. Он может… допустить… конец войны…
– Спасибо, – тихо сказала Навани.
– Я никогда… не думала… что умру… в здравом уме…
Навани подняла кинжал.
И впервые задалась вопросом, достаточно ли она сильна для такого.
– Мне бы очень хотелось… – сказала Рабониэль. – Снова… услышать… ритмы…
– Тогда пой со мной, – сказала Навани и начала петь тон Чести.
Сплавленная улыбнулась, затем сумела слабо загудеть тон Вражды. Навани модулировала свой тон, понижая голос, пока они не соединились в гармонии в последний раз.
Навани приложила кинжал к ране в груди Рабониэли.
– Покончи с этим… Навани… – прошептала Рабониэль, позволяя песне оборваться. – Убедись, что все… прекратится.
– Так и сделаю, – прошептала Навани в ответ.
А потом, напевая изо всех сил, продолжая сжимать кисть бывшей бессмертной, глубоко вонзила кинжал. Нервы Рабониэли были в основном рассечены, поэтому она не дернулась, как ее дочь. Ее глаза стали стеклянными и мраморно-белыми, а дыхание сорвалось с губ черным дымом от сгоревших внутренностей. Навани продолжала петь, пока дым не рассеялся.
«Это был добрый поступок», – сказал Сородич.
– Я чувствую себя ужасно.
«Такова цена доброты».
– Мне очень жаль, – сказала Навани, – что я обнаружила этот свет. Он позволит убивать спренов.
«Это должно было случиться, – сказал Сородич. – Раньше последствия настигали только людей. После Отступничества – и нас тоже. Ты просто увековечила эту истину».
Навани прижалась лбом ко лбу Рабониэли, как это сделала Сплавленная с дочерью. Затем она поднялась, окруженная спренами изнеможения. Шквал… Без башнесвета в жилах к ней вернулась усталость. Сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз спала?
Чересчур много. Но сегодня нужно опять сделаться королевой. Она спрятала кинжал – он был слишком ценен, чтобы просто оставить его валяться, – и сунула свой экземпляр «Ритма войны» под мышку.
На всякий случай она оставила записку на трупе Рабониэли: «Не избавляйтесь от тела этой храброй фемалены, не посоветовавшись предварительно с королевой».
Затем она отправилась наводить порядок в хаосе внезапно освобожденной башни.
Таравангиан проснулся поздно. Он едва помнил, как заснул. Он едва… мог…
Соображать.
Он был глуп. Глупее, чем когда-либо прежде.
Это заставило его заплакать. Глупые слезы. Он плакал и плакал, переполненный эмоциями и стыдом. Чувством неудачи. Злостью на самого себя. Он лежал и рыдал, пока голод не заставил его встать.
Мысли были как глина. Густая. Вязкая. Спотыкаясь, он подошел к окну, где оставили корзину с едой. Дрожа и плача от голода, схватил ее. Так хотелось есть. И буря свидетельница, он привлекал слишком много спренов, будучи глупым.
Бывший король Харбранта сидел у своего фальшивого очага и жалел, что нет рядом Далинара. Как это было великолепно! Иметь друга. Настоящего друга, который все понимает. Он задрожал от этой мысли, затем начал копаться в корзине.
И замер, обнаружив записку. Написано Ренарином Холином, скреплено его печатью. Таравангиан произнес вслух каждый символ. Потребовалась целая вечность – и воздух вокруг него начал рябить от целой армии спренов сосредоточенности, – чтобы понять смысл написанного.
Два слова. «Мне жаль». К записке прилагались два ярко светящихся самосвета. Что это было?
«Мне жаль». Зачем так говорить? Что увидел мальчик? Он знал, что будущему нельзя доверять. Другие спрены сбежали, и только спрены страха остались с Таравангианом, когда он перечитал эти слова. Нужно спрятаться! Он слез со стула и пополз в угол.
Он дрожал там, пока не почувствовал себя слишком голодным. Он подполз к корзине и принялся грызть лепешку. Потом зачерпнул пальцами какое-то фиолетовое азирское овощное пюре. Так вкусно. Случалось ли ему пробовать нечто столь восхитительное? Он даже расплакался.
Самосветы светились. Большие. В них что-то шевелилось. Разве… разве ему не велели следить за чем-то подобным?
В небе загрохотало, и Таравангиан поднял голову. Это Буря бурь? Нет-нет, это Великая буря. Он не предполагал, что она состоится сегодня. Гром сотряс ставни, и бывший король уронил хлеб. Он снова спрятался в углу, рядом с дрожащими спренами страха.
Гром звучал сердито.
«Он знает, – подумал Таравангиан. – Враг знает, что я сделал». Нет. Нет, не та буря!
Ему нужен способ призвать Вражду. Эти камни. Вот для чего они!
Это произойдет сегодня.
Сегодня он умрет.
Сегодня все закончится.
Дверь в его скромное жилище распахнулась и сорвалась с петель. Снаружи стражники отпрянули от фигуры, вырисовывавшейся на фоне темнеющего неба. Буря почти нагрянула.
И вместе с ней пришел Сзет.
Таравангиан задохнулся от ужаса, потому что это была не та смерть, которую он предвидел. Он так долго ждал исключительного дня, когда снова станет в высшей степени разумным. Он никогда не задумывался об обратном. О дне, когда он будет полон эмоций. Дне, когда мысли в его мозгу будут едва копошиться, а вокруг будут кишеть спрены, жадно поглощая его стремления.
Сзет стоял спокойно, иллюзия исчезла, его свежевыбритая голова поблескивала в свете сфер, выпавших из корзины.
– Откуда ты знаешь? – наконец спросил шинец. – И как давно ты это знаешь?
– З-знаю? – выдавил Таравангиан, отползая в сторону, мимо спренов страха.
– Про моего отца.
Таравангиан моргнул. Он едва понимал смысл сказанного, настолько был глуп. Эмоции боролись внутри его. Ужас. Облегчение оттого, что все скоро закончится.
– Как ты узнал, что мой отец мертв? – спросил Сзет, решительным шагом входя в комнату. – Как ты узнал, что Ишар забрал свой меч? Как?!
Сзет больше не носил белого – он переоделся в униформу алети. Почему? А, маскировка. Точно.
На боку у него висел ужасный меч. Он был слишком велик. Кончик ножен волочился по деревянному полу.
Таравангиан прижался к стене, пытаясь подобрать нужные слова.
– Сзет. Меч. Ты должен…
– Я ничего не должен, – прошипел Сзет, неуклонно приближаясь. – Я игнорирую тебя, как игнорирую голоса в тени. Ты знаешь про голоса, Таравангиан? Я обрел их по твоей милости.
Таравангиан съежился, зажмурился. Он ждал, слишком переполненный эмоциями и ни на что другое не способный.
– Что это такое? – рявкнул Сзет.
Таравангиан открыл глаза. Самосветы. Сзет поднял их, нахмурившись. Он не вытащил этот ужасный меч.
«Скажи что-нибудь».
А что он должен сказать? Сзет не мог причинить им вреда. Они были нужны Таравангиану!
– Пожалуйста, – закричал он, – не ломай их!
Сзет нахмурился и швырнул камни – один за другим – в каменную стену, отчего они разбились вдребезги. Странные спрены сбежали – прозрачные спрены ветра со шлейфами из красного света. Они засмеялись, кружась вокруг Сзета.
– Пожалуйста, – сказал Таравангиан сквозь слезы. – Твой меч. Вражда. Ты…
– Ты всегда манипулируешь мной, – прервал его Сзет, наблюдая за спренами ветра. – Вечно пытаешься запятнать мои руки кровью тех, кого хочешь убить. Ты навлек на нас все это, Таравангиан. Мир был бы в состоянии противостоять врагу, если бы ты не заставил меня убить половину монархов.
– Нет! – Таравангиан с усилием встал, разбрасывая спренов вокруг себя, его сердце грохотало в груди.
Перед глазами все тут же поплыло. Он слишком быстро встал.
– Мы убивали, чтобы спасти мир.
– Убийства ради спасения жизней… – тихо произнес Сзет, следя за Таравангианом, и в сумеречной комнате его глаза были похожи на две темные ямы. – Идиотизм. Но я никогда не возражал. Я был Неправедником. Я просто выполнял приказ. По-твоему, это освобождает от вины?
– Нет, – сказал Таравангиан, дрожа от угрызений совести, и вокруг него закружились спрены стыда, похожие на лепестки цветущих камнепочек.
– Хороший ответ. Ты мудр для такого глупца.
Таравангиан попытался проскочить мимо Сзета. Но конечно, ноги у него подкосились. Он споткнулся и упал. Он застонал, его сердце бешено колотилось, перед глазами все плыло.
Мгновение спустя сильные руки подняли его и швырнули обратно к стене среди роящихся спренов изнеможения. Что-то хрустнуло в плече Таравангиана, и боль пронзила его тело.
Он повис в объятиях Сзета, тяжело дыша.
Комната начала одеваться золотым светом.
– Все это время, – сказал Сзет, – я хотел сохранить свою честь. Я так старался. Ты этим воспользовался. Ты сломал меня, Таравангиан.
Свет. Этот золотой свет.
– Сзет, – сказал Таравангиан, чувствуя кровь на губах. Шквал. – Сзет… Он здесь…
– Теперь я принимаю решения, – сказал Сзет, потянувшись к поясу – не за ужасным мечом, а за маленьким ножом, который он носил рядом. – Я наконец-то сам принимаю решения. Никто больше не принуждает меня. Таравангиан, знай: убивая тебя, я делаю свой собственный выбор.
Оглушительный гром. Ужасный золотой свет. Появился Вражда. Его лицо было искажено, глаза сияли от гневной мощи. Все вокруг с грохотом развалилось на куски, и Сзет начал исчезать.
«Не искушай меня сегодня, Таравангиан! – прогремел Вражда. – Я СНОВА потерял своего защитника, и теперь связан соглашением, которого не хочу. Откуда они знают, как действовать против меня? ТЫ ПРЕДАЛ МЕНЯ, ТАРАВАНГИАН? Ты говорил с Сья-анат? ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ?!»
Благоговение перед этой силой – этой превосходящей мощью – заставило Таравангиана задрожать, и спрены множества разновидностей закружились вокруг него, сражаясь за его внимание. Так много эмоций! Он едва заметил, как Сзет вытащил нож, потому что был ошеломлен – благоговейный трепет, страх и возбуждение нахлынули одновременно.
Страх победил.
Таравангиан закричал, в плече вспыхнула боль, в его теле что-то сломалось. Какие глупые планы. Как ему пришло в голову перехитрить бога, когда он так глуп? Он не сумел этого добиться, когда был умен. Неудивительно, что он потерпел неудачу.
«А разве ты потерпел неудачу?»
Меч здесь.
Вражда здесь.
Холодная сталь впилась в плоть Таравангиана; Сзет ударил его прямо в грудь. В тот же миг Таравангиан почувствовал, как что-то прорывается сквозь страх и боль. Чувство, которое он никогда не думал испытать. Отвага.
Отвага захлестнула его с такой силой, что он не мог не прийти в движение. Это было предсмертное мужество человека на передовой, атакующего вражескую армию. Великолепие женщины, сражающейся за своего ребенка. То чувство, с которым старик в последний день жизни делает шаг во тьму.
Отвага!
Физическая реальность исчезла, Вражда втянул Таравангиана в пространство между мирами. Тело бывшего короля здесь было не таким слабым. Эта форма была проявлением его ума и души. А они были сильны.
Меч на поясе Сзета – странный, ужасный меч – проявился здесь, в этой реальности, куда Вражда привел Таравангиана. Бог посмотрел вниз, увидел клубящуюся черную тьму и как будто удивился.
Таравангиан схватил меч и вытащил его из ножен, слыша, как оружие вопит от удовольствия. Бывший король повернулся и поднял клинок – черный дым заклубился вокруг его рук.
– Уничтожить! – взревел меч. – Уничтожить!!!
Таравангиан вонзил его в грудь Вражды.
Меч жадно пил божественную сущность, и в этот момент Таравангиан почувствовал, как что-то хрустнуло. Его тело умирало. Сзет довершил начатое. Таравангиан сразу это понял. Он мертв. В нем проснулся невиданный прежде гнев.
Сзет убил его!
Вражда закричал, и золотое пространство раскололось, вокруг воцарилась тьма. Меч колыхался в руке Таравангиана, вытягивая силу из пронзенного бога.
Образ, который был вместилищем божественной силы, – человек, который ее контролировал, – исчез, поглощенный клинком. В этом человеке было так много Инвеституры, что Таравангиан почувствовал, как меч в его руке становится вялым. Сытым, сонным. Ему вспомнилось, что происходит, когда раскаленное клеймо опускают в бочку с водой: сперва громкое шипение, а потом… Силы было слишком много, чтобы черный клинок мог выпить ее без остатка.
Однако он прикончил человека, владевшего этой силой, и оставил… дыру. Потребность. Вакуум, как в камне, который внезапно утратил буресвет. Эта дыра делалась все шире, и Таравангиан ощутил отчетливую Связь с ней.
Стремление. Ненависть. Сегодня Таравангиан состоял из одних эмоций. Ярость, страх, гнев, стыд, благоговение. Отвага. Силе нравились подобные стремления, и теперь она клубилась вокруг Таравангиана, окутывая его.
Его душа затрепетала.
«Возьми меня, – умоляла сила не словами, а эмоциями. – Ты совершенен. Я твоя».
Таравангиан немного поколебался, затем сунул руки в источник силы.
И Вознесся к божественности, став Враждой.
Назад: 112. Условия
Дальше: 114. Сломленные боги
