Книга: Ритм войны. Том 2
Назад: 97. Свобода
Дальше: Часть пятая Знать родину песен – наше призвание и бремя
Интерлюдии
Хесина – Адин – Таравангиан
И-10
Хесина
Хесина сделала небольшую пометку в блокноте, стоя на коленях над картой, которую раскатала на полу. «Добыча» Рлайна включала пять карт Алеткара, посвященных разным княжествам, в том числе княжество Садеас. На них были записи о размещении войск певцов в некоторых городах и обо всем остальном, что разведчики видели, когда изучали местность.
Только сейчас она поняла, что может проверить Томат. К городу прилагалось несколько длинных абзацев наблюдений, написанных Карой Ветробегуньей. Певцы ремонтировали городскую стену, что само по себе было невероятно. Стену сломали во времена… ее деда, кажется? Если Хесина однажды снова посетит родные места, печально известного Разрыва на месте уже не будет.
Она не нашла подробностей о жителях города, но ничего удивительного. В конце концов, ветробегуны не смогли подобраться слишком близко. По крайней мере, не было сообщений о сгоревших домах, как в некоторых других городах. Похоже, Томат сдался без особого сопротивления – ну и хорошо. Значит, больше горожан могли выжить.
Хесина записала каждую деталь в свой блокнот, затем подняла глаза. В их хирургическую палату проскользнул Лирин. Зашуршали импровизированные шторы из простыней. До этого Лирин изучал большую модель Уритиру в задней части лазарета.
– Ты нашла Томат? – поправляя очки, он наклонился к ней. – Хм. Что-нибудь полезное?
– Не очень. Такие же заметки, как о других городах.
– Ну, мы, вероятно, узнаем, если твой отец умрет. – Лирин выпрямился, чтобы взять несколько бинтов со столика.
– И как же это?
– Очевидно, его призрак начнет преследовать меня. Тенью в бурях, жаждая моей крови. Поскольку он ко мне пока не приходил, должен предположить, что старый монстр жив.
Хесина свернула карту и бросила на мужа хмурый взгляд, который он принял с улыбкой и огоньком в глазах.
– Прошло двадцать пять лет, – упрекнула Хесина. – Он мог уже смягчиться.
– Камень не размягчается со временем, дорогая, – возразил Лирин. – Он просто становится ломким. Я думаю, что мы скорее увидим, как полетит чулл, чем твой отец сменит гнев на милость. – Он, должно быть, заметил, что эта тема закономерным образом беспокоит ее, потому что увильнул от новых упреков. – Держу пари, с ним все в порядке, Хесина. Бывают люди настолько вздорные, что на заурядные мелочи вроде вторжения чужаков им наплевать.
– Он не бросит свое дело так просто, Лирин. Он упрям, как светлоглазый, – он приказал бы своим стражникам сражаться, даже когда все остальные сдались.
Лирин вернулся к труду и после короткой паузы сказал:
– Уверен, с ним все в порядке.
– Ты думаешь, что если он взял в руки меч, – проговорила Хесина, – то получил по заслугам.
А ее отец, конечно, владел мечом. По особому приказу градоначальника, который еще три десятилетия назад привык делать все, к чему его принуждал этот человек. Она встретила только одного мужчину, который осмелился бросить ему вызов.
– Я-то думал, – сказал Лирин, – что моей жене нужен муж, который ее поддерживает, а не уперто стоит на своем.
– А наш сын? Какой отец нужен ему, по-твоему?
Лирин напрягся, держа бинты в руках. Хесина отвернулась, пытаясь скрыть эмоции. Она не собиралась огрызаться, но… кажется, не простила ему изгнание Каладина.
Лирин тихонько переступил через карту, затем опустился на пол рядом с ней, отложив бинты. Поднял руки, сдаваясь.
– Чего ты хочешь от меня, Хесина? Чтобы я отказался от своих убеждений?
– Я хочу, чтобы ты оценил своего невероятного сына.
– Он должен был добиться большего. Он должен был… превзойти меня.
– Лирин, – тихо сказала она. – Ты не можешь продолжать винить себя в смерти Тьена.
– Разве он был бы мертв, если бы я не воевал с Рошоном годами? Если бы я не полез в драку?
– Мы не в силах изменить прошлое. Но если ты будешь продолжать в том же духе, то потеряешь еще одного сына.
Он поднял глаза, но тут же отвел их под холодным взглядом Хесины.
– Я бы не позволил ему умереть, – сказал Лирин. – Если бы они не решили пойти за этой гранетанцовщицей, я бы пошел к Каладину, как они просили.
– Знаю. Но ты настоял бы на том, чтобы притащить его сюда?
– Может быть. Он мог нуждаться в длительном уходе, Хесина. Не лучше ли привести его сюда, где я смогу наблюдать за ним? Это лучше, чем позволить ему продолжать сражаться в невозможной битве и погибнуть вместе с другими на глупой войне.
– И ты поступил бы так же с другим солдатом? – настаивала она. – Допустим, это не твой сын был ранен. Ты бы привел какого-нибудь парня сюда с риском, что его посадят в тюрьму, а может быть, и казнят? Ты и раньше исцелял солдат, чтобы они могли дальше сражаться. Это всегда было твоим убеждением: лечить кого угодно, без всяких условий, независимо от обстоятельств.
– Возможно, мне нужно пересмотреть это правило. Кроме того, Каладин много раз говорил, что он больше не мой сын.
– Отлично. Рада, что мы поболтали, и я убедила тебя стать еще упрямее! Я вижу, что твои мысли и чувства на эту тему развиваются – и поскольку ты есть ты, процесс идет в абсолютно неверном направлении.
Лирин вздохнул. Встал и схватил стопку бинтов, затем повернулся, намереваясь покинуть их маленькую комнату со стенами из простыней.
Но нет, она еще не закончила. Хесина поднялась, удивленная глубиной своего разочарования.
– А ну стоять! – рявкнула она, заставляя его остановиться у шторы.
– Хесина, – сказал он усталым голосом. – Что тебе надо?
Она подошла к нему, тыкая пальцем:
– Я бросила все ради тебя, Лирин. И знаешь почему?
– Потому что ты верила в меня?
– Потому что я любила тебя. И я все еще люблю.
– Любовь не может изменить нашу ситуацию.
– Нет, но она может изменить людей. – Хесина схватила его за руку, и это был не столько успокаивающий жест, сколько требование, чтобы он остался с ней и они встретились с проблемой плечом к плечу. – Я знаю, как ты беспокоишься. Я тоже это чувствую – чувствую, что меня сейчас раздавит. Но я не позволю тебе продолжать притворяться, что Каладин не твой сын.
– Сын, которого я вырастил, никогда бы не совершил убийство в моей операционной.
– Твой сын – солдат, Лирин! Солдат, унаследовавший от отца решимость, навык и сострадание. Скажи мне честно. С кем бы ты предпочел сражаться? С чокнутым убийцей, которому это нравится, или с мальчиком, которого сам научил заботиться о других?
Он помедлил, потом открыл рот.
– Прежде чем ты скажешь, что не хочешь, чтобы кто-то дрался, – перебила его Хесина, – знай, что я считаю это враньем. Нам обоим известно: ты признал, что людям иногда нужно сражаться. Ты просто не хочешь, чтобы сражался твой собственный сын – пусть даже лучшего кандидата на эту роль не сыскать.
– Ты явно знаешь, каких ответов хочешь от меня. Зачем мне утруждать себя словами?
Хесина застонала, запрокинув голову:
– Буря свидетельница, иногда ты меня просто бесишь…
В ответ лекарь нежно сжал ее руку.
– Мне очень жаль, – сказал он мягче. – Я постараюсь быть более чутким, Хесина. Обещаю.
– Не просто чутким. – она вытащила его из задрапированной секции и указала на большую комнату. – Смотри в оба. Смотри. Что ты видишь?
В помещении было тесно от людей, которые хотели заботиться о Сияющих. Хесина установила очередь, чтобы каждому дать шанс. Под пристальным взглядом двух Царственных буреформ люди всех национальностей и одетые во все виды одежды двигались среди коматозных Сияющих. Поили, меняли простыни, расчесывали волосы.
Хесина и Лирин использовали более тщательно обученную группу, в основном ревнителей, для решения таких деликатных вопросов, как мытье пациентов, но сегодняшние сиделки были обычными жителями. Темноглазые составляли большинство; у каждого на лбу был нарисован символ «шаш», как у Каладина.
– Что ты видишь? – снова прошептала Хесина мужу.
– Честно?
– Да.
– Дураков, которые отказываются принять правду. Они сопротивляются – и потому их просто раздавят.
Хесина услышала недосказанные слова: «Как раздавили меня».
Она потащила его за руку в дальний угол комнаты, где на табурете сидел однорукий мужчина и рисовал глиф на лбу юной девушки. Как только Лирин и Хесина подошли, девушка убежала выполнять свой долг. Мужчина почтительно встал. Бородатый, в застегнутой на все пуговицы рубашке и брюках, с тремя родинками на щеке. Он кивнул лекарю и его жене. Почти поклонился. Насколько мог, не вызывая реакции у наблюдавших за ним Сплавленных, которым не нравились знаки уважения, проявляемые к другим людям.
– Я знаю тебя, – сказал Лирин, прищурившись. – Ты из беженцев, прибывших в Под.
– Я Норил, сэр. Вы послали меня к ревнителям, спасающим самоубийц. Спасибо, что попытались помочь.
– Что ж, – сказал Лирин, – похоже, дела у тебя идут лучше.
– Всякое бывает, сэр. Но мне и впрямь лучше, чем было при нашей встрече.
Лирин взглянул на Хесину, которая сжала его руку и указала подбородком на лоб Норила и глиф.
– Почему ты носишь этот символ? – спросил Лирин.
– В честь Благословенного Бурей, который продолжает бороться, – кивнул Норил, словно желая подчеркнуть важность сказанного. – Я буду готов, когда он позовет меня, сэр.
– Разве ты не видишь в этом иронии? Именно война на твоей родине заставила тебя бежать и, следовательно, попасть во все неприятности, с которыми ты столкнулся. Сражаясь, ты потерял все. Если бы люди прекратили эту чепуху, мне пришлось бы гораздо реже иметь дело с пострадавшими от боевого шока, вроде тебя.
Норил уселся на табурет и рукой помешал черную краску в чашке, которую поставил между колен.
– Полагаю, вы правы, сэр. Не стоит убеждать лекаря, что мы занимаемся не ерундой. Но знаете ли вы, сэр, почему я встаю каждый день?
Лирин покачал головой.
– Иногда бывает трудно. – Норил поежился. – Пробуждение означает расставание с небытием, понимаете? Возвращение боли. Но потом я думаю: «Ну, он же встает».
– Ты имеешь в виду Каладина? – спросил Лирин.
– Да, сэр. У него внутри такая же пустота, как и у меня. Я вижу. Мы все видим. Но он все равно встает. Мы здесь в ловушке, и мы все хотим как-то помочь. Мы не можем – а вот у него как-то получается. И знаете, я слушал разговоры ревнителей. Меня все тыкали и подталкивали. Я застрял в темноте. Их методы не помогали, в отличие от одной-единственной мысли, сэр. Он все еще встает. Он борется. И… Думаю, я тоже смогу.
Сжав руку Лирина, Хесина потянула его прочь и с улыбкой поблагодарила Норила.
– Ты хочешь, чтобы я признал, – прошептал Лирин, – что Каладин помогает этому человеку, в то время как лекарские методы оказались бесполезны.
– Ты сказал, что выслушаешь. Ты спросил, чего я хочу от тебя? Я хочу, чтобы ты поговорил с ними, Лирин. С людьми в этой комнате. Не бросай им вызов. Не спорь с ними. Просто спроси, почему они носят этот символ. И увидь их, Лирин. Пожалуйста.
Она оставила его и вернулась к своим картам.
Она знала, каким он был на самом деле, и доверяла ему.
И-11
Адин
Когда-нибудь Адин станет ветробегуном.
Он уже все просчитал. Да, он был всего лишь сыном гончара и целыми днями учился превращать глину в тарелки. Но сам великий маршал когда-то был темноглазым мальчиком из неизвестной деревни. Спрены не выбирали королей и королев. Они наблюдали за всеми, высматривая воинов.
Поэтому, следуя за своим отцом по залам Уритиру, Адин выискивал возможность сердито таращиться на захватчиков. Многие бы сказали, что в тринадцать лет он слишком молод, чтобы стать Сияющим. Но он точно знал, что одну девочку выбрали в еще более раннем возрасте. Он видел, как она оставляла еду для старой Гавам, вдовы, которая иногда забывала забрать свой паек.
Нужно быть храбрым, даже когда думаешь, что никто не видит. Вот чего хотел спрен. Спренам было все равно, сколько тебе лет, темные ли у тебя глаза и делаешь ли ты кривобокие миски. Они хотели, чтобы ты был смелым.
Сверлить певцов взглядом – не такой уж подвиг. Он знал, что может и должен сделать больше. Когда придет время. И он не мог позволить врагу поймать себя на непослушании. Так что на данный момент он отошел к стене коридора вместе с отцом и пропустил большую группу боеформ. Отец положил руку ему на плечо, и они покорно стояли, склонив головы.
Но как только боеформы прошли, Адин посмотрел им вслед со злостью.
Он был не единственным. Шар, дочь швеи, тоже глядела гневно. Ну, ее дядя был ветробегуном, так что, возможно, она считала, что у нее больше шансов, чем у остальных – впрочем, спрены на такое бы не купились. Шар была надменной, как светлоглазая.
«Не имеет значения, – напомнил себе Адин. – Спренам все равно, надменный ты или нет. Они просто хотят, чтобы ты был отважным». Что ж, он справится с небольшой конкуренцией со стороны Шар. И когда он получит своего спрена первым, возможно, даст ей парочку советов.
Отец Адина, к несчастью, поймал его свирепый взгляд и сжал плечо.
– Опусти глаза, – прошипел он.
Адин неохотно повиновался, и тут мимо прошла еще одна группа солдат – все они направлялись в атриум. Какие-то беспорядки? Только бы не пропустить еще одно появление Благословенного Бурей. Как он мог проспать последний бой!
Он надеялся, что спрены учитывают и родителей при выборе Сияющих. Потому что отец Адина был чрезвычайно храбр. О, он не смотрел сурово на проходящих мимо солдат, но в этом и не было необходимости. Отец Адина проводил много дней, ухаживая за павшими Сияющими. Прямо под пристальным взглядом Сплавленных. И каждую ночь он тайком уходил по каким-то таинственными делам.
Как только солдаты прошли мимо, остальные продолжили свои занятия. Лодыжка Адина немного болела, но ему было значительно лучше. Он даже больше не хромал. Он не хотел, чтобы спрены видели его слабость.
Что происходит? Он приподнялся на цыпочки, пытаясь разглядеть толпу, но отец не дал ему задержаться. Вместе они вошли на рынок и повернули к лавке мастера Лиганора. Было так странно следовать обычной рутине. Как они могли продолжать делать глиняную посуду в такое время? Как мог мастер Лиганор открыть магазин, как будто ничего не происходило? Что ж, Адин догадывался, что их храбрость отчасти заключается в этом.
Они вошли в заднюю часть магазина и расположились в мастерской. Адин занялся делом, зная, что они должны вести себя нормально, чтобы враг не замечал никаких перемен. Пусть чувствует себя в безопасности, комфортно. Адин притащил ведро крема, налил воды и стал размешивать, пока не получилась однородная паста. Затем размял ее для отца, добившись подходящей консистенции – чуть податливее теста.
Он яростно трудился над глиной, демонстрируя спренам, которые, несомненно, наблюдали за ним, что у него хорошие, сильные руки. Ветробегунам нужны сильные руки, потому что они мало пользуются ногами, летая повсюду.
Пока Адин возился с кремом – мышцы начали гореть, в воздухе витал землистый дух мокрого камня, – он услышал, как стукнула входная дверь. Прибыл мастер Лиганор. По меркам светлоглазых старик был славный. Когда-то он сам делал всю глазурь на гончарных изделиях, но теперь этим занимался Габ, еще один подмастерье, помимо отца Адина.
Адин размял глину до нужной консистенции, затем передал кусок отцу, который чистил и устанавливал колесо. Отец оценил вес, ткнул пальцем и одобрительно кивнул.
– Еще одну порцию, – сказал он, кладя кусок на колесо. – Потренируешься делать тарелки.
– Мне не нужно будет делать тарелки, когда я научусь летать, – заявил Адин.
– А вдруг тебе понадобится двадцать лет, чтобы стать ветробегуном? До тех пор тебе нужно будет чем-то занять свое время. Делать тарелки – работа не хуже других.
– Спренам плевать на тарелки.
– Зря, – сказал отец, раскручивая колесо с помощью педали. – В конце концов, их Сияющие должны есть. – Он начал формировать глину. – Не стоит недооценивать ценность хорошо выполненной работы, Адин. Ты хочешь, чтобы спрен заметил тебя? Гордись всем, что делаешь. Люди, которые делают плохие тарелки, и в сражении со Сплавленными покажут себя плохо.
Адин прищурился. Откуда отец знает? Была ли это просто еще одна мудрость, почерпнутая из бездонного колодца отцовских колкостей, или… из личного опыта? Как бы то ни было, Адин притащил еще одно ведро крема. Запасы подходили к концу. Где они возьмут больше, если торговцы с Равнин не приедут?
Он уже почти намешал новую порцию, когда вошел мастер Лиганор, заламывая руки. Невысокий, лысый и толстый, он походил на вазу – из тех, что сделаны со слишком коротким горлышком, чтобы быть действительно полезными. Но он был милым.
– Что-то происходит, Алалан, – сказал мастер. – В атриуме. Мне это не нравится. Думаю, сегодня я закрою магазин. На всякий случай.
Отец Адина спокойно кивнул, продолжая формировать свой текущий горшок. Когда он трудился, ничто не могло его поколебать. Он продолжал лепить, рассеянно смачивая пальцы.
– А ты как думаешь? – спросил мастер Лиганор.
– Хорошая идея, – ответил отец. – Выставите снаружи глиф «обед», а позже, может быть, откроемся.
– Хорошо, хорошо… – Лиганор поспешил из мастерской в помещение, где принимал покупателей. – Я тут подумал… Пожалуй, я ненадолго схожу к себе. А ты еще поработаешь? У нас кончились горшки для воды. Как всегда.
Он закрыл деревянные ставни в передней части маленькой лавки, затем запер дверь и поднялся к себе.
Как только он ушел, отец Адина встал, оставив на колесе недоделанный горшок.
– Следи за магазином, сынок.
Вымыв руки, он направился к задней двери. Невысокий, с вьющимися волосами и спокойным характером, отец был не из тех, кого сразу в толпе признаешь за героя. И все же Адин точно знал, куда он идет. Адин встал, его руки были покрыты кремом.
– Ты собираешься пойти посмотреть, что происходит? В атриуме?
Отец помедлил, положив руку на дверную ручку.
– Оставайся здесь и следи за магазином.
– Ты нарисуешь на лбу глиф, – продолжил Адин, – и пойдешь присматривать за Сияющими. На всякий случай. Я хочу пойти с тобой.
– Твоя лодыжка…
– Уже все в порядке, – сказал Адин. – Если что-то пойдет не так, я сбегаю домой и скажу маме. К тому же, если возникнут проблемы, на рынке могут начаться грабежи. С тобой я буду в большей безопасности.
Отец Адина задумался, потом вздохнул и махнул ему рукой. Адин почувствовал, как сердце бешено колотится в груди, и поспешил подчиниться. Воздух гудел от энергии. Сегодня все изменится!
Сегодня он возьмется за копье и получит спрена.
И-12
Уязвимость
Таравангиан решил, что ему не суждено снова стать умным.
Казалось, чем дольше он жил, тем меньше менялся его интеллект с каждым днем. А когда менялся, то неуклонно двигался вниз. К глупости. К сентиментальности. Его «умные» дни последнего времени несколько месяцев назад считались бы средними.
Все равно нужно было действовать.
Он не мог позволить себе полагаться на интеллект. Мир не мог покоряться особенностям его натуры. К сожалению, Таравангиан понятия не имел, как быть дальше. Ему не удалось завербовать Сзета; Таравангиан сделался слишком глуп, чтобы манипулировать этим человеком. Больше десяти раз он принимался писать Далинару, но разорвал все письма.
Правильные слова. Далинар ответит только на правильные слова. К тому же, что бы ни написал Таравангиан, это несло риск для Харбранта. Он не мог пожертвовать своим домом. Никак не мог!
Хуже того, с каждым днем время ускорялось. Он просыпался от дремоты в своем кресле и выяснял, что уже вечер. Обычно его будила боль.
Он не просто состарился. Не просто ослабел. Все куда хуже.
Сегодня Таравангиан заставил себя двигаться, чтобы не задремать снова. Он ковылял через свою темницу. Отчаянно старался думать. Должно же найтись какое-то решение!
«Иди к Далинару, – убеждал его внутренний голос. – Не пиши ему. Поговори с ним». Действительно ли Таравангиан ждал нужных слов, или была другая причина, по которой он медлил? Добровольное пренебрежение истиной. Остаток его ума не хотел делиться знанием с Черным Шипом.
Он проковылял к маленькой ванной на первом этаже, листая свой блокнот, просматривая сотни зачеркнутых заметок и идей. Ответ был где-то тут. Он чувствовал. Было очень неприятно осознавать, что он способен сделаться умным, но большую часть времени не достигает этой планки. Остальные ничего не смыслили в вопросах интеллекта и глупости. Они полагали, что глупцы менее человечны и в меньшей степени способны принимать решения или строить планы.
Но ведь на самом деле все иначе. Таравангиан мог планировать, ему просто требовалось больше времени. И запоминать мог, если была возможность вдолбить сведения в собственную голову. Опыт подсказывал, что ум связан скорее со скоростью мышления, чем с одаренностью. А еще – с умением запоминать. Когда он сочинил задачи для ежедневной проверки интеллекта, его помощники учитывали эти моменты, оценивая, насколько быстро он все решает и как хорошо помнит уравнения и принципы, которые для этого нужны.
Сейчас Таравангиан не был наделен ни одной из этих способностей, однако он в них и не нуждался. Все ответы у него в записной книжке. Он устроился на табурете в ванной – слишком устал, чтобы тащить сиденье в другое место, – и принялся листать страницы.
У Таравангиана имелось огромное преимущество почти перед всеми остальными. Другие люди, глупые или умные, были склонны переоценивать свои умения. Но не Таравангиан. Он точно знал, каково это – быть одновременно умным и глупым. Он мог этим воспользоваться.
Ему придется. Надо пустить в ход все свои преимущества. Он должен сочинить план, столь же дерзкий, как и Диаграмма, – и сделать это без даров Культивации.
План человека, а не бога.
Он напрягал мозг, выискивая в Диаграмме что-нибудь, относящееся к мечу, Ночному Хищнику. Но там ничего не нашлось. Никто не рассчитывал столкнуться с этим мечом. Тем не менее однажды он получил донесение от агентов, которых послал поговорить с одним из бывших носителей. Таравангиан извлек из тайников своего сознания важные детали из этого донесения и торопливо записал их на новой странице блокнота при свете рубиновой сферы: «Меч питается сущностью, из которой состоит все сущее. Он жадно всасывает буресвет. Но если нет буресвета, меч попытается сожрать душу носителя». Еще его агент заметил, что Ночной Хищник похож на ларкина – зверя, способного питаться Инвеститурой.
Что еще знал Таравангиан? Какие еще подсказки мог дать самому себе?
«У Вражды распределенный разум, – записал он. – Бог может пребывать во многих местах одновременно и повелевать стихиями. Но его чувства похожи на человеческие. Его можно обмануть. И у него, кажется, есть центральное… „я“, ядро личности».
Сзет отказался слушать Таравангиана. И все-таки он пришел, когда Таравангиан применил нужный стимул. Так что, возможно, ему не надо заставлять Сзета делать что-то еще, кроме как прибыть в то же место, что и Вражда. Шинский убийца безрассуден и неуравновешен. Несомненно, Сзет нанесет удар Вражде, если бог проявится.
«Но как? Как добиться того, чтобы они появились в одном месте, в одно время?»
Таравангиан вздохнул; голова раскалывалась. Он посмотрел на маленькое ручное зеркальце, которое установил на столике. Рубиновая сфера, которую он использовал для освещения, отражалась в зеркале.
Но его лицо – нет.
Вместо этого он увидел женский силуэт с длинными развевающимися черными волосами; тень с белыми дырами вместо глаз. Таравангиан очень медленно моргнул, потом задрожал от страха. Шквал.
Шквал!..
Он попытался собраться с мыслями и взять себя в руки. Найдись у него силы, пришлось бы бежать и прятаться. Однако слабеющее тело ему помогло, поскольку вынудило сидеть на месте, пока не вернется дар речи.
– Э-э… привет, Сья-анат, – наконец выдавил Таравангиан. – Я и не подозревал, что здесь есть кто-то из Не… Несотворенных.
«Что с тобой такое? – раздался в его голове причудливо искаженный голос – как будто дюжина людей заговорила разом. – Что с тобой случилось?»
– Иногда я бываю таким. Это… проделки Ночехранительницы.
«Нет, это все другая. Богиня. Мне известно, что она коснулась троих. Ребенка. Генерала. И тебя. Старая магия… Ночехранительница… Я начинаю подозревать, что она придумала какой-то план еще столетия назад. Способ тайком повстречаться со всеми, к кому она хотела прикоснуться. Ее игра куда более изысканная, чем предполагал Вражда. Зачем ты пошел к ней? О чем просил?»
– О способности остановить то, что надвигается.
Таравангиан был слишком напуган, чтобы лгать. Даже будучи в наилучшем виде, он не хотел сталкиваться с одним из этих существ.
«Она сеет много семян, – сказала Сья-анат. – И тебе это по силам? Остановить то, что надвигается?»
– Не знаю, – прошептал Таравангиан. – А это можно остановить? Можно ли… остановить его?
«Я не уверена. За ним стоит мощная сила, но его разум открыт для воздействий. Сила и разум преследуют разные цели. Это делает его… не слабым, но уязвимым».
– Я спрашивал себя, – Таравангиан заглянул в свой блокнот, – не играет ли он со мной. Я предполагаю, что он смотрит через мое плечо на все, что я пишу.
«Нет. Он не вездесущ. Его сила присутствует всюду, но не он сам. Есть пределы. К тому же его пустотные спрены боятся подойти слишком близко к узокователю».
Сквозь страх и смятение Таравангиан ощутил нечто волнующее. Сья-анат… говорила так, словно хотела, чтобы Вражда пал. Не было ли чего-то такого в Диаграмме? Он попытался вспомнить.
Шквал. Неужели она обманом вынуждает его признаться? Должен ли он молчать и ничего не говорить?
Нет. Надо попытаться.
– Мне нужен способ заманить Вражду к себе, – сказал Таравангиан. – В нужное время.
«Я устрою так, чтобы тебе прислали самосветы с двумя моими детьми, – сказала она. – Вражда ищет их. Он наблюдает за мной, уверенный, что я совершу ошибку и раскрою свои истинные намерения. Мы Связаны, поэтому появление моих детей привлечет его внимание. Пусть тебе сопутствует удача, человек, когда он явится. Многие в этом мире защищены от него, но не ты. Ты заключил сделки, которые вынудили тебя поступиться подобной защитой».
Она исчезла из зеркала. Дрожащий Таравангиан, ссутулившись, продолжил писать.
