89. Голос света
Но, думаю, если бы я вспомнил свою жизнь в деталях, мне стало бы еще хуже. Я бы оцепенел от собственных жутких поступков. Мне не хотелось бы вспоминать всех тех, кого я подвел.
Шли дни. Навани едва их замечала.
Впервые в жизни она позабыла обо всем. Не беспокоилась ни о Далинаре, ни о Ясне. Не переживала из-за башни. Не думала о миллионе других вещей, которыми должна была заниматься.
Ее интересовало только одно.
По крайней мере, она позволила себе так думать. Она позволила себе быть свободной. В ее комнатке-лаборатории все было на своих местах. Она встречала ученых, которые утверждали, что для полноценной работы им нужен хаос. Возможно, для некоторых это было правдой, но, по ее опыту, хорошие научные результаты опирались не на безалаберное вдохновение, а на скрупулезное продвижение к цели шаг за шагом.
Ни на что не отвлекаясь, она могла устраивать продуманные опыты – рисовать схемы, проводить тщательные измерения, делать выводы. Наука – рисунок из четких линий, проникновение порядка в хаос. Навани наслаждалась своими тщательными приготовлениями, и никто не дразнил ее за то, что она так аккуратно вычерчивала схемы или отказывалась пропускать этапы эксперимента.
Иногда Рабониэль навещала ее и присоединялась к изысканиям, записывая свои собственные мысли вместе с замечаниями Навани в их общий журнал наблюдений. Две противоборствующие силы в гармонии, сосредоточенные на одной цели.
Рабониэль дала ей странный черный песок, объяснила разницу между статической и кинетической Инвеститурой. Навани наблюдала и измеряла, училась. Под воздействием буресвета или пустосвета песок медленно становился белым, а рядом с фабриалем, который тратил свет для работы, он менялся быстрее.
Если песок намочить, он снова чернел, а после высыхания мог опять побелеть. Это оказался полезный метод, позволяющий измерить, сколько света использует конкретный фабриаль. Навани заметила, что песок также менял цвет в присутствии спрена. Изменение происходило медленно, и все же она могла его измерить.
Все, что можно измерить, полезно для науки. Но в эти несколько благословенных дней казалось, что время не поддается точному измерению – часы текли как минуты. И Навани, несмотря на обстоятельства, испытывала удовлетворение.
– Я не знаю, откуда берется песок. – Рабониэль сидела на табурете у стены и листала журнал наблюдений с последними схемами Навани. – Откуда-то из-за пределов этого мира.
– Из-за пределов мира? – повторила Навани, оторвавшись от фабриаля, на который надевала кожух. – То есть… э-э… с другой планеты?
Рабониэль что-то рассеянно пропела. Навани показалось, ритм был утвердительный.
– Я годами мечтала туда отправиться, – продолжила Сплавленная. – Увидеть это место собственными глазами. Увы, оказалось, что это невозможно. Я заперта в этой системе, моя душа прикована к Брейзу – планете, которая движется по более отдаленной орбите вокруг нашего светила. Вы называете Брейз Преисподней.
Она говорила о подобных вещах с поразительной небрежностью. Иные миры! Даже самые лучшие телескопы не могли подтвердить существование других небесных тел, но вот Навани сидит и беседует с существом, которое посетило одно из них.
«Мы сами пришли из другого мира, – напомнила себе Навани. – Люди когда-то переселились на Рошар». Ей было так странно думать об этом, сопоставлять мифы о Чертогах Спокойствия с реальным местом.
– А я… могла бы там побывать? – спросила Навани. – В других мирах?
– Скорее всего, да, хотя я бы держалась подальше от Брейза. В любом случае, чтобы добраться туда, придется пройти через бурю.
– Бурю бурь?
Рабониэль запела в веселом ритме.
– Нет, Навани. До Брейза через Физическую реальность не добраться. Это бы заняло… ох, даже не знаю, сколько времени. Кроме того, в пространстве между планетами нет воздуха. Однажды мы послали туда Небесных. Дышать было нечем, и что еще хуже, из-за перепадов давления ушла прорва пустосвета, чтобы исцелиться. Даже подготовленные должным образом, они все равно умерли в течение нескольких часов. В другие миры можно попасть через Шейдсмар. Но опять же, держись подальше от Брейза, если сумеешь преодолеть буревой барьер. Это бесплодное, безжизненное место. Просто темное небо, изъеденные неустанным ветром скалы и покалеченный ландшафт. А еще много душ. Тех, которые не в своем уме.
– Я… запомню.
Другие миры. Ей было трудно осмыслить подобное прямо сейчас, пусть даже она размышляла о смерти бога. Бывшая королева вернулась к своему эксперименту.
– Готово.
– Отлично. – Рабониэль закрыла книгу. – Мизтла!
В комнату вошел охранник Навани, буреформа. Вид у него был несколько раздраженный – впрочем, как всегда. Мизтла было его певческое имя; он сказал, что алети называли его Дах. Простой глиф вместо настоящего имени, потому что так легче запомнить. Возможно, если бы Навани прожила всю свою жизнь, нося практичное имя, она тоже не отличалась бы жизнерадостностью.
Она вручила ему фабриаль – или, точнее, подобие фабриаля. Корпус представлял собой простую медную катушку с несколькими самосветами внутри. Рабониэль знала метод изменения полярности магнита с использованием молнии, рожденной буреформой. У плененной молнии, похоже, было безграничное множество применений, но Навани сосредоточилась на шансе сменить полярность камней, наполненных пустосветом.
Навани и Рабониэль вышли из комнаты, поскольку молния бывала непредсказуемой.
– Помни, – сказала Навани, выходя, – только крошечный выброс энергии. На этот раз не расплавь катушку.
– Я не идиот, – проворчал Царственный. – Теперь нет.
Выйдя наружу, Навани окинула взглядом коридор: вдоль стен выстроились ящики с оборудованием, и в некоторых прятались ее ловушки. Пространство за щитом Сородича казалось еще темнее, чем раньше.
Они с Рабониэлью избегали этой темы. Тесное сотрудничество не делало их союзницами, и обе это понимали. На самом деле Навани пыталась найти способ скрыть будущие открытия от Рабониэли, если она их сделает.
В комнате сверкнула молния, и Мизтла позвал Рабониэль и Навани. Они поспешили войти, а он положил фабриаль в катушечном корпусе на стол. Вероятно, устройство все еще было горячим на ощупь, поэтому Навани выждала несколько минут, несмотря на желание немедленно вырвать камни и проверить результат.
– Я кое-что заметила в твоих записях, – сказала Рабониэль, пока они ждали. – Ты часто называешь себя не настоящей ученой. Почему?
– Я всегда была слишком занята, чтобы пройти курс наук как полагается, Древняя. К тому же я не уверена, что у меня подходящий склад ума; я не гений, как моя дочь. Поэтому я всегда считала своим долгом оказывать покровительство истинным ученым, публиковать их творения и должным образом поощрять их.
Рабониэль запела в каком-то ритме, затем взяла фабриаль с медной намоткой. Металл обжег ей пальцы, но она исцелилась.
– Если ты не ученая, Навани, – сказала она, – то я никогда не встречала настоящих ученых.
– Я признаю, что мне трудно принять это, Древняя. Но я испытываю некоторое удовлетворение оттого, что обманула вас.
– Смирение – не то качество, которое мои соплеменники часто поощряют. Тебе станет легче, если я скажу, что ты больше не обязана использовать титулы в общении со мной? Твоих открытий более чем достаточно, чтобы считать тебя равной мне.
Это казалось необычной привилегией.
– Действительно, легче, – сказала Навани. – Спасибо, Рабониэль.
– Не нужно благодарить за что-то само собой разумеющееся, – сказала Рабониэль, держа фабриаль в руках. – Ты готова?
Навани кивнула. Рабониэль вытащила камни из катушки и осмотрела их.
– Мне кажется, что пустосвет не изменился.
Навани не сказала Рабониэли прямо, что охотится за антипустосветом. Она скрыла истинную цель своих поисков за множеством различных экспериментов – как этот, где якобы хотела проверить, реагирует ли свет на воздействие молнии. И все же бывшая королева подозревала, что Рабониэль понимает: ее пленница по меньшей мере заинтригована идеей антисвета.
Навани присыпала столешницу черным песком, а затем положила камень в центр и измерила силу Инвеституры внутри его. Но поскольку воздух вокруг самосвета не искривлялся, она втайне знала: провал. Это не был антипустосвет. Она сделала пометку в журнале наблюдений. Еще один неудачный эксперимент.
Рабониэль запела. С сожалением? Да, точно.
– Я должна вернуться к своим обязанностям, – сказала она, и Навани уловила тот же ритм в ее голосе. – Глубинные близки к тому, чтобы найти последний узел.
– Как?
– Ты же знаешь, что я не могу тебе этого сказать, Навани. – Она сказала, что вот-вот уйдет, но продолжала сидеть. – Я так устала от войны. Так устала от агрессии, убийств, потерь и смерти.
– Тогда мы должны покончить с ними.
– Нет, пока Вражда жив.
– Ты бы его действительно убила? – спросила Навани. – Если бы у тебя была такая возможность?
Рабониэль что-то пропела, но отвела взгляд.
«Это пение… ритм смущения? – подумала Навани. – Она понимает, что солгала мне – по крайней мере, частично. На самом деле она не хочет убивать Вражду».
– Когда ты искала противоположность пустосвету, ты не хотела использовать его против Вражды, – предположила Навани. – Ты соблазнила меня этой идеей, но у тебя другая цель.
– Учишься читать ритмы, – сказала Рабониэль, вставая.
– Или я просто понимаю логику. – Навани тоже встала и взяла Рабониэль за руки. Сплавленная ей это позволила. – Тебе не обязательно убивать Сородича. Давай найдем другой путь.
– Я не убиваю Сородича, – возразила Рабониэль. – Я делаю кое-что похуже. Я превращаю его в Несотворенного.
– Так давай найдем другой путь!
– Думаешь, я не искала? – Древняя отдернула руки, затем схватила и протянула Навани их общий блокнот, в котором они описывали свои эксперименты.
Они называли эту книжицу «Ритм войны». Плод совместного, хоть и недолгого, труда Вражды и Чести.
– Я провела несколько экспериментов над сопряженными рубинами, которые ты создала, – продолжила Рабониэль. – Думаю, тебе понравятся мои выводы; я их записала. Это может облегчить перемещение ваших огромных небесных платформ.
– Рабониэль! – Навани забрала блокнот. – Веди со мной переговоры, помоги мне. Давай объединим усилия. Давай заключим договор, ты и я, не обращая внимания на Вражду.
– Мне очень жаль, – сказала Древняя. – Но лучший шанс закончить эту войну – если только мы не совершим прорыв – заключается в том, что Уритиру должны контролировать Сплавленные. Я закончу свою работу с Сородичем. В конечном счете мы все еще враги. И я не достигла бы такого положения – и не могла бы размышлять насчет другого выхода из ситуации, – если бы не выполняла приказы с полной готовностью. Независимо от цены и боли, которой они стоят.
Навани собрала волю в кулак.
– Я и не думала иначе, Повелительница желаний. Хотя это меня огорчает.
Повинуясь прихоти, она попыталась запеть в ритме войны. Это не сработало – ритм требовал, чтобы двое пели в гармонии друг с другом.
В ответ, однако, Рабониэль улыбнулась.
– У меня для тебя кое-что есть, – сказала она и ушла.
Сбитая с толку, Навани сидела за столом, ощущая изнеможение. Дни яростного научного труда брали свое. Было ли эгоистично тратить столько времени, притворяясь ученой? Разве Уритиру не нуждался в королеве? Да, было бы замечательно найти силу, чтобы использовать ее против Вражды, но… неужели она действительно думает, что сможет решить такую сложную проблему?
Навани попыталась вернуться к своим опытам. Через час она признала, что искры не было. Несмотря на все разговоры о контроле и самоорганизации, теперь она была подвержена капризам эмоций. Она не могла работать, потому что не чувствовала вдохновения. Если бы кто-нибудь из ученых сослался на подобную причину, она назвала бы ее чепухой – хотя, разумеется, не в лицо.
Она резко встала, стул с грохотом упал на пол. От Далинара она переняла привычку думать на ходу и теперь, сама того не желая, начала бродить туда-сюда по комнатке. Наконец в дверях появилась Рабониэль в сопровождении двух певиц в шустроформе.
Сплавленная взмахнула рукой, и фемалены поспешили в комнату. Они несли странное оборудование: две тонкие металлические пластины размером примерно в полтора квадратных фута и толщиной в долю дюйма, с какими-то причудливыми гребнями и зубцами вдоль сторон. Шустроформы прикрепили их к столу Навани с помощью зажимов, разместив слева и справа – как дополнения к рабочему пространству.
– У моего народа есть древняя форма музыки, – объяснила Рабониэль. – Один из способов наслаждаться ритмами. В качестве подарка я решила поделиться с тобой нашими песнями.
Она запела и махнула рукой двум молодым певицам, которые тотчас же схватились за длинные смычки и начали водить им по боковым сторонам пластин. Металл завибрировал, загудел. В этих резонирующих звуках ощущалось нечто дикое и мощное.
«Тоны Чести и Вражды», – подумала Навани. Это были измененные версии, гармонично сочетающиеся друг с другом.
Рабониэль встала рядом с Навани. Аккомпанируя певицам, которые извлекали из странного инструмента два тона, Сплавленная заиграла громкий ритм двумя палочками на маленьком барабане. Удары звучали то громко и величаво, то тихо и быстро. Это был не совсем ритм войны, но его настолько близкое подобие, насколько музыка была на это способна. Он вибрировал сквозь Навани, громко и торжествующе.
Они продолжали играть довольно долго, пока Рабониэль не приказала остановиться, и две певицы, вспотев от энергичного труда, быстро собрали инструменты, сняли пластины с боков стола.
– Тебе понравилось? – спросила Рабониэль.
– Да, – ответила Навани. – Ужасная какофония, но не лишенная своеобразной красоты.
– Как мы вдвоем?
– Да.
– Этой музыкой, – провозгласила Рабониэль, – я дарую тебе титул «Голос Света», Навани Холин. Таково мое право.
Сплавленная что-то коротко пропела и… поклонилась Навани. Не говоря больше ни слова, она махнула певицам, чтобы они забирали свое оборудование и уходили. Рабониэль отступила вместе с ними.
Чувствуя себя подавленной, Навани подошла к раскрытому блокноту на столе. Рабониэль делала записи об их экспериментах женским алфавитом – и ее почерк становился все более плавным.
Навани понимала, какую честь ей только что оказали. В то же время было трудно гордиться собой. Что толку от титула или уважения Сплавленной, если башня продолжала меняться, а люди оставались под властью чужаков?
«Вот почему я так много работала в последние дни, – призналась себе Навани, сидя за столом. – Чтобы доказать ей свою правоту».
Но… что в этом хорошего, если это не приведет к миру?
Ритм войны вибрировал в ней, доказывая, что гармония возможна. В то же время почти сражающиеся тоны рассказывали другую историю. Гармонии можно достичь, но это чрезвычайно трудно.
Какой эмульгатор можно использовать с людьми, чтобы заставить их смешиваться? Она закрыла блокнот, прошла в дальний конец комнаты и положила руку на хрустальную жилу Сородича.
– Я пыталась найти способ объединить спренов, которые были разделены при создании фабриалей, – прошептала она. – Я подумала, что тебе это может понравиться.
Ответа не последовало.
– Пожалуйста, – сказала Навани, закрыв глаза и прислонившись лбом к стене. – Пожалуйста, прости меня. Ты нам нужно.
«Мне…» – раздался голос в ее голове, заставив Навани поднять глаза. Однако она не увидела искру Сородича в жиле. Или ее там не было, или… или она стала слишком тусклой и незаметной при комнатном освещении.
– Сородич?
«Мне холодно… – прозвучало чуть слышно. – Они убивают… убивают меня».
– Рабониэль сказала, что она… превращает тебя в Несотворенного.
«Если так, то я… я… умру».
– Спрен не может умереть.
«Боги могут умереть… Сплавленные могут умереть… Спрены могут… могут умереть. Если я превращаюсь в кого-то другого, это смерть. Темно. Певец, которого ты мне обещала… Иногда я его вижу. Мне нравится наблюдать за ним. Он с Сияющими. С ним получились бы… хорошие… хорошие узы».
– Так свяжись! – взмолилась Навани.
«Не могу. Не вижу. Не могу действовать через барьер».
– А если я дам тебе буресвет? Волью его, как они влили пустосвет? Это замедлит процесс?
«Холодно. Они слушают. Навани, мне страшно».
– Сородич?
«Я… не хочу… умирать…»
А потом наступила тишина. Навани осталась с этим навязчивым словом «умирать», оно металось в голове, как заплутавшее эхо. В этот момент страх Сородича оказался гораздо сильнее ритма войны.
Навани должна была что-то предпринять. Что-то большее, чем просто сидеть и мечтать. Она вернулась к своему столу, чтобы записать идеи – любые идеи, какими бы глупыми они ни были, – о том, как можно помочь. Но когда она села, то кое-что заметила. Итог предыдущего эксперимента остался там, почти забытый. Самосвет среди песка. Когда певицы прикрепляли пластины, они ничего на столе не трогали.
Музыка пластин заставила вибрировать всю рабочую поверхность. И песок тоже – отчего он перераспределился, образуя узоры. Один справа, другой слева, и третий – в том месте, где они смешались.
Буресвет и пустосвет были не просто видами света. И не странными жидкостями. Они были звуками. Вибрациями.
Вот где надо искать их противоположности.
Назад: 88. Падающая звезда
Дальше: 90. Единственный шанс
