К началу суда над Адолином погода заметно улучшилась. Спрены чести, которые встречались ему по пути, были разговорчивее обычного и ступали бодрее, стремясь к Форуму на южной плоскости Стойкой Прямоты.

Он не чувствовал погоды, а вот Купаж говорила, что это похоже на слабый барабанный бой в глубине ее сознания, бодрый и воодушевляющий. И действительно, его наставница казалась разговорчивее обычного.

Он нервничал сильнее, чем на первой ранговой дуэли, и был подготовлен куда хуже. Юридические термины, стратегии, даже нюансы его политической подготовки – все казалось далеким, когда он спускался по ступеням амфитеатра. Как и опасалась Купаж, трибуны оказались забиты. Среди спренов чести выделялись одетые в мундиры или другие официальные наряды и облаченные в нечто свободное и струящееся, со шлейфами, которые волочились по следам. Вторые казались более свободолюбивыми. Может быть, их присутствие в толпе зрителей сыграет на руку Адолину.

Купаж сказала, что настроение зрителей – это очень важно. Верховный судья, скорее всего, прислушается к публике и рассудит соответственно. Адолин пожалел, что никто не объяснил ему раньше, насколько непостоянным будет арбитр. Впрочем, из этого можно извлечь пользу: Адолин решил сыграть на непредсказуемости Келека. Спрены чести в основном были изначально настроены против него.

Они не освистали Адолина, когда он вышел на арену; для такого обитатели Стойкой Прямоты слишком уважали этикет. Они просто замолчали. Слева от себя Адолин увидел Шаллан, а рядом с ней сидел Узор. Она погрозила кулаком, и у него сложилось впечатление, что в этот миг его жена была Сияющей.

Келек восседал на подобии трона, перед которым имелся стол; и то и другое было встроено в трибуны. Вестник выглядел внушительно, и Адолин невольно вспомнил, что этому человеку, несмотря на все странности в поведении, тысячи лет. Возможно, он поймет.

– Ну ладно, ладно, – объявил Келек. – Человек, поднимись на подиум и стой там, пока этот спектакль не закончится и мы не сможем тебя казнить.

– Пресвятой владыка, – вмешался спрен, сидевший рядом. – Мы не казним людей.

– А что же с ним делать? – удивился Келек. – У вас нет тюрем, и я сомневаюсь, что он будет страдать, если вы его просто выгоните. Провалиться мне на месте, если половина присутствующих не сочла бы бегство отсюда наградой!

– Мы строим настоящую камеру, – сказал спрен, устремив взгляд на Адолина. – Чтобы он прожил долгие годы и его можно было выставлять на всеобщее обозрение.

«Замечательно», – подумал Адолин, выходя на возвышение посреди арены.

Впрочем, вероятность неудачи изначально влекла за собой последствия, превосходящие ценность его жизни. Сияющие были необходимы для продолжения войны, а Сияющим требовались спрены. Если Адолин проиграет, тысячи солдат погибнут, не имея надлежащей поддержки.

Он обязан стоять здесь с высоко поднятой головой, излучая уверенность, и в конечном итоге победить. А как – это уже другой вопрос.

Адолин окинул взглядом толпу. По прогнозам Купаж, сегодня будет худший из трех дней. Обличители выступят против него. А вот завтра он сможет нанести ответный удар.

– Ну хорошо, – сказал Келек. – Секейр, я полагаю, ты должен изложить процедуру разбирательства?

Бородатый старейшина встал:

– Вы правы, достопочтенный.

– Давай быстрее, – приказал Келек.

Адолин позволил себе слегка насладиться тем, как оскорбленно Секейр воспринял это предписание. Спрен чести, вероятно, собирался произнести речь.

– Как пожелаете, достопочтенный, – проговорил Секейр. – Сегодня мы начинаем суд, как того требует этот человек, Адолин Холин. Наша цель – определить, может ли он нести грехи Отступничества, события, в ходе которого люди убили своих спренов. Поскольку оно имело место, чего никто не оспаривает, мы должны просто доказать, что поступили мудро, когда после него решили держаться подальше от всего человечества.

– Все понятно, – сказал Келек. – Человек, тебя это устраивает?

– Не совсем так, достопочтенный, – сказал Адолин и начал вступительное слово, которое Купаж помогла ему подготовить. – Я не предлагал судить меня за грехи моих предков. Я согласился, чтобы судили меня лично. Я сказал спренам чести, что не несу ответственности за прошлые поступки человечества, и потому утверждаю, что они ведут себя бесчестно, игнорируя мольбы моего народа о помощи.

Келек потер лоб.

– Значит, мы спорим даже по поводу определений? Это не сулит ничего хорошего.

– Спорить не о чем, – возразил Секейр. – Достопочтенный, он говорит, что не желает нести ответственность за грехи своих предков, и мы должны вместо этого доказать, почему нельзя доверять конкретно ему. Но Отступничество – это и есть обоснование того, почему мы не можем доверять всем людям без исключения! Мы выдвинули условия, когда он вошел: на суде великий князь Адолин Холин будет представлять всех своих соплеменников до единого. Он об этом умалчивает, но раз ступил в нашу крепость, значит согласился с таким раскладом.

Келек хмыкнул:

– Логично. Человек, тебе придется предстать перед судом по правилам, которые разъяснил Секейр. Тем не менее я буду иметь в виду твои доводы, когда наконец приступлю к вынесению решения.

– Полагаю, я должен согласиться, – сказал Адолин.

Купаж предупреждала, чтобы он не давил.

– Итак… суд с обличителями, верно? – сказал Келек. – Я должен выслушать представленные доводы, а затем принять решение. Либо спрены чести ведут себя эгоистично, отрицая честь, и я должен приказать им идти на поле боя. А если я решу, что они поступили мудро, что люди не заслуживают доверия, – мы бросим этого человека в тюрьму в качестве примера. Так?

– Да, достопочтенный, – сказал Секейр.

– Отлично. Полагаю, у вас не было недостатка в добровольцах. Кто первый?

– Амуна, – сказал спрен чести. – Приди же и дай показания.

Из первого ряда поднялась женщина-спрен; зрители тихо зашептались. На ней была плиссированная воинская юбка и рубашка из жесткой ткани. Амуна была стройной и гибкой, а двигалась грациозно, как лист на ветру. Адолин узнал ее; это был спрен, которому пришлось отдать Майю в их первый день в Стойкой Прямоте. Время от времени он снова видел Амуну во время своих ежедневных визитов к Майе.

У двух спренов чести, сидевших рядом с ней, была рваная одежда и выцарапанные глаза, как у Майи. На сияющем лице спрена чести царапины выделялись очень отчетливо.

– Вы все меня знаете, – сказала спрен в плиссированной юбке, – поэтому я представлюсь великому князю Адолину. Я – Амуна, и мой долг – заботиться о мертвоглазых в Стойкой Прямоте. Мы к этому относимся очень серьезно.

– А как насчет тех, снаружи? – спросил Адолин.

Ему разрешили говорить во время выступления обличителей, хотя Купаж предупредила об осторожности. Если вести себя чересчур дерзко, Верховный судья может приказать заткнуть ему рот. И еще следовало обращаться к аудитории внимательно, чтобы ненароком не предложить зрителям устроить ему допрос.

– Мы… к сожалению, не можем принять всех, – призналась Амуна. – Не рассчитывали на такое количество. Но мы постарались пригласить мертвоглазых спренов чести.

– А их много? – спросил Адолин.

– Всего? Сейчас у нас в крепости около двадцати мертвоглазых спренов чести, хотя во время Отступничества в живых было около двух тысяч моих сородичей. Уцелел только один.

– Сил, – сказал Адолин.

– Древняя дочь впала в кататонию, – сказала Амуна, – и спаслась. Но все остальные спрены чести – все до единого – откликнулись на зов Сияющих во время Ложного Опустошения. Можешь ли ты понять масштабы этой трагедии, великий князь Адолин? Истребление целого вида за один день? Абсолютное изничтожение, совершенное самым близким из друзей? Мы часто сталкиваемся с мертвоглазыми, которые бесцельно бродят по пустошам или стоят на океанском мелководье. Мы приводим их сюда, даем им буресвет, заботимся как можем. Часто мы в силах сделать лишь немногое, прежде чем они будут вызваны в ваш мир, где их трупы используются для продолжения ваших жестоких убийств!

Она повернулась, указывая на двух мертвоглазых на трибунах, – и хотя она стояла лицом к Адолину, ее слова явно предназначались толпе. Толпа, а не Верховный судья, была истинным арбитром.

– По-твоему, мы должны к этому вернуться? – вопросила Амуна. – Ты утверждаешь, что твой народ не тот, каким был когда-то. Но уверен ли ты, что человечество изменилось к лучшему? Я бы сказала, наоборот! Вы грабите, убиваете и сжигаете. Вы не жалеете ни денег, ни усилий, когда вам предоставляется возможность разрушить чужую жизнь. Если древние Сияющие не заслуживали доверия, то как ты смеешь утверждать, что его заслуживаете вы?!

По толпе прокатился одобрительный ропот. Они не разразились издевательскими воплями, как сделали бы люди, – Адолин навидался такого во время дуэлей. Купаж предупредила его: не стоит слишком усердствовать с выступлениями в свою защиту, однако эти спрены, похоже, чего-то от него ждали прямо сейчас.

– Каждый человек предает свои идеалы, – сказал Адолин. – Вы правы. Я не такой благородный, каким хотел бы казаться. Но мой отец – такой. Вы же не станете отрицать, что сам Буреотец пошел на риск и связал себя узами с человеком из современной эпохи?

– Это хороший довод. – Келек подался вперед. – Буреотец – все, что у нас осталось от старого Танаваста. Я и не думал, что он снова найдет себе узокователя.

Амуна повернулась к Адолину:

– Князь Адолин, а ты знаешь, что случится, если Буреотца убьют?

Адолин помолчал, потом покачал головой.

– Мудрый ответ, – сказала Амуна. – Этого никто не знает. Нам повезло, что во время Отступничества не существовало узокователей, хотя вопрос о том, как Сородич узнал, что его связь должна закончиться раньше, остается открытым. Я могу лишь вообразить себе катастрофу, которая ждет нас, когда твой отец убьет своего спрена.

– Он этого не сделает, – сказал Адолин. – Мой отец – не простой человек.

– То же самое можно сказать обо всех Сияющих древности, – отрезала Амуна, шагнув к нему. – В итоге мне теперь приходится заботиться о тех, кто пострадал от предательства. Я слышу их безмолвную печаль, вижу их незрячую боль. Я скорее соглашусь разрушить Стойкую Прямоту до основания, чем обречь хоть одного спрена на подобную участь!

Она поклонилась Келеку, затем снова села на свое место между двумя мертвоглазыми. Они, как и прежде, сидели неподвижно, обратив лица к арене.

Адолин стиснул зубы и посмотрел на Шаллан, ища поддержки. По крайней мере, на трибунах было хоть одно дружелюбное лицо. Усилием воли он сохранил прежнюю позу – заложив руки за спину, как делал отец, когда хотел выглядеть по-командирски. На Адолине был лучший китель. Важная деталь. Буря свидетельница, в центре амфитеатра, окруженный светящимися фигурами, он чувствовал себя беззащитным. Это было хуже, чем когда он оказался на дуэльном ринге один против четырех осколочников. По крайней мере, в тот раз при нем были клинок и доспех.

Все ждали, когда Келек вызовет следующего обличителя. Вместо этого Верховный судья потратил добрых двадцать минут, строча в своем блокноте. Он был божественным существом, кем-то вроде ревнителя, возведенного в тысячную степень. Неудивительно, что он умел писать. Адолин лишь надеялся, что записи, которые делал Келек, имели отношение к процессу. Он бы не удивился, узнав, что Вестник разгадывает словесные головоломки вроде тех, которые так нравились Ясне.

В конце концов Вестник вытащил из кармана нечто ярко-зеленое и с хрустом надкусил. Кажется, это был какой-то фрукт.

– Что ж, пока все идет неплохо, – сказал Келек. – Ничего неожиданного, хотя должен сказать, что человек кое в чем прав. Не связанный правилами узокователь опасен, но Буреотец его все-таки выбрал…

– Вы же знаете, каким сумасбродным был в последнее время Буреотец, – сказала пожилая женщина-спрен, сидящая рядом с Келеком. – Его мудрости больше нельзя доверять.

– Верно, – согласился Келек. – Ну что ж, следующий обличитель.

– Следующей будет Купаж, – объявил Секейр. – Эмиссар спренов чернил в Стойкой Прямоте.

«Что?» – изумился Адолин, когда его наставница поднялась со своего места и вышла на арену. Наблюдавшие за происходящим спрены чести тихо перешептывались.

– Подождите, – сказал Адолин. – Что происходит?

– Меня попросили выступить в качестве обличителя, – проговорила она. – Чтобы у спренов, которые не являются спренами чести, был шанс поучаствовать в этом процессе.

– Но… вы же обучали меня. Разве вы не сами вызвались?

– Я хотела, чтобы вы как следует подготовились, чтобы суд был как можно справедливее. Так быть. Но моя ненависть к тому, что сделало человечье племя, все равно быть. – Она повернулась к Келеку. – Достопочтенный, я была жива, когда люди предали нас. В отличие от спренов чести, мой вид не настолько глуп, чтобы все без исключения связались с Сияющими. Половину мы потеряли, а половина наблюдала со стороны. – Она посмотрела на Адолина. – Мы знали человечество таким, каким оно было и остается. Не заслуживающим доверия. Изменчивым. Спренам трудно разорвать узы. Некоторые говорят, это невозможно. Человеки, однако, и дня не протянут, чтобы не предать какой-нибудь Идеал. Почему мы, существа с врожденной честью, удивились, когда это произошло? Люди не виноваты в том, что они непостоянны, как дождь. Вот как все быть. Им нельзя доверять, и мы сами виноваты, что поступили иначе. Никогда больше спрены и человеки не должны связываться. Это неестественно.

– Неестественно? – переспросил Адолин. – Спрены и небесные угри объединяются, чтобы летать. Спрены и большепанцирники объединяются, чтобы расти. Спрены и певцы объединяются, чтобы создавать новые формы. Это так же естественно, как смена времен года.

«И спасибо тебе, Шаллан, – подумал он, взглянув на нее, – за твой интерес к таким вещам».

– Человеки родом не из этой земли, – возразила Купаж. – Вы захватчики, и связи с вами противоречат природе. Будьте осторожны в своих словах – вы побудите нас вернуться к певцам. Они предали нас давным-давно, но масштаб их предательства несравним с человеческим. Возможно, высшие спрены поступили верно, присоединившись к войску Сплавленных.

– Вы готовы встать на их сторону? – изумился Адолин. – На сторону наших врагов?!

– Почему бы и нет? – спросила она, проходя по сцене. – Они законные наследники этой земли. Доведенные до отчаяния вашим видом, но не уступающие по разумности и логичности. Возможно, вашим сородичам было бы лучше признать их правление.

– Они служат Вражде, – сказал Адолин, заметив, что многие из спренов чести неловко ерзают на своих местах. – Да, люди бывают непостоянными. Временами мы бываем испорченными и слабыми. Но когда я вижу зло, то понимаю, с чем имею дело. Вражда – зло. Я ни за что не стану служить ему.

Купаж посмотрела на толпу, которая начала кивать в ответ на слова Адолина. Она сама слегка кивнула ему, словно признавая заработанное очко.

– Это косвенный довод, и он не имеет значения, – сказала она, поворачиваясь к Келеку. – Могу с легкостью признать, что хороших отношений между спренами чести и спренами чернил не быть. Любой это признаёт. Таким образом, ценность моего свидетельства обретает дополнительную важность. Я пережила боль и хаос Отступничества. Я видела своих возлюбленных сородичей мертвыми. Я видела, как разрушались семьи, как выжившие тонули в кровавом море боли. Спрены чести и спрены чернил – враги, но в одном едины быть. Человекам больше не следует доверять, никаких уз с ними. Если этот человек хочет принять наказание за тысячи тех, кто его избежал, я говорю – хорошо! Заприте его. Покончите с ним и со всеми, кто, подобно ему, желает повторить древнее смертоубийство.

Она посмотрела прямо на Адолина:

– Такова правда быть.

Адолин не знал, что сказать. Как от такого защититься?

– Мы не такие, как раньше, – сказал он.

– Можете гарантировать, что вы изменились? – резко спросила Купаж. – Можете дать слово? Пообещать, что больше ни один спрен не погибнет из-за уз, если таковые будут позволены?

– Конечно нет, – сказал Адолин.

– Ну, я могу: никто не умрет, если новых уз не будет. Решение очень простое.

Она повернулась и пошла на свое место.

Адолин посмотрел на Келека:

– В жизни нет ничего постоянного. Ни в чем нельзя быть уверенным. Она говорит, что без уз спрены не умрут, но кто в силах предсказать, что случится, если в мире воцарится Вражда?

– Я нахожу весьма любопытным, что она предпочла бы такую возможность, молодой человек, – сказал Келек. Он снова принялся писать в блокноте. – Но это серьезный довод против тебя, что спрен чернил готова свидетельствовать вместе со спренами чести. Весьма серьезный…

Келек откусил еще кусочек фрукта, оставив только сердцевину, которую рассеянно положил на стол перед собой.

Расстроенный Адолин заставил себя успокоиться. Процесс шел хорошо по крайней мере в одном аспекте. Спрены чести не пытались повесить на него подлинные грехи Отступников; они использовали более благородный подход, доказывая, что люди не изменились, а узы слишком рискованны.

Они с Купаж решили, что такая тактика безопаснее; Келек вполне мог прийти к выводу, что нет причин сажать его в тюрьму за то, что сделали древние. В то же время Адолин терял шанс завоевать симпатию спренов-зрителей. Какой толк от «победы» на суде, если она еще сильнее убедит спренов, что они не должны вмешиваться в конфликт?..

Адолин оглядел толпу, но увидел в основном неприязненные лица. Шквал. Неужели он действительно надеется им что-то доказать? И кто же он из десяти дурней, раз все это затеял?

«Нет, я не дурень, – сказал он себе. – Просто оптимист. Как они могут не понимать? Как они могут сидеть здесь и осуждать меня, когда люди умирают, а другие спрены сражаются?»

Точно так же, понял он, как великие князья могли столь долго играть жизнями солдат на Расколотых равнинах. И как любой человек мог отвернуться от зверства, убедив себя, что это не его дело.

Люди и спрены не отличались друг от друга. Купаж пыталась ему об этом сказать – и теперь он все понял сам.

– Третий, и последний, обличитель, – провозгласил спрен-сановник, – это Нотум, бывший капитан корабля «Путь чести».

У Адолина скрутило желудок, когда Нотум – выглядевший намного лучше, чем при последней встрече, – появился в верхней части трибун, где группа стоящих спренов чести до сих пор заслоняла его от взгляда. Адолин был потрясен. Нотуму запретили входить в Стойкую Прямоту, несмотря на раны, и он остался за стенами – впрочем, спрены чести из башни дали ему немного буресвета, чтобы помочь с исцелением. Из сообщений от Годеке Адолин знал, что в конце концов Нотум вернулся к патрулированию.

Теперь он был здесь – и в мундире, что казалось красноречивой деталью. Он также не хотел встречаться взглядом с Адолином, когда ступил на арену. Спрены могли претендовать на моральное превосходство; они утверждали, что созданы из чести. Но они также определяли для себя, что есть честь. Как и люди.

– Предложили покончить с твоим изгнанием, не так ли, Нотум? – тихо спросил Адолин. – В обмен на удар кинжалом в спину?

Нотум по-прежнему избегал его взгляда, вместо этого поклонился Келеку и достал из кармана листок бумаги.

– Меня попросили, – прочитал он, – рассказать о странном поведении этого человека и его спутников. Как многие из вас знают, я впервые столкнулся с этой группой, когда они бежали от Сплавленных в Селебранте более года назад. При помощи уловки они…

Нотум замолчал и посмотрел на Адолина.

«Ответь ему отцовским взглядом», – подумал Адолин. Суровым, от которого хочется съежиться внутри, думая обо всем, что ты сделал не так. Генеральским взглядом.

У Адолина он никогда не получался.

– Что ж, Нотум, вперед, – сказал он вместо этого. – Мы втянули тебя в неприятности. Это только справедливо – дать тебе шанс высказаться. Я не могу просить тебя ни о чем, кроме честности.

– Я… – Нотум встретился с ним взглядом.

– Продолжай.

Нотум опустил свой листок и громко сказал:

– Честь не умер, пока он живет в сердцах людей!

Адолин никогда раньше не слышал этого заявления, но спренов чести оно всполошило – они вскочили и начали кричать, кто в негодовании, кто в поддержку. Адолин отпрянул, изумленный внезапным взрывом эмоций со стороны этого бесстрастного племени.

Несколько приставов бросились на арену и потянули Нотума прочь, когда он снова проревел эти слова.

– Честь не мертв, пока он живет в сердцах людей! Честь не…

Его выволокли с арены, но суматоха продолжалась. Адолин неуверенно положил руку на меч. И чем же обернется этот бардак?

Келек съежился в своем кресле, в панике зажав уши руками. Он издал низкий жалобный стон и затрясся. Спрены чести рядом с ним призывали толпу к порядку, крича, что они причиняют боль пресвятому владыке.

Многие, казалось, были возмущены словами Нотума, но значительное число спренов подхватило его лозунг – и их вытеснили с трибун. В этом обществе таилось напряжение, которого Адолин раньше не замечал. Спрены чести не выступали единым фронтом; в самых глубоких водах Стойкой Прямоты скрывались секретные, но мощные течения, приводящие к разладу.

Приставы очистили трибуны – даже Шаллан и Узора вынудили уйти. Адолина проигнорировали. Когда все наконец успокоилось и осталось лишь несколько приставов, Адолин поднялся по ступенькам амфитеатра к престолу Верховного судьи. Келек раскинулся в кресле, как будто забыв о том, что всего несколько мгновений назад готов был сползти на пол и свернуться калачиком.

– Что это было? – спросил его Адолин.

– Хм? – отозвался Келек. – О, ничего примечательного. Старый спренский спор. Твое появление вскрыло вековой гнойник, молодой человек. Забавно, не правда ли?

– Забавно? И это все?

Келек начал насвистывать, что-то записывая в блокнот.

«Да они же все чокнутые, – подумал Адолин. – Эш так и сказала. Вот что делают с разумом тысячи лет пыток».

Возможно, лучше было не тыкать пальцем в кровоточащую рану.

– Сегодня все прошло хорошо для меня, не правда ли? – спросил Адолин.

– Хм? – сказал Келек.

– Один обличитель не смог опровергнуть мою точку зрения о моем отце, – начал перечислять Адолин. – Другой привел довод в мою пользу, указав, что переход на сторону, противоположную Сияющим, фактически означает службу Вражде. А потом Нотум поставил свою честь выше собственного благополучия. Для меня все прошло хорошо.

– Разве это важно?

– Конечно. Вот почему я здесь.

– Понятно, – сказал Келек. – Древние Сияющие предали своих спренов, убив их?

– Ну да, – сказал Адолин. – Но вопрос не в этом. Вопрос в том, можно ли винить современных людей.

Келек продолжал писать.

– Достопочтенный! – окликнул Адолин.

– Ты знаешь, сколько мне лет, молодой человек? – Келек встретил его взгляд.

В его глазах было… что-то. Глубина, которая впервые придала Вестнику совершенно нечеловеческий облик. Эти глаза выглядели бездонными дырами, пронзающими само время.

– Я, – тихо проговорил Келек, – знавал очень многих людей. Я встречался с лучшими представителями человеческого рода за все времена. Теперь они все сломлены или мертвы. Лучшие из нас неизбежно ломались. Буря свидетельница… На этот раз я сбежал, когда началось Возвращение, потому что понял, чем все закончится. Даже Тальн… даже Тальн…

– Он не сломался, – возразил Адолин.

– Впустил врага – значит сломался, – отрезал Келек. Он махнул рукой в сторону спренов чести. – Они заслуживают лучшего, чем ты, сынок. Они заслуживают лучшего, чем я! Я никогда не осуждал их за то, что они отказываются связываться узами с людьми. Как я мог? Я не сумею приказать им вернуться на эту войну, обратно в эту дыру. Сделать это значило бы… отказаться от той куцей чести, которая у меня осталась.

Адолин глубоко вздохнул. Затем кивнул.

– Я сейчас сообщил тебе, что твое дело безнадежно, – сказал Келек, возвращаясь к своим записям. – Похоже, тебя это не беспокоит.

– Ну как вам сказать, достопочтенный. Я согласился на разбирательство – пусть по настоянию Секейра на меня и пытаются взвалить грехи предков, – потому что это единственный способ поговорить со спренами чести. Может быть, вы вынесете решение не в мою пользу, но пока у меня есть возможность высказаться, этого достаточно. Если я уговорю хотя бы одного или двух спренов чести присоединиться к битве, я выиграю.

– Оптимизм… – проговорил Келек. – Надежда… Знакомые ощущения. Однако я не думаю, мой мальчик, что ты понимаешь ставки и осознаешь, во что вляпался. То, что сказала спрен чернил – о присоединении к Вражде, – на уме у многих спренов. В том числе у обитателей этой самой крепости.

Это было как удар под дых.

– Спрены чести присоединятся к врагу? – проговорил Адолин. – Тогда они ничем не лучше высших спренов!

– Действительно, я подозреваю, что неприязнь к высшим спренам – одна из причин, почему они колеблются. Спрены чести, высказывающиеся в пользу присоединения к врагу, беспокоились о том, как будет воспринято такое предложение. Но вот ты здесь, даешь им возможность предъявить свои доводы, действуя как магнит для всех, кто испытывает разочарование или ненависть. Здесь много зрителей. Если спрены чести решат присоединиться к врагу… Что ж, их примеру вскоре последуют и многие другие разновидности спренов. Осмелюсь предположить, таковых окажется немало. – Келек не поднял глаз. – Ты пришел сюда, чтобы завербовать союзников. Но я подозреваю, что ты в конечном итоге склонишь эти с трудом сбалансированные весы в направлении, противоположном желаемому.

Примерно через час после первой стадии разбирательства – этот час Шаллан провела за утешением Адолина, объятого внезапным страхом массового бегства спренов на сторону Вражды в результате его собственных действий, – она забралась на дерево.

Цепляясь за ветку у самой вершины, она потянулась еще выше. Дерево было обычное, одно из настоящих, выращенных спренами в крепости. Кора оказалась приятной на ощупь.

Шаллан помахала рукой в воздухе над кроной, но ничего особенного не почувствовала. Неужели преодолела барьер? Может, еще чуть-чуть…

Она продвинулась немного выше, затем снова подняла руку и, похоже, почувствовала что-то странное, оказавшись достаточно для этого высоко. Как будто что-то незримое потянуло ее за пальцы.

И тут ее нога соскользнула.

Миг спустя Шаллан уже падала, кувыркаясь в воздухе. Она упала не к самому основанию крепости, а просто на свою плоскость. Раздался громкий хруст, Шаллан на миг оцепенела, а потом громко застонала.

Лузинтия тут же оказалась рядом.

«Как я подозревала… – подумала Вуаль. – Она все время ошивается где-то поблизости». Спрены чести явно приставили эту особу следить за Шаллан.

– Человек! – позвала Лузинтия. – Человек, ты ранена?

Шаллан застонала, моргая. Над ней маячило бело-голубое лицо в обрамлении коротких волос.

– Ммм… – Узор сделал шаг вперед. – Быстрое моргание. Это серьезно. Она может умереть.

– Умереть?! – ахнула Лузинтия. – Я понятия не имела, что они такие хрупкие!

– Падение с большой высоты. И к тому же она ударилась головой, когда приземлилась на камни. Нехорошо, ой нехорошо.

Другие спрены чести собирались вокруг, невнятно переговариваясь. Шаллан снова застонала, затем попыталась сосредоточиться на Узоре и Лузинтии, но у нее закрывались глаза.

– Надо действовать быстро, – сказал Узор. – Очень быстро!

– Что же нам делать? – спросила Лузинтия.

– У вас здесь нет больницы?

– Конечно у нас нет больницы! – рявкнула Лузинтия. – Здесь всего пара дюжин человеков.

– Ммм… но вы не позволите им вернуться, если они уйдут, так что они по большому счету заперты в Стойкой Прямоте. Вам должно быть стыдно. Очень стыдно. Да.

«Шквал, – подумала Вуаль. – Это все, на что он способен? Как мы вообще позволили ему одурачить нас?»

– Скажи мне, что делать! – потребовала Лузинтия. – Надо отнести ее к гранетанцору?

– Это займет слишком много времени. Она умрет. Бедный человек, которого я очень люблю. Для нее будет трагично умереть здесь, в средоточии власти и могущества спренов чести. Если, конечно, ей не дадут буресвет.

– Подожди… буресвет?

– Да, она же Сияющая! Это исцелит ее.

Шаллан подавила улыбку. Узор действовал напролом, но у спренов чести явно было мало опыта общения с людьми. Они без вопросов проглотили наживку, и вскоре Шаллан уже несли четверо. Она спрятала кусок обернутого тканью камня, который использовала, чтобы удариться о мостовую, когда приземлилась, создавая впечатление, будто стукнулась головой.

На самом деле рука действительно очень болела. Шаллан, несомненно, ушиблась, но это было не самое страшное повреждение, которое она нанесла себе во имя науки. По крайней мере, на этот раз план не предполагал намеренного позора перед несколькими привлекательными мужчинами.

Время от времени она стонала, а Узор все время восклицал, как он волнуется, не давая расслабиться Лузинтии и другим спренам чести, пока они тащили Шаллан к известному им зданию. Их шаги эхом отдавались от окружающих каменных стен.

У нужной двери они тихо, но настойчиво побеседовали с охранником. Шаллан издала особенно пронзительный стон как раз вовремя, а затем оказалась внутри. Ее принесли в какое-то сияющее место, где со всех сторон лился свет. В прошлый раз, когда выделяли буресвет для исцеления Адолина, ее сюда не пустили.

Она открыла глаза и обнаружила, что большая часть буресвета содержится в крупном сооружении в центре комнаты. Что-то вроде чана, высокого резервуара. До прибытия в Шейдсмар Шаллан не знала о подобной технологии – и, похоже, спрены чести сами не понимали, как она работает. Такие чаны можно было купить у группы странных бродячих торговцев, которые называли себя эйри.

Скопище ярко светящихся камней расположилось на полках неподалеку. Богатство Стойкой Прямоты: самосветы – собранные за тысячи лет – настолько безупречные, что содержимое из них почти не просачивалось. Ей говорили, что такой камень при многократном воздействии бури может поглотить куда больше света, чем обычный схожего размера.

Шаллан проверила это, протянув слабую руку к ближайшему самосвету и втянув в себя буресвет – он потек к ней, как туманное белое сияние. Она сразу почувствовала себя лучше: бодрее, бдительнее. Буря свидетельница, как же ей этого не хватало! Просто наполниться буресветом уже означало силу. Она ухмыльнулась – не по сценарию – и вскочила на ноги. Боль в руке исчезла; от радости хотелось танцевать.

Вместо этого она позволила Вуали взять верх. Следующая роль ей лучше подходила – пусть Шаллан и оставалась лучшей актрисой, Вуаль превосходила ее в большинстве других шпионских навыков.

Вуаль демонстративно коснулась «раны» на голове.

– Что случилось? – растерянно спросила она. – Я не помню. Я пыталась проверить, смогу ли добраться до барьера, где гравитация плоскости иссякает.

– Ты поступила очень глупо, человек, – упрекнула ее Лузинтия. – Ты такая хрупкая! Как ты могла подвергнуть себя такой опасности? Разве ты не понимаешь, что смертные умирают, если их сломать?

– Это было во имя науки, – заявила Вуаль и потянулась рукой к поясу, куда заткнула свой блокнот, прежде чем вскарабкаться на дерево.

Она вытащила его и неуклюже уронила. В тот же миг она отвела защищенную руку в сторону и подменила заряженный изумруд на тусклый.

Для дополнительной маскировки фокуса – проделанного сотни раз под наблюдением Тин, а затем доведенного до совершенства самостоятельно – пришлось споткнуться и задеть шкаф, потревожив множество камней, чей свет как будто всколыхнулся. Ей удалось спрятать украденный изумруд в черную кожаную перчатку.

Спрены чести в это время пялились на упавший блокнот. Вуаль быстро схватила его с пола и прижала к груди, смущенно улыбаясь.

– Спасибо, – сказала она. – Вы спасли мне жизнь.

– Мы не хотим, чтобы ты умерла, – сказала Лузинтия. – Смерть – ужасная вещь, и мы…

Она замолчала, глядя на полку и погасший изумруд.

– Бури полыхающие! Ты съела все целиком?! Человек, да как же…

Другой спрен, сердитый мужчина в мундире, начал выталкивать Шаллан.

– Мы столько лет собирали этот буресвет! – кричал он. – Убирайся! Уходи, пока не съела еще что-нибудь! Если ты снова упадешь, я не позволю тебя сюда принести!

Вуаль извинялась и пятилась, пряча улыбку, а потом вышла и встретила Узора снаружи. Смущенная Лузинтия была вынуждена остаться, чтобы написать рапорт об инциденте.

– Ммм… – сказал Узор. – Спасибо, что позволила мне солгать. Сработало?

Вуаль кивнула.

– Ммм. Они глупы.

– Глупость и невежество – не одно и то же, – сказала Вуаль. – Они просто не привыкли ни к людям, ни к уловкам. Итак… Надо сматываться отсюда, пока кто-нибудь не вздумал меня обыскать.