80. Пес и дракон
Певцы сперва поместили Йезриена в самосвет. Они мнят себя умными, поскольку обнаружили, что могут заманить кого-то из нас в ловушку. Чтобы овладеть этим умением, им понадобилось всего лишь семь тысяч лет.
Каладин угодил во власть ветра, который его ненавидел.
Он помнил, как дрался на рынке, а потом плыл через колодец. Он смутно помнил, как выбежал в бурю – хотел забыть обо всем и упасть замертво.
Но нет, он не мог сдаться. Он забрался на башню снаружи. Знал, что если сбежит, то бросит Даббида и Тефта. Бросит Сил – возможно, навсегда. Поэтому он поднялся и…
Услышал голос Буреотца?
Нет, голос Далинара.
Это случилось… несколько дней назад? Или недель? Он не знал, что с ним произошло. Он брел сквозь край неизменных ветров. Любимые лица появлялись среди призрачных теней, умоляя о помощи. Вспышки света обжигали кожу, ослепляли. Свет был злым. И хотя Каладин жаждал вырваться из темноты, каждая новая вспышка заставляла его все больше бояться света.
Хуже всего был ветер. Ветер, который ненавидел его. Сдирал кожу, швырял на камни, не давая найти укрытие, чтобы спастись.
«Ненавижу, – шептал ветер. – Ненавижу-ненавижу-ненавижу!»
Каждый раз, когда ветер говорил, он ломал что-то внутри Кэла. С тех пор как он себя помнил – с самого детства, – он любил ветер. Ощущение ветра на коже означало, что он свободен. Означало, что он жив. Ветер приносил новые запахи, чистые и свежие. Ветер всегда был рядом – его друг, спутник, союзник. Однажды ветер ожил и заговорил с Каладином.
Ненависть ветра сокрушала, вынуждала дрожать. Каладин закричал, зовя Сил, но потом вспомнил, что бросил ее. Он не мог вспомнить, как попал в это ужасное место, но это помнил. Отчетливо, как кинжал в груди.
Он оставил Сил одну, и она потерялась, потому что он ушел слишком далеко. Он бросил свой ветер.
Сильный порыв сбил Каладина с ног, прижал к чему-то твердому. Скала? Он… посреди какой-то пустоши. Во вспышках ужасающего света не было видно ни камнепочек, ни лоз. Только бесконечные, продуваемые всеми ветрами, островерхие утесы. Похоже на Расколотые равнины, но с гораздо большим разнообразием высот. Пики и пропасти, все вокруг красное и серое.
Так много дыр и туннелей. Наверняка есть где спрятаться.
«Пожалуйста. Просто дай мне отдохнуть. На минуту».
Он двинулся вперед, держась за каменную стену и стараясь не споткнуться. Он должен был сражаться с ветром. С этим ужасным ветром…
«Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу».
Сверкнула молния, ослепив Каладина. Когда ветер усилился, он прижался к скале. Потом вновь пустился в путь, и теперь он видел немного лучше. Иногда вокруг царила непроглядная тьма. Иногда удавалось что-то разглядеть, хотя не было никакого заметного источника света. Он просто рассеянно струился непонятно откуда. Как в… другом месте, которое Каладин забыл.
Спрятаться. Он должен спрятаться.
Каладин оттолкнулся от стены, борясь с ветром. Появились какие-то люди. Тефт умолял сказать, почему Кэл не спас его. Моаш просил о помощи, защищая своих бабушку и дедушку. Лирин умирал – Рошон казнил его.
Кэл старался не обращать на них внимания, но стоило зажмуриться, как крики усиливались. Поэтому он заставил себя идти вперед в поисках укрытия. Он с трудом поднялся по невысокому склону, но как только добрался до вершины, ветер изменил направление и, налетев сзади, сбросил его с другого склона. Каладин упал, ударившись плечом и оцарапав руку о камень.
«Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу».
Кэл заставил себя встать на колени. Он… он не сдался. Он… не из тех, кому позволено сдаваться. Так ли это? Было трудно… трудно вспомнить…
Он поднялся на ноги – рука безвольно повисла – и продолжил идти. Опять против ветра. «Продолжай двигаться. Не позволяй этому остановить тебя. Найди себе место. Место, где можно спрятаться».
Он шатался, теряя мужество. Когда он в последний раз спал? По-настоящему спал? Долгие годы Кэл ковылял от одного кошмара к другому. Он жил только силой воли. Но что будет, когда у него кончатся силы? Что будет, когда он просто… не сможет?
– Сил? – прохрипел он. – Сил?
Ветер налетел на него и опять сбил с ног, подтолкнув прямо к пропасти. Он балансировал на краю, боясь темноты внизу, но ветер не оставлял выбора. Он толкнул Каладина прямо в пустоту.
Он кувыркался и падал, ударяясь о выступы на стене пропасти, лишенный покоя даже во время падения. Он стукнулся головой о дно – раздался громкий треск, и перед глазами полыхнуло.
«Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу».
Он лежал. Позволял ветру браниться. Позволял себя колотить. Не пора ли? Пора наконец признать, что дальше идти некуда?
Он заставил себя поднять глаза. И там – вдалеке, на дне пропасти – увидел нечто прекрасное. Чистый белый свет. Манящее тепло. Плача и крича, Каладин потянулся туда.
Что-то реальное. Что-то, что не питало к нему ненависти.
Ему нужно было добраться до этого света!
Падение искалечило его. Одна рука не действовала совсем, ноги превратились в источник мучительной боли. Он пополз, волоча свое тело при помощи единственной руки.
Ветер удвоил усилия, пытаясь заставить его отступить, но теперь, когда Каладин увидел свет, он не мог сдаться. Стиснув зубы от боли, он тянул себя вперед. Дюйм за дюймом. Бросая вызов завывающему ветру, не обращая внимания на тени умирающих друзей.
«Ползи… вперед…»
Свет приближался, и Каладину очень хотелось войти в него. Место тепла, место покоя. Он услышал… какой-то звук. Безмятежный тон, в котором не было ни злого ветра, ни шепота обвинений.
Ближе. Ближе.
Еще… чуть-чуть…
Осталось всего десять футов. Он смог…
Внезапно Каладин начал тонуть. Он почувствовал, как земля меняется, становится жидкой. Крем. Камень каким-то образом превратился в кремную грязь, и она засасывала его, рушилась под ним.
Он закричал, протягивая здоровую руку к светящемуся пятну. Не на что взобраться, не за что ухватиться. Он запаниковал, погружаясь все глубже. Крем накрыл его, наполнил рот, когда он закричал – умоляя, – протягивая дрожащие пальцы к свету.
Он ускользнул под землю и снова оказался в удушливой темноте. Погружаясь все глубже, Кэл понял, что света никогда и не было там, куда он мог бы дотянуться. Это была ложь, призванная дать ему мгновение надежды в этом ужасном, жутком месте. Чтобы эту надежду можно было отнять. Чтобы его… наконец…
Сломать.
Светящаяся рука погрузилась в крем, сжигая его, как пар. Чья-то рука схватила Каладина за рубашку и вытащила из бассейна жидкой грязи. Светящаяся белая фигура притянула его ближе, защищая от ветра, и протащила последние несколько футов к свету.
Каладин прижался к спасителю, чувствуя ткань, тепло, живое дыхание. Еще один человек среди теней и лжи. Был ли это… был ли это Честь? Сам Всемогущий?
Незнакомец потянул его к свету, и крем исчез, оставив лишь привкус грязи во рту. Спаситель опустил Каладина на небольшой камень, похожий на скамью, а потом шагнул назад – и фигура обрела цвет, обрела лицо…
Это был Шут.
Каладин заморгал, озираясь по сторонам. Он был на дне ущелья, да, но внутри пузыря света. Снаружи все еще бушевал ветер, однако стихия не могла повлиять на это место, на этот момент покоя.
Каладин прижал руку к голове, осознав, что больше не чувствует боли. На самом деле теперь он понял, что находится в кошмарном сне. Он… спал. Должно быть, потерял сознание после того, как убежал в бурю.
Шквал… что за лихорадка могла вызвать такие ужасные сны? И почему он видит все это так ясно?
Шут взглянул на бушующее небо далеко вверху, за краями пропасти.
– Нечестная игра. Совсем нечестная…
– Шут? – спросил Каладин. – Как ты здесь оказался?
– А меня тут нет. И тебя тоже. Это другая планета – по крайней мере, похожа на нее – и не слишком приятная, заметь. Тут нет огней. Ни буресветных, ни газовых, ни даже электрических. В этом проклятом месте почти нет атмосферы.
Он взглянул на Каладина и улыбнулся:
– Ты спишь. Враг посылает тебе видение, подобное тому, что послал Далинару Буреотец. Хотя я не понимаю, как Вражда изолировал тебя. Осколкам трудно вторгаться в сознание, кроме как в определенных обстоятельствах.
Он покачал головой, уперев руки в бока, словно рассматривал неряшливую картину. Затем уселся на табурет у огня, который Каладин увидел только сейчас. Теплый, манящий огонь, который полностью прогнал холод, сочась через тело Каладина прямо к его душе. На огне стоял котелок с кипящим рагу, и Шут помешивал его, заставляя пряный аромат струиться в воздухе.
– Рагу Камня, – сказал Каладин.
– Старый рогоедский рецепт.
– Бери что есть, кидай в котел, – сказал Каладин и улыбнулся, когда Шут протянул ему миску с дымящимся рагу. – Но это не настоящее. Ты сам мне только что сказал.
– Нет ничего настоящего. По крайней мере, с точки зрения некоторых философов. Так что наслаждайся тем, что можешь съесть, и не ворчи.
Каладин так и сделал, отведав самый восхитительный кусок тушеного мяса, который когда-либо пробовал. И все же было трудно не смотреть сквозь светящийся барьер на бурю снаружи.
– Как долго я могу оставаться с тобой? – спросил Каладин.
– Боюсь, недолго, – сказал Шут, накладывая себе миску тушеного мяса. – Минут двадцать или около того.
– Я должен вернуться туда?
Шут кивнул:
– Будет еще хуже, Каладин. Прости.
– Хуже, чем это?
– К сожалению.
– Мне не хватает силы, Шут, – прошептал Каладин. – Все было ложью. Я никогда не был по-настоящему сильным.
Шут откусил кусок тушеного мяса и кивнул.
– Ты… согласен? – спросил Каладин.
– Ты лучше меня знаешь, каковы твои пределы. Быть слишком слабым – не такая уж страшная вещь. Заставляет нас нуждаться друг в друге. Я не стану жаловаться, если кто-то признает свои недостатки, хотя, если слишком многие разделят твою мудрость, юный мостовик, я останусь без работы.
– А если все это для меня слишком? Если я не смогу продолжать сражаться? Если я просто… все брошу? Сдамся?
– Ты близок к этому?
– Да, – прошептал Каладин.
– Тогда лучше ешь свое рагу, – сказал Шут, указывая ложкой. – Лечь и помереть голодным – не лучший вариант.
Каладин ждал большего, какого-то озарения или ободрения. Шут просто ел, и Каладин попытался сделать то же самое. Хотя рагу было идеальным, он не мог наслаждаться им. Не мог, зная, что его ждет буря. Что он не свободен от этого, что все будет только хуже.
– Шут! – наконец сказал Каладин. – А ты не мог бы… рассказать мне какую-нибудь историю?
Шут на миг оцепенел. Не сводя глаз с Каладина, опустил руку, оставив ложку во рту, потом уронил нижнюю челюсть, якобы в изумлении – и ложка упала в его подставленную ладонь.
– Что? – спросил Каладин. – Почему ты так удивлен?
– Ну, – сказал Шут, приходя в себя. – Дело просто в том, что… Я все ждал, что кто-нибудь об этом попросит. Но никто еще не просил.
Он усмехнулся, затем наклонился вперед и понизил голос до шепота:
– Есть один постоялый двор, который нельзя найти намеренно. На него надо наткнуться посреди туманной улицы, поздно ночью, когда бродишь, заблудившись, в чужом городе. На двери висит колесо, но нет вывески с названием. Если найти это место и зайти внутрь, увидишь за стойкой молодого человека. У него нет имени. Он его не скажет, даже если захочет, – у него отняли имя. Но он узнает тебя, как узнает каждого, кто входит в эту гостиницу. Он выслушает все, что ты ему поведаешь, и тебе захочется с ним поговорить. И если попросишь его рассказать историю, он расскажет. Мне рассказал. Сейчас я перескажу ее тебе.
– Ну ладно… – начал Каладин.
– Цыц. В этой части тебе выступать не полагается, – предупредил Шут.
Он сел поудобнее, затем резко повернул руку в сторону ладонью вверх. Рядом с ним из туманного облачка возник криптик. Спрен был одет в жесткую мантию, какие Каладин уже видел в Шейдсмаре, его голова представляла собой кружевной и замысловатый узор, который показался более изысканным и грациозным, чем у спутника Шаллан.
Криптик бодро помахал рукой. Каладин не слыхал, что Шут теперь светоплет, но не удивился этому. Кажется, он уже давно видел, как этот человек творит светоплетения. Так или иначе, Шут не вел себя как рыцарь одного из Сияющих орденов. Он был просто… ну, Шутом.
– Эта история, – провозгласил Шут, – бессмысленна. Не надо искать в ней мораль. Понимаешь, она не из таких историй. Она другая.
Криптик что-то достал.
– Твоя флейта! – воскликнул Каладин, узнавая предмет. – Ты нашел ее?
– Это сон, идиот. Она не настоящая.
– Ой, – сказал Каладин. – Точно.
– Зато я настоящая! – произнес криптик мелодичным женским голосом. – Вовсе не воображаемая! Только вот, к сожалению, иррациональная! Ха-ха!
Она начала играть на флейте, перебирая по ней пальцами, и зазвучала тихая музыка. Каладин не был уверен, каким образом спрену удается произвести эти звуки, не имея губ.
– Эта история, – сказал Шут, – называется «Пес и дракон».
– Э-э… что и что? – спросил Каладин. – Или сейчас я тоже не должен ничего говорить?
– Ну что за народ… – вздохнул Шут. – Пес – это гончая, примерно как рубигончая.
Он поднял ладонь, и в ней появилось существо, четвероногое и пушистое, как норка, только крупнее и с другой формой морды.
– Это забавно, хоть ты и не понимаешь почему, – сказал Шут. – Люди на любой планете осознанно разводят животных с одними и теми же признаками. Нельзя не изумиться тому, как согласуются между собой примеры одомашнивания по всему космеру. Что об этом может знать живущий на гигантском каменном шаре, полном слизи, где все постоянно мокрое и холодное? Это пес, Каладин. Они мохнатые, преданные и замечательные. А вот это – дракон.
В другой его руке появился огромный зверь, похожий на ущельного демона – только с распростертыми крыльями и всего четырьмя лапами. Он был блестящего перламутрового цвета, с серебряной кромкой по контурам тела. У него также были более мелкие хитиновые кусочки, чем у ущельного демона, – фактически его тело покрывали маленькие кусочки панциря, гладкие на ощупь. Он стоял с гордым и царственным видом, выпятив грудь.
– Я знаю только одну такую на Рошаре, – заметил Шут, – и она предпочитает скрывать свой истинный облик. Однако эта история не о ней и не о драконах, которых я встречал. На самом деле дракон почти не фигурирует в истории, и я бы убедительно попросил тебя не жаловаться на эту часть, потому что я действительно ничего не могу изменить, и ты только разозлишь Виньетку.
Криптик снова помахала рукой:
– Я легко раздражаюсь! Это очень мило.
– Вовсе нет, – сказал Шут.
– Это мило! – возразила Виньетка. – Для всех, кроме него! У меня есть доказательство!
Музыка продолжала играть, а спрен двигала пальцами по флейте совершенно беспорядочным образом.
– Однажды пес увидел летящего в небе дракона, – продолжил Шут, и иллюзорный дракон воспарил над его ладонью.
Каладин был рад истории. Что угодно, лишь бы отвлечься от ненавистного ветра, который слабо доносился снаружи, завывая, словно стремясь ворваться в пузырь света и напасть.
– Пес изумился, как и следовало ожидать. Он никогда не видел ничего столь величественного и грандиозного. Дракон парил в небе, переливаясь радужными красками в лучах солнца. Когда он изогнулся и пролетел над псом, он выкрикнул могучий вызов, требуя на человеческом языке, чтобы все признали его красоту.
Пес наблюдал за этим с вершины холма. Стоит признать, он не был особенно большим, даже по собачьим меркам. Он был белым, с коричневыми пятнами и висячими ушами. Он не принадлежал к какой-то определенной породе и был достаточно мал, чтобы другие собаки часто издевались над ним. Он был обычным представителем обычного вида обычных животных, которого большинство людей не замечало – и поделом.
Но когда этот пес уставился на дракона и услышал хвастливые речи могучего существа, он кое-что осознал. Он столкнулся с тем, о чем всегда мечтал, но никогда не ведал. Он узрел совершенство и обрел цель. С этого дня прочее не имело значения.
Он решил стать драконом.
– Намекну, – прошептала Виньетка Каладину, – это невозможно. Собака не может стать драконом.
– Виньетка! – крикнул Шут, поворачиваясь к ней. – Я же предупреждал тебя не портить финалы историй! Я же говорил!
– А я забываю глупости! – ответила она, и ее узор распустился, как цветок по весне.
– Не надо портить! – настаивал Шут.
– Вот еще, чушь. История очень длинная. Ему нужно узнать финал, чтобы понять, стоит ли вообще слушать.
– Это не так работает, – сказал Шут. – Тут нужна драма. Неизвестность. Сюрприз!
– Сюрпризы – тупость, – заявила она. – Он должен быть проинформирован, является ли продукт хорошим или нет, прежде чем его купить. Хотел бы ты получить такой же сюрприз на рынке? О, нельзя купить конкретную еду. Надо отнести мешок домой, разрезать его, а затем узнать, что купил. Драма. Неизвестность!
Шут бросил на Каладина затравленный взгляд.
– Я связался, – проговорил он, – с чудовищной буквалисткой.
Взмах рукой – и между ними снова возникло светоплетение, демонстрируя собаку на вершине холма, покрытого травой, с виду мертвой, поскольку она не шевелилась. Собака смотрела вверх на дракона, который становился все меньше и меньше по мере того, как улетал прочь.
– Пес, – продолжал Шут, – просидел на вершине холма всю ночь и весь день, не сводя глаз с неба. Размышлял. Мечтал. Наконец он вернулся на ферму, где жил среди себе подобных. У всех фермерских собак была работа, они следили за домашним скотом или охраняли заборы, но ему, как самому маленькому, редко поручали какой-либо труд. Возможно, другой на его месте радовался бы свободе, но для него это было унизительно.
Поскольку любая проблема, которую нужно преодолеть, – просто набор меньших проблем, которые нужно решать последовательно, он разделил свою цель стать драконом на три шага. Во-первых, он найдет способ обрести разноцветную чешую, как у дракона. Во-вторых, заговорит на языке людей, как дракон. В-третьих, научится летать, как дракон.
Шут заставил сцену развернуться перед Каладином. Красочная земля, с густой зеленой травой, которая все-таки не была мертвой – она просто не двигалась, кроме как на ветру. Существа, не похожие ни на одно из виденных Каладином, пушистые и странные. Экзотические.
Маленькая собачка вошла в сарай – целиком деревянное строение, даже восточная его стена не была укреплена камнем от бурь. Ветхая крыша наверняка протекала. Как они уберегут зерно от порчи? Каладин склонил голову набок, и тут пес столкнулся с высоким мужчиной в рабочей одежде, перебирающим мешки с зерном.
– Для начала пес решил обрести чешую, – продолжал Шут под тихую музыку флейты, – так как это казалось ему самым легким и он хотел начать свое превращение с маленькой победы. Он знал, что у фермера было много зерен самых разных цветов и они имели форму маленьких чешуек. Поскольку он не был вором, то не взял их, но спросил у других животных, где фермер берет новые.
Оказалось, фермер мог сделать зерна, положив их в землю, ожидая, пока растения вырастут, а затем взяв больше зерен из стеблей. Зная это, пес одолжил немного и сделал то же самое, сопровождая старшего сына фермера на его ежедневной работе. Пока юноша работал, пес двигался рядом с ним, выкапывая лапами ямки для зерен и осторожно сажая их пастью.
Каладину забавно было наблюдать за работой пса. Не только потому, что животное проделывало все это лапами и мордой, но и потому, что земля расступалась, когда собака ее рыла. Она была не из камня, а из чего-то другого.
– Это в Шиноваре? Сигзил рассказывал мне о такой земле.
– Цыц, – сказал Шут. – Ты все еще не должен встревать. Старший сын фермера находил действия собаки довольно забавными, а затем невероятными, поскольку пес выходил каждый день в поле, сжимая в зубах лейку, и поливал каждое зернышко, как это делал фермер. Он научился пропалывать сорняки и удобрять почву. И в конце концов пес был вознагражден собственным небольшим урожаем разноцветных зерен.
Вернув то, что он позаимствовал у фермера, пес намочил шкуру и стал кататься в зернах, приклеивая их ко всему телу. Затем он явился к другим собакам.
«Вы восхищаетесь моими чудесными новыми чешуйками? – спросил он своих собратьев-животных. – Разве я не похож на дракона?»
Они, в свою очередь, посмеялись над ним.
«Это не чешуя! – сказали они. – Ты выглядишь очень глупо. Лучше привыкни быть обыкновенной собакой».
Не сводя глаз с иллюзии, Каладин положил в рот ложку тушеного мяса. Колыхание цветов завораживало, хотя он должен был признать, что собака, покрытая зернами, действительно выглядела по-дурацки.
– Пес ускользнул обиженный, чувствуя себя глупо. Он не справился со своей первой задачей – заиметь чешую, как у дракона. Пес, однако, не испугался. Конечно, если бы он мог говорить величественным голосом дракона, они бы все поняли. И потому пес теперь проводил свое свободное время, наблюдая за детьми фермера. Их было трое. Старший сын работал в поле. Средняя дочь ухаживала за животными, а младший был слишком мал, чтобы помогать, но зато учился говорить.
Шут заставил появиться семью, работавшую во дворе, – жену фермера, которая была выше его ростом. Юношу, долговязого и усердного. Дочь, которая обещала однажды стать такой же высокой, как мать. Ребенка, который ковылял по двору, – и все присматривали за ним, занимаясь своими делами.
– Это слишком просто, – заметил Шут.
– Слишком просто? – переспросил Каладин, рассеянно откусывая еще кусок тушеного мяса.
– В течение многих лет мне приходилось обходиться намеками на иллюзии. Предполагаемыми сценами. Оставляя бо́льшую часть воображению. Теперь, имея возможность делать больше, я нахожу это менее удовлетворительным.
Так или иначе, пес решил, что лучший способ выучить язык людей – это изучить их младшего ребенка. Пес играл с малышом, оставался с ним и слушал, как он начинает складывать слова. Пес также играл с дочкой, помогал ей во дворе. Вскоре он обнаружил, что может понять ее, если постарается. Но он не мог произнести ни слова.
Он так старался говорить, как они, однако его пасть была не приспособлена к такой речи. Его язык не был похож на человечий. В конце концов, наблюдая за высокой и серьезной дочерью, он заметил, что она может писать слова на бумаге.
Пес пришел в невероятный восторг. Вот он, способ говорить, не имея человеческого языка! Пес присоединился к ней за столом, где она занималась, изучая буквы. Он много раз терпел неудачу, но в конце концов научился сам выцарапывать их в грязи.
Фермер и его семья сочли это удивительным трюком. Пес был уверен, что нашел способ доказать, что становится драконом. Он вернулся к другим собакам в поле и показал им свое умение, написав их клички на земле.
Они, однако, не могли ничего прочесть. Когда пес объяснил, что такое письменность, они рассмеялись.
«Это не громкий и величественный голос дракона! – сказали собаки. – Эти слова такие тихие, что никто их не слышит! Ты выглядишь очень глупо. Лучше привыкни быть обыкновенной собакой».
Они оставили пса смотреть на написанное, а дождь начал смывать буквы. Он понял, что собаки правы. Он не мог говорить гордым и сильным голосом дракона.
Образ собаки под дождем показался Каладину слишком знакомым. Слишком личным.
– Но надежда еще оставалась, – продолжил Шут. – Если бы пес смог летать! Если бы он смог совершить этот подвиг, собаки признали бы его превращение.
Эта задача казалась еще труднее, чем две предыдущие. Однако пес заметил в сарае любопытное устройство. Фермер привязывал тюки сена веревкой, а затем поднимал или опускал их с помощью блока, прикрепленного к стропилам.
По сути, это был полет, не так ли? Тюки сена поднимались в воздух. И вот пес научился сам тянуть веревку и изучил механику устройства. Он обнаружил, что блок можно уравновесить грузом с другой стороны, что позволяет медленно и безопасно опускать тюки сена.
Пес взял поводок и обвязался им, чтобы получилась упряжь вроде тех, какими обвязывают сено. Затем он привязал к веревке мешок, который был немного легче, чем он сам, и получился противовес. Пастью он прикрепил веревку к упряжи, а потом взобрался на чердак сарая и позвал остальных собак. Когда они прибыли, он грациозно спрыгнул.
Это сработало! Пес медленно опустился вниз, приняв в воздухе величественную позу. Он летел! Он парил, как дракон! Он ощущал ветер вокруг себя и знал, каково это – быть высоко, когда все находится под тобой. Приземлившись, он почувствовал себя таким гордым и свободным.
И тут другие собаки расхохотались так громко, как никогда в жизни.
«Это не полет дракона! – говорили они. – Ты падал медленно и выглядел очень глупо. Лучше привыкни быть обыкновенной собакой».
Это окончательно разрушило надежды пса. Он понял правду. Такой пес, как он, просто не мог стать драконом. Он был слишком маленьким, слишком тихим, слишком глупым.
Честно говоря, вид у собаки, спускаемой на веревке, и впрямь был глуповатый.
– Они правы, – сказал Каладин. – Это был не полет.
Шут кивнул.
– О, теперь мне наконец-то можно говорить?
– Если пожелаешь.
– Не желаю. Продолжай рассказ.
Шут ухмыльнулся, затем наклонился вперед, размахивая руками в воздухе и имитируя крики, доносившиеся из отдаленной части иллюзии, еще не видимой.
– Что это было? Пес растерянно поднял голову. Он услышал шум. Вопли? Паника?
Пес выбежал из сарая и увидел фермера и его семью, сгрудившихся вокруг небольшого колодца, в котором едва помещалось ведро. Пес положил лапы на край колодца и посмотрел вниз. Далеко внизу, в глубокой темноте ямы, он услышал плач и плеск.
Каладин наклонился вперед, вглядываясь в темноту. Жалобный, булькающий крик был едва слышен за плеском.
– Младший ребенок фермера и его жены упал в колодец, – прошептал Шут, – и начал тонуть. Семья кричала и плакала. Ничего нельзя было поделать. Или… можно?
В мгновение ока пес понял, как быть. Он откусил ведро от веревки колодца и велел старшему сыну привязать веревку к своей сбруе. Он написал на земле «Опустите меня туда» и вскочил на край. Наконец он бросился в колодец, а фермер схватился за рукоятку.
Спустившись вниз на веревке, пес «улетел» в темноту. Он нашел ребенка полностью под водой, но погрузил морду и вцепился зубами в его одежду. Через некоторое время семья вытащила веревку: на ней был пес, держащий зубами малыша: мокрого, плачущего, но вполне живого.
В тот вечер семья устроила пса за своим столом и дала ему свитер, чтобы согреться, а на лицевой стороне буквами было написано его имя – он смог это прочитать. Они устроили пир с едой, которую пес помог вырастить. Они дали ему кусок пирога в честь дня рождения ребенка, чью жизнь он спас.
В ту ночь дождь поливал других собак, которые спали снаружи в холодном, протекающем сарае. Но маленький песик с набитым животом уютно устроился в теплой постели у огня, обнимаемый детьми фермера. Лежа там, пес печально подумал: «Я не смог стать драконом. Я полный и бесповоротный неудачник».
Конец.
Шут хлопнул в ладоши, и образы исчезли. Он отвесил сидячий поклон. Виньетка опустила флейту и снова распустила свой узор, как бы кланяясь на свой лад.
Затем Шут взял свою миску с тушеным мясом и продолжил есть.
– Подожди, – сказал Каладин, вставая. – И это все?
– Ты пропустил слово «конец» в конце? – спросила Виньетка. – Оно указывает, что это конец.
– Что еще за конец? – возмутился Каладин. – Пес решил, что он неудачник?
– Концовки – это искусство, – надменно сказал Шут. – Точное и бесспорное искусство, мостовик. Да, это конец.
– Зачем ты мне это рассказал?
– Ты сам просил историю.
– Мне нужна была полезная история! – сказал Каладин, махнув рукой. – Как история об императоре на острове или о Флите, который продолжал бежать.
– Ты не уточнил. Ты сказал, что хочешь историю. Я предоставил ее. Вот и все.
– Это неправильный конец, – упорствовал Каладин. – Пес был невероятный. Он научился писать. Разве много во всех мирах животных, которые способны писать?
– Маловато, я бы сказал, – заметил Шут.
– Он научился вести хозяйство и пользоваться инструментами, – продолжал Каладин. – Он спас жизнь ребенку. Этот пес – шквальный герой.
– История не о том, что он пытался стать героем, – сказал Шут. – Речь шла о том, что он пытался стать драконом. И в этом, прошу заметить, потерпел неудачу.
– Я же говорила! – радостно воскликнула Виньетка. – Собаки не могут быть драконами!
– Кого это волнует? – сказал Каладин, расхаживая взад и вперед. – Глядя на дракона снизу вверх и стараясь измениться к лучшему, он перерос других собак. Он достиг чего-то действительно особенного.
Каладин остановился, затем прищурился, глядя на Шута, чувствуя, как его гнев превращается в раздражение.
– Так эта история обо мне? Я сказал, что недостаточно хорош. Ты думаешь, что у меня невыполнимые цели и я намеренно игнорирую то, чего достиг.
Шут ткнул в его сторону ложкой:
– Я же говорил тебе, что эта история не имеет никакого смысла. Ты обещал его не придумывать.
– На самом деле, – встряла Виньетка, – ты не дал ему шанса пообещать! Ты просто продолжал говорить.
Шут пристально посмотрел на нее.
– Сплошное ля-ля-ля! – воскликнула она, качая головой в такт каждому «ля». – Ля-ля-ля!
– В твоих историях всегда есть смысл, – сказал Каладин.
– Я человек искусства, – провозгласил Шут. – Буду благодарен, если ты не станешь меня унижать, твердя, будто мои творения обязаны преследовать какую-то цель. На самом деле искусством не надо наслаждаться. Надо просто признать, что оно существует, а затем двигаться дальше. Все остальное – проявление высокомерия.
Каладин сложил руки на груди и сел. Шут опять заигрался. Неужели ему так трудно выражаться ясно? Неужели он никогда не говорит того, что думает на самом деле?
– Любой смысл, – прибавил Шут, смягчаясь, – ты должен определить сам. Каладин, я просто рассказываю истории. Ты уже доел?
Каладин обнаружил, что это так, – он прикончил свою порцию, пока слушал.
– Боюсь, я не смогу долго поддерживать этот пузырь, – сказал Шут. – Он заметит, если я так поступлю, и уничтожит меня. Я нарушил наше соглашение и открылся его прямому воздействию. Я бы предпочел не быть убитым – у меня на сегодня есть список из семи человек, которых надо оскорбить.
Каладин кивнул и снова встал. Он понял, что каким-то образом эта история воспламенила его. Не столько сама история, сколько раздражение, которое у него вызывал Шут, прибавило ему сил.
Немного света, немного тепла, немного огня – и можно снова выйти на ветер. Впрочем, он знал, что тьма вернется. Она всегда возвращалась.
– Ты можешь рассказать мне настоящий финал? – спросил Каладин тихим голосом. – Прежде чем я снова отправлюсь туда?
Шут встал и шагнул вперед, затем положил руку на спину Каладина и наклонился ближе.
– В ту ночь, – сказал он, – маленький пес с набитым животом уютно устроился в теплой постели у огня, обнимаемый детьми фермера. И лежа там, пес подумал: «Сомневаюсь, что дракону бывает так хорошо».
Он улыбнулся и встретился взглядом с Каладином.
– Для меня все будет иначе, – сказал Каладин. – Ты же говорил, что будет еще хуже.
– Будет, – подтвердил Шут, – но потом станет лучше. Потом опять будет хуже. И снова лучше. Это жизнь, и я не буду лгать, говоря, что каждый день будет солнечным. Но солнце снова взойдет, а это совсем другое дело. Это и есть истина. Я обещаю тебе, Каладин: ты снова согреешься.
Каладин благодарно кивнул и повернулся к ненавистным ветрам. Он почувствовал толчок в спину, когда Шут послал его вперед, – затем свет исчез вместе со всем, что в нем было.
Назад: 79. Открытая рана
Дальше: 81. В ловушке
