68. Одна семья
Восемь лет назад
Эшонай сопровождала мать в бурю.
Вместе они шли все дальше в электрическую темноту, и Эшонай несла большой деревянный щит, чтобы защитить от ветра мать, а та прижимала к груди ярко-оранжевый самосвет. Мощные порывы ветра пытались вырвать щит из рук Эшонай, и спрены ветра, хихикая, проносились мимо.
Эшонай и ее мать прошли мимо других слушателей, несущих похожие самосветы. Маленькие вспышки света посреди буйства стихий. Как души умерших, которые, по слухам, бродят во время бурь в поисках светсердец, чтобы в них поселиться.
Эшонай настроилась на ритм ужасов, который с каждым тактом как будто пронзал разум. За себя она не боялась, но мать в последнее время стала такой хрупкой…
Хотя многие стояли на открытом месте, Эшонай повела мать к лощине, которую выбрала раньше. Даже здесь проливной дождь как будто пытался проникнуть под кожу. Спрены дождя на вершине хребта колыхались в унисон с яростным ураганом, – казалось, они танцевали.
Эшонай съежилась рядом с матерью, не слыша ритма, который напевала фемалена. Свет камня, однако, озарил ухмылку на лице Джакслим.
Ухмылку?
– Напоминает мне о том, как мы с твоим отцом вышли вместе! – крикнула Джакслим дочери сквозь шум ветра. – Мы решили не оставлять это на волю судьбы – один из нас мог измениться, а другой – нет! Я до сих пор помню ту причудливую страсть, которую испытала, когда впервые изменилась. Ты слишком боишься этого, Эшонай! Ты же понимаешь, я хочу внуков.
– Нам обязательно говорить об этом сейчас? – сердито спросила Эшонай. – Держи камень. Прими новую форму! Подумай о ней, а не о бракоформе.
Вот только такого позора им и не хватало.
– Спрены жизни не интересуются старыми развалинами, – сказала ее мать. – Приятно снова оказаться тут! Я уже начала думать, что просто зачахну…
Вместе они прижались к скале, Эшонай использовала свой щит как импровизированную крышу, чтобы защититься от дождя. Неизвестно, сколько времени потребуется для начала трансформации. Сама Эшонай приняла новую форму лишь однажды, в детстве – когда отец в нужный час помог ей принять трудоформу.
Дети не нуждались в форме, их и без нее переполняла энергия жизни – но если они не принимали форму после полового созревания на седьмом или восьмом году, то застревали в тупоформе. Она была, по сути, низшей версией бракоформы.
Сегодня буря тянулась долго, и рука Эшонай начала болеть от тяжести щита.
– Что-нибудь чувствуешь? – спросила она у матери.
– Еще нет! Я не знаю правильного образа мыслей.
– Настройся на смелый ритм! – сказала Эшонай. Вот что велела им Венли. – Уверенность или возбуждение!
– Я пытаюсь! Я…
Слова матери затерялись в раскате грома, который обрушился на них с такой силой, что сами камни содрогнулись, а у Эшонай застучали зубы. А может, это было от холода. Обычно холодная погода ее не беспокоила – трудоформа хорошо подходила для таких условий, – но ледяная дождевая вода просочилась сквозь промасленную куртку и теперь струйками текла вдоль хребта.
Она настроилась на ритм решимости, удерживая щит на месте. Она защитит свою мать. Джакслим часто жаловалась, что Эшонай ненадежна, склонна к фантазиям, но это неправда. Ее исследования мира – трудная работа. Полезная работа. Она не была ни ненадежной, ни ленивой.
Пусть мать увидит это. Эшонай держала щит, бросая вызов дождю – и самому Укротителю бурь. Прижимая к себе мать, согревая ее. Она не слабая. Она крепкая. Надежная. Решительная!
Самосвет в руках матери засветился ярче. «Наконец-то!» – подумала Эшонай и отодвинулась, чтобы у Джакслим было больше пространства для трансформации, переделки ее души – главного связующего звена между слушателем и самим Рошаром.
Эшонай не должна была удивляться, когда свет вырвался из камня и был поглощен – как вода, спешащая наполнить пустой сосуд, – ее собственным сердцем. И все же она удивилась. Эшонай ахнула, ритмы нарушились и исчезли – все, кроме одного, ошеломляющего звука, которого она никогда раньше не слышала. Это был величественный, ровный тон. Не ритм. Чистая нота.
Гордый, громче грома. Звук стал для нее всем, когда ее предыдущий спрен – крошечный гравитационный спрен – был выброшен из светсердца.
Чистый тон Чести зазвучал в ее ушах. Она уронила щит, и тот улетел в темное небо. Ее не должны были забирать, но в данный момент ей было все равно. Это превращение было чудесным. В нем к ней вернулась жизненно важная часть слушателей.
Они нуждались в большем, чем имели. Нуждались!
Это… это было правильно. Она приняла перемену.
И весь Рошар замер, чтобы пропеть давно утраченную ноту Чести.
Эшонай пришла в себя, лежа в луже дождевой воды, мутной от кремной примеси. Рядом с ней колыхался одинокий спрен дождя, глядя единственным глазом на тучи и шевеля лапками.
Она села и окинула взглядом свою изодранную одежду. Мать покинула Эшонай в какой-то момент во время бури, крича, что ей нужно укрыться. Эшонай была слишком поглощена этим тоном и новой трансформацией, чтобы пойти с ней.
Она подняла руку и обнаружила, что пальцы стали толстыми, мясистыми, а на тыльной стороне ладони и предплечье появился панцирь, похожий на стальную броню человеков. Он покрывал все ее тело, от ног до макушки. Волос не было. Только твердый панцирь.
Перемена разорвала ее рубашку и куртку, оставив лишь юбку – и та порвалась на талии, так что едва держалась на теле. Она встала, и даже это простое действие показалось ей другим, не тем, что раньше. Неожиданная сила как будто подбросила Эшонай. Она споткнулась, потом ахнула, настроившись на ритм благоговения.
– Эшонай! – раздался незнакомый голос.
Она нахмурилась: чудовищная фигура в красновато-оранжевом панцире перешагнула через обломки, разбросанные бурей. Незнакомец неловко повязал плащ на талии: очевидно, тоже оказался раздетым. Она настроилась на ритм веселья, хотя мален не выглядел глупо. Казалось невозможным, чтобы такая динамичная, мускулистая фигура могла выглядеть глупо. Ей хотелось бы знать ритм более величественный, чем благоговение. И… она тоже так выглядела?
– Эшонай, – сказал мален своим глубоким голосом. – Ты можешь в это поверить? Я чувствую, что могу подпрыгнуть до облаков!
Она не узнавала голос… но узор мраморной кожи был ей знаком. И черты лица, хотя теперь и прикрытые панцирным шлемом, напоминали…
– Тьюд? – спросила она и снова ахнула. – Мой голос!
– Я знаю, – сказал он. – Если ты когда-нибудь хотела петь на низких тонах, Эшонай, кажется, мы нашли для этого идеальную форму!
Она огляделась вокруг и увидела несколько других слушателей в мощных доспехах. Их была добрая дюжина, все пели в ритме благоговения. Хотя Венли предоставила около двух десятков драгоценных камней, похоже, не все добровольцы приняли новую форму. Неудивительно. Им потребуется время и практика, чтобы определить правильный образ мыслей.
– Ты тоже была потрясена? – сказала Дианиль, подходя. Ее голос стал таким же глубоким, как сейчас у Эшонай, но завиток черного мрамора на лбу виднелся отчетливо. – Я чувствовала непреодолимую потребность встать посреди бури и купаться в этом звуке.
– Есть песни тех, кто впервые принял трудоформу, – сказала Эшонай. – Мне кажется, они упоминают похожий опыт: излияние силы, удивительная нота, принадлежащая исключительно Культивации.
– Рошар поет, – сказал Тьюд, – и приветствует нас.
Их собралось двенадцать, и хотя она не всех знала одинаково, между ними возникла мгновенная… связь. Товарищество. Они по очереди прыгали, проверяя, кто сможет подняться выше, пели в ритме радости, дурачились, как кучка детей с новой игрушкой. Эшонай швырнула камень, он взлетел на невероятную высоту. Она даже привлекла спренов славы с развевающимися хвостами и длинными крыльями.
Пока остальные выбирали камни, чтобы попытаться превзойти ее бросок, она услышала неуместный звук. Барабаны? Да, это были боевые барабаны, сигнализирующие о налете на город.
Остальные собрались вокруг нее, напевая в ритме замешательства. Нападение одной из других семей? Сейчас?
Эшонай хотелось рассмеяться.
– Они что, сошли с ума? – спросил Тьюд.
– Они не знают, что мы сделали, – сказала Эшонай, оглядывая плоское каменное пространство за городом, где они встретились один на один с Великой бурей.
Многие слушатели только сейчас выбирались из укромных трещин в земле.
Их лучшие воины, однако, оставались в городе в небольших, крепких зданиях, построенных там. Семьи частенько претендовали на город сразу после бури. Это был один из лучших моментов для атаки, если, конечно, сумеешь собрать силы достаточно быстро.
– Это будет весело, – с волнением сказала Мелу.
– Не знаю, правильно ли так думать, – сказала Эшонай, хотя чувствовала то же самое рвение. Желание помчаться вперед. – Хотя… если мы сможем прибыть до того, как они закончат хвастаться…
Остальные с ухмылками настроились кто на веселье, кто на возбуждение. Эшонай шла впереди, не обращая внимания на оклики тех, кто покидал буревые убежища. Нужно было заняться более неотложным делом.
Когда они приблизились к городу, она увидела, что атакующая семья собралась за воротами, трясет копьями, дерзит и насмехается. Разумеется, они были одеты в белое. Это был знак того, что происходит нападение, а не запрос на торговлю или другое взаимодействие.
Пока продолжалось хвастовство, настоящая битва еще не началась. Эшонай участвовала в нескольких битвах за города, когда ее семья пыталась претендовать на один из них, и это всегда было неприятное событие – хуже всего оказалось то сражение, когда с каждой стороны погибло больше десятка слушателей.
Ну что ж, сегодня они все увидят…
Она остановилась, подняв руку, приказывая остальным сделать то же самое. Они подчинились – хотя в глубине души Эшонай недоумевала, почему решила взять на себя ответственность. Это просто показалось естественным.
Они приближались к трещине в стене, окружающей город. Эта стена, возможно, когда-то выглядела грандиозно, однако сохранились лишь намеки на ее былое величие. Бо́льшая часть обветшала, кое-где виднелись внушительные дыры.
В тени шевельнулась фигура. Она выглядела зловещей, опасной – но шагнула на свет и взмахом руки пригласила их подойти. Это оказалась Венли. Как ей удалось так быстро добраться до города?
Эшонай приблизилась, и Венли медленно, неторопливо оглядела ее с ног до головы. На заднем плане били барабаны, подгоняя Эшонай вперед. И все же во взгляде сестры она почувствовала что-то…
– Сработало, – сказала Венли. – Хвала древним бурям за это. Хорошо выглядишь, сестра. Полна силы и готова воевать.
– Это не моя суть. – Эшонай указала на форму. – Но я испытываю определенный… трепет оттого, что стала такой.
– Иди к Шарефелю, – сказала Венли. – Он ждет тебя.
– Барабаны… – начала Эшонай.
– Враг еще некоторое время будет выкрикивать оскорбления, – возразила Венли. – Иди к Шарефелю.
Шарефель был осколочником их семьи. По традиции после отвоевания города побежденная семья отдавала свои осколки победителям, чтобы те их сберегли.
– Венли, – сказала Эшонай. – Мы не применяем осколки против других слушателей. Они предназначены только для охоты.
– О, сестра, – в ритме веселья сказала Венли, обойдя ее, а затем осмотрев Тьюда и остальных. – Если у нас есть хоть какая-то надежда противостоять человеческому племени, когда оно неизбежно обратится против нас, мы должны быть готовы применить оружие, которым были благословлены.
Эшонай хотела настроиться на ритм упрека от такого предложения, но вспомнила, что говорил ей Далинар Холин. Если слушатели не объединятся, они действительно станут легкой добычей.
– Я хочу драться, – в ритме волнения сказала Мелу, и спрен предвкушения – похожий на длинное знамя, соединенное со сферой у земли, – запрыгал позади нее.
– Я думаю, стоит попытаться никого не убивать, – произнес Тьюд в ритме размышлений. – С этой формой… По-моему, это было бы несправедливо.
– Возьми осколки, – настаивала Венли. – Покажи им, как опасно приближаться к нам и вызывать на битву.
Эшонай протиснулась мимо сестры, остальные последовали за ней, включая саму Венли. Эшонай не собиралась использовать осколки против своего народа, но, возможно, и впрямь стоило навестить Шарефеля. Она петляла по городу, минуя кремные лужи и лозы, протянувшиеся от камнепочек, чтобы впитывать влагу.
Хижина осколочника находилась у передней стены, рядом с барабанами. Это было одно из самых крепких строений в городе, которое поддерживали в хорошем состоянии. Сегодня дверь была гостеприимно открыта. Эшонай шагнула в дверной проем.
– А… – раздался тихий голос в ритме потерь. – Значит, это правда. У нас снова есть воины.
Эшонай шагнула вперед и увидела сидящего пожилого слушателя, свет из дверного проема освещал узор его почти черной кожи. Чувствуя, что так надо, хотя и не совсем понимая почему, она опустилась перед ним на колени.
– Я долго пел старые песни, – проговорил Шарефель, – мечтая об этом дне. Я всегда думал, что найду боеформу сам. Как? Какой спрен?
– Спрен боли, – сказала Эшонай.
– Они убегают во время бурь.
– Мы захватили их, – сказала Эшонай, когда в комнату вошли еще двое, словно грозные тени. – Используя метод человеков.
– А-а… – протянул он. – Тогда я тоже попробую, во время следующей бури. Но это новая эра, и она заслуживает нового осколочника. Кто из вас возьмет мои осколки? Кто из вас может нести это бремя и эту славу?
Группа замерла. Не во всех семьях были осколочники; у слушателей имелось только восемь комплектов. Те, кто владел надлежащими восемью городами, были благословлены ими, чтобы использовать только в охоте против большепанцирников. Это были редкие события, когда многие семьи собирались вместе, чтобы добыть светсердце для выращивания урожая, а затем устроить пир, поедая мясо убитого зверя.
Похоже, у их осколков теперь… другое будущее.
«Если люди обнаружат, что они у нас есть, – подумала Эшонай, – войны не миновать».
– Отдай осколки мне, – заявила Мелу в ритме возбуждения.
Она шагнула вперед, но Тьюд положил руку на ее нагрудную броневую пластину, словно удерживая. Она загудела в ритме предательства, а он – раздражения. Они бросали друг другу вызов.
Дела быстро могли принять дурной оборот.
– Нет! – сказала Эшонай. – Нет, никто из нас их не возьмет. Никто из нас не готов.
Она посмотрела на пожилого осколочника.
– Оставь их себе. С доспехом ты крепок, как любой воин, Шарефель. Я просто прошу тебя пойти с нами сегодня.
Барабаны перестали звучать.
– Я не стану поднимать клинок против других слушателей, – сказал Шарефель в ритме скепсиса.
– В этом нет необходимости, – заверила Эшонай. – Нашей целью сегодня будет не победа в битве, а обещание нового начала.
Вскоре они вышли из города. Некогда в проеме были створки ворот, но слушатели не могли создавать деревянные чудеса такого масштаба. По крайней мере, пока.
Битва уже началась, хотя до рукопашной дело еще не дошло. Воины ее семьи выступали вперед и бросали копья, а другая семья уклонялась. Потом атакующая семья должна была вернуть копья. Если кто-то был ранен, одна сторона могла отступить и отказаться от боя. Если нет, то в конце концов они должны были перейти к ближнему бою.
Спрены всевозможных разновидностей, привлеченные этим событием, бегали и летали по периметру сражения. Лучники семьи Эшонай держались в стороне, их численность была призвана напугать противника, хотя они не использовали свое оружие. Луки были слишком смертоносны и слишком точны, чтобы применять их против других слушателей.
Увы, иной раз в пылу сражения традиции нарушались. Обычные стычки превращались в жуткие кровавые побоища. Эшонай в подобном не участвовала, но в детстве ей случилось увидеть, чем обернулся неудачный штурм другого города.
Но вот появились боеформы в сопровождении полного осколочника в блестящем доспехе, и обе стороны застыли. Семья Эшонай расступилась, напевая то ли в ритме благоговения, то ли в ритме волнения.
Эшонай, как и несколько других, была вооружена копьем. Они остановились в центре поля. Противоборствующая семья отпрянула назад, их воины размахивали копьями. Их позы – и пение, что смогла разобрать Эшонай, – были полны ужаса.
– Мы заново открыли боеформу, – крикнула Эшонай в ритме радости. Она выбрала манящий ритм, а не рассерженный. – Присоединяйтесь к нам. Приходите в наш город, живите с нами. Мы поделимся нашими знаниями!
Остальные отпрянули еще дальше. Один из них крикнул в ритме упрека:
– Вы нас поглотите! Сделаете рабами. Мы больше не будем самостоятельной семьей.
– Мы все одна семья! – ответила Эшонай. – Боишься, что тебя сделают рабом? Ты видел бедные рабоформы, которые служат человекам? Видел доспехи человеков, их оружие? Видел, как тонка их одежда, какие они создали повозки? Ты не сможешь этому противостоять. Я не смогу. Но вместе мы могли бы! На Равнинах десятки тысяч слушателей. Когда человеки вернутся, пусть они увидят единую нацию, а не кучку враждующих племен.
Она указала на другие боеформы, затем позволила взгляду задержаться на Шарефеле в его осколочной броне.
– Мы не будем драться с вами сегодня, – продолжила Эшонай, поворачиваясь к вражеской семье. – Сегодня никто из этой семьи не станет с вами драться. Но если кто-то из вас будет упорствовать, вы познаете на себе истинную мощь этой формы. Далее мы обратимся к семье Живых Песен. Вы можете стать первыми, кто присоединится к нашей новой нации, и на протяжении поколений вас будут восхвалять за мудрость. Или же оставайтесь последними – и придете выклянчивать себе местечко, когда наш союз будет почти завершен.
Она подняла копье, метнула его – и сама поразилась силе броска. Оно взмыло над вражеским семейством и исчезло вдали. Она услышала, как некоторые из них запели в ритме ужасов.
Она кивнула остальным, и они вместе вернулись в город. Иные казались раздосадованными. Они хотели битвы, жаждали проверить свои способности. До сих пор она не встречала слушателей, проявляющих кровожадность, и не чувствовала, чтобы эта форма изменила ее так сильно, – и все-таки, стоило признать, ее тоже обуревало нетерпение.
– Надо потренироваться, – сказала она товарищам. – Направить агрессию в нужное русло.
– Звучит замечательно, – сказал Тьюд.
– Главное, чтобы мы этим занялись на глазах у всех, – раздраженно прибавила Мелу. – Хочу, чтобы они поняли, как легко я могла бы расколоть им черепа. – Она посмотрела на Эшонай. – Но… все прошло хорошо. Наверное, я рада, что мне не пришлось никого разрывать на части.
– Как ты научилась произносить речи? – раздался вопрос откуда-то сзади. – Разговаривая с деревьями в глуши?
– Я не отшельница, Долимид, – ответила Эшонай в ритме раздражения. – Мне просто нравится свобода как идея. Не хочу сидеть взаперти. Того, кто не высовывает носа за пределы своих земель, можно застать врасплох. Если бы мы просто исследовали окрестности, нам бы не пришлось сейчас так спешить с объединением семей – кто мне возразит? Если бы не наша трусость, мы бы начали готовиться к встрече с человеками еще несколько поколений назад.
Остальные загудели в ритме утешения. Они все понимали. Почему Эшонай раньше с таким трудом удавалось убеждать соплеменников? Была ли теперешняя легкость вызвана связью, которую она чувствовала с этими слушателями, первыми боеформами?
Эта форма могла научить ее стольким вещам, позволить провести столько экспериментов. Она почувствовала, что ее шаг стал пружинистым. Возможно, это была лучшая форма для исследования мира – можно перепрыгивать препятствия, бегать быстрее. Так много возможностей.
Они вошли в город. Воины ее семьи – те, кто бросал свои копья, – рысью следовали позади, немедленно признав власть боеформ. Когда они проходили мимо хижины Шарефеля, Эшонай снова увидела Венли, притаившуюся в тени. В каком-то смысле это была ее победа.
Эшонай, вероятно, должна была пойти поздравить сестру, но не могла заставить себя сделать это. Венли не нуждалась в песнях восхваления. Она и так была достаточно надменной.
Вместо этого Эшонай повела группу к буревому убежищу, откуда выходили остальные члены их семьи. Каждый должен был полюбоваться новой формой вблизи.
Назад: 67. Песнь камней
Дальше: 69. Чистые тоны Рошара
