Марина (16)

Дети пришли в три часа ночи – время нечистых, время бесов, кикимор, домовых. Измученная бессонницей, Марина комкала простыни и мысленно перечитывала дневник прапрадеда. Дети бомбардировали стекла снежками. Так юную Марину зазывали во двор подружки.

«Это сон, – подумала она, переступая босыми пятками по ковру. – Я не заметила и уснула».

Как бы не так, – ответил ей сквозняк, остужающий тело под футболкой. От старых рам тянуло холодом.

Бам – задребезжали стеклопакеты.

Марина поглядела вниз.

Сначала она решила, что это карлики, приспешники джинна, явились мстить за убитого брата. Но зрение привыкало к полутьме. В лунном свете стояли мальчики и девочки – ее класс. И это неподвижное стояние на морозе было страшнее, чем облик каких-то монстров.

Дети ждали учительницу. Длинные тени стелились по снегу, деформируясь и ломаясь о сугробы.

Марина подскочила, услышав характерное бульканье в комнате. Кто-то прислал ей весточку. Кто-то прислал к ней детишек.

Она попятилась от подоконника. Снежок тут же тукнул о зазвеневшее стекло.

В телефоне десять непрочитанных СМС от разных абонентов.

Люба Кострова просила… требовала?

«Иди в школу».

Изумленная, Марина полистала меню. Каракуц, Кузнецова, Прокопьев, секретарша директора Ира и с ними пяток коллег, кинули одинаковые сообщения.

«Иди в школу».

Бам! – будто судовой колокол звякнул, приглашая на борт.

Спрятаться? Схорониться? И бросить учеников? Она размышляла минуту. Потом сдернула с кресла колготки.

По номеру сто двенадцать сняли и сразу повесили трубку. Так трижды. Из динамиков завыло протяжно, Марина отшвырнула мобильник. Она ведь знала: никто не придет на помощь. Знала еще тогда, в подростковых снах, на поле брани. В мире многоликого великана.

Ощущение нереальности происходящего притупило страх. Марина накинула капюшон. Вынула из кухонного ящика нож и лезвием продырявила карман, чтобы оружие, как в ножнах, сидело в подкладке пальто. На дне бутылки плескались остатки раствора. Она проглотила их, не поморщившись.

Кто писал ей сообщения? Джинн из эпохи, когда и колесо-то не изобрели? Или сила, поселившаяся в школе, подчинила себе всех, кроме Марины Крамер?.. Пока что кроме Марины…

Она сбежала по ступенькам и отворила подъездную дверь навстречу ветру.

Словно ее ударили под дых.

Дети на улице были одеты кое-как. Многие в том, в чем ложились спать: футболки, трусики. Лед поскрипывал под подошвами шлепанцев и домашних тапочек. Но школьники не обращали внимания на холод.

– Вы же окоченеете! – вскрикнула Марина.

Лица детей были безучастны и пусты. Глаза угасли. Они не слышали Марину, поглощенные мелодией, играющей в головах, дудочкой Гамельнского крысолова.

Яна Конькова, Айдар Тухватуллин, Лиля Синица – все они были вытащены из кроватей, теплых спален и порабощены демонической силой.

Марина сорвала пальто, укутала Настю Кострову. Отдала Яне шарф. Дети чуть покачивались и смотрели сквозь учительницу. Ледяные пальцы Насти окольцевали запястье. Девочка потянула Марину, поторапливая, странная процессия тронулась, хрустя снегом.

Через вымерший город, мимо стройки, Сбербанка и Россгосстраха, черных лип. Марина держала Настю за руку, дети маршировали цепочкой сзади, как цыплята за курицей-наседкой. Они не реагировали на расспросы, и Марина замолчала.

У мемориала снег таял, змеясь ручьями. Холм разделся до жухлой травы и суглинка. Словно в недрах работали гигантские батареи. Тут царило душное африканское лето. Воздух гудел комарами. Рыжевато-серые мухи роились над лестницей. Опускались на бледные лица детей. Ваза Стопфольда не просто отравляла своим присутствием Горшин; она на свой лад переиначивала климат.

«И с этой мощью ты собиралась бороться солью и жалким ножом?»

Школьные окна горели янтарным светом. Тончайшая прозелень растеклась по фасаду, как прожилки мушиных крылышек. Фиолетовый океан небес бороздила полная луна, повторяясь отражением в зрачках учеников. Хотелось прикрыть им глаза, прогнать оттуда серебристое наваждение.

Одна-единственная туча набухала над крышей.

Марина утерла пот, попыталась справиться с дрожью. Слух уловил приглушенные крики. Кто-то окликал ее по имени-отчеству. Марина остановилась, и Тухватуллин, запрограммированный скорее попасть в школу, налетел на нее.

За решетками в кабинете информатики мельтешили две фигурки.

– Паша? Нестор?

Самотин и Руденко колотили в стекло кулаками.

– Уходите! Уходите! – жестикулировали они.

Конечно, ей надо было уходить.

Парадная дверь распахнулась настежь.

– Это ловушка! – закричал Паша.

Марина зажмурилась на мгновение. Бог Моисея, ревнующий свой народ к золотым тельцам… Его гнев пригодился бы Горшину сейчас.

Настя подергала за рукав.

Соратники по несчастью голосили из темницы, не понимая, что все было предрешено заранее. И нельзя переписать судьбу.

– Иду, солнышко.

Марина оглянулась на город, распластанный у подножья холма. И вошла в здание, не отпуская Настиной руки.

В вестибюле клубился туман. Пахло жженым сахаром, халвой. За пеленой испарений зыбко изгибались стены. Вахтерша Римма оцепенела на дежурном посту.

Семиклассники, повинуясь чужой воле, побрели строем к лестнице. Лишь Настя не бросила учительницу. Она стала ее проводницей в этой новой школе. Мглистые коридоры шуршали и поскрипывали, продуваемые горячим ветром.

В дверном проеме справа Марина увидела Любу. Библиотекарь таращилась на монитор выключенного компьютера. Мухи ползали по ее волосам. Изумрудный плющ обвил книжные полки.

Джинн создавал пародию на учебный процесс. С окаменевшей вахтершей, с бессмысленным бормотанием, доносящимся из кабинетов, буханьем баскетбольного мяча в спортзале. Забавы ради он заставил школьников и одурманенных педагогов участвовать в этой скверной постановке.

Ноги Марины подогнулись.

За стеллажами прошествовал вальяжно лев. Самый обычный лев, как в передачах National Geographic, находился в библиотеке с Любой! От страха кружилась голова.

Не сопротивляйся, – зашептало где-то в лобных долях, – прими как должное. Это было начертано на твоих ладонях. Библиотечный лев, лето посреди зимы, школа, построенная на фундаменте старого проклятия.

Настя напомнила о себе, тряхнув вялую кисть учительницы.

В приемной сосредоточенная секретарша Ира калечила маникюр. Пилочка стесала ногти вкривь и вкось и добралась до мяса. Кровь капала на документы.

– Александр Александрович готов вас принять, – отстраненно сказала Ира.

Настя и Марина вошли в директорскую, дверь затворилась сама собой.

Костров стоял у окна, спиной к визитерам. В руке он держал дрель с длинным устрашающим сверлом. Провод исчезал за шкафом. Настя, отпустив запястье учительницы, покорно удалилась в угол и там застыла.

– Что происходит? – спросила Марина.

– А как ты считаешь?

– Вы извлекли вазу из подвала, да?

Костров повернулся. Но это был не Костров. Лицо директора сидело на древнем чудовище, как плохо пригнанная маска. Оно вздувалось парусом, чавкало, когда шкура отклеивалась от мяса. Веки словно зажарились и черной коркой обрамляли остекленевшие глаза. Правый глаз закатился, левый буравил гостью.

Марина отпрянула.

– Я не нравлюсь тебе? – спросила тварь. Палец Кострова нажал на кнопку, запуская сверло.

– Ты…

– Ужасен? – ухмыльнулась тварь, прицеливаясь дрелью.

– Неуместен, – выговорила Марина. Губы Кострова оттопырились, оголяя кровоточащие десны. По надетой наизнанку водолазке ползали мухи. Он походил не на божество с древнеассирийских барельефов, не на демона из сур Корана, а на идиота.

Дрель выключилась.

– Что… ты… сказала?

Слюна пузырилась в бороде.

– Тебе нет места в XXI веке, – голос Марины твердел с каждым словом. Страх отступал, сменяясь яростью. – Ты – долбаная сказка! Друг Аладдина!

– Я – Шайтан!

Вонь разложения обрушилась на Марину вместе с ревом.

– Я – лев, я – змея, я – свет, я – тьма!

Костров смел со стола папки и монитор компьютера. Сверло указало на Марину.

– Я хожу по небу и повелеваю в аду!

– Ты боишься соли, Хоттабыч.

Кулак врезался в стол, и столешница разломилась, вздыбившись краями.

– Ты увидишь, кто я. Ты будешь жить, пока не уразумеешь. Этот город – мой, и я утоплю его в крови.

– Какой дешевый пафос. – Марине нечего было терять. – В Википедии написано, джинны питаются навозом.

– Ложь, – зарычала тварь, прорубаясь сквозь массивный стол, как сквозь картон. На пол сыпалась щепа. Марина закрылась руками. – Утром, – понизил голос лже-Костров, – горожане проснутся и не обнаружат своих отпрысков. Они придут на холм, но дети будут мертвы.

– Нет, – прошептала Марина.

– Да, – ухмыльнулась тварь. Она снова наслаждалась человеческим страхом. – Их выпотрошенные трупы будут свалены в спортзале. Учителя облачатся в их кожу и станут танцевать.

Лицо Кострова вспучилось. Правый зрачок канул за сожженное веко.

– Родители накажут убийц, но им будет мало. Отцы обвинят матерей. В забытьи они будут душить и вешать женщин. А когда женщины погибнут, они примутся друг за друга.

– Зачем? – тихо спросила Марина. – Какой в этом смысл?

– Чтобы вы вспомнили! – пророкотала тварь. Сверло впилось в системный блок. – Вы загородились своими игрушками от истины! Перестали бояться!

– В чем истина? – Марина пятилась к Насте, которая не замечала ни ее, ни фальшивого отца.

– В том, что за пределами вашего жалкого разума клокочет мрак! В том, что вы – мясо для стервятников! И с той поры, когда вы умирали от страха в пещерах, ничего не поменялось!

– А что будет со мной? – Марина присела на корточки возле ученицы. Настя Кострова была укутана в ее пальто.

«Прости меня, маленькая», – подумала Марина.

– О, – промурлыкала тварь, – тебя я заберу в свой дворец. Ты проведешь вечность, постигая порядок вещей, наблюдая из дворцовых окон, как собратья твои уничтожают друг друга, беспощадно и беспричинно. Войны прошлого, настоящего и будущего будешь ты созерцать, и каждый солдат, умирая, увидит тебя в окне, и последней его мыслью станет: «Эта сука, эта падальщица наслаждается моим бесславным концом!»

Рука Марины юркнула в карман пальто.

Со стены падали грамоты. Двуглавый орел звякнул об пол.

– Боги вернутся, – сказала тварь. – Они уже возвращаются.

– Эй! – Марина прервала монолог. Обняв Настю, она приставила нож к ее шее.

Тварь воззрилась удивленно.

– И что? – спросила она.

– Я убью ее, – сказала Марина. – Избавлю от мук.

Настино личико оставалось бесстрастным, но Марина чувствовала, как колотится ее сердце, словно желая сбежать на волю.

– Отрежь ей голову, – проронила тварь.

Пот щипал глаза. Марина вдавила острие ножа в бьющуюся жилку под подбородком. Зарылась носом в мягкие волосы Насти.

– По-твоему, мне не плевать?

Марине казалось, она режет саму себя. Лезвие царапало Настино горло.

Костров затрясся. Искривились и побелели губы. Мухи одновременно вспорхнули, покинув его вздымающуюся грудь. Правый зрачок выплыл из-под века. Сосуды лопнули, окрасив розовым белки.

– Н-нет, – проскрежетал Костров. – Не тронь…

Будто сгибал стальную трубу, он согнул руку в локте. Жужжащей дрелью прикоснулся к уголку оскаленного рта. Сверло намотало мясистые лоскутья и раздробило зубы, щека лопнула и болталась, вывернувшись слизистой. Кровь хлестала из разодранной пасти.

– Отрежь, – зашипела тварь, разбрызгивая ярко-красный сок.

Костров ударил себя дрелью, на этот раз в нос, снизу-вверх. Сверло разрушило перегородку и размазало по лицу кусочки хрящей.

Костров рухнул на стул. Взвизгнули колесики.

– Не трогай ее, – сказал он.

– Это вы? – Марина осторожно убрала лезвие. – Джинн ушел?

– Не… надолго…

Из дыры в носу выплескивался багровый ручей. Костров с трудом двигал челюстью. Слова были слипшейся кашей.

– Где ваза? – Марина подскочила. Она думала о библиотечном льве.

Костров, чья любовь к дочери была сильнее демона из доисламской эпохи, просипел:

– На крыше.

– Как мне туда попасть?

– Лестница… восточное крыло… ключ… – Он замолк, и Марина испугалась, что он умер в кресле. Но изувеченный рот шевельнулся: – Сейф… десять… ноль шесть… и… и…

Марина уже крутила колесико старомодного, стоящего в углу сейфа.

Десять, ноль шесть.

– Что дальше?

Костров хрипел и мотал головой, пачкая кровью руины стола.

«Год рождения дочери, – осенило Марину. – Ноль семь!»

Дверцы открылись. В сейфе лежали одинокий ключик и синий рюкзак Пашки. Марина повозилась с молнией и возликовала. Контейнер, полный глауберовой соли. Бутылка с раствором.

«Самотин, я тебя люблю».

Она повернулась к Кострову.

– В школе я видела льва…

– Это не по-настоящему, – прохрипел директор. – Это все… фикция… мы – его оружие…

– Спасибо. – Марина выскользнула из кабинета. В приемной секретарь чиркала пилочкой по обнажившимся дистальным фалангам.

– Никуда не ходи, – сказала она отрешенно.

Туман в вестибюле сгустился, будто под досками настила чавкало болото, окуривая здание ядовитыми испарениями. Кто-то стучал в припадке по клавишам пианино. Грохотало и подвывало из спортзала. Марина побежала к ступенькам, стараясь не замечать шарахающихся во мгле существ. Призраков, спрессованных из тумана.

На лестничном пролете караулила завуч. Круглые линзы очков запотели.

– Честь школы, – промямлила она. – Измерять черепа. Красивые черепа. Медали. Ломброзо говорит…

Она словно начитала фразы на диктофон задом-наперед, и теперь прокручивала в обратную сторону, игнорируя эмоциональную окраску и ударения. Марина оттолкнула Каракуц, и та обиженно ойкнула.

У столовой ползали на карачках сестры Зайцевы. Ловили снующих по паркету скорпионов.

Марина заслонилась от паники рюкзаком, как щитом. Рванула направо. В кабинетах шли уроки. Шестой класс внимал бессвязному заикающемуся бормотанию Аполлоновой. Швец демонстрировала восьмиклассникам банку с каким-то омерзительным пауком. В следующем кабинете Кузнецова царапала мелом доску, рисуя хаотичные спирали. Ольга Викторовна была одета в легкомысленный пеньюар.

Дети поднимали руки, вставали, тут же садились обратно. Учителя, как на ускоренной пленке, рыскали вдоль парт.

Все это Марина заметила мельком, не сбавляя скорость.

Она одолела восточное крыло и приближалась к тупику. В тумане очертились лестница, люк. Абрис льва, охраняющего мужской туалет.

Зверь зарычал.

«Не по-настоящему! – подумала Марина. – Фикция, ложь, восковые големы!»

Львиные когти полосовали паркетины, выламывали доски. Зверь перебирал лапами, напружинивался. Облизывал огромные клыки.

– Ты меня не остановишь, – прошептала Марина.

Лев ударил мордой в пол. Глазища пылали, хвост извивался и грива вставала дыбом. Когти, будто гвоздодеры, выкорчевывали паркет. Возможно, джинн явился из глубин Черного континента и приволок с собой память о существах, там обитавших. Но – сказала себе Марина – люди смиряли древнее зло как минимум дважды. Тот, кто закопал вазу в мирабилите, и Георгий Стопфольд, настоящий хозяин этой земли.

И холм принадлежал Марине по наследству.

– Он – мой, – процедила Марина, направляя на льва нож. Жуткая тень вскинулась до потолка. Прожорливая пасть истекала слюной, в ней трепетал широкий язык. Хищник крался вперед, не сводя с учительницы глаз, повергая в трепет.

– Хороший мальчик! – Марина опустила нож и выставила левую руку, ладонью к зверю. – Тише, тише.

От львиного рыка кровь превратилась в ледяной кисель.

«Дети внутри этой чертовой школы, – подумала Марина, – ни в чем не повинные дети!»

Она сделала шаг навстречу гортанно рычащему льву.

– Ты же не обидишь меня?

Зверь словно сомневался. Морщинил морду, показывая клыки. Косил янтарный глаз, но не двигался, пока Марина обходила его, теснясь к подоконникам. Свет луны заполнял этаж, учителя в кабинетах порхали марионетками на ниточках лунных лучей.

Лев закричал, разъяренный своим бессилием, своей эфемерностью. В отличие от карлика, коровьего мальчика, он был просто фантомом, дурным сном наяву.

Марина зажала зубами нож и полезла по перекладинам к подвесному замку. Сунула ключ в скважину.

– С-стой!

Марина оглянулась, свисая с лестницы.

В тумане ковылял Костров. Показалось, он нацепил клоунский нос, но одержимый приближался, и она поняла: это алый пузырь выдулся из дыры над обвисшим кровоточащим ртом.

– Я сожру тебя! – завопила тварь. Тень металась по стенам, двоясь и троясь, словно веер.

Прикусив лезвие ножа, чтобы не взвыть, Марина повернула ключ и сдернула замок. Прободала головой люк, выползая на крышу.

Снаружи было так же душно, как в здании. Горячий ветер трепал волосы. Школу будто сунули в сердцевину урагана. Темные воздушные массы перемещались по кругу, отсекая холм от зимнего города и от дремлющего в неведении мира. Ночь хлопала крылами; птицы, в которых Марина опознала грифов, пикировали из мрака.

Тут была вотчина демонов, древних свирепых божков. Там – мир смартфонов, бархатных революций, политических интриг, комиксов, плохих ремейков, прожиточных минимумов, социальных сетей и всего, что люди считали реальностью.

В пяти метрах от люка Марина увидела вазу, высокий медный сосуд с узкой горловиной. Над сосудом, над крышей чернело грозовое облако, так низко, что можно было допрыгнуть. Марина разжала губы непроизвольно, нож стукнул рукоятью в кровлю. Стервятники садились на свесы, шуршали крыльями, щелкали клювами. Их шеи и лысые головы напоминали гадюк.

Но не птицы испугали Марину.

«Что-то не так с небом», – подумала она.

Мысль ударялась изнутри о черепную коробку, рикошетила, прожигала мозг.

«Что-то не так с небом».

В небесах распростерлось опрокинутое Лицо с промоинами безжалостных глаз. Лицо-облако, следящее за Мариной. Джинн, ифрит, великан из подростковых снов.

Приводя в чувство, позади лязгнул металл. Костров лез из люка, как оживший мертвец из могилы. Ногти царапали рубероид.

Грифы взмывали, паря между ошеломленной Мариной и Лицом вверху, предвкушая пиршество.

Взятая в кольцо врагом, Марина бросилась к вазе. Скинула с плеча рюкзак, вытащила бутылку. Зубами свинтила крышку.

Молния полыхнула, озарив стервятников и ползущего на четвереньках Кострова. Глаза его закатились, по бороде струилась кровь.

– Не смей! – прорычала тварь в теле директора.

Марина схватила вазу. Внутри перекатывались кости. Пальцы коснулись шероховатой поверхности, и все растворилось в огненном вихре: Костров, грифы, облако.

Она не ощущала ни рук, ни ног, ни своего веса. Теперь она летела, легче перышка, и картина, представшая перед ней, потрясала воображение. Земля внизу была незнакомой, задымленной и чуждой. Причудливые растения выстреливали в раскаленный воздух споры, по лишайнику и губчатым грибам шествовали монстры, скопище клещей и когтей. На глазах они гибли, проваливаясь в болота. Зеленые долины становились бурыми и багровыми. Клокочущие вулканы изрыгали лаву, котлованы бурлили кислотой, но затем пламя гасло, пышное буйство джунглей маскировало пепелище. Зловонная клоака, плесень и перегной, леса, произрастающие из тлена и гнили более старых лесов. Планета возвращала изначальную склизкость, восставала против твердости, крошила камни. Илистые водоемы пожрали деревья. Мягкая, бесформенная и аморфная, планета сбрасывала кожу, оголяя парящее булькающее нутро, точно вывернутое наизнанку. Исполинские чаши с гноем, супницы, нарывы; распухшая тестоподобная масса – зародыши, внемлющие симфонии распада. Это была родина заключенной в сосуде твари, кульминация студенистого хаоса. Первобытные океаны, кишащие протожизнью, мыслящими комками слизи в кромешной тьме.

Марина открыла глаза, завопила и вылила на кости соляной раствор.

Под ее коленями крыша плавала, будто плот по волнам. Костров распластался на спине, хватал порванными губами кислород и смотрел, как в сердцевине облака возникают зигзаги молний.

Марина подумала о прапрадеде, так любившем свою Иду, и о серьезных взрослых глазах их дочери, которую Стопфольд все же спас от непостижимого и злобного монстра.

Набрав жменю крошащихся кристаллов, Марина высыпала их в вазу. Глауберова соль заполняла пустоты между костями.

Стопфольд затих, и грифы не кричали.

Марина плакала, словно хотела вымыть из глаз картину пригрезившейся планеты.

Господь, обитающий на Синайской горе в ветхозаветные времена, не создавал ни тех лесов, ни тех океанов. Если он вообще что-то создавал, помимо консервативных самолюбивых законов для вымотавшихся в пустыне людей.

Марина поняла, всхлипывая, что крыша больше не двигается, а ветер приносит в разомкнувшийся мир зимнюю стужу.

Она подняла взгляд. Облако теряло пугающую схожесть с чем бы то ни было, таяло стремительно. Сквозь него Марина увидела звезды.