Марина (8)
«Вот те на, – улыбалась Марина, шагая по прихваченному инеем асфальту. – В моем классе учится писатель! Если не забросит, уедет в Москву, поступит в Горьковский институт, прославит школу. Каракуц подавится своим Ломброзо».
День был морозным, но солнечным, в тон настроению. Успехи детей воспринимались как свои собственные.
«Прав дед, я прирожденный педагог».
Два месяца пролетели как два дня. На открытых уроках Кузнецова рассказала об изгнанных из Кремля интервентах, Марина – о патриотической лирике.
Подростки изводили коллег.
Кузнецова восклицала в учительской:
– Столяров мне говорит: вы сегодня рассказываете про демократию, а моим родителям рассказывали про коммунизм. Вся ваша история – пропаганда политических идей. А ничего, что я в девяносто первом в школу пришла? Или он полагает, мне восемьдесят?
Марина сочувствующе бурчала. Но на ее, Марины Фаликовны, уроках, мальчики вели себя отменно, а тот же Столяров выкарабкался из литературных троечников в хорошисты.
И оцарапывалась она только о завуча. Каракуц отчитывала за дежурства, не скупилась на шпильки.
«Наглядное оформление кабинета у Крамер оставляет желать лучшего…»
Заноза!
Мелкая, но пакостная. Да к черту ее.
Не успела Марина опомниться, наступили осенние каникулы. Снова опустели классы. Она съездила домой, повидалась с подругами, нагуляла жирок на маминых вкусностях. Дед снабдил парой дельных советов.
Горшин встретил солнышком, крикливыми рыночными торговками, собачьим лаем.
В воскресенье Марина решила посетить выставку, разрекламированную Любой Костровой. Прикоснуться к прекрасному.
У парфюмерии в торговом центре щебетали одиннадцатиклассницы. Полногрудые и задастые, переспелые, напомаженные – выглядят едва ли не старше Марины. Какой Серебряный век, когда в голове сплошные мальчики?
Ученицы поздоровались с Мариной.
«Опять я развешиваю ярлыки»…
Фанерный Джек Воробей возле магазина игрушек освежил в памяти разговор о пиратах.
Самотин, сын математички Ларисы Сергеевны, высокий, славный мальчик, разве что робкий: дедушка говорил о таких «перевоспитанный» – в смысле «воспитанный с излишком». Иногда и Марине следовало на время забыть про вежливость, научиться давать отпор хамам.
Паша Самотин, конечно, сам написал тот рассказ. Трюк с другом не прокатил.
Марина отозвала его после уроков.
– Я прочла «Островитянку».
– И как? – Серые глаза загорелись.
– Ты знаешь, мне понравилось. Проглотила на одном дыхании. Но, если автору интересно, есть несколько мелочей, претензий.
– Интересно! – Паша вынул блокнот.
– Эпоха, в которую происходят события, не определяется. Допустим, это конец XVIII века.
– И я так подумал.
– Эклектичность часто спасает автора. В тексте плавают различные виды кораблей, и я гуглила, читая.
– Гуглили? – Паша был польщен.
– И автору советую гуглить, – она сверилась со своими заметками, – каракк – парусное судно, распространенное в эпоху географических открытий. Но уже в XVI веке его вытеснил галеон.
Паша скрупулезно записывал.
– Шлюп – парусный корабль Британского королевского флота. Но у тебя шлюп – это шхуна. А шлюп и шхуна – разные вещи.
– Блин.
– Меня смутило сравнение морских брызг с мокротой. Как-то – фу, и натянуто.
– Уберем, – не расстроился Паша.
– Я сомневаюсь, что цепь можно разрубить тесаком, даже ржавую.
– Ага, сам колебался. – Он не заметил, как признал косвенно авторство рассказа.
– Я – профан в приключенческой литературе, но советовала бы послать новеллу на какой-нибудь сетевой конкурс. Их сегодня предостаточно.
Паша ушел, окрыленный. А всего-то надо говорить с учениками как со взрослыми. Не сюсюкать, не отмахиваться.
Эскалатор подвез на второй этаж. Торговый центр был безлюдным, магазины закрылись по случаю изгнания интервентов. Этаж населяли модники-манекены, стук Марининых каблуков гулко звучал в тишине. Ни персонала, ни музыки, ни радостного трепа о скидках. Марина оглянулась: девчонки тоже покинули ТЦ.
В атриуме на пересечении галерей располагались закусочные. Высоко вверху, под куполом, хлопал крыльями голубь. Птицы частенько залетали в пассаж, и посетители закусочных крошили им булки. Но, похоже, в этот полдень хлебные крошки голубю не достанутся. Пол галереи сиял стерильной чистотой, полуденное солнышко дробилось зайчиками в алюминиевых спинках стульев. Перевернутые стулья были водружены на столы. И хотя «Бургер-Кинг» работал, за буфетной стойкой Марина никого не обнаружила.
Она задержалась у полуголых манекенов в витрине. Расставшись с тем, чье имя нельзя произносить, она вышвырнула в мусорное ведро половину трусиков и бюстгальтеров: все, что он дарил, все, что с ним ассоциировалось. Вспылила, сглупила…
Шикарный комплект белья, черного, кружевного, заставил тяжко вздохнуть. Цены кусались.
«Ничего, подкоплю».
Голубь парил под световым фонарем между балочных конструкций. Точно удивлялся, куда это все подевались.
В доготовочном цеху «Бургер-Кинга» шипело масло. Пахло картошкой фри.
Марина пересекла фуд-корт, прошмыгнула за бархатную гардину с пришпиленной растяжкой «Музей восковых фигур». Паренек на кассе выдал билетик.
– Добро пожаловать.
Как Марина и подозревала, гастролирующий музей был бедноватым и провинциальным. Скульптуры – совсем не уровень Тюссо. Некоторые не идентифицировались без прочтения текста на табличке. Желтые лица, копеечная ткань…
Набор знаменитостей стандартный: Петр I, Майкл Джексон, Монро. Ни зрителей, ни экскурсовода. В отдельном зале – уродцы из Книги рекордов Гиннесса. Женщина-ваза, девушка со свиным пятачком, человек-краб.
«И зачем я сюда приперлась? Дешевки, и воняет плесенью».
Из глубины музея доносились приглушенные раскаты грома и сардонический хохот. Марина пошла на звук, толкнула двери с пришпиленной распечаткой «Дети до 16 в сопровождении взрослых». Она представила, как вводит семиклассников в коридор, озаренный красноватыми лампочками и стробоскопическими вспышками из боковых проемов.
Страшно не было. Было жаль потраченных денег. Марина заглянула в закуток, который оказался больничной палатой. Поддельное окно мигало, имитируя полыхание молний, и озаряло зашторенную койку. За марлей вырисовывался силуэт.
Марина поставила ногу на порожек. Сработали датчики. Марля отъехала, являя ее взору врача. Пренеприятный восковой тип замахивался бритвой. Халат и хирургическую маску усеивали красные точки. Безумные глаза – целых три штуки! – таращились на Марину, словно ненавидели за то, что она сделана из плоти и крови, а не из смеси липидов.
«В наших больницах и так бардак, а нарваться после наркоза на марсианского костоправа – совсем печально».
Динамики надрывались записанным хохотом. Пищала коробка, выдавая себя за медицинский аппарат. Хирург, судя по всему, замыслил ряд членовредительских пластических операций. Насильно вставить кому-то третью грудь или закачать силикон в мозг…
А ведь кто-то из учеников (не Нестор ли Руденко?) восторгался экспозицией. Ну и вкусы у поколения Z.
В следующей комнатушке ацтеки расчленяли женщину. Слава Кетцалькоатлю – единственному индейскому богу, чье имя Марина выговаривала, – организаторы не сопроводили сценку аудиозаписью. Фотообои изображали ступенчатую пирамиду. Краснокожие орудовали томагавками, как заправские мясники, разбирали на восковые части труп. Хулиганистые посетители повыдергивали перья из их головных уборов.
– Ладно… – буркнула Марина. – Экскурсия завершена.
Она зашагала обратно по коридору, но, глянув влево, поняла, что перепутала направление. Вместо больничной палаты увидела лабораторию, напичканную колбами. Орангутан с обритым черепом оседлал ученого и душил его. При этом пыльное чучело посматривало стекляшками глаз на Марину.
– Простите, ошиблась дверьми.
Ошибиться в полумраке было немудрено. Марина сменила маршрут. Минуя ацтеков, мысленно отшутилась песенкой Федора Чистякова о настоящем индейце и тем самым отвлеклась от возникшего в животе холодка. Разве ацтеков было четверо, а не пятеро?
«Ага, пятый ожил, чтобы снять с тебя скальп. Ему подсобят подопытный орангутан и инопланетный Айболит».
В палате врач заходился театральным смехом. Табличка, не замеченная раньше, поясняла, кто именно зверствует в комнатушках. Марина ничуть не огорчилась тому, что обделила вниманием «гипнотизера-душителя и призрачного ковбоя с лассо».
Она выбралась в зал знаменитостей и утерла лоб. В задрапированном углу пылились четыре фигуры. Первый – Цой, второй – без очков не поймешь, третий – Распутин, четвертый вообще карлик.
Марина сфотографировалась с лидером группы «Кино». Соседом оказался Аль Пачино, любимый мамин актер. Селфи! Чиз!
Вот Распутин в красном подпоясанном кафтане, патлы падают на плечи, распятие сверкает камушками.
Марина повернулась к карлику, но последняя фигура испарилась.
А была ли она там?
Марина полистала фотоальбом. Была. Лилипутская фигурка позади Аль Пачино.
Недоумение сменилось тревогой, обуявшей ее еще в отделе убийц. Занавес шевельнулся. Кто-то пробежал между драпировкой и стеной. Орангутан с выбритой черепушкой? Или ацтек с томагавком?
«Ясно же, розыгрыш».
Марина зашагала к выходу, опасаясь, что из кунсткамеры выскочит какой-нибудь переодетый шутник.
– Возвращайтесь, – сказал кассир.
«Фигушки. Как говорит Кузнецова: кто бывал на педсоветах, ужастиков не боится».
За двадцать минут в торговом центре людей не прибавилось. Никого на лавочках крытой террасы, у бесхозного автомата с попкорном, возле лотков с бижутерией. Детская комната за плексигласовым стеклом не оглашалась смехом, игровые лабиринты и надувной замок тщетно ждали малышей. И двухметровый тираннозавр Рекс потупил зубастую морду, заскучал.
Марина направилась к туалетам.
Вдыхая аромат клубничного мыла и моющих средств, нырнула в кабинку. Щелкнула замком, спустила до колен джинсы.
Как так: педагог, презирающий детей? А Каракуц – презирает. Оценки важнее знаний, показушное благополучие превыше всего. Отстрелялся, выгнал взашей выпускника, главное до пенсии просидеть в тепле.
Восковые болванчики-индейцы – и то человечнее.
«А может, это мне, вчерашней студентке, пискле, легко судить?»
В туалет вошли посетители. Марина улыбнулась, представив ожившую статую, безумного старца Распутина. Что такого? Утомился в музее, косточки размял.
Шаркающие шаги остановились у ее кабинки.
«И чего?»
Улыбка увяла.
«Дальше иди!»
Дверная ручка дернулась вниз. Марина сжала кулак, комкая гигиеническую салфетку.
– Занято!
Незримая хамка – женский же туалет! – не унималась. Дергала ручку, толкалась. Марина услышала прерывистое хриплое дыхание.
Фантазия изобразила Распутина, скребущего дверь кривыми когтями; орангутана, елозящего по ластику восковой мордой, черным языком.
– Какого черта?!
Марина подтянула джинсы.
«А если, – подумалось, – она – он, оно – залезет в кабинку сверху, упадет на меня, накроет собой?»
– Я вызову охрану!
Подействовало. Дверца перестала трястись. Ноги зашаркали к следующей кабинке. Марина щелкнула замком. Не стала мыть руки.
«Глухонемая, наверное, – объяснила себе попытку взлома. – Или сумасшедшая».
Почему-то не оставляла навязчивая мысль о карлике. И о том странном ребенке, которого она видела в школе как-то вечером. Ребенке с улыбкой до ушей.
На столешнице в атриуме, раскинув крылья и выпятив грудку, лежал дохлый голубь. Сквозняк сдул облачко перьев к ногам Марины.
«Долетался, бедолага».
С испорченным настроением она съехала на первый этаж. Каблуки застучали по свежевымытому керамограниту. Сенсорный датчик сообщил о присутствии человека электроприводу, створки автоматической двери расползлись, выпуская в ноябрьский день.
…Дома почему-то пахло плесенью и воском.
