Марина (7)
Ничто не предвещало беды.
Отгремел первый Маринин профессиональный праздник. Рабочий стол тонул в цветах. Костров и Каракуц поздравляли после уроков. Сплавив начальство, педагоги врубили музыку. Линтинская, учительница младших классов, откупорила шампанское. Плечистая Мачтакова, физра, накапала по стаканам коньяк. Танцевали: единственным мужчиной был Антон Павлович Прокопьев. Женоподобный учитель рисования по очереди вальсировал с коллегами, галантно целовал руки и театрально стрелял глазами.
Маринина мама поговаривала: «Много не смейся, а то смех весь истратишь, печалиться начнешь». Дедушка ее позицию критиковал: «Глупости, смех притягивает веселье».
Но девятого октября права оказалась мама.
На перемене прибежала биологичка Швец. «ЧП, твои оболтусы сперли голову!»
Не сразу дошло, о чем речь. Скелет – поддельный, конечно, – дежурил в кабинете биологии, охранял пыльные чучела белки и зайца-беляка (увы, не поддельные).
– Череп сперли! – возмущалась Швец. Отвела Марину полюбоваться обезглавленным беднягой.
На той неделе учащиеся вообще буянили. Лариса Сергеевна Самотина глотала в учительской валерьянку, жаловалась:
– Ну не нравится тебе Путин – я-то тут при чем? Я – математик! У нас тема – основное свойство первообразной. А он мне – про Болотную площадь! Урок сорвал…
Потом первоклашка закатил истерику, в девятом пропала дисциплинарная тетрадь.
Череп нашелся быстро – Марина провела воспитательную работу. По-человечески поговорила со своим классом.
– Я полагала, у меня седьмой класс, а не детсад. Вопрос «зачем?» мучает сильнее, чем вопрос «кто?». Малышей пугать? Ну давайте я вам сейчас прочитаю лекцию на тему «Неудачная шалость или злонамеренный поступок». «К чему приводит озорство». Простите, иллюстрационных плакатов нет…
Педагог Сухомлинский говорил, что в основе нравственной убежденности лежат чувства. А Марина чувствовала себя лицемерным дерьмом. Сама же в шестом классе пририсовала школьному скелету брови фломастером.
Череп вернули, и зря она грешила на Тухватуллина. Оказалось, в коллективе завелись будущие Спилберги: два отличника планировали снять короткометражку, вот и арендовали без спросу реквизит.
– Да вы прямо гордитесь ими, – бросила презрительно Каракуц.
– Не горжусь. Поступок глупый, ребяческий. Но хорошо, что они увлекаются: фильмами, музыкой.
– Они бандиты, Марина Фаликовна. Потенциальные преступники. А вы их выгораживаете.
«Бандиты, – бормотала про себя Марина, шагая под фонарями, имитировала интонации завуча. – Бандитское строение черепа»…
«Дура вы, – подумала она, слушая тираду Каракуц. – Они – мои дети. Даже Тухватуллин – мой ребенок. А вы про них… дура…»
Подруги приказали не вешать нос. Компанией из трех «К» – Крамер, Кострова, Кузнецова – отправились в Стекляшку, объелись пиццы. Уже возле общежития Марина обнаружила, что забыла на работе сумочку с ключами от квартиры.
«А вдруг тетя Тамара домой ушла? Под лавкой ночевать?»
Ругая завуча – словно та виновата в ее рассеянности, – Марина отряхнула зонтик, толкнула входную дверь. Открыто. Спасена.
В вестибюле не было ни души, и в боковых крыльях, и в темном закутке у актового зала. Раскат грома застал на ступеньках. Зарокотало, будто бы не в небе, а в недрах холма. Ливень хлестал по зданию.
Без детей школа выглядела жутковато.
В голову лезли странные мысли: о фальшивом скелете, стучащем фальшивыми зубами. О чучеле зайца, выпучившем черный стеклянный глаз. О ночных учениках в запертых комнатах.
Отдавали эхом шаги. Молнии вспыхивали снаружи, заполняя оконные рамы белым светом. Словно Марина шла не мимо окон, а мимо полотен, изображающих Страшный суд.
А ведь здесь, на этом уровне, некогда располагался второй этаж фамильного особняка. Галерея…
Она отперла свой кабинет. Сумка висела на спинке стула.
«Растеряха», – пожурила она себя.
Канонада грома звучала над Горшином.
Взгляд задержался на партах. Марина мысленно убрала их, превратила класс в дамскую опочивальню. Шелка на стенах, изящный туалетный столик с бутылочками парфюмов. Кровать с балдахином.
И прапрадед зовет из гостиной, звенит колокольчиком:
– Марина, ma chérie, пора ужинать, стол сервирован.
– Ах, одну минуточку…
Она улыбнулась. Голубая, мать ее, кровь.
Покинула кабинет, закрыв на ключ портреты классиков.
У перил, в двадцати метрах от нее, стоял мальчик. Крепящиеся к фасаду фонари освещали крыло, но возле лестницы окон не было. Крошечный силуэт сливался с темнотой. Первоклашка? Что он забыл в пустой школе?
– Малыш…
Она зашагала по коридору.
Молния озарила этаж, высветила землистое лицо мальчика.
Он улыбался. Марина инстинктивно отшатнулась.
Рот мальчика – если это был мальчик, а не сморщенный лилипут, – изогнулся подковой. Губы растянули щеки и поднялись до уголков черных косых глаз. Из щели под вздернутым носом торчали зубы…
Существо бросилось вниз. Ноги зашлепали по ступенькам.
«Трусишка! – подумала Марина, выдыхая, – это же маска!»
Она дошла до перил. В воздухе витал запах шоколада.
«Ну и почему ребенок в маске играет в школе вечером?»
Ужасная личина маячила перед глазами. Осень салютовала залпом из всех орудий.
Марина спустилась в вестибюль. На дежурном посту сидела вахтерша.
– Здравствуйте, тетя Тамара. Тут пробегал мальчишка.
– Вы ошибаетесь, – ответила пожилая женщина. – Я никого не видела.
– Вы только что вернулись?
– Я никуда не уходила.
«Ага, – хмыкнула Марина, – просто спрятались под стол, когда я поднималась наверх».
– Но мальчик минуту назад скатился по лестнице.
– Во что он был одет?
Марина затруднялась сказать. Помнила лишь улыбку до ушей.
– Эм… в страшную маску.
– Простите, не могу помочь.
Марина подошла к двери. В южном крыле было темно и пусто. В западном, в тупике, у туалетов, возвышалась тень. Сан Саныч тоже не спешил домой.
«Они разберутся», – сказала себе Марина.
Секунд десять смотрела на неподвижного Сан Саныча, а затем выскочила под дождь.
