Многое, очень многое было известно, но некоторые вещи были яркими и непосредственными. Фортуна Ситтард была и столицей, и городом компании. Шестиугольник/пентагон логотипа Nieuwestad действительно был вдохновлен поверхностью футбольного мяча. Городу было менее десяти лет, но уже полмиллиона человек жили в нем на краю массивного тектонического уступа, где горные реки прорезали долины, стекая к южному морю. Утреннее солнце проникало в окна и разливалось по потолку над кроватью, каждый изъян поверхности отбрасывал крошечную тень в розовом свете.

Были и другие вещи, менее яркие, но столь же известные. Кофейня в Торонто, где мужчина и женщина прощались в последний раз, и то, как запах печеного яблока до сих пор иногда заставляет ее плакать. Постоянная боль в груди, которую врачи называли идиопатической стенокардией, но которая несла в себе весь страх и угрозу сердечного приступа. Узор старой мелодии на клавишах фортепиано, адаптированный из-за отсутствия мизинца на левой руке. Переливающиеся грамматики итальянского и чешского языков. Огромный поток памяти, значимости и знаний, здесь, но как-то более серо. Как маленькие волны у края озера.

Глаза открылись и увидели, где будут тени. Ноги высунулись из-под одеяла, но это были не чьи-то ноги. Они просто были. Женщина бормотала во сне, ей снилось, что она участвует в танцевальном концерте и забыла все движения. Туалет был в нескольких шагах, и на мгновение показались другие туалеты, до которых можно было добраться из других комнат. Некоторые слева, некоторые справа, некоторые в коридоре или на лестнице. Более чем несколько встроенных в стену корабельной каюты, с вакуумным потоком, когда привод был выключен и все находилось на плаву.

Рядом палец коснулся выключателя, и воздух наполнился свечением. Рука нащупала теплый, мягкий пенис, и моча вылилась в белую керамическую чашу. Наступило облегчение, потом мыло, теплая вода и потушенный свет.

В детской спал ребенок. Он был уже велик для своей кроватки. Это было известно. А еще дальше, но не слишком далеко, уже собиралась на работу дочь, ее попытки вести себя тихо настораживали больше, чем откровенный шум. И в доме не было никого, кроме тишины и личинок размером с большой палец, которых на Пате называют "сверчками". А корабельные приводы гудели и трещали - все корабельные приводы в хоре, как цикады.

Рука, коснувшаяся выключателя, отдернула шторы. На окне были видны пятна от капель дождя, а за окном - звезды. Женский голос произнес "Кит?", и глаза открылись. У окна стоял обнаженный мужчина и смотрел в ночь, но что-то с ним было не так - правильно, но не так. Знакомое, но незнакомое. Перевернутое, потому что он не был в зеркале, а потом он не был человеком, который видел себя в зеркале, а потом он был им.

"Кит?" снова сказала Рохи, и Кит упал обратно в себя, словно спрыгнул со здания. Его голова закружилась, когда он, пошатываясь, дошел до туалета, опустился на колени, и его вырвало в чашу. Когда он опорожнился, его рвало еще некоторое время, каждый спазм был болезненнее предыдущего, но постепенно между ними проходило все больше времени. Бакари плакал, а Рохи пел их мальчику, успокаивая его, внушая ему, что все в порядке.

В конце концов головокружение прошло, и Кит снова стал самим собой. В планетарной гравитации Ньивестада его тело ощущалось тяжелым, что как-то отличалось от ускорения на корабле, хотя Эйнштейн доказал, что это не так. Он вымыл рот в маленькой металлической раковине и вернулся в спальню. Рохи свернулась калачиком на подушках, Бакари спал на ее руке, закрыв глаза и погрузившись в сон. Кожа Кита покрылась мурашками от холода, и он натянул комплект термобелья. Пижамы у него не было.

Это началось на Прейссе. Это началось в тот момент, когда они умерли. Кит не говорил этого, но он был уверен, что именно это и произошло. Темные вещи, более реальные, чем все реальное, сдули его и его ребенка, как горсть пыли на сильном ветру. Это была смерть. А потом их часы перевернулись. Они не возродились, но не были убиты. Человеку, которого не было с ними в комнате, это удалось огромным усилием воли. Усилия, которые истощили его. Кит был дезориентирован, благодарен, растерян, напуган. Он на мгновение затерялся в какофонии воспоминаний, идентификации и ощущений.

И там были голоса. Не настоящие, не слова. У него не развивались слуховые галлюцинации. Но он помнил вещи, знал вещи из жизней, которые он не вел. Пока их допрашивали лаконцы с Дерехо, когда их отпустили, чтобы они закончили путешествие в Ньивестад, даже некоторое время после того, как они прибыли и были сопровождены в кампус для ориентации.

То, что он потерял представление о Кит в потоке сознания, который не принадлежал ему? Это было ново. Это случалось всего несколько раз, но после этого он чувствовал себя более тонким и менее связанным с реальностью. Как будто сущностное "я", которое он всегда знал - то, что он имел в виду, когда говорил "я", - оказалось не столько объектом, сколько привычкой. Даже не такой стойкой привычкой, как прием наркотиков или азартные игры. Такую вещь можно принять или оставить. Кофе с завтраком вместо чая. Покупать одни и те же носки. Существование как личности. Все то, что он мог делать или не делать без особых изменений. При этой мысли по нему прокатилась еще одна волна тошноты, но она утихла.

Он скользнул в кровать, стараясь не разбудить их. Бакари был теплым, мягким камнем. Ничто, кроме Армагеддона, не могло его разбудить. Рохи не открывала глаз, не двигалась на матрасе. Он почти смог убедить себя, что она спит, когда она заговорила.

"Ты в порядке?"

"Ты была на танцевальном концерте", - мягко сказал он. "Но ты забыла всю хореографию. Тебе пришлось импровизировать на ходу, и все шло не так, как надо".

Она помолчала некоторое время. "Становится хуже, не так ли? Это происходит все чаще".

Кит вздохнул. На потолке над ними начали появляться первые слабые тени. "Да."

"Для меня тоже", - сказала она.

Первые две недели ориентации проходили в широкой аудитории, достаточно большой, чтобы вместить три тысячи человек, хотя в их когорте было менее шестисот новых иммигрантов. Сцена была установлена немного в стороне от центра, чтобы одна стена была занята огромными окнами, выходящими на уступ. Аналоги местных деревьев представляли собой комплексы мхоподобных наростов, которые нарастали, как огромные коралловые рифы, и переливались от серебристого, зеленого до красно-оранжевого в зависимости от температуры и направления ветра.

Пока Бакари находился в детском саду компании, по утрам Кит выступал с докладами, в которых якобинско-черная объединенная столичная команда и представители профсоюзов рассказывали о Ньивестаде как о планете и Фортуне Ситтард как о городе. У них будут шестнадцатимесячные годы и тридцатидвухчасовые дни. Местная биосфера основана на соединениях, которые не являются токсичными, но могут вызывать раздражение, поэтому рекомендовалось держаться в закрытых районах города. Они получили карты города - комиссариат, медицинский комплекс, район развлечений, общественный бассейн, религиозные учреждения. Были подробно описаны процедуры сообщения о нарушениях закона в службу безопасности и о нарушениях безопасности представителям профсоюза, и Кит и Рохи должны были отметить, что они были проинструктированы и поняли. Приветственная команда JBCC исполнила песни о командной работе и товариществе, и даже представители профсоюза присоединились к ним.

С Рохи рядом Кит чувствовал себя немного уверенно в море новых голосов и лиц, в дезориентирующей перспективе жизни, которую создал для него новый контракт. Там могли быть сотни новых лиц и все вытесняющие детали жизни в новом городе на новой планете, но Рохи была рядом, и она была его якорем.

На третьей неделе, когда он уже немного окреп, он приступил к ориентации своей рабочей группы, а Рохи - своей. На полпути первого дня он понял, что это была самая долгая разлука с ней с тех пор, как они поднялись на борт "Прейсса" в системе Сол.

В команде инженеров-строителей было всего шесть человек. Они встретились в классе, который выглядел как сотни классов, в которых он бывал раньше - тонкий промышленный ковер с рисунком, скрывающим пятна, звукопоглощающие стены из твердой пены, встраиваемое освещение, которое было дешевым, потому что все повсюду использовали печатные детали одного и того же дизайна. Его новой начальницей была привлекательная женщина по имени Химемия Госсе. У нее была натянутая улыбка и привычка поглаживать подбородок, когда она думала, и в половине второго дня Кит понял, что читал написанную ею статью об использовании местных материалов в крупных установках по переработке воды. Постепенно тревога, настороженность и глубокое чувство вытеснения начали уступать место энтузиазму и даже волнению по поводу работы, которую ему предстояло выполнять.

Была середина третьего дня, и Госсет готовилась отвести шестерых из них в офисы, где они получат рабочие места и познакомятся со всей командой инженеров, когда в маленький класс вошел офицер безопасности и отвел ее в сторону. Их разговор был коротким, но по лицу старшего инженера было видно, что он расстроен. Еще до того, как она повернулась к классу, Кит поняла, что что-то случилось, и это связано с ним.

"Камал?" сказал Госсет. "Слово, пожалуйста".

Кит подошел к ним. Остальные пятеро молчали за ним.

"Есть медицинская проблема", - сказал человек из службы безопасности. "Я могу отвести вас в лазарет".

"Рохи?" спросил Кит.

"Это ваш сын, сэр. Боюсь, его отвезли в лазарет. Вы должны прийти сейчас".

"С ним все в порядке?" спросил Кит, но охранник не ответил.

Госсет резко кивнул в сторону двери. Универсальный жест для Го. "Не волнуйтесь, что пропустили проход. Мы нагоним вас позже".

"Спасибо", - рефлекторно сказала Кит. Он не обращал на нее внимания. Что-то было не так с Бакари. Его сердце билось быстро и ярко, и он чувствовал пульс на шее.

Он сдержал желание спросить у охранника, что случилось, когда это произошло, что было не так, откуда они узнали, что это было не так, что они с этим сделали, и еще тысячу вещей, о которых этот человек не знал. Вместо этого он сел в маленькую электрическую тележку, которая молнией пронеслась по широким бетонно-проводниковым коридорам города, и наклонился вперед, словно мог заставить ее ехать быстрее.

Лазарет находился в основном под землей, но освещение было настроено на спектр, имитирующий полуденное солнце Земли. Цветы в приемном отделении были ненастоящими, но пахли по-настоящему. Охранник шел позади Кита, словно извиняясь. Еще до того, как Кит дошел до приемного пункта, навстречу им вышел пожилой мужчина в докторском халате. Кита ждали.

"Мистер Камал", - сказал доктор, жестом указывая на пару бледных деревянных дверей. "Сюда, пожалуйста".

"Что случилось?" спросил Кит.

Вместо ответа доктор повернулся к охраннику и сказал: "Большое спасибо". Это было вежливо, но это был отказ. У Кита возникло ощущение, что, каким бы ни был разговор, он будет личным. Возможно, такова была политика компании JBCC. А может быть, это было что-то другое.

Они прошли через двери и вошли в коридоры лазарета. Они были шире стандартных, достаточно широкие, чтобы две больничные койки могли пройти друг мимо друга, а по бокам оставалось место для санитаров. Цветочный запах приемного покоя сменился более резким.

"Состояние вашего сына стабильное", - сказал врач. "Дежурный по детскому саду сообщил, что он вел себя странно. На какое-то время он совсем перестал реагировать".

"Я не знаю, что это значит", - сказал Кит.

"Я думаю, у него был какой-то припадок. Мое предварительное сканирование не выявило никаких врожденных аномалий или опухолей, так что это хорошо. Но была... какая-то странная активность в его островковой коре".

"Но он в порядке?"

"Сейчас он в порядке", - сказал доктор. "Мы будем наблюдать за ним, и я бы хотел провести несколько тестов. Просто исключить все, что можно".

"Но с ним все будет в порядке". Кит сказал это не как вопрос. Он утверждал это так, как будто Вселенная должна была получить от него указания.

Доктор остановился, и Кит прошел еще два шага, прежде чем остановиться и обернуться. По лицу доктора было видно, что он испытывает дискомфорт.

"У нас есть постоянный приказ Лаконского научного управления. Любые проблемы или аномалии, возникающие у людей, которые были на Прейссе, должны быть задокументированы, а данные отправлены в Лаконию".

"Из-за того, что произошло?" сказал Кит.

"Там тринадцать сотен систем. У Лаконии даже нет официального политического офицера на Ньивестаде", - сказал доктор. "Если отчет доктору Очиде ускользнет от моего стола? Могут пройти месяцы или годы, прежде чем я замечу. Учитывая, кем является ваш отец, я подумал, что, возможно..."

Доктор наклонил голову. Он поседел на висках, глубокие морщины обозначили уголки его глаз и рта. Он был достаточно стар; возможно, он знал Росинанта еще до образования Транспортного Союза. Возможно, он был частью подпольного движения Наоми Нагата.

"Спасибо", - сказал Кит.

Улыбка доктора была спокойной и успокаивающей. Он подвел Кита к стеклянному проему, где при настройке конфиденциальности прозрачное стекло покрылось легким инеем. Кит проскользнул внутрь. Мягкий гул и хлопки медицинских сканеров были подобны ветру в деревьях. Кровать была рассчитана на взрослого человека, Рохи лежала на боку, а Бакари прижался к ее груди. Его глаза были закрыты, а правая рука свернута в кулак под подбородком, словно он глубоко задумался. Ее голос был мягким и певучим. Она говорила так, когда убаюкивала ребенка.

Муравьед сказал: "Конечно, мы друзья. Почему бы и нет? А хитрый умный мальчик, похожий на Бакари, сказал: "Потому что ты ешь муравьев, а муравейник сделан из них"".

Кит опустился на ножку кровати, положив руку на ее лодыжку. Она улыбнулась и продолжила.

"Ты тоже сделан из многих вещей, - сказал Муравьед. Ты состоишь из кожи, волос, глаз, костей, крови и широких, сильных мышц. Разве ты ненавидишь доктора, когда он берет у тебя кровь на анализ, чтобы поддержать твое здоровье? Ненавидишь ли ты парикмахера, когда он отрезает тебе часть волос? Я люблю муравейник, потому что он помогает мне жить, а он любит меня, потому что я помогаю ему поддерживать здоровье, забирая измученных муравьев. Если ты сделан из чего-то, это не значит, что это все, что ты есть". И тогда умный мальчик, похожий на Бакари, все понял. И на этом история закончилась".

Рохи погрузился в молчание. Бакари тихо вздохнул и глубже зарылся в кровать. Он выглядел хорошо. Он выглядел здоровым.

"Я не знаю этой истории", - сказал Кит. "Откуда она?"

"Эзоп?" Rohi said.

"Я так не думаю."

"Может быть, я ее придумал. Я больше не знаю".

Я думаю, это был философ, - пробормотал голос в глубине сознания Кита. Я не могу вспомнить его имя. Голос не принадлежит Киту. Он никого не узнает, но помнит книгу оранжевого цвета со сложным рисунком на лицевой стороне и тонкими страницами из высококачественной бумаги. Это не та книга, которую он читал. Было время, когда эти блуждающие воспоминания беспокоили его. Теперь они кажутся почти нормальными. То, чего нельзя избежать, нужно принять. Кто-то сказал ему это. Его бабушка. Кит никогда не встречал свою бабушку. Комната вокруг него немного закружилась, но только немного.

"Ты можешь представить, на что это будет похоже?" спросила Рохи. "Нам и так тяжело, и мы уже знаем себя. Я был собой на протяжении десятилетий. Представь, что ты такой же маленький, как он. Все еще выясняешь, где заканчивается твое тело и начинается мир, и приходится иметь дело с... этим".

"Мы не знаем, что это так".

"Мы не можем этого доказать", - сказал Рохи. "Но я знаю. А ты?"

Он свернулся калачиком на кровати, прислонившись головой к ее бедру. Медицинский матрас шипел и сдвигался, принимая его вес. Ее тело было теплым у его щеки. Он вспомнил, как во время беременности она всегда была теплой, как печка, даже зимой. Неважно, насколько прохладно было в спальне, она сбрасывала простыни. Он подумал, что это была она. Он думал, что это был он. Но, возможно, это была чья-то память. Кто-то с "Прейсса" или с другого корабля. Было так трудно быть уверенным.

"Я так испугалась, когда они сказали, что привезли его сюда", - сказала Рохи. "Я все время так боюсь".

"Я знаю. Я тоже".

"Ты когда-нибудь захочешь отпустить его? Я все думаю, каково это - стать муравейником и больше никогда им не быть. Даже если я умру, мне будет все равно. Я мог бы не заметить".

"Я бы заметил".

"Нет, если бы ты тоже был там".

"Я всегда буду заботиться о тебе", - сказал Кит. "Я всегда буду заботиться о нем. Ничто и никогда не изменит этого. Неважно, сколько всего произойдет. Это не сотрет меня, и это не сотрет то, как сильно я тебя люблю".

Рохи издала тихий звук, едва ли больше, чем выдох с намерением, и положила пальцы на голову Кита, нежно поглаживая его, потому что они оба знали, что он лжет.