Глава 20
– Быстрее, – приказал Матвей.
Юджин покосился на стрелку спидометра.
– Быстрее, ну! – Мальчишка ударил по приборной панели.
Дорога была плохая, асфальт то и дело перерезали трещины и стертые пятна ямочного ремонта.
– Я не удержу машину, – сказал Юджин.
Он устал. Выехали на рассвете, а Матвей лишь трижды дал остановиться. Очень хотелось курить. Занемела поясница. Хуже того – начала неметь левая рука.
– Плевать.
– Ты покалечишься. Я погибну.
Матвей с ненавистью посмотрел на него.
– Пусти меня за руль.
– Нет.
– Я хочу уехать отсюда, ты что, не слышишь?!
– Мы уже уехали, Матвей.
Мальчишка откинулся на спинку сиденья. Юджин не видел его лица, но слышал, как он произнес:
– Недостаточно далеко.
Стрелка спидометра дрогнула и отклонилась правее.
Солнце низко висело над горизонтом. Полчаса назад они проехали деревню. Юджин даже не предложил остановиться. «Я – старая развалина», – подумал он, осторожно перебирая пальцами левой руки. Пальцы слушались плохо.
Последний раз они ехали так после смерти Фаддея Раймирова.
Хотя нет. Матвей тогда бился в истерике и матерился. Сейчас же напряжен так, что тронь – и разлетится на мелкие осколки.
Кем был этот мальчик, Микаэль Яров? Юджин видел в окно, как за ним приехали. Матвей в это время ругался хриплым шепотом под капельницей – ему хотелось вырваться из УРКа как можно скорее. Юджин, устав слушать, вышел в коридор. Стоял у окна, рассасывая таблетку. А когда вернулся, мальчишка лежал с закрытыми глазами и ресницы у него были мокрыми.
– Дай я поведу, – снова сказал Матвей.
Юджин промолчал. Впереди маячили большегрузы. «Только бы никого не вынесло на встречку», – подумал, круто закладывая руль влево. Колонна шла плотно, и вернуться, втиснуться между машинами не было возможности. Пыль, поднятая колесами, казалась алой в закатном солнце. «Только бы никого…» Матвей вытянул руку и уперся в приборную панель.
Колонна закончилась. Юджин подался вправо – вовремя, впереди замаячил крутой мост через овраг. Мелькнул знак, ограничивающий скорость.
– Не сбавляй! – велел Матвей.
У Юджина была мокрая спина.
– Извини, я слишком стар для подобного, – сказал он.
Думал, мальчишка закричит, но тот молча согнулся на сиденье и уперся лбом в сжатые кулаки. А ведь до заката еще есть время.
Шоссе, вильнув, уходило влево. На перекрестке виднелась крыша заправочной станции.
– Проселок. Сворачиваем?
– Да, – глухо ответил Матвей, не разгибаясь.
Дорога пошла еще хуже, затрясло сильнее. Теперь по обе стороны тянулся лес, а солнце висело прямо перед лобовым стеклом.
– Деревня.
– Мимо.
Там и было-то всего с десяток дворов.
Проскочив, оказались на неплохом асфальте. Может, рядом воинская часть? Юджин уже дважды замечал в небе вертолет с черной маркировкой на брюхе.
Дорога, к счастью, была пустынна.
Лес то становился гуще, то редел. Юджин поглядывал, выискивая удобное место. Кажется, там можно проехать.
Машина плавно скатилась с дороги, приминая колесами траву.
– Куда?! – вскинулся Матвей.
– Хватит. Пора, – повернулся к нему Юджин.
Мальчишка несколько секунд молчал, и у него подрагивало горло. А потом вдруг засмеялся.
Ник проснулся в начале пятого и лежал, глядя в открытую дверь на часы. За бликующим на солнце стеклом двигались золотистые стрелки.
В животе было пусто, будто не ел несколько дней. А еще холодно.
Минуты отсчитывались крохотными рывками, приближая вечер.
«Нужно вставать», – подумал Ник, но не пошевелился.
Теперь, когда он помнил Ареф, знал, что выстрелить – не страшно. Все убивают.
Дернулась стрелка.
Интересно, если бы отец был жив, что бы он сейчас сказал? Ник попытался представить: вот они втроем сидят… ну, пусть в кабинете. Георг, конечно, за столом. Отец на небольшом диванчике в углу. Сам он на подоконнике. Что бы чувствовал? Азарт? Нетерпение? Спокойную уверенность? Наверняка бы о больнице не упоминалось. Зачем, ведь они были бы единомышленниками.
Были бы?
«Да», – честно признался себе Ник. Всю его жизнь, ту, которую он помнил, отец был прав. Самый умный, самый эрудированный, самый волевой, самый решительный – да разве кто другой мог бы сравниться с отцом! А уж в тандеме с Георгом – прославленным полковником Леборовски, дворянином, и прочая, и прочая…
«Я завидовал Мику, – вспомнил Ник. – Что у него такой дед». И втайне гордился: Леборовски привечает его, а не своего внука.
В дверь аккуратно постучали.
– Я не сплю, – громко произнес Ник.
Вошел Георг.
– Пора.
Холодно в животе. И пусто.
– Да, я сейчас.
Он не торопился, но и не старался медлить специально. Выходя, оглянулся на комнату. Показалось: не вернется. А если и вернется, то другим.
Впрочем, какая разница? Комната все равно осталась чужой. Апартаменты гимназиста Микаэля Ярова.
Леборовски ждал внизу, с сумкой и пятнистой, под камуфляж, ветровкой в руках. Одет он был непривычно: в темные штаны и темную рубашку, открывающую жилистые руки. Ветровку отдал Нику:
– Накинь, к ночи в лесу прохладно.
Ник думал, они пойдут к гаражу, но Георг направился в парк. Там, в самом конце, была калитка в ограде. Через нее вышли на узкую тихую улочку. Ник помнил: они гоняли тут с Миком на велосипедах.
– Сейчас километра три пешком, дальше ждет машина.
Почти сразу свернули в переулок, оттуда в лес. Георг вел уверенно. Шел – под ногами не хрустнет, ветка не качнется.
На обочине проселочной дороги их действительно ждала потрепанная серая «Олжанка». Георг потянул ручку, и дверца открылась. Машина была не заперта.
– Садись.
Как в фильме про шпионов, подумал Ник.
Мотор у этой развалюхи оказался отличным, завелся сразу же.
Ехали неторопливо, аккуратно. Так мог бы вести машину пенсионер, возвращающийся с дачного участка.
Георг нажал на кнопку, и в салоне зазвучало радио. Поворот ручки, запрыгало с частоты на частоту: гудящая металлом музыка, романс, детская песенка, последние известия. Хорошо поставленный голос рассказал о заседании сената и передал слово местной студии.
– Сегодня утром, – бодро заговорил ведущий, – наш город покинул Матвей Дёмин, больше известный как л-рей. По достоверной информации, за прошедшую ночь в Сент-Невее стало на шесть про́клятых меньше. К сожалению, судьба еще двоих подростков пока неизвестна. Нам удалось взять интервью у одной из освобожденных, Алиции Покровской. Здравствуй, Алиция. Расскажи, как тебя нашли Псы.
Ник попросил, перебивая девичий голос:
– Выключите, пожалуйста.
Георг повернул ручку настройки. Зажурчала инструментальная музыка.
– Я понимаю, ты волнуешься. Но поверь мне, все будет хорошо. Приходим, стреляешь, уходим. Больше от тебя ничего не требуется.
Ник отвернулся. Мелькали за окном столбы, отмечая расстояние.
– Хочешь, полетишь завтра на Золотой полуостров? Один. Я останусь в Сент-Невее. Отдохнешь пару недель, потом начнешь готовиться к экзаменам. Договорюсь с директором гимназии, тебе разрешат сдать индивидуально.
– Спасибо. Я подумаю.
Они ехали еще с полчаса, прежде чем свернули на узкую, но хорошо асфальтированную дорогу. Ник опустил стекло и подставил лицо ветру. Находило волнами: то подташнивало от волнения и начинали гореть щеки, то охватывало тупое равнодушие.
Дорога уперлась в высокий забор с колючкой поверху и вышками по углам. Проехали мимо КПП, как ни странно – пустого. Никто не окликнул, не проверил документы.
«Олжанка» припарковалась в тени приземистого здания. Во дворе не было ни души, только под скамейкой лежала овчарка.
Ник следом за Георгом прошел между корпусами.
Они оказались на крохотном аэродроме. Стояла пара вертолетов, в открытом ангаре виднелся еще один. И снова – никого. Как во сне. Но Ник, к сожалению, знал, что это не сон. Его снова затошнило, сглотнул слюну.
– Все нормально? – спросил Георг. – Ты же не боишься высоты?
– Нет.
Ник услышал мягкие шаги и торопливо оглянулся. Овчарка. Подошла и смотрит, вывалив розовый язык.
Георг уверенно направился к вертолету. Ник не удивился бы, сядь Леборовски сам за штурвал. Но когда подошли и дверца открылась, увидел внутри пилота. Тот не поздоровался, даже головы не повернул.
Сели. Ник надел тугие наушники, которые ему подал Георг. Взлетели сразу же.
Скорее бы закончилась дорога. А сам выстрел – это очень быстро и просто. Главное, не думать. Просто нажать на спусковой крючок. Тем более так хотел отец.
Из-под кожаной дужки наушников на висок выкатилась капля пота. Жарко.
…Да, очень жарко. Над пыльной, раскаленной площадью перед автовокзалом висел неразборчивый гул. Динамик на фронтоне прокашлялся и хотел что-то сказать, но захлебнулся. Разочарованные, люди отвернулись. Громче зазвучали голоса, заплакала женщина. Народу было много, заняли все скамейки, прилавки базарчика, газоны.
Мик сидел, положив локоть на колени матери. Тетя Марина закончила перевязку, наклонилась и затянула узел зубами. Бинт дал кто-то из солдат, выругавшись, что дети подставляются под пули. Денек, опустившись на корточки, разглядывал раненого брата со страхом и любопытством.
– Дина, автобусы скоро будут, – веско сказал отец. – Уедут все.
Ему невозможно было не верить, но мама – Ник видел это – не верила.
– Посмотри, сколько здесь, – мотнула она головой. – Нужно отправлять в первую очередь ребятишек.
– Нет. Вы уедете все. Не волнуйся, я вас потом найду.
Ник ждал, когда можно будет вставить слово, и сейчас перебил:
– Папа, я с тобой.
– Нет.
– Но, папа…
– Никита, я так сказал.
После этого спорить было нельзя.
– Отойдем. – Отец потянул его за собой в тень от щита с расписанием рейсов. – Никита, послушай меня. Это очень важно, чтобы ты уехал. У тебя другая судьба. Ты должен сделать одну вещь. Ты, мой сын. И никто другой.
Ник посмотрел, как солдаты переворачивают киоски, строя заграждение.
– Другая – это убежать, что ли? Как трус?!
– Послушай меня. – Отец схватил его за плечи и тряхнул. – Если со мной что-нибудь случится, ты поедешь к деду Георгу. Обещай мне. Ты сделаешь то, что он скажет. Поверь, я на его месте говорил бы тебе то же самое.
Ник не испугался. Ему даже на миг не пришло в голову, что отца могут убить. Кого угодно, но только не его.
– Почему к деду Георгу?
– Просто пообещай мне. Это очень важно. Важнее этого сейчас ничего нет.
Ник растерянно посмотрел на маму, Яровых. На площадь, запруженную беженцами. Как это – нет?!
– Никита!
Отцовские пальцы больно стиснули плечи.
– Хорошо, я обещаю.
– Повтори, что именно.
– Я поеду к деду Георгу. Я сделаю то, что он скажет.
– Молодец.
Отец разжал хватку, ладонью обхватил затылок и притянул Ника к себе.
– Ты сделаешь это, я знаю.
Загудело. Колыхнулся гул, распался на множество голосов и снова сошелся в единый крик. Пришел автобус.
Она теперь все время принимала душ. Утром, как вставала, и сразу после завтрака, и незадолго до обеда, и потом, когда еда остывала на тарелках, и перед сигналом «отбой». Знала, что это плохой признак, но ничего с собой поделать не могла. Таня чувствовала себя грязной. Убийцей. Предательницей. А что из-за нее чувствовала мама? Ася? Она не видела их после ареста. Хотела спросить у следователя, разрешены ли свидания, но следователь не вызывал.
Густые волосы не успевали просохнуть. Сбились колтунами. Зубья расчески застревали в них, и Таня перестала причесываться. Кончики пальцев побелели и сморщились. Кожа на плечах и бедрах стала сухой. Мучил зуд.
До обеда оставался час. Таня поднялась, оттолкнувшись от стола, и пошла в душ.
Там открутила до упора оба крана. Вода резко пахла хлоркой. Мыло истончилось до прозрачного лепестка и гнулось в пальцах, а потом и вовсе выскользнуло из рук. Пропало под деревянной решеткой настила.
Полотенце было мокрым, но Таня все равно долго водила им по телу. С волос капало, на полу расплывались темные пятна. Натянула футболку и влажные еще трусики – белье тоже стирала часто. Джинсы надевать не стала, жесткая ткань натирала истончившуюся кожу.
На столе стоял поднос с обедом – Таня не услышала за шумом воды, как приходил охранник. Удивилась отстраненно: неужели пробыла в душе так долго.
Есть она не хотела. Хотела только чаю. Его приносили в толстостенном стакане с подстаканником. На подстаканнике выбито: «№ 423/5».
Иногда Тане казалось, что это она – номер четыреста двадцать три дробь пять.
У чая был странный привкус. Слишком терпкий. И цвет – густой, насыщенный, не чай, а чифир, как говорила Ася, вспоминая своего отца. Тот любил, чтобы заварка – до черноты, не жалея.
«Ася, – мысленно произнесла Таня. – Мама».
Слова были безликими, как загрунтованный холст.
А потом закружилась голова, и Тане на миг показалось, что она летит. Вот сейчас оттолкнется от стены и… Но воздух стал густым и вязким. Потяжелели руки, не поднять.
«Я черепаха, – подумалось Тане. – Морская черепаха на дне. Черепахи не летают».
Послышались голоса. Кто-то касался ее тела, и хотелось закричать, но ведь черепахи не кричат.
– Куда ты ее без штанов? – спросили раздраженно.
Заставили сесть и снова встать. Сминали, выкручивали, запихивали в черепаший панцирь. Таня не сопротивлялась. Проскрежетала молния на джинсах.
После вели куда-то, ругаясь, что идет медленно. Но ведь черепахи не могут ходить быстро. Таня хотела им это сказать, но ее вытолкнули на свет. Солнце висело мутное и огромное, такое видится из-под воды. На него приятно было смотреть, но Таню потянули за руку и спрятали в темное нутро.
Резко пахло, кажется, бензином. Трясло. Кто-то больно прижимал к сиденью.
«Зачем? – думала Таня. – Черепахи не убегают». Вот и она не побежала, даже когда выпустили из машины.
Большая собака смотрела на Таню издалека. Тяжело дышала, вывалив розовый язык. Снова висело солнце, но теперь небо разделял забор, ощетинившийся колючей проволокой. Кольцо наручников врезалось в запястье, мешая встать со скамейки. Пыльная тень распласталась у Тани под ногами. В тени валялись окурки.
Когда за наручники потянули, пришлось встать и наступить на свое серое отражение. Собака проводила взглядом.
Таню снова посадили в механическую коробку. Захлопнулись створки, отрезав остальной мир и собаку тоже. В коробке сильно гудело. Таня посмотрела вниз – через чье-то плечо – и увидела аккуратно расчерченную землю с крохотными домиками. От шума болели уши.
Очень хотелось в душ.
Она обхватила себя за локти и согнулась, прижимаясь к коленям.
– Молодец, – потрепали ее по спине. – Вот так и сиди.
Таня представляла, в мельчайших деталях, как откручивает вентили. Начинает шуметь вода в трубах, вырывается из железного раструба. Бьют струи в деревянную решетку на полу…
Из одной коробки – в другую. В этой громко играла музыка, и ее перекрикивали те, кто сидел по обе стороны от Тани. Шофер молчал, глядя на разматывающуюся с огромной скоростью дорогу. Солнце светило в упор сквозь лобовое стекло. Стремительно приближалось. «Мы сейчас столкнемся», – подумала Таня, но машина остановилась. Замолчала музыка.
Они больше никуда не ехали, не шли, не летели. Побаливали запястья, освобожденные от наручников.
Солнце уже нависло над горизонтом, когда пересели в автомобиль, такой же неприметный, как и оставленная «Олжанка». Ехали прямо в закат. Изредка алый свет перекрывали громоздкие фуры, но Георг легко их обходил. Потом фуры пропали.
Иногда в машине оживала рация. Что говорили на том конце, Ник не слышал, терялось за шумами. Георг был краток:
– Да. Без изменений.
А потом добавил:
– Принято. Вариант «Стоп-лес», готовность один.
Ник повернулся к нему.
– В чем дело?
– Не беспокойся, все нормально.
– Георг, вы уж решите, кто я: ваш инструмент или соучастник.
Леборовски повернул голову. Он надел темные очки, прикрываясь от алого солнца; в стеклах Ник увидел свое искаженное отражение.
– А ты решил сам для себя? Кто ты?
Какой навязчивый вопрос, подумал Ник. Обхватил запястье, закрывая пальцами метку. Сейчас, к вечеру, она стала почти незаметной. Подумалось: а вот Матвею Дёмину наверняка до сих пор больно. «Нужно говорить: л-рею», – поправил себя.
В конце концов, так хотел отец! Можно считать это завещанием.
Ник почувствовал, как загорелись щеки. Он врал себе.
«Я просто там не смогу. Что угодно, но только не в психушку».
Стоило мысленно произнести это слово, и в лицо ударил запах: лекарств, хлорки, застоявшейся мочи. Ник увидел над собой белый потолок и санитаров, которые прижимали его к кровати. Голого. Беспомощного.
– Остановите.
Встревоженный, повернулся Георг.
– Остановите!
Ник толкнул дверцу раньше, чем машина замерла. Вывалился, едва не ударившись коленями об асфальт. Рядом на обочине росли березы, он ухватился за ствол и согнулся. Его мутило. Спазмы сдавливали горло. Боялся, что вырвет, но лишь хрипло прокашлялся.
Георг завел мотор, когда Ник сел рядом, и буднично спросил:
– Есть термос с горячим чаем. Хочешь?
– Спасибо, нет.
Не объяснять же, что Матвей Дёмин – л-рей! – всего несколько часов назад сидел, скорчившись, в кресле и грел ладони о крышку термоса.
– Подождите! – спохватился Ник. – А Юджин Мирский? Он же с ним!
Георг, глядя на дорогу, ответил:
– Не будь ребенком и подумай сам.
Что ж, арифметика Леборовски понятна: где один убитый, там и двое. Незначительная разница с учетом масштаба цели. Впрочем, поправился Ник, отсчет начался раньше: первым был мальчишка, погибший при проверке на выживаемость. И Алейстернов – но вряд ли он был всего лишь вторым.
Георг все говорил по рации, кажется, уточнял место. На приборной панели под лобовым стеклом лежала подробная армейская карта. Она то и дело норовила соскользнуть – на заброшенном проселке машину сильно трясло.
Потом рация замолчала. Остановились.
– Как ты, Никита? – спросил Георг.
В его голосе была искренняя забота и волнение.
– Нормально.
Еще немного – и все закончится.
Георг, перегнувшись, достал с заднего сиденья сумку.
– Возьми. Меня с ним Псы могут не пропустить.
«АПСК». Тот самый, с которым тренировался в тире.
– Почему не «ТР-26»? – спросил Ник. Свой голос он услышал глухо, уши заложило.
– Армейский. Сложнее достать, лишний след.
Разумно.
Ник сунул пистолет в карман ветровки, даже не проверив, заряжен ли он, стоит или нет на предохранителе. Георгу, кажется, это не понравилось.
– А зачем? – ответил Ник на его взгляд. – У вас же все распланировано до мелочей.
Вышел из машины, аккуратно прикрыв за собой дверцу. Ручка скользила во вспотевшей ладони.
– Полтора километра через лес, и будем на опушке. Нас оттуда не увидят. Ты просто выстрелишь, мы развернемся и уйдем, – сказал Георг.
Ник посмотрел вдоль дороги – сначала в сторону заката, потом в противоположную. Пусто.
– Вам не сообщили по рации, где Псы?
– Нет. Их появление трудно вычислить.
Георг шел впереди. Ник следом, придерживая тяжелый карман. Продравшись через подлесок, оказались в березовой роще, которая постепенно темнела, разрастаясь старыми, серыми от времени деревьями. Алого солнца долго не было видно, а потом оно снова высветилось между стволами – лес начал редеть.
Георг взял Ника за локоть:
– Дальше тихо. Если увидишь Пса, не пугайся. Он тебе ничего не сделает. Если Пес меня задержит, иди один. Тебя не тронут. Выстрелишь, и сразу обратно.
Георг помолчал, не снимая руки с локтя, – то ли хотел обнять, как сделал бы раньше, то ли сам волновался.
– Ты сможешь, Никита. Только ты. Твой отец верил в тебя.
– Знаю, – сказал Ник. – Я помню.
Чем ниже опускалось солнце, тем причудливее ложились тени. Несколько раз казалось, что за деревьями всадник. Но это был обман.
«Я совсем не боюсь», – с удивлением подумал Ник. Единственное, что беспокоило: а если он только ранит л-рея? Придется добивать. «Нет. Я хорошо стреляю».
Уже проглядывала опушка. Георг пошел в обход, уводя так, чтобы солнце не слепило.
Сначала Ник увидел машину, она приткнулась возле деревьев. Дверцы были распахнуты, с заднего сиденья свисал куль. Потом заметил Мирского, старик копался в открытом багажнике. Георг шагнул ближе, осторожно раздвигая густую поросль. Ник следом.
Дёмин сидел спиной к закату, ссутулившись и положив на колени руки. На запястьях ярко выделялись бинты. В нескольких шагах от него лежали вещи: спальный мешок, спортивная сумка, из которой выглядывал термос, бумажный пакет. Сбоку от Дёмина стоял большой фонарь, его свет соперничал с затухающим солнцем.
– Тебе нож дать? – донесся голос Мирского.
Старик вытащил из багажника громоздкий сверток, уронил под ноги и сейчас стоял, придерживаясь за поясницу.
Разжав искусанные губы, л-рей коротко бросил:
– Ты сам.
– Я не успею поставить палатку.
– Пофиг. Первый раз, что ли?
Георг легким прикосновением заставил сдвинуться на полшага. Да, так позиция удобнее. Теперь Дёмина не перекрывали деревья и фонарь хорошо освещал л-рея. Сам же Ник оставался невидимым в сгущавшейся тени.
– Удачи, – шепнул в ухо Георг.
От его голоса Ник вздрогнул.
Мирский отошел к деревьям, срезал ветку и начал очищать ее от коры.
– Один выстрел, и ты свободен, – почти беззвучно продолжил Леборовски. – Пистолет сразу отдашь мне.
Да, Псы вряд ли станут защищать Мирского после смерти л-рея.
Алая полоса заката почти слилась с горизонтом. Нику снова почудились в движении теней всадники.
«АПСК», пристрелянный, удобный, лег в руку.
– Никита, это твой долг.
Почему же не приходят Псы?
Ник повернулся, выставил вперед правую ногу. Мелькнуло: «Как в тире». Медленно поднял руку. Нет, лучше с двух. Обхватил запястье. Да, так устойчивее.
– Предохранитель.
Забыл… Надо же, забыл!
«Я что, действительно выстрелю?!»
Л-рей сидел к нему вполоборота, левым боком. Удобно. Мушка в середине прорези прицела – и на одну линию с сердцем.
Так хотел отец. Он считал, что это правильно.
Палец на спусковом крючке. Едва заметное движение, нажать – и сдвинется спусковая тяга, заработает отлаженный механизм, деталь за деталью, освобождая стоящий на боевом взводе курок. Разожмется пружина. Курок по ударнику, ударник по капсюлю, и вырвется пуля. Точно в цель.
Дёмин коротко оглянулся на закат, подтянул колени к груди и уперся в них подбородком. Свел плечи.
Черт! А так уже неудобно.
«Что я делаю?!»
Мирский пересек линию выстрела и положил перед л-реем очищенную от коры палку. Короткую, не длиннее двух пальцев.
– Спальник раскатать? Или я попробую успеть с палаткой?
– Как хочешь.
«Мог бы и помочь старику», – с досадой подумал Ник. Пусть бы встал, двигался! А не сидел как мишень.
И почему все-таки нет Псов? Что за охранники такие!
Мушка пошла вверх, оставаясь в прорези прицела. Теперь дуло было направлено Дёмину в висок.
Ник услышал странный звук и не сразу понял, что это Георг перевел дыхание. Все правильно, для него вершится история.
Один выстрел. Секунда.
Отец готовил его к этому. Он был уверен, что сын не подведет.
Ник согнул руку в локте и так, не опуская пистолет, шагнул в густой подлесок.
– Никита! – сдавленно позвал Георг.
С треском лопались под ногами сухие ветки. Блеснула перед лицом и пропала паутина. Скользнули по джинсам колючки дикой малины.
Поднял голову Дёмин. Оглянулся на шум Юджин Мирский.
Ник вышел на опушку.
Раскаленный край солнца касался земли. В машине было душно, пахло дерматином и куревом. Хотелось в душ.
Таня потянулась опустить стекло, но ее обругали и толкнули обратно. Двумя руками прижали к сиденью, больно надавив на плечи.
– Сиди, девочка, не рыпайся, – произнесли очень близко, Таня почувствовала дыхание на своем лице. – А то снова «браслеты» надену.
– Сайгар, уймись! – велел другой голос.
– Боишься?
Чужое колено прижалось к бедру.
– Не дрейфь! – Дыхание скользило по щеке, Таня зажмурилась. – Она сейчас кукла безмозглая.
– Вот именно, – подтвердил второй голос и добавил ехидно: – Тебе же так без интереса.
Сайгар засмеялся. Убрал руки, неожиданно, Таня едва не упала.
– Ладно. Я подожду, – сказал куратор и погладил ее по колену.
– Лапы убери, заведешь раньше времени, все дело испортишь.
– Да хрена ли!
– Потом, я сказал! После.
Таня посмотрела направо. Кто-то большой, с широкими плечами. А лица не разглядеть, темно, и плывет все перед глазами.
– После… чего? – разомкнула она губы.
Прошелестело едва слышно, но Сайгар все равно удивился:
– Слышь-ка! Разговаривает! Ну, ведьма!
Таня поежилась от его голоса.
– Не суетись, девочка, – весело продолжил куратор. – Прогуляешься тут в лесок, пистолет подержишь, и все дела! Мне вон из-за тебя выговор влепят, я и то не дергаюсь.
«Пистолет» – слово тяжелое и опасное. Дрогнули ноздри, уловив запах – не настоящий, еще только возможный. Пахло кровью.
Сайгар придвинулся ближе и зашептал, почти касаясь губами мочки:
– За несоблюдение техники безопасности, представляешь? Повез ведьму, один, в необорудованной машине, ай-яй-яй. А все почему? Посадила на поводок, я и не заметил. Бывает. Что, тварь, веревку плести начала, когда еще на отметку ходила?
– Я не…
– Плела, девочка, плела. – Он прихватил зубами мочку и тут же выпустил. – Ведьма.
В машине вдруг зазвучал еще один голос. Тот, что сидел справа, протянул руку, и шофер передал ему черную коробочку на витом шнуре.
– Второй. Так точно, ожидаем. Есть готовность один.
Он вернул коробочку шоферу, и в машине стало тихо. Даже Сайгар замолчал.
Таня съежилась, обхватила колени руками. «Я хочу в душ», – думала она.
Солнце все падало, окрашивая небо в красный цвет.
– Отолью, – сказал шофер.
Хлопнула дверца, так резко, что Таня вздрогнула. Шофер мелькнул перед лобовым стеклом и вломился в кустарник, растущий вдоль бровки.
– А ты знаешь – кого? – напряженным голосом спросил Сайгар.
Снова запахло призрачной кровью. Таня, сощурившись, посмотрела на солнце. Оно сползало за горизонт, и это почему-то беспокоило, точно нужно было успеть куда-то до темноты.
– Нет, – ответил второй. – И тебе не советую.
– Не скажи. Тут ведь как получиться может…
Куратор не договорил, схватил себя за горло и дернул вверх, точно пытался пробить головой крышу. Тот, что справа, ударил Таню в плечо и сполз с сиденья. Затрещали кусты, выскочил шофер, но со спущенными штанами далеко не убежал. Упал под колеса, пропав из виду. Сайгар выпученными глазами смотрел в окно и все держал себя за горло. Лицо у него побагровело.
На дороге стоял всадник. Заходящее солнце очерчивало силуэт, и тень, вытянувшись, почти касалась машины.
Таню пробрало ознобом. Она подтянула на сиденье ноги, сжалась в комок.
Всадник спешился и пошел к машине. Несмотря на то что закат светил ему в спину, Таня отчетливо видела лицо: бледное, неподвижное, точно маска.
Сайгар обморочно закатил глаза. Изо рта у него тянулась розовая нитка слюны.
Клацнула ручка. Дверца открылась, и куратор мешком вывалился на дорогу, прямо под ноги Псу.
Таня осталась сидеть, обхватив колени руками.
Пес ждал. И конь его, там, на дороге, терпеливо стоял на месте. Было все так же холодно, но – Таня прислушалась к себе – почему-то не страшно.
Чтобы выйти, пришлось перелезать через Сайгара. Лейтенант не шевелился, но был жив, как и тот, в машине, и лежащий у колеса шофер.
Таня встала перед Псом. Надвигающиеся сумерки легли тенями на его белое лицо, углубили черты – словно скульптор перестарался, отсекая лишнее. Таня наклонила голову и сощурилась. Плыли тени. Казалось: еще немного, найти правильный ракурс, и увидит настоящее, живое лицо. Поймет… Впрочем, она уже поняла:
– Вы знаете Ника, да? У него все нормально?
Пес смотрел пристально.
– Я? А что я могу? – удивилась Таня. Сказала с горечью. – Я – никто.
Она запустила пальцы в волосы и наткнулась на колтуны. Снова захотелось в душ.
– Я – номер четыреста двадцать три дробь пять. Я не смею ни с кем разговаривать. Мне нельзя ничего передавать из рук в руки. Смотреть в глаза охраннику. Делать резкие движения. Меня как вещь запихали в машину…
Таня осеклась и оглянулась. Все трое так и лежали неподвижно. Лейтенант, падая, зацепился ботинком за порожек; штанина задралась, открыв бледную ногу с черными волосами. Смотреть на нее было неприятно.
Помедлив, Таня наклонилась над лейтенантом. Руки она держала за спиной, сцепив пальцы в «замок». На красном лице Сайгара выделялись белки, полускрытые веками. На подбородке слюна смешалась с пылью. Было невыносимо противно, но Таня все-таки потянулась – не размыкая сцепленных рук – и потрогала сердце. Живое. Теплое. Сердце испуганно трепыхнулось от ее прикосновения.
Как, оказывается, просто. Все равно что раздавить таракана – мерзко до тошноты, но зато он больше не будет шевелить усами и бегать.
Выпрямилась, брезгливо тряхнула руками.
– И что теперь?
Пес качнул головой в сторону заката. Туда уходила заиндевевшая тропа. Местами она поблескивала ледком, отражая алое небо.
– Ладно, – сказала Таня. – Извините, а у вас случайно расчески нет?
Пес улыбнулся уголками губ. По щеке пробежала дрожь, точно мышцы сопротивлялись непривычному движению.
– Жаль.
Она уже шагнула на тропу, когда в спину прилетел вопрос: «Почему ты его не убила?» Оглянулась. Пес задумчиво смотрел на лейтенанта, лежащего на дороге. Сайгар не шевелился, но сердце его, оправившись от испуга, билось ровно.
– Зачем? – Таня пожала плечами. – Если бы я его убила, он бы оказался прав. Не хочу.
Когда через несколько шагов Таня снова обернулась, Пса уже не было. Не было и автомобиля, и даже дорога стала другой – две накатанные колеи среди распаханного поля. Черную промерзшую землю заносило снегом.
Таня посмотрела вперед: тропа сворачивала и уходила в сторону леса, проваливаясь в сугробы.
