Глава 13
Над Королевским садом плыла связка шаров. Против солнца шары казались черными, и смотреть на них было неприятно.
– Привет, – сказал Ник, усаживаясь на землю.
Тут же нарисовался Карась, шепнул:
– Вроде чисто.
– Вроде или чисто? – скандальным голосом переспросил Гвоздь и скомандовал: – Брысь.
Обиженный Карась исчез за кустами. Там шумел фонтан, носились дети, гуляли девушки. Проскрипела колесами тележка мороженщицы.
– Сбежал? – спросил Ник, разглядывая опухшую физиономию Гвоздя. Поперек брови у того шла глубокая ссадина, левый глаз был подбит, на губах подживали струпья.
– А че, увольнительную надо было подождать?
– Не помешало бы. Какого черта, Денис?
– Это ты про драку?
Гвоздь перевернулся на бок и подпер голову кулаком.
– Смотрю я на тебя, Немой, и удивляюсь. Вроде умный парень. А иногда такой дурак дураком, что охренеть можно. Ты два и два сложить не пробовал?
– Драки не было, – утвердительно сказал Ник.
– Не, в каком-то смысле, конечно, была. Слушай, глубоко философский вопрос! Когда тебе десять раз по роже, а ты в ответ ни разу, считается это дракой?
Гвоздь плюнул, целясь в серединку ромашки. Промахнулся.
– Ладно, Зареченский, слушай сюда…
Ник слушал, и ему было противно до тошноты. Запульсировала боль в виске, придавил ее пальцем.
– Почему ты мне это рассказываешь? – спросил он, когда Денис закончил. – Не боишься, что тебя как Алейстернова?
Гвоздь лег на спину. Шары все висели в небе, их никак не мог прибрать ветер.
– Боюсь. Ну и что? Думаешь, я ради тебя это делаю? Твоей благородной голубой крови? Облезешь. Они, твари, меня на полу растянули и бутылку в горло… – У Дениса перекатились желваки. – Я ж для них быдло, крыса приютская. Два трупа вокруг тебя одного, не многовато ли? А так куда дешевле: по морде – и готово, молчать буду в тряпочку. Суки! Я для себя это делаю, понял?
Ник кивнул. Протянул руку:
– Еще увидимся.
– Бывайте здоровы.
На скамейке за кустами сидел Карась и вертел башкой. Разговор он слышать не мог и сейчас уставился на Ника со жгучим любопытством.
– А чего?..
– До завтра.
Ник шел через сад, придерживая мундир на плече. Солнце падало сквозь листву и скользило по лицу теплыми бликами. От его прикосновения боль в виске становилась глуше. Прояснилось в голове, тяжелой после бессонной ночи.
На Малой Купеческой мигали светофоры и гудели машины, притормаживая на перекрестках. Солнце отражалось в витринах. Пялились из-за стекол манекены, в удивлении разведя руки. Звонили колокольчики, подвешенные над дверьми. Ветер трепал полосатые маркизы.
Ник свернул к стоянке возле торгового центра. Машин тут было – не протолкнуться, но «Лендер» успел занять удобное место сразу на въезде. Леон вышел, чтобы открыть дверцу. Ник швырнул в прохладную глубину салона сумку и выпрямился.
– Я не поеду. Потом доберусь сам.
– Но господин Георг приказал…
– Господин Георг мне никаких приказаний не отдавал.
– Я должен доставить вас домой.
– Сожалею.
Ник повернулся, чтобы уйти, но Леон схватил его за локоть.
– Я всегда выполняю распоряжения господина Леборовски. Пожалуйста, проследуйте в машину.
Держал он аккуратно, но крепко. Профессионально. Ник в упор глянул на шофера и негромко сказал:
– Не стоит так делать. Иначе я закричу, и нами заинтересуется вон тот полицейский.
Леон метнулся взглядом в сторону торгового центра.
– Да, именно тот, на ступеньках. Как вы ему объясните? Дед будет очень рад, когда ему позвонят из полиции.
Шофер повернулся, загораживая Ника от толпы.
– Хорошо, – сказал Леон с досадой. – Давайте свяжемся с господином Леборовски, он отменит свое распоряжение, и вы пойдете гулять.
Ник подумал пару секунд.
– Не вижу в этом смысла. Уберите руки!
Помедлив, Леон разжал пальцы.
– Я немедленно сообщу хозяину.
– Ваше право.
В нескольких шагах от стоянки Ник нырнул под арку. Через дворы-колодцы, закрытые от чужих машин воротами и шлагбаумами, он вышел на Подрядческую, а оттуда наугад в переулок. Здесь асфальт был расчерчен «классиками» и девчонка прыгала с клетки на клетку. Возле магазина разгружали машину, таскали деревянные лотки с хлебом. Из булочной вышла женщина с полной сумкой, пересекла дорогу, собираясь свернуть во двор. Пахнуло – сладковато, но с горчинкой, точно в охапку полевых цветов затесалась полынь.
Ник остановился.
…Мама обняла перед уходом. На ней шерстяное красное платье. Слышен голос отца, торопит, родители опаздывают в театр. Вечер в одиночестве. Но можно читать допоздна и выключить свет, только когда щелкнет замок…
– Извините.
Ник догнал женщину, та глянула настороженно, но смягчилась, увидев приличного мальчика в форме.
– Странный вопрос, я понимаю, но вы бы не могли сказать, как называются ваши духи?
– Нравятся? – Женщина улыбнулась. – Девушке хочешь подарить? Но это взрослый аромат.
– Нет, маме, – соврал Ник, и защемило под ребрами. Теперь, когда помнил прикосновение ее рук, все было иначе. Еще бы увидеть лицо!
– «Серебро полесья». Но его трудно найти.
– Почему?
– Наверное, стали немодными.
Женщина ушла.
– Спасибо, – запоздало сказал ей вслед Ник.
Проходные дворы сменялись проулками и гулкими арочными переходами. Вздыбились, помаячили в небе и исчезли высокие шеи кранов Малого порта. Долго тянулись вереницей старые доходные дома с облупившимися стенами. Они плотно стискивались боками, и в конце концов Ник догадался пройти насквозь через черный ход и парадную. Перед ним открылся канал, такой узкий, что солнце в него почти не попадало. У парапета стоял мужчина в брезентовой куртке. Сгорбившись, он держал удочку и отрешенно смотрел на поплавок.
Ник пошел вдоль канала. Тяжелая сизая вода ворочалась между каменными берегами. Колыхались клубки спутанных водорослей. Было зябко в тени, пришлось надеть мундир.
Думская площадь распахнулась неожиданно. Здесь было не так многолюдно, как на Дворцовой, но тоже подъезжали туристические автобусы. Группа мужчин с серьезными лицами фотографировались у подножия памятника королю Павлу с сенаторами.
Ник прошел через толпу и оказался на Бастионной набережной. Гулко хлопали флаги на фасаде дворца Ледашевских. Блеснула в лучах табличка: «Городской совет…»
Вестибюль перегораживала стойка, за которой маячило двое парней в серых костюмах.
– Добрый день, – подошел Ник. – Мне нужно видеть господина Георга Станислава Леборовски. Я его внук, Микаэль Яров.
Охранник снял трубку телефона.
Пока он разговаривал, Ник наглухо застегнул мундир. Медные пуговицы холодили пальцы.
– Ожидайте, за вами спустятся.
Через несколько минут по лестнице сбежал то ли адъютант, то ли секретарь.
– Пожалуйте за мной, господин Яров.
Он проводил до двери, а сам остался в приемной.
Ник шагнул в дедов кабинет – очень длинный, похожий на парадный зал. В конце его висел королевский портрет под флагом Федерации. Стол был как взлетная полоса, сверкал полированной поверхностью.
– Нам нужно поговорить. – Голос Ника отразился от высокого потолка с лепниной. – Вы мне не все рассказали.
Дед толкнул неприметную дверь в стене. За ней открылась комната с креслами вокруг низенького столика. Окна там были задернуты портьерами, и в зеленоватом сумраке приглушенно горела лампа под матовым абажуром.
– Проходи. Есть хочешь? Могу попросить чаю с бутербродами.
– Нет, спасибо.
Дед задержался у порога, он что-то делал, загородив спиной. Раздался щелчок, и комнату наполнил тихий, почти незаметный гул.
– Да ты садись, – обернулся Георг. – Теперь можно говорить свободно.
Ник опустился в кресло. Дед устроился напротив. Молчал, разглядывая внука. Ник молчал тоже. Он всю дорогу готовился к этому разговору, а сейчас не мог задать вопрос правильно. Тронул настольную лампу – шар оказался едва теплым.
– Скажите, зачем я вам нужен?
У деда приподнялась бровь.
– Поясни, будь добр.
Шероховатое стекло под пальцами медленно нагревалось.
– Вокруг меня что-то происходит, – произнес Ник. – Я хочу знать, что именно и какова конечная цель.
– Звучит расплывчато.
– Пожалуйста, давайте не будем играть словами. – Ник убрал руку от лампы, метнулась тень по столу. – Вы же меня поняли.
– Да, Микаэль, – дед усмехнулся, – я просчитался. Ты оказался умнее, чем я предполагал. Наверное, в этом заслуга Арефского мятежа. Но даже такого умного мальчика можно обмануть, и я бы с легкостью это сделал. Если бы не две вещи. Во-первых, Ареф изменил тебя в нужную сторону. Ты способен не только понять, но и выполнить. А во-вторых, ты мой внук.
Ник молчал, он не видел смысла повторять свой вопрос.
– Даже не знаю, с чего начать. – Георг помассировал переносицу, на которой остался след от очков. – Попробуем так: в рамках проекта «Идентификация-один» есть еще подпроект. Неофициальный. Засекреченный. В разное время в нем участвовало не больше десятка человек, в том числе твой отец.
«И Артур Гориславский», – подумал Ник.
– Родислав, конечно, не предполагал, что сын окажется в сфере его профессиональных интересов. Но даже тогда он согласился, что лучше следовать разработанному плану. Согласно этому плану, ты должен был узнать все намного позже. Это очень серьезно, Микаэль.
– Придется рискнуть и рассказать мне сейчас.
Ник сжал кулак, впиваясь ногтями в ладонь, – иначе бы выдержать взгляд Георга не получилось.
– Ты прав. Поэтому продолжим. Первый этап твоей подготовки состоял из теоретического курса.
– Л-рей – тормоз прогресса, символ неободранной задницы и так далее, и так далее. Я усвоил.
– Но не в полном объеме. Я только поверхностно затронул социальную сферу, юриспруденцию, политику, экономику. И мы совсем не говорили о том, как изменилась роль л-рея в современном обществе. Прирост населения обеспечил нам и прирост носителей синдрома стихийной мутации. Войны, пограничные конфликты, так называемые горячие точки – все это стимулирует инициацию. Сегодня необходимы другие методы регулирования численности про́клятых. И как минимум необходимо заставить л-рея быть в системе, а не вне ее. Решать общие задачи. Ты меня понимаешь?
Ник кивнул.
– Но как это сделать? Обычные силовые методы не действуют, Псы не позволяют. Шантаж не дает результатов: навязанный выбор л-рей не приемлет. Знаешь, еще до войны проводился интересный эксперимент: за л-реем была установлена гласная слежка. Кроме традиционного спутника, который обычно следует с ним, несколько офицеров УРКа постоянно и неусыпно, сменяя друг друга… Нет, л-рея не трогали, не пытались вмешиваться в его решения, просто отслеживали каждый шаг и каждое слово. Вскоре эффективность его работы существенно снизилась.
Ладонь саднило. Ник осторожно разжал кулак.
– Поэтому вы планировали найти л-рея заранее и заняться его воспитанием?
– Увы, это было бы затратное, но безуспешное мероприятие. В первый же год л-рей меняется до неузнаваемости. Ломается психика, рвутся старые связи – даже кровные, мать и сын. Искажается восприятие мира, других людей. По сути, л-рей перестает быть человеком. Его нельзя убедить и практически невозможно контролировать. Итого: относительная результативность работы л-рея на сегодняшний день очень низкая, а проблем, прямых и косвенных, связанных с его существованием, – очень много.
Дед снова потер переносицу.
– Как ты думаешь, какая из традиций, связанных с л-реем, самая незыблемая?
Ник ответил наугад:
– Его свобода?
– Не разочаровывай меня, – поморщился дед. – Свобода – это следствие, я только что говорил об этом. Сейчас же я спрашиваю о традиции, Микаэль. То, что было обусловлено необходимостью раньше, а теперь все принимают как должное. Ну же, вспомни историю. Попытайся представить л-рея, который выполнял свою миссию триста лет назад.
– Я не знаю.
– Мне очень жаль. А вот если бы этот разговор состоялся позже, ты бы смог догадаться. Кстати, помнишь, мы говорили о партии «За права человека»? Тогда ты спросил, что является краеугольным камнем системы. Теперь ты понял?
– Л-рей?
– Именно он.
– Но при чем тут я?! Псы выбрали Дёмина!
Дед поднялся. Прошелся по комнате и остановился рядом с Ником. Положил руку ему на плечо.
– Да, выбрали его. А ведь все могло оказаться намного сложнее. Для меня. Для твоего отца.
Ник хотел обернуться, но мышцы свело судорогой под дедовой рукой.
– При другом раскладе, Микаэль, ты стал бы л-реем. А Дёмин… Матвей Дёмин как твое отражение – тем единственным, кто смог бы тебя убить.
Ладонь поднялась с плеча и коснулась щеки.
– Посмотри на меня. Пожалуйста, Мик.
Ник запрокинул голову. Через боль – даже в глазах потемнело.
– Никто, даже Псы, не сможет помешать тебе. Бомба не понадобится. Достаточно будет обычного пистолета. Это ли не повод пересмотреть традиции?
Здесь все время пахло горячей полынью. И Олины губы тоже, казалось, имели горьковатый привкус травяного сока. Это сводило Юджина с ума. Хотелось пробовать их снова и снова.
В эти края они попали случайно – Вальке хотелось лета, воды и солнца. Мальчишка ныл, ругался и даже пытался договориться с Псами, чтобы те двинулись на юг. Неизвестно, послушались они или так легла дорога, но следующее полнолуние ждало в Кречи. Пока же оставалось три недели свободы.
– Тормози! – заорал Валька, когда справа от дороги увидел замок. Большая часть его была разрушена, но слева по фасаду поднимались леса.
Юджин свернул на обочину.
– Ты смотри, восстанавливают, – удивился он.
Здешние места прокалило войной до черной, выгоревшей земли, и было странно, что спустя всего четыре мирных года вспомнили про старый музей. Первыми на расчистку бросили студентов архитектурного института из Приастанья. Уставшие за длинную зиму, они попали в южные края – и ошалели. Непривычно жгучее солнце. Слишком яркое звездное небо. Огромное озеро с пенистым прибоем. Сытные по городским меркам деревенские закрома. Поздние костры, вокруг которых садились так тесно, что сталкивались локтями и прижимались бедрами. Обнаженные руки, голые ноги. Понятно, что романы вспыхивали быстрые и жаркие. Парни и девчонки почти не смыкали глаз, жадно добирая то, чего их лишила война и послевоенные годы.
Неожиданных гостей приняли радушно, хоть и несколько бестолково. Проработанная легенда, в которой Валька значился племянником, не пригодилась. Приехали хорошие люди? В работе помогают, компанию не портят? Ну и пусть живут!
Счастливый Валька купался в озере, объедался неспелой еще земляникой, лазал по лесам на верхотуру, презрительно пожимая плечами на девичьи остерегающие крики, и совал нос в каждую дырку, надеясь отыскать клад.
А Юджин… С одной стороны, все было здорово: настоящие каникулы, отличные ребята. С другой – он, тоже студент, пусть и заочник, чувствовал себя самозванцем.
Потом появилась Оля.
Ночей не стало. Пропали, сгинули, словно кто смял в кулаке часы от заката до рассвета. Едва загорелась первая звезда – и уже растаяла. Только память в ладонях – как прикасался к горячей коже. Боль в губах – и полынный привкус.
Отрезвили Валькины слова:
– Мы уезжаем.
Юджин сначала удивился повелительным ноткам в его голосе и только потом сообразил:
– Уезжаем? Зачем? Куда торопиться-то?
– Я так хочу, – отчеканил Валька. – Ты мой спутник. Ты должен выполнять мои распоряжения.
– Вот, значит, как. – Юджин задумчиво посмотрел на мальчишку.
Они были в одной из комнат разрушенного замка, пустой, куда еще не добрались ремонтные работы. Валька стоял на фоне кирпичной стены, исчерканной автоматными очередями. Вытянулся в струнку, глаза злые, лицо чужое.
Юджин присел на край оконного провала, рассеянно смахнул пыль со штанов.
– Валька, что случилось? Тебя кто-то обидел? Или узнали?
Л-рей приподнял руки и скрестил их у Юджина перед глазами: на левом запястье был старый ремешок от часов, на правом – грязный бинт.
– Я просто хочу уехать, – голос у него напряженно подрагивал. – Сегодня.
– Не понимаю, – пробормотал Юджин и вдруг догадался: – Из-за Ольки, да?
Валька сплюнул и желчно, с гадостной ухмылкой сказал:
– А че, сладко с ней травку мять? Если всем дает, может, и со мной покувыркается? Опыта наберусь!
Юджина смело с окна.
– Заткнись, сопляк!
Очень хотелось его ударить. Крикнуть: «Меня на месяц уговаривали, а прошел год! Я-то почему свою жизнь должен гробить?!» Валька изменился в лице, но не двинулся с места, так и стоял, касаясь лопатками стены с выбоинами от пуль.
… – Я не знаю, почему уехал с ним. По большому счету, мы не были друзьями: разница в возрасте, в интересах. В судьбе. Да и попробуй бок о бок вот так, день за днем, вроде и среди людей, а все равно как вдвоем на необитаемом острове. Осточертеет.
В доме было тихо. Матвей спал, впервые за эти дни спокойно. Уютно тикал пластмассовый будильник. Из приоткрытого окна доносился запах яблони, перебивая табачный дух, хотя Юджин курил больше обычного. Давно закипел и снова остыл чайник.
– С Олей-то у меня серьезно было.
Юджин потянул из пачки еще одну папиросу.
– Когда Вальки не стало, я вышел на больничное крыльцо и подумал: «Ну вот и все». Грех, конечно, но он тяжело умирал. Помню: раннее утро, парк под солнцем еще в дымке. Людей нет. Я стоял, и голова кружилась. Пустота и свобода.
Закурил, ловя огонек зажигалки – пальцы подрагивали.
– Димку я тогда один раз и видел, даже не думал про него. В общем-то… Не знаю, Роман. Красивые слова говорить, про честь, долг и прочее? Глупо как-то. Сказать, что не знал, куда приткнуться, тоже нельзя. В школу собирался, учительствовать.
– У тебя бы получилось, – кивнул Роман. – Заметно, что ты с мальчишкой занимаешься.
– Знал бы ты, как он брыкался поначалу! «Зачем, да не хочу, да не буду!» Но надо, это я как раз с Димкой понял. Чтобы им самим себя раньше времени не списывать. А Матвей – тот еще из гордости. Хочет, чтобы с ним считались. Его первое время за сопляка деревенского держали, он как это почуял, так закусил удила.
Юджин усмехнулся, ткнул в пепельницу недокуренную папиросу. Слева в груди неприятно давило, стоило кашлянуть, и прихватывало сильнее.
– Аспирантуру мне предлагали. Даже глаза закрыли на мое «заочное». А я – сволочь неблагодарная! – своему руководителю чуть морду не набил. Сейчас уже не помню точную формулировку, но работа моя предполагаемая называлась бы что-то вроде: «Особенности обучения подростков с психическими проблемами на примере л-рея».
Роман усмехнулся.
– Так вот, про Димку… Забирали его без меня, я с Валькой в больнице сидел. А потом, уж не знаю, подстроено это было или случайно, но мы оказались в одном самолете. Меня в Центральный штаб вызвали, числился же в УРКе. А Димку собирались сенату представлять.
Юджин вспомнил мальчишку с круглыми от непонимания и восторга глазами. Страшненький тот был восторг, на отчаянии замешанный. В груди сдавило сильнее, пришлось приналечь на край стола.
– Что с тобой? – Роман начал вставать, Юджин поймал его за полу пиджака.
– Тихо!
– Подожди, я сейчас «Скорую»!..
– Стой, пацана мне разбудишь.
– Да какого!..
– Не кричи, – выдохнул Юджин. – У меня в сумке, в коридоре, в боковом кармане.
– На вот. – Роман трясущимися руками рвал упаковку таблеток.
– Мне твои конфетки…
Бывший учитель канул в темноту дверного проема. Юджин опустил веки, стараясь дышать медленно и осторожно.
К губам прижалась ладонь и втолкнула в рот таблетку. Перекатил ее под язык.
– А дом горел… – шепеляво прошептал Юджин и открыл глаза.
– Что? – напряженно спросил Роман.
– Мальчишка спит?
– Как камешек.
– Хорошо.
Во рту разливалась горечь, слегка приправленная сахаром.
– В больницу бы тебе, – сказал Роман.
– Схожу в городе, если все спокойно будет, – откликнулся Юджин. В груди еще болело, но терпимо. – Хотя сам знаю, что они мне скажут.
Роман снял очки. Глаза у него казались очень уставшими.
– Я чего боюсь, за рулем бы не прихватило, – признался Юджин. – Но у Матвея такой возраст, не бросишь.
– Замену тебе искать надо. Самому. А не кого начальники поставят.
«Надо», – мысленно согласился Юджин. Сказал:
– Давай еще чаю дернем, коль уж водки нельзя.
Вспыхнул синий огонь под днищем чайника.
– Мне нужно довести мальчишку. Происходит что-то странное, Роман, если не сказать хуже. – Юджин взял из пепельницы затухшую папиросу. Потянулся было к зажигалке, но отложил. – Ну, например, когда ты слышал или читал в последнее время что-нибудь хорошее про Матвея Дёмина, л-рея?
Роман задумался.
– Не вспоминай. Очень давно. А вот разоблачительные статьи и репортажи СМИ почему-то полюбили. Намекнуть, преувеличить, взглянуть на события под определенным углом. Если брать каждую заметку по отдельности, вроде бы ничего страшного. Но постепенно, накапливаясь, они складываются в определенную картину.
– Ты уверен?
– Абсолютно. И еще… Когда Псы только нашли Матвея, его дважды пытались убить. Может быть, рассчитывали, что в первое время л-рей менее защищен.
Роман смотрел растерянно.
– Все списали на фанатиков из партии «За права человека». Тогда ее только-только запретили, а среди них было достаточно недовольных «излишне либеральными» методами УРКа.
Юджин все-таки закурил.
Снова тени на потолке в спальне. Наслаиваются друг на друга. Бледнеют, когда луну загораживает облако.
Не уснуть – звучат в голове отрывки разговора.
… – Что мне собирался передать майор Алейстернов?
– Альберт хотел форсировать события, ему казалось, мы слишком затянули с подготовкой. Он собрал дополнительные материалы на Матвея Дёмина. Оставлять их в камере хранения было по меньшей мере безрассудно. Мы успели изъять, но предупредить Альберта – увы.
– Я хочу увидеть эти документы.
– Хорошо. Завтра тебя устроит? Я не храню их дома.
Ник посмотрел на деда и снова опустил глаза. Очень хотелось спросить, но он молчал…
Качаются тени. Смутные, бледно-серые. Нагрелась подушка под затылком.
… – Вы ждете, чтобы я решил сейчас?
– Конечно, нет, Микаэль. Я понимаю, тебе трудно просто осознать это.
Да. И спросить тоже трудно…
Уже два часа пополуночи. Отзвуки ударов затихают в деревянном корпусе. Сквозь дверной проем видно, как качается за стеклом маятник.
…Это похоже на игру в шахматы. Можно рискнуть, а можно построить комбинацию исподволь, двигая фигуру за фигурой.
– Денису Глеймирову должны вернуть «королевскую квоту».
На лице деда промелькнуло удивление, сменилось досадой.
– Микаэль! Мы говорим о серьезных вещах.
– Верните. Вы можете это сделать, я знаю.
Ногти снова впились в ладонь – выдержать взгляд, обязательно!
– Уверен? – интересуется дед.
– Да.
Короткое слово. Падает, точно свинцовая пулька. Уронить его легче, чем спросить…
Тихо в доме, но дед еще не ложился, Ник слышал шаги в коридоре.
Отчетливее стали тени – выкатилась из облаков луна. С тихими щелчками двигается минутная стрелка. Поскрипывает старый дом. Кто-то шуршит в саду.
Металлическое клацанье. Это повернулась ручка на двери, ведущей в коридор.
– Микаэль, ты спишь?
Георг пересек проходную комнату и встал на пороге.
– Нет.
Дед опустился на край постели. Шевельнул рукой, точно хотел коснуться одеяла, но передумал. Сцепил пальцы, обхватив колено.
– Я знаю, о чем ты хотел спросить. Если бы все случилось наоборот и на твоем месте оказался Дёмин, что было бы тогда. Правильно?
Ник кивнул.
Дед сидел, сгорбившись и приподняв плечи. В полумраке он походил на старую нахохленную птицу.
– Я очень люблю тебя, Мик. Ты единственный, кто у меня остался. Но если бы Псы выбрали иначе… – слышно было, как дед перевел дыхание, – вполне вероятно, что сейчас бы Матвей Дёмин читал твое досье. Вот так. Я мог бы соврать, Микаэль, но не хочу. В этом обманывать нельзя.
Шевелились на потолке тени.
– Прости, мальчик.
Дед все-таки протянул руку. От шерстяного обшлага пахнуло лекарствами: сердечными каплями и валерианой. Ник стиснул зубы.
Ладонь погладила волосы, коснулась щеки – и вздрогнула.
– Мик!
Отвернуться бы, спрятать мокрое лицо в подушку. Но Ник подался вперед и уткнулся лбом в дедово плечо.
– Иногда у нас нет выбора, Микаэль. Это наш долг. Наше служение Отечеству. Право и обязанность.
Она стояла напротив районного отделения УРКа и никак не могла заставить себя перейти улицу. Светофор уже несколько раз менял красный свет на зеленый, а Таня все ежилась на ветру у потрепанного стенда с газетами. Стекло помутнело, бумага пожелтела, и можно было разобрать только заголовки, набранные крупным шрифтом. Газеты висели прошлогодние. Тане очень хотелось вернуться в то время, когда еще ничего не случилось. Когда еще мог приехать л-рей и все исправить.
Вчера он позвонил.
Телефон надрывался на полочке возле двери. Таня сидела в своей комнате, закрыв уши ладонями, и твердила: «Меня нет дома. Меня вообще нет». Она сразу поняла, кто на другом конце провода.
Телефон умолк, но тут же зазвонил снова – слишком громко для пустой квартиры, и Таня поднялась.
В коридоре по углам лежали тени. Сумрачно поблескивало зеркало. В нем отразилось Танино лицо, бледное, с закушенной губой. Расширившиеся зрачки заняли почти всю радужку.
Надрывался звонок. Казалось, еще немного, и у старого телефона лопнет от натуги сердце.
Таня сняла трубку. Пластик сразу прилип к влажной ладони.
– Алло.
– Татьяна Мальевская? Старший лейтенант Сайгар, – небрежно бросил куратор. – Жду тебя завтра в одиннадцать.
Тени по углам зашевелились, заворчали, точно разбуженные медведи.
– Но я уже была на отметке.
– У доброго дедушки Савельевского? Значит, придешь еще раз.
Таня отвела трубку от уха, чтобы голос не царапал барабанную перепонку.
– Но он уже поставил штамп!
– Мальевская, в чем дело? У нас отменили пункт шесть-два? Ты обязана являться по вызову куратора или другого офицера, допущенного к твоему делу, в любое время дня и ночи.
– У меня завтра занятия в училище, – тоскливо сказала Таня.
Сайгар помолчал. Тишина сочилась из телефонной мембраны, густая и вязкая.
– Хорошо. В семнадцать, – смилостивился куратор.
Обессиленная, Таня привалилась к стене. Мокрые волосы прилипли к шее. Плакала гудками трубка…
…Минутная стрелка приближалась к двенадцати. Если опоздает – Сайгар напишет докладную, а это отметка в личном деле.
Переключился светофор. Красный. Еще несколько секунд.
Пролетели по улице машины. Таня позавидовала каждому сидящему внутри: они вольны ехать куда угодно.
Сменился цвет. Зеленый.
Как всегда, на крыльце заболел живот. Влажная от мороси ручка выскальзывала из ладони. Дверь открывалась с трудом – тугая пружина. Едва пропустив, тут же захлопнулась с глухим стуком.
Сегодня в кабинете плотные зеленые портьеры были задернуты, горела лампа – но ее скрывал зеленый же абажур. Лейтенант Сайгар в своем кителе казался огромным ящером. Притаился в засаде, ждет. Вот сейчас выстрелит липким языком, и нет ее, Тани.
В углу кабинета сидел еще кто-то, но лицо его скрывала тень, а всматриваться было страшно.
– Ну, чего встала, как корова на выставке? Садись.
Перед Сайгаром лежала папка с ее делом. Дымился окурок в пепельнице.
Стул тихонько скрипнул, когда Таня села.
– Вот свидетельство. Здесь стоит отметка. – Она все еще надеялась, что Сайгар проверит печать и отпустит.
– На хрен ты мне эту бумажку тычешь? А то я сам не знаю.
Лейтенант придвинул пепельницу, смял окурок и закурил новую папиросу, рассматривая Таню сквозь дым.
– И что он в тебе нашел? Ни кожи, ни рожи. Разве что кудри, а толку с них? Скажи, Генчик?
Тот, что сидел в углу, улыбнулся. Отразили свет стальные коронки у него во рту. Глаза – свинцовые плошки.
Курил лейтенант со вкусом, хорошо затягиваясь. У Тани першило в горле, но откашляться она не решалась. Вместо этого представила, как захрипел, задыхаясь, Сайгар, ударил себя кулаком в грудь – и выхаркал кровавые сгустки. Это ведь очень просто – заставить его легкие почернеть.
Нельзя.
– Ну и как он назвался? Этот, Яров.
Тане показалось, что она ослышалась. Моргнула удивленно. При чем тут Ник?
– Ты рожу-то не криви, невинность она разыгрывает.
– Я не понимаю.
– А тебе и не надо понимать. На вопрос отвечай. Каким именем представился Яров?
Они следят за ней?
– Ник.
– Громче! Что ты шепчешь!
– Он сказал, что его зовут Ник Яров.
– Когда вы в следующий раз встречаетесь?
Если бы она могла промолчать! Но тогда Сайгар достанет Уложение и ткнет пальцем в нужный пункт. А потом напомнит, что будет за отказ сотрудничать с УРКом.
– Мы не договариваемся. Он сам приходит к училищу.
– По вторникам и четвергам.
Ведь знает же! Но все равно спрашивает.
Чмокнул губами в углу Генчик. От этого звука Таню затошнило. Или от ненависти к Сайгару?
– Четверг у нас завтра. Значит, так, когда явится – пойдешь с ним гулять.
Таня хлопнула ресницами.
– Генчик, ну ты глянь на нее! Корова коровой. Дура, тебя же под него не подкладывают! Походите, за ручки подержитесь.
– Зачем вам это?
Куратор ухмыльнулся и лениво разрешил:
– Можно, Генчик! А то девочка забыла, кто она и где находится.
Тот, в тени, кивнул.
Сайгар, не вставая, открыл сейф и достал свернутый по-аптечному пакетик. Бросил на стол.
– Пойдешь с Яровым в кафе. Пусть возьмет сок, два стакана. Высыплешь незаметно в свой вот это, – куратор подтолкнул пакет, – а потом попросишь поменяться стаканами. Все ясно?
Они хотят его отравить? За что – мальчишку?! И почему так сложно?
– Не слышу!
Зазвенело в ушах от громкого голоса Сайгара.
– Я… – Таня не слышала себя и повторила громче: – Я не буду этого делать.
Показалось, Генчик что-то произнес. Таня глянула – нет, сидит, упершись руками в колени, и молча разглядывает ее, только глаза неприятно поблескивают и кривятся губы. Дышит часто.
– Что ты сказала? А ну, смотри на меня! – крикнул Сайгар.
Таня хотела поднять голову, но не могла. Взгляд блуждал по столу, цепляясь то за папку с делом, то за шнур от настольной лампы.
– Я не буду этого делать.
Тот, в углу, вдруг застонал. А Тане сделалось душно и жарко. Кожа покрылась липким потом.
– Что еще за выкрутасы, Мальевская?
Зазвенело – разбилась об пол лампа, разлетелась вдребезги. Таня вздрогнула, обхватила себя за локти.
Нет, померещилось: лампа так и стоит на столе.
Прикосновение… боль… жесткие пальцы…
Таня в ужасе повернула голову. Генчик не вышел из угла. Он только подался вперед, представляя старательно, в деталях, как взмахом руки очистил столешницу – полетели бумаги, ударила в стену пепельница. Сдернул ее, Таню, со стула и толкнул на стол. Одной рукой стиснул запястья, другой вздернул блузку – и зубами вцепился в белье.
– Не надо!
…Как свинья рылом, зарылся между грудей. Тычется мокрыми губами.
– Чего не надо, Мальевская?
…Коленом раздвинул ноги. Рука скользит по колготкам.
– Пожалуйста, прекратите! – Таня скорчилась на стуле. Рвалось – оттолкнуть, ударить.
Убить.
– В чем дело? Что надо прекратить?
– Пусть… он перестанет… – Таня с трудом разжимала зубы. Темнело в глазах. Держаться!
…Колготки снять не получилось, треснул тонкий капрон, и сразу под трусики просунулась рука.
Генчик застонал громче и вцепился себе в пах.
– А он разве что-то делает? Подумаешь, зачесалось у мужика!
Таня сложилась пополам, удерживая силу – а выплеснуть бы ее разом, чтобы Генчик взвыл и упал на пол, задергался в судорогах, подавился собственным языком!
– Он… думает.
…Прижал к столу, навалился…
– Вот как? А ты читаешь его мысли? Ты, Татьяна Мальевская, пользуешься своим проклятием?
…Сильнее раздвинул ноги…
– Не надо!
Из носа закапала кровь. Тане казалось, что она выкручивает сама себя, как хозяйка выкручивает мокрую тряпку.
«Я же… убью его!»
– Отвечай, дрянь! Пользуешься? Нарушаешь договор?
– Нет!
– Тогда откуда знаешь, о чем он думает?
Таня едва не соскользнула на пол. Тело сводило от усилий, и мышцы мелко дрожали.
Сайгар ухмылялся, довольный.
– Будем составлять протокольчик? И поедешь ты, девочка, в резервацию. Повезет, если не со статьей. Мать бы хоть пожалела.
Таня заглянула ему в глаза. А ведь Сайгар обрадуется, убей она Генчика. Сайгар хочет этого!
…Горячее, скользкое ткнулось между ног…
– Не надо протокол.
Лейтенант приподнял одну бровь.
– Значит, все хорошо? Никакого дискомфорта?
…То придвинется ближе, то слегка подастся назад. Смакует, предвкушая, и поскуливает от наслаждения…
Нужно, чтобы голос прозвучал ровно – сквозь напряжение мышц и вздувшиеся связки.
– Никакого.
– Ну вот и отлично!
Сайгар засмеялся.
– Видишь, Генчик, девочке у нас нравится. Продолжай, дорогой.
Таня заплакала. Слезы катились по лицу, смешиваясь с кровью из носа. На юбке расплывались пятна.
– Ладно, Генчик, стоп машина.
Мужчина в углу зашипел сквозь зубы.
– Угомонись, говорю! – рявкнул Сайгар, и Генчик съежился, как побитый пес. – Она все сделает. Так ведь? Да не бойся, дура! Надо было бы пацана убрать, стали бы разводить такую мороку. Ничего с ним не станется, обещаю. А ты как сделаешь, так передам тебя Савельевскому. Нет – в лечебницу закатаю. Ясно?
Таня кивнула.
– И учти: завтра за вами будут следить. Попробуешь хоть слово лишнее вякнуть… Как тебя на учет ставили, помнишь? Ну так это детские шалости. Под протокол для суда пятерых психопатов вроде Генчика приведут. Разложат тебя и оттрахают. Мысленно, девочка, мысленно. Мы же гуманисты, – и Сайгар снова засмеялся.
Таня не помнила, как он подписал пропуск. Не помнила, как вышла из кабинета и как перешла дорогу.
Очнулась в каком-то дворе. Стояла коленями на краю лужи. В луже отражалось серое небо. Юбка, рукава блузки – все в грязи.
В кармане лежал свернутый по-аптечному пакетик.
– Сюда!
Затрещали ветки. Рита продралась сквозь мертвые кусты и вывела к забору. Пара оторванных досок валялась на земле, и уже давно – поросли по краям грибами. Девчонка нырнула в дыру, показав круглую попку, обтянутую джинсовыми шортами.
– Ну, чего застрял? – послышался ее голос по ту сторону забора.
Пришлось лезть следом.
Участок был весь в пожухлой листве, вдоль тропинки пробивалась травка. Остов парника почернел и местами провалился.
– Третий год тут не живут, как в город уехали, так с концами.
У Риты азартно поблескивали глаза. Она ухватила Матвея за руку и повела через огород. По узкой тропке идти вдвоем было неудобно, девчонка то и дело задевала бедром.
Дом слепо смотрел заколоченными окнами, на двери висел замок. Рита уверенно взбежала на крыльцо и, встав на цыпочки, зашарила по верхнему краю наличника.
– Говорят, тут водятся привидения, – сказала девчонка. В руке у нее появился ключ, щелкнул замок. – Ну что, не боишься?
Матвей отодвинул ее и шагнул в сени.
Застоявшийся воздух пах сыростью и пыльными тряпками. Висело по стенам барахло: брезентовый плащ, задубевший от старости, драные ватники. В углу громоздился ларь с открытой крышкой. Там кто-то прошуршал и затаился.
– Эй, домовой! – позвал Матвей. – Это ты?
Рита презрительно фыркнула:
– Это мышь! Лучше помоги мне!
Дверь, ведущая из сеней, разбухла и не желала открываться. Матвей потянул, хотел упереться ногой в косяк, но между ним и дверью вдруг оказалась Рита. Она тоже цеплялась за ручку, старательно прикусив губу. Дверь поддалась неожиданно – девчонка откачнулась, прижавшись на мгновение всем телом, но тут же выгнулась кошечкой и скакнула за порог.
В комнате было светлее, солнце проникало сквозь щели в ставнях. Белела у дальней стены печь.
– Проходи сюда! – позвала Рита из глубины дома.
Мебель вывезли не всю: сохранился буфет с трещиной на застекленной дверце, круглый стол, мутное зеркало в облупившейся раме и диван с изогнутой спинкой. Рита устроилась на диване, скрестив ноги. Обувь она успела сбросить.
– Садись, чего встал?
Матвей опустился рядом. От Риты пахло духами – тяжелыми, женскими – и приторной клубничной жвачкой.
– У вас все городские такие робкие? – спросила девчонка.
– Через одного.
Рита придвинулась ближе, тронула за локоть и скользнула пальцами ниже, к запястью. Нащупала кожаный напульсник.
– А это тебе зачем? Покажи!
– Так, ерунда, – убрал руку Матвей.
– А зачем тебе ерунда? – дурачилась Рита, подбираясь к застежке.
– Не тронь, я сказал!
Девчонка, прижав руки к груди, отшатнулась.
– Да ладно, – старательно улыбаясь, произнес Матвей. – Просто у нас мода такая, а дед все время цепляется. Достало уже.
– Знаешь, – удивленно сказала Рита, – я тебя даже испугалась.
Матвей промолчал.
– Думаешь, я трусишка? – сощурилась девчонка. Решительно обхватила его за шею и притянула к себе. Губы у нее оказались горячие и липкие, с привкусом жевательной резинки.
Поцелуй Матвея разочаровал: девчонка слишком суетливо пыталась пропихнуть язык ему в рот. Рита отстранилась, шумно выдохнула. Ей-то, кажется, понравилось: глаза помутнели, и на щеках проступили красные пятна.
– Вот досюда можно, – рубанула себя по животу ладонью. Она сказала это так, точно дарила Матвею полцарства и принцессу в придачу. – Ниже полезешь – уйду, ясно?
– В смысле?
Девчонка сердито дернула плечом и повторила жест:
– Сверху трогай, а в шорты не смей.
– Понятно.
Матвей коснулся пуговки на ее рубашке. Рита скосила глаза, следя за пальцами. Дышала она часто и неровно. Матвей повел ладонью вверх. Да, он угадал: под тонкой тканью на девчонке нет белья. Добрался до шеи, аккуратно поправил воротничок – и опустил руку.
– Извини, эти детские игры мне неинтересны. Трахаться так трахаться, а чего попусту обжиматься?
Рита вспыхнула – разом, даже кончики ушей стали малиновыми.
– Ах ты!..
Вскочила – диван жалобно взвизгнул пружинами, – топнула босой ногой.
– Ты!..
Матвей нарочито удивленно поднял брови.
– А что я? Ты же меня сюда привела.
Разъяренная девчонка подхватила кроссовки, толкнув Матвея в колено, и бросилась из дома. Слышно было, как она пробежала по крыльцу и выскочила в огород.
Матвей со смехом повалился на диван – очень уж пафосно Рита предлагала пощупать свои тощие грудки.
…Зоя жила в соседнем номере. Приехала, кажется, в командировку, Матвей этим особо не интересовался. Юджин в тот день куда-то ушел, толком не сказавшись. Была осень, нудная, монотонная, с серым дождем, и Псов, что появились под вечер на заднем дворе, мало кто заметил. Когда Матвей возвращался после разговора с ними, то поднял голову – и увидел женщину, стоящую у окна второго этажа. Она толкнула створку.
– Привет! Значит, это ты л-рей? – с веселым любопытством спросила женщина.
Матвей остановился, глядя вверх. Лицо сразу стало мокрым от дождя.
– А хорошенький!
Прозвучало это совсем не обидно. Непрошеная свидетельница тряхнула головой, рассыпав по плечам рыжеватые волосы.
– Чего мокнешь? Поднимайся!
В номере у нее пахло шоколадом и коньяком. Женщина подошла к Матвею вплотную – оказалось, она невысокая, ему до плеча.
– Ох и взгляд у тебя, парень. Аж коленки подгибаются.
Прикосновение ладони к холодной от дождя щеке обожгло.
– Люблю, когда мужики так смотрят.
Голос у нее был жаркий, как руки и губы.
– Раздевайся, что в мокром стоять.
Матвей послушно стянул футболку…
– Ох какой, – повторяла Зоя. – Ну, девок у тебя будет – не пересчитать.
Шелковистые волосы щекотали живот, до мурашек, до судорог в ногах.
– Они будут от меня шарахаться, – выдохнул Матвей, комкая простыню. – Я же… – воздуха не хватало, – я л-рей.
Говорить, говорить – что угодно. Отвлечься, иначе сейчас…
– Вот именно, глупый! Как мотылечки полетят, лишь бы крылышки обжечь-попробовать. А ты к тому же парень красивый.
Затылком вдавился в подушку, еще чуть-чуть и… но Зоя скользнула выше, обхватила за плечи и ловко заставила перевернуться. Теперь она оказалась под ним.
– Давай, ну!..
…Матвей зашипел сквозь зубы.
– Дурак! – подумал он вслух.
Зачем прогнал Риту? Может, девчонка просто форс держала, и до дела бы у них дошло.
