Глава 12
Ветер надувал рекламные растяжки и гнал по мостовой мусор. Быстро темнело – собиралась гроза. Машины сбивались в стаи на перекрестках и раздраженно гудели. «Лендер» двигался молча, лишь раз пуганув нерешительную малолитражку.
Ник придержал на коленях учебник по истории и провел языком по сухим губам.
Полыхнуло небо на востоке. Ударили первые тяжелые капли, и сразу мир за стеклом исказился, размытый потоками воды. Спустя пару мгновений докатился гром.
Ник не выдержал и снова открыл учебник. Сразу под обложкой была вложена фотокопия газетной страницы. Спасибо девушке из читального зала, сам бы не заметил крохотную заметку. В слабом освещении салона выхватил отдельные слова: «От лица Генерального штаба Управления Регистрации… соболезнования семьям и близким погибших… Арефского мятежа… майор Артур Павел Гориславский…»
Значит, Гориславский мог приехать на озеро Белхе, чтобы встретиться с сослуживцем Родиславом Яровым. И его сыном. Наверное, это удобно: проверяющий под видом друга семьи.
Ник переложил заметку, теперь сверху оказались копии журнальных страниц. Они получились контрастнее, можно разобрать текст: «…ни один из родителей, подчеркиваю, ни один не давал согласия на подобные исследования. Их просто не удосужились поставить в известность, что ребенок попал в “группу риска”. Так следует ли считать проект “Идентификация” направленным…»
За мутным от дождевых потоков стеклом мигнул светофор. Еще раз. Ник закусил губу, вспомнив: узкий коридор между бетонными стенами, пульсирует свет. Понятно теперь, зачем его ребенком водили в «Научно-исследовательский центр медицины и биологии Управления регистрации и контроля». А сейчас? Что на самом деле проверял Борис?
Машина тронулась, Ника мягко вдавило в сиденье.
Вспомнилось: «…методики, позволяющие обходиться без Псов?», «…стабильный результат пока не получен».
А нестабильный?
Если это правда, лучше сразу на ликвидацию. В психушку он больше не пойдет. Лежать, пускать слюни и дебильно улыбаться, как белобрысый Янек, – ну уж нет!
«Лендер» сбросил скорость. Наплывала из сумерек темная громада, высвеченная по верху пунктирной линией огней. Ворота разошлись, и машина въехала во двор. Колеса с хрустом давили гравий.
Окна светились на первом этаже и на втором, в кабинете Георга.
Но если это правда, зачем бы дед брал его в дом? Бывший член партии «За права человека»!
– Дать зонт? Или пойдешь через гараж?
Ник повернулся и увидел, что Леон наблюдает за ним в зеркало заднего вида.
– Не нужно. Добегу.
До крыльца три шага, но мундир мгновенно намок, стоило выскочить под ливень.
В холле пахло свежей выпечкой – во время дождя Александрина всегда заводила стряпню. Доносилась музыка: быстрый перебор струн и тихие фортепьянные аккорды. С того дня, как погиб Алейстернов, домоправительница редко ставила другие кассеты.
Если это правда, то нужно будет сказать Тане… Ник представил, как исказится ее лицо. Нет, лучше ничего не говорить. Просто исчезнуть, сейчас, пока все не зашло слишком далеко.
Он поднялся на второй этаж. Дверь в кабинет была распахнута.
– Мик? Наконец-то! Что так долго? Голодный?
– Нет.
– Тогда ужин подождет. Быстренько переодевайся – не хватало еще заболеть! – а потом я тебе такого красавца покажу. – Дед прищелкнул языком. – «Беркут-два». Калибр восемнадцать. Ствол сто двадцать миллиметров.
Ник кивнул, вглядываясь в оживленное лицо деда.
– Да, я сейчас.
Пристраивая мокрый мундир на вешалку, подумал снова: но если это правда – Георгу Леборовски было бы проще считать внука погибшим.
– Мик! Ты скоро?
– Иду!
Дед обхватил за плечи и повел вниз.
– Кстати, я разговаривал по поводу Глеймирова с Феоктистовым из Совета по образованию.
Черт, он совсем забыл про Гвоздя!
– Плохо дело. Твой приятель избил кого-то из «золотой молодежи». Высокопоставленный папаша все телефоны оборвал, требует покарать сурово.
– И ничего нельзя сделать? Ну не верю я, что Денис просто так врезал по роже. Наверняка сами прицепились.
Дед остановился перед железной дверью и загремел ключами.
– Это уже никого не волнует. Свет включи.
В подвале было прохладно, Ник провел ладонью по предплечью, стирая мурашки.
– Единственное, чем я могу помочь, – это дать Глеймирову возможность выбрать другое училище. Секунду. – Дед открыл щиток. Прощелкали кнопки. – Там, где и образование получше, и профессия престижнее.
– Спасибо.
Сигнализация моргнула зеленым. Ник потянул на себя стальную дверь. Пахнуло сухим, теплым воздухом – в тире поддерживался температурный режим. Дед отпер последнюю решетку.
– Ну, каков?
«Беркут-2» лежал на отдельном столике, рядом стояла коробка с патронами.
– Нравится? Отличная балансировка. Хорошая кучность при одиночной и при автоматической стрельбе. Прицельная дальность – двадцать пять метров. Магазин на двадцать патронов.
– Я знаю. Я из первого стрелял, у Костяна был. На блокпосту.
– Тогда заряжай. Оценишь разницу.
– Одиночная стрельба?
– Да.
Дед щелкнул переключателем, выкидывая мишень.
Второй «Беркут» показался чуть тяжелее. Толкнуло отдачей, еще раз. «Шестерка», «Семерка».
– Ничего, пристреляешься.
Ник осторожно расслабил руку, едва заметно повел плечом.
«Семерка». «Шестерка».
– Что с тобой, Мик? – с недовольством в голосе спросил дед.
Поехала на позицию новая мишень. Она перекрыла на мгновение боковую лампу, мигнул свет. Ник зажмурился: вспышка – высвечены бетонные стены, пульсирует коридор.
– Микаэль?
Ник осторожно положил «Беркут».
– Скажите, а вам не страшно?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, оставаться со мной в закрытой комнате, полной оружия.
– Не понимаю, о чем ты.
– Говорят, инициацию может спровоцировать даже столовый нож, неудачно попавший под руку.
– Какую инициацию, Мик? Что с тобой? Ты не заболел? – Дед тронул лоб тыльной стороной ладони. – Бледный какой-то.
– Я был сегодня в библиотеке. И попросил заодно материалы по проекту «Идентификация». Помните? В досье на Дёмина.
Дед нахмурился.
– Там одной строчкой. Проект, номер и… совпадение или вероятность, как я понял. Вы пытались вычислить про́клятых, а л-рей – это комплекс проклятий. Я тоже в этих списках.
– Интересно, – медленно произнес дед. – На основании чего ты сделал такой вывод?
Ник снова взял «Беркут».
– Во-первых, я родился в тот год, который попал под проект.
Медленный выдох. Прицелиться. «Девятка».
– Во-вторых, я кое-что вспомнил. Я бывал в медцентре УРКа раньше. В-третьих, то обследование, которое делал Борис… Я до сих пор в проекте.
«Восьмерка». Плохо.
– Вот как, – голос деда звучал сухо. – Мог бы и раньше порадовать старика, мол, подействовали таблеточки, память возвращается. Да и вообще… не бегать по библиотекам, а спросить прямо.
Выстрел. Еще один. Кисть занемела – расслабить!
– Тридцать четыре, – сосчитал дед. – Добей уж серию.
Ник стиснул зубы. «Семерка». Так, спокойно! Плавное движение, на выдохе… Заложило уши, пришлось сглотнуть.
– Восемьдесят семь.
Рука упала вдоль тела. Дед забрал у него «Беркут» и зарядил.
– Ну-ка…
Выстрелы – короткие тире.
– Тридцать четыре из пятидесяти. Старею.
Сменились мишени. От контраста черного и белого резало глаза.
– Давай так: выстрел в левую, два в правую, два в левую, один в правую и повторить. Сможешь? Не на серию, а примериться.
Ник кивнул.
– Начали!
Вдох-выдох, плавное движение. Пули рвут бумагу.
Ник положил «Беркут». Стукнуло железо по железу.
– Хватит.
– Ну, хватит так хватит, – согласился дед. – Передохни.
Морщась, Ник растер пальцы.
– Сядь.
Погасла большая часть ламп. Мишени спрятались в тени, высветился привинченный к стене столик. Дед откинулся на спинку стула и посмотрел на Ника.
– Не знаю, какие именно статьи ты читал, но, полагаю, вранья в них предостаточно. Знаешь, как пишут? Где-то услышал, но не дослушал, а что не сказали, сам придумал. Я действительно работал на проекте в первые его годы, и, уверяю, мы не пытались объять необъятное. Было развернуто четыре подпроекта: «Идентификация-один» – л-рей, «двойка» – энерговампиры, «тройка» – оборотни, четвертый – зеркало. Экспериментальные годы привязали к л-рею, вычислили по его предшественнику. Первичное просеивание осуществлялось в роддомах. Потом отбирались по другим параметрам. Работало несколько групп, каждая по своей методике. Кто из них прав – скоро узнаем.
– Когда пройдет инициация.
– Совершенно верно. По сути, «Идентификация» – просто красивое название. Набирается эмпирический материал, который будет использоваться на следующих итерациях. Пока же за подростками присматривает УРК. До окончания контрольного срока никто не может сказать, есть проклятие или нет.
– С Дёминым вы ошиблись? Восемьдесят три процента – это что, совпадение по критериям?
– Расчетная вероятность. Ты ожидал, что будет сто? Уверяю, за семьдесят – уже хороший показатель.
Ник переплел и стиснул пальцы. Дед рассматривал его из-под бровей – внимательно и отстраненно, точь-в-точь как на комиссии в детдоме.
– Ну и в какую категорию зачислили меня? – спросил Ник. Голос, к его удивлению, прозвучал спокойно. – Идентификация точка сколько?
Дед усмехнулся.
– Уже три года, как твоя папка похоронена в архивах. Догадываешься почему?
– Потому что я считался погибшим?
– Нет. Ты считался пропавшим без вести. Помнишь, я говорил, что ты должен был выжить? Тебя очень сложно убить, мальчик мой. Практически невозможно.
У Ника тоненько зазвенело в ушах. Он сглотнул.
– «Идентификация-один».
– Совершенно верно.
– Л-рей.
– Да. Если бы не Дёмин.
– Вероятность? – отрывисто спросил Ник.
– Восемьдесят три процента. Вот такое совпадение.
В ушах все еще звенело. Ник осторожно качнул головой.
– Cum feriunt unum, non unum fulmina terrent. Но зачем?
– Что ты имеешь в виду? Насколько я знаю, это переводится как: «Молния поражает одного, а пугает многих».
– Зачем еще другие? Л-рей может быть только один.
– Кто ж знает! Запас на непредвиденный случай. Жребий, и Псы взяли того, кто был ближе.
– Значит, не окажись я в Арефе…
– Микаэль, это только предположение. Нам неизвестно, каким образом Псы ищут л-рея.
– А по каким критериям нас выбрали вы?
Дед достал коробку с патронами и придвинул ее вместе с «Беркутом» Нику – заряжать.
– Ну, во-первых, ты мальчик. Ни одного л-рея-девочки история пока не знала. Во-вторых… Знаешь такое выражение: «родиться в рубашке»? На самом деле рубашка – это плодная оболочка. Обычно она разрывается самопроизвольно, но в редких случаях остается целой. Дышать в ней невозможно, и если ребенку не помогут, то он умрет. Понимаешь, это изначальный тест на живучесть. Какие-то параметры отслеживались по первым часам, какие-то – дням. Я уже не помню, да и не медик все-таки.
Ник положил заряженный «Беркут» на стол.
– А забавно бы получилось. Внук Георга Леборовски – л-рей. Вы же тогда состояли в партии? «За права человека».
– Состоял.
– А если с про́клятого можно снять проклятие и он будет как все, значит, он тоже человек. Интересно, вы бы меня сейчас ненавидели так же, как Дёмина?
У деда удивленно приподнялись брови.
– Ну что ты, Микаэль! Ненависть – это категория личных отношений. А л-рей… Просто функция. Кстати, после инициации он перестает быть тем, кем был когда-то. По сути его жизнь заканчивается.
– По факту тоже. Они ведь рано умирают? Если не сходят с ума.
– Ты так говоришь, будто ранняя смерть оправдывает все. В том числе подлость, глупость или безответственность. А сколько подростков погибает от паленой водки или в драке? От желания доказать, что они правы, а взрослые выдумали правила исключительно им назло? На фоне общей статистики смерть л-рея – один из тысяч и тысяч случаев.
– Но л-рей умирает не просто так!
– Ах да, ореол героизма… Помнишь про елку и неободранную жопу? Вот, собственно, все оттуда. Желание выглядеть красиво. Мол, мальчик осознанно спасает. В действительности же это физиология, сходная по симптомам с наркоманией. Л-рей вынужден снимать хотя бы одно проклятие в полнолуние, иначе – ломка.
Дед поднялся.
– Продолжим? По движущейся мишени.
Вспыхнул свет.
Ник зажмурился. Две секунды – столько он отвел себе, прежде чем открыть глаза.
– Продолжим.
Встал на позицию.
– Только еще вопрос: вам было страшно, что им окажусь я?
Дед включил механизм. Появилась первая мишень.
– Конечно. И не только мне, но и твоему отцу. А вот Марина ничего не знала.
– Странно…
– Почему? Мы решили ее не беспокоить.
Ник выстрелил – очень плохо.
– Я не о том. Мама и Денек сгорели в автобусе, а я выжил, но л-реем не стал. Понимаете? Я выжил авансом, но ничем за это не заплатил.
Он ловил на мушку вторую мишень, чувствуя внимательный взгляд деда.
– Потерянной памятью. Здоровьем. Расшатанными нервами. Тебе этого мало? – спросил Георг.
Снова толкнуло отдачей, но теперь пуля легла ближе к центру.
– Скажите, а другие проверки, кроме медицинских, были?
– Конечно. Все изучалось: характеристики из школы, контрольные работы, сочинения, библиотечная карточка, табели. Всё!
Ник выстрелил дважды, зацепив одну мишень в последний момент и выбив следующую сразу после ее появления.
– А на живучесть? Не было тестов? Я рассказывал, как меня чуть не сбила машина.
– Микаэль!
Мишень уехала, невредимая. Ник повернулся к деду.
– Я как вспомнил, все крутил это в голове. Было лето. Жарко. Сухо, трава желтая и шлак горячий. Машина на меня – вот так, – Ник показал раскрытой ладонью. – У нее значок на капоте, эмблема: чайка наискось. Ну, «Олжанка». Чистенькая, слегка запыленная. А номера замазаны грязью. Ни одной цифры не разобрать.
– Ты понимаешь, что говоришь?!
– Естественно.
– Он помнит, что шлак был горячий! Дождь мог пройти за несколько часов до того, а при хорошем солнце… Мик! Неужели ты считаешь, что я такое чудовище? Ты мой внук. Я курировал этот проект. Твой отец… – Дед сморщился и махнул рукой. – В конце концов, если б такую проверку действительно сочли необходимой, ее бы провели аккуратно. В медцентре, под наблюдением врачей, с соблюдением всех предосторожностей.
– Это повлияло бы на чистоту эксперимента, – перебил Ник. – Если наготове врач, то какой же это риск для жизни?
Дед смотрел на него с жалостью.
– Господи, мальчик, откуда у тебя в голове такие идеи?
Ник стоял, опустив руку с «Беркутом». Слышно было, как проехала еще одна мишень.
– Вы никогда не спрашивали, убивал я или нет.
– Потому что знаю, – спокойно ответил дед. – Ты убивал.
– Вас это не шокирует?
– А должно? Я всю войну прошел. Думаешь, не видел пацанов с винтовками?
– Тогда что вас удивляет сейчас?
Дед помолчал, разглядывая его.
– Знаешь, иди-ка ты ужинать и спать. Поздно, а тебе завтра в гимназию. Меня не жди, мне нужно еще поработать.
– Да, конечно. – Ник положил «Беркут» на стол, забыв поставить на предохранитель.
– Господи, – сказал Роман и выронил нож; тот глухо стукнул о жестяное дно. – Если ты есть, то почему допускаешь такое?
Юджин отряхнул с рук чешую и полез в ведро, доставать нож. Капли срывались с заточенного лезвия.
– Это спрашивает каждая мать, узнав, что ее ребенок про́клятый.
Некоторое время они чистили рыбу молча. В малиннике разгорался кошачий конфликт, трещали ветки. Караси еще шлепали хвостами. Сверкали брызги и серебристые чешуйки – день обещал быть теплым, и солнце уже сейчас растолкало реденькие облачка.
– Знаешь, когда Валька ушел, многие ребята ему завидовали, – сказал Роман. – Ну, оно понятно: война только закончилась, а повоевать у них не получилось. Тянуло на подвиги.
– А Валька плакал, – вспомнил Юджин отчаянный мальчишеский крик: «Не отдавай меня! Не отдавай!»
…Валька бился и цеплялся за руки мертвой хваткой. Роман пытался удержать ему голову, того и гляди, хлестнется мальчишка затылком о подлокотник дивана. У офицера УРКа подергивался на лице шрам.
Вбежала медсестра Лина со шприцем наготове. От страха у нее косили глаза.
– Юджин! Не отдавай!
Губы у Вальки посинели, и сквозь гримасу ужаса Юджин узнал то, блокадное лицо умирающего от голода мальчишки.
– Лина! – крикнул Роман. – Что вы копаетесь?!
Медсестра – чудом – с первого раза попала в вену.
– Не отдавай! Скажи, чтобы они уехали!
Минут через двадцать Валька уснул. Лицо у него расслабилось, но стоило Юджину попытаться отнять руку – пальцы стиснули его запястье. Пришлось сесть на пол. Так в окно было видно крышу соседней дачи и лозунг на фронтоне: «…третьей годовщиной Победы!» А вот двор видно не было.
Там, во дворе, стояли Псы.
У Юджина мурашки побежали по спине, стоило об этом подумать.
– Ошибка исключается? – уточнил Роман.
Офицер кивнул. Он сидел за столом и рассеянно листал учебник по литературе. Возле локтя лежала фуражка, старая, армейская. Роман дошел до стены, круто развернулся и пошел обратно. Ступал он тихо, опасаясь разбудить Вальку.
– Студент? – негромко спросил офицер, и Юджин не сразу понял, что обращаются к нему.
Разлепил пересохшие губы.
– Нет пока. Поступать буду. Из-за блокады год потерял.
– Куда? Когда экзамены?
– Через полтора месяца. В педагогический, тут, в Сент-Невее.
– Совершеннолетний? Восемнадцать есть?
– Да.
Всхлипнул во сне Валька, и Юджин свободной рукой погладил его по плечу.
– У меня предложение, – сказал офицер. – Покатайся с нами первый месяц. К экзаменам можно и в дороге готовиться.
Юджин посмотрел на него с удивлением, перевел взгляд на Романа.
– Решать тебе, – ответил учитель.
– Один месяц. Пока мальчик не адаптируется. А потом мы позвоним в институт. Я уверен, нам пойдут навстречу. Наверняка есть какие-то льготы.
– Не надо, – сказал Юджин. Кисть под Валькиными пальцами занемела, пошевелил ею осторожно. – В институт звонить не надо. Я сам. Я поеду, да.
И все-таки не выдержал, спросил с отчаянием:
– А Псы, они все время будут?!
Тогда именно это пугало больше всего…
Юджин сказал:
– Потом Валька смирился. Принял, что он – л-рей. И да, ты прав, начал гордиться этим. Послевоенный мальчишка… Нам повезло с куратором от УРКа. Отставной офицер из разведчиков, на фронте приходилось работать с пацанами, которые почище взрослых в пекло лезли. Он и к Вальке соответственно относился. А я…
Даже сейчас вспоминать было жутко. Юджин достал папиросу, размял в пальцах.
– Думаешь, почему тебе не писал? Врать не хотел, а рассказать не мог.
Посыпался на траву табак из разорвавшейся гильзы.
– Меня предупреждали, что нельзя помогать с выбором. Но… представь, когда мальчишка смотрит на тебя вот такими глазищами и чуть не плачет. Легко промолчать? Не намекнуть хотя бы жестом? Я просто прикоснулся к одной из карточек. А Валька принял мою помощь. Мое решение.
Юджин поморщился: пахнуло на миг кровью, рвотой и потом.
– Он… Валька… пытался работать. Но не мог. Понимаешь, не мог закончить и не мог остановиться. Я думал, он умрет. Ну, а Валька потом винил меня. Мальчишка, сам понимаешь, они могут быть жестокими. После этого я никогда больше не пытался подсказывать л-реям. Они меня за это ненавидели. – Юджин помолчал и уточнил: – В том числе за это.
В малиннике дико завыли. Закачались ветки, казалось, там возится медведь. С треском вылетел рыжий котяра и махнул через грядки.
Чертыхнулся Роман.
– Я им половину улова отдаю, вот и прикормились. Первое время без Лидочки не хотелось одному дома, уходил на реку.
Он произнес это спокойно, но у Юджина защемило в груди.
– Кстати, ты не замечал, как твой Матвей иногда смотрит? Стылые такие глаза.
– Замечал, конечно.
– Не страшно?
Юджин, подумав, спросил:
– За кого?
Роман вогнал нож в доску и сбросил в таз выпотрошенного карася.
– Он спас многих и еще многих спасет. Тогда почему у него взгляд не спасителя, а убийцы?!
– Потому что он убийца и есть. Во всяком случае, Матвей так себя ощущает. Да и не он один… Через несколько месяцев, как Валька начал работать, ему плюнула в лицо женщина. Валька отказался спасти ее сына. Единственного. Муж у нее погиб на фронте. Родители при бомбежке. Никого больше не осталось.
Юджин достал новую папиросу.
– А как же УРК? – спросил Роман. – Не может оградить мальчишек?
– УРК… Видишь ли, л-реем нельзя управлять, но можно все время долбить по затылку: этого ты не спас, значит, ты его убил. Разговаривал я с одним майором… – Юджин выругался. – Эффективность, помнишь? Вот благие вроде бы намерения: освободить как можно больше детей. Но какие скотские методы!
– Ты тоже в этом участвуешь, – заметил Роман.
– Да. Но я уже говорил: предпочел быть рядом с мальчишками, делать то, что могу, чем… Я не л-рей, меня можно и устранить.
– Так все серьезно?
– А ты думал.
Юджин потер мокрой рукой грудь под рубашкой.
– Прихватывает? – понимающе спросил Роман. – Штормовка вон, в кармане возьми.
– Обойдусь! – буркнул Юджин, и бывший учитель улыбнулся:
– Набрался ты от своих мальчишек.
– От них наберешься. Это у тебя что-то Матвей притих, а так ведь ежик ежиком.
Роман постучал по доске ножом, стряхивая чешую.
– Неужели совсем ничего нельзя сделать?
– Знаешь, в УРКе отличные мужики есть. Оперсостав, группы захвата. Для них-то бронежилеты не придуманы, и ничего, работают. Или следователь за столом сидит, бумажки перебирает. А через стол, в этом же кабинетике, – про́клятый. Может, вампир, а может – зеркало, и как хлестанет в ответ. Но предложи им пойти против системы… – Юджин покачал головой.
Роман вытащил последнюю рыбину – щуку со снулыми глазами.
– Есть старая легенда о мальчике по имени Иволга, – вспомнил Юджин. – Считается, что в ней сохранилось наиболее достоверное описание посвящения л-рея.
Бывший учитель глянул вопросительно:
– А что, требуется особая церемония?
– Конечно, куда же без нее. Просто сейчас нового л-рея представляют сенату, а тогда… Мальчика выводили на помост у королевского дворца. Раздевали, бросали в огонь старую одежду, и кто-нибудь из облеченных властью зачитывал формулу отречения. Примерно так: Псы пойдут впереди тебя, вынюхивая про́клятых и ставя печать. Псова отметина продержится только одно полнолуние, не успеешь снять – так никто и никогда не сможет, и Псы больше не почуют. Твоя судьба отныне – дорога, из города в город, полнолуние за полнолунием. Перед тобой откроются все ворота и границы. Ты больше не подданный короля, у тебя нет рода, и твое имя скоро забудут. Отныне ты – л-рей.
Помолчали. Потом Юджин с горечью сказал:
– По большому счету, ничего не изменилось. Что тех, что этих – просто лишают имени и вычеркивают. Заранее. Понимаешь, Роман? Вся наша история, достижения, премии за гуманизм… Но если нужно предать ребенка – его предадут так же, как сто, двести лет назад.
Учитель вытер руки старым полотенцем и сам потянулся к штормовке. Достал из кармана тубус с таблетками. Спросил:
– А что там с Иволгой? Он был л-реем?
– Да нет, как раз наоборот. Жил-был мальчик, пел хорошо, потому и прозвище такое дали. Знатного роду, но не из первых. Папа, мама, сестры, братья. Все как у всех, пока однажды в город не пришли Псы. Мальчик оказался про́клятым. Один из семерых, а семеро – много для л-рея. Страшно и больно. Всю ночь л-рей раскладывал карты, выбирая. Тасовал колоду, выкидывая на стол картинки. Кого убить? Тогда резерваций не существовало. Кого спасти? Вампира, оборотня? Или мальчика Иволгу? Мальчика, который никому не причинит вреда. Никому, кроме…
Юджин запнулся и привстал, заглядывая через забор.
– Ты погляди-ка.
Матвей небрежно помахивал авоськой с хлебом. Справа от него шагала девчонка – голые руки, голые коленки, голый живот под завязанной узлом рубашкой. Она была похожа на только-только оперившегося аистенка, уже самоуверенная, но еще неуклюжая.
Возле калитки парочка задержалась. Матвей несколько раз кивнул, и девчонка пошла дальше, покачивая попкой в коротко обрезанных шортах.
– М-да, – сказал Роман.
