Глава 11
Озеро морщилось под ветром. Повторяя береговую линию, извивались улицы, они то ползли вверх по холмам, то скатывались под откос. Машина ухнула вниз, в багажнике загремело. Невнятно пробормотал под нос Матвей.
– Что? – не понял Юджин.
Мальчишка промолчал.
Юджин хотел повернуться к нему, но отвлекся, стараясь удержать машину на дороге – стягивало в канаву. Наконец автомобиль выровнялся, тряхнув напоследок. Тяжело урча, пополз в гору.
– Ты чего поскучнел? – спросил Юджин.
Матвей не ответил. Под глазами синева, не спит толком которую ночь. Плохой симптом, до полнолуния-то еще далеко.
– Ну, если хочешь, вернемся.
Матвей глянул на него с вызовом.
– Хочу!
Учитель Роман, конечно, огорчится.
Юджин круто заложил руль влево, вписываясь между канавами. Машина едва не клюнула носом.
– Ты что! Я пошутил! – крикнул Матвей и добавил насмешливо: – Что я, совсем нелюдь?
– Слово-то какое выкопал, – с досадой сказал Юджин, сдавая назад. Развернуться обратно оказалось сложнее.
В поселке долго петляли, разыскивая Задолинскую. Перед бампером носились всполошенные куры, пришлось сбавить скорость.
– Кажется, здесь.
Машина остановилась на обочине.
Дом загораживали цветущие яблони, и у Юджина сдавило в груди: «Лидочка». Это она их любила.
Ворота, видно, отворяли редко, лужайка перед ними густо поросла травой. К калитке вела тропинка, засыпанная кирпичной крошкой.
– «Осторожно, злая собака», – прочитал Матвей, кивнув на облупившуюся табличку.
– Если боишься, можешь вернуться в машину, – посоветовал Юджин и потянул за шнурок – по ту сторону брякнула щеколда. Калитка открылась.
Старый пес, лежащий в солнечном пятне, лениво приоткрыл глаза. На крыше его будки сидел кот и вылизывал лапу. Больше во дворе никого не было.
– Хозяин! – громко позвал Юджин. – Есть кто дома?
Роман появился из-за сарая. Аккуратно прислонил к стене лопату и пошел навстречу гостям. Юджин улыбался, разглядывая его сухопарую фигуру. Голову Роман держал точь-в-точь как в бытность молодым учителем: чуть вздернув и склонив к плечу.
– Ну, здравствуй!
Обнялись. Юджин почувствовал под ладонями острые лопатки.
– Эк тебя посеребрило, чисто патриарх. – Роман улыбнулся, брызнули от глаз к вискам глубокие морщины. – Солидный, при костюме. А все одно тощий.
– Уж кто бы говорил!
Роман еще подержал его за руку, сморгнул за толстыми стеклами очков. Юджин знал, о чем они оба подумали: «Не видит Лидочка».
– А ты, значит, Матвей. Здравствуй!
Матвей растерянно ответил на рукопожатие.
– Я ключи в машине оставил. Сейчас ворота откроем, и загоняй, – сказал ему Юджин.
Мальчишка убежал, оглянувшись через плечо на старого учителя.
– Что-то не так? – обеспокоенно спросил Роман.
– Все в порядке. Просто если знают, кто он, то обычно говорят: «А вы, значит, л-рей» или «Господин Дёмин».
На улице требовательно загудело.
– С той стороны берись, – велел Роман, подходя к воротам. – Полкан, дорогой, подвинься!
Пес зевнул и убрался с дороги.
Машину приткнули возле дровяника, достали из багажника сумки.
– Это на кухню, – Юджин протянул хозяину бумажный пакет.
Роман заглянул внутрь.
– Помнишь, значит, – сказал надтреснутым голосом. Сверху лежали карамельки. Красно-белый фантик, «Клубника со сливками». – Но тогда они попроще были. В жесткой такой обертке.
Юджин кивнул.
– Лидочка, когда мы уезжали, Вальке полный карман насыпала.
– Да… Ну, пойдемте, что на пороге стоять.
Дом был спроектирован странно: несколько комнат вокруг просторной кухни, в каждую свой вход.
– Семья тут до нас большая жила, вот и нагородили каждому, – говорил Роман, подтаскивая к себе корзину с картошкой. – Мы с Лидочкой почему взяли? Библиотеку держали в тех вон двух, а в третьей читальный зал. Ребятишки приходили и взрослые.
Юджину в дверные проемы было видно, как Матвей с любопытством бродит по дому. Разглядывает фотографии и рисунки на стенах, горку с поделками, этажерку со старым патефоном и стопкой пластинок. Потрогал фотоаппарат в громоздком корпусе и пошел дальше. Фотоаппарат висел над креслом, на спинку которого была наброшена шаль. На столе, рядом с книгой, лежали очки в тонкой оправе. На полочке у зеркала – расческа и флакон с духами.
Дом старательно делал вид, что Лида вышла ненадолго и обязательно вернется.
Юджин повернулся к Роману.
– Помочь?
У хозяина из-под ножа вилась лента картофельной кожуры.
– Воды в чайник налей. Матвей! – повысил он голос. – Ты на рыбалку пойдешь? На зорьке, завтра.
Мальчишка высунулся из комнаты.
– Пойду. Юджин, там ты на фотке.
Их сфотографировали перед тем, как вывезти на дачу, сразу после репетиции концерта ко Дню Победы. Посередине учителя и воспитатели, среди них Роман в белой рубашке с распахнутым воротом, рядом с ним Лидочка в строгом платье, с косынкой на плечах. Оба молодые, счастливые, полгода как поженились. Юджин стоял вторым справа в верхнем ряду. В другом углу, наискось, Валька обнимался с приятелем. У мальчишек на физиономиях виднелись не до конца оттертые усы – их рисовали жженой пробкой. У Вальки на бедре висела кобура.
– Совсем не помню, как звали его дружка, – сказал Юджин, обернувшись к подошедшему хозяину. – А ведь тоже из наших, блокадников.
– Яков Петр Уваров, – ответил Роман.
Юджин посмотрел на старого учителя с удивлением. Сколько через его руки ребятишек прошло, как не забыл?
– Коллега. Последние лет пятнадцать директорствовал в школе. Мы переписывались.
Роман приподнял очки и потер переносицу.
– Погиб Яков. Знаешь, история была со школой в Арефеских землях? Ее сначала федерационные войска под госпиталь заняли, потом мятежники, а затем уж снова наши.
– Не помню. Когда все это началось, у нас как раз… перемены происходили. – Юджин показал взглядом на Матвея.
– Ну, вот во время второго штурма Яков и погиб. Не хотел уходить, туда же и ребятишек свозили. Потом в новостях часто ролик крутили.
Матвей всмотрелся в лицо Якова. В отличие от Юджина он знал, о чем говорил Роман. Помнил очень ярко, ведь это было в тот самый, последний день.
…Вейка сердито хлопнул дверью. Они бы выиграли! Но ко второму тайму приперся Фаддей, черти бы его взяли. Конечно, лучший вратарь в поселке, его даже взрослые парни в команду зовут. А против него играть, что против стенки.
На лавке в сенях стояло ведро, прикрытое деревянной крышкой. Вейка жадно напился, стараясь не громыхать ковшом, а то тетка опять ворчать будет. Вытер мокрой ладонью шершавое от пыли лицо.
В доме до одури воняло укропом. Бормотал телевизор. Тетка сидела за столом, справа от нее лежала охапка зеленых веток, на коленях миска. Монотонно двигались пальцы, обрывая мягкие иголочки. На буфете, застеленном газетами, подсыхала готовая партия.
– Явился, – сказала, не оборачиваясь, тетка. На экране бежали бойцы в масках и камуфляже. – Там капуста тушеная, погрей. Хлеб будешь резать, доску подложи, а то опять клеенку попортишь. Сколько раз говорено?
– Ага, – отозвался Вейка. – А чего это?
В телевизоре громыхнуло. Белостенное здание щерилось разбитыми окнами, по грудам кирпичей и известки карабкались солдаты.
– Ареф. В школе госпиталь был. Боевики захватили, а наши снова отбили.
Показали огромный зал. Спортивный? На стене болталось скособоченное кольцо с сеткой. Лежал ничком убитый черноволосый мужик, двое солдат отвалили тело – и под ним оказался мальчишка. Камера приблизилась, взяла его крупным планом. Лицо бледное, припорошенное известью. Пустые, мертвые глаза.
– Вот сволочи, – без интонаций сказала тетка Роза.
Мальчишка медленно опустил ресницы, и Вейка удивился: живой.
На экран вылезли какие-то чины в штатском, со значками на лацканах.
Тетка достала из кучи новую ветку укропа.
– С утра не убегай. Сарай разобрать надо.
Вейка скривился.
– Я все вижу! – повысила голос тетка. – А будешь в сенях грязными лапами в чистую воду лазить, дам по шее.
– Куда этот сарай денется, – проворчал Вейка, отправляясь на кухню.
Есть не хотелось, а от запаха капусты и вовсе затошнило. Наверное, слишком долго носился по жаре. Вейка распихал вилкой капусту по краям и закрыл крышкой.
– Я спать! – крикнул он в открытую дверь.
Давно угомонилась тетка и перестал скулить соседский пес. Простыня наморщилась складками, подушка забилась в угол. Приподнявшись, Вейка взбодрил ее кулаками и снова лег.
Душно. Во рту противный вкус, точно вбили кляп из пыльной резины. Сердце бьется неровными толчками, и пульсация отдается по всему телу, до кончиков пальцев. Грохочет в висках. Вейка провел языком по сухим губам. Может, он все-таки болен? Передернуло: нет уж, хватит с него клиники в Сент-Невее! Но тогда… Он повернул голову и посмотрел в окно. Луна висела над огородом – надутая, слегка приплюснутая на один бок, в мутных пятнах. «Будто у нее мозги вытекли», – подумал Вейка и стиснул зубы, пережидая тошноту.
Первый раз это случилось зимой. В тот день задержали в школе, заставили писать объявление к новогоднему вечеру. Не согласился бы – сиди и выводи аккуратные буквы, тоска! – но афиши разрисовывала Ирка.
В пустой школе остались они да сторож-истопник, что возился у себя в каморке. В классе горела половина ламп, освещая передние парты. Сквозь морозные узоры на окне просвечивал фонарь. Страшновато смотрелся в полумраке забытый на стене плакат: лягушка в разрезе.
Ирка устроилась за учительским столом. Макала кисточку в гуашь и наклонялась, сосредоточенно закусывая губу. Вейка поглядывал на нее из-под ресниц. Ирка была не в школьной форме, а в старом свитере, из которого успела вырасти. Свитер облегал плотно, и Вейка понял, что Фаддей прав: у Ирки заметно выпирала грудь.
Когда вышли из школы, уже окончательно стемнело. Светились в домах щели между ставнями: желтые от ламп и голубоватые от телевизионных экранов; вспыхивали искры на сугробах. Где-то мычала корова.
– Пока! – крикнула Ирка, свернув в проулок.
Вейка взобрался на пригорок и топнул, сбивая с подошвы наледь. Оскользнешься, так кувыркаться до самого дома. Глянул оценивающе сверху – и вдруг закружилась голова. Точно не укатанная дорога бежала вниз, а крутой обрыв щерился пропастью. Вейка ухватился за телеграфный столб. Взмокли волосы под шапкой, капля соскользнула на висок.
– Не понял.
Зажмурился – под веками плавали алые пятна – и снова открыл глаза. Дорога как дорога. Обычная, знакомая. Но стоило оторваться от столба, и опять мотануло. Закружилось небо. Звезды метались точно светляки, мельтешили, прыгали. И только луна висела неподвижно. Она казалась такой огромной, что Вейка отступил. Уперся спиной в столб, заскреб каблуками: спрятаться, убежать, сейчас раздавит! Земля метнулась из-под ног, хлестнуло по лицу ледяным крошевом.
Очнулся он, лежа в сугробе.
Подышал на пальцы, согревая, и коснулся лба. Температура вроде нормальная. Посмотрел вниз с холма. Все в порядке. И луна… Поднять голову не смог. Шея точно закостенела, так страшно было глянуть вверх.
«Бред какой-то», – подумал Вейка. Рывком заставил себя встать. Рывком же сам себя вздернул за подбородок. Обычное небо. А что холодком по позвоночнику – так меньше надо в сугробах валяться.
Тетке он ничего не рассказал, да и как расскажешь? Постепенно забылось, начало казаться, что все почудилось, пока однажды ночью Вейку не подбросило в постели. Знобило так, что стучали зубы. Трусы и простыня были мокрыми. Он замычал от стыда и отвращения, соскочил с кровати – и наткнулся взглядом на луну, висевшую за окном. Очень круглую и огромную. Вейка присел на корточки, обхватил себя за ледяные колени. Так, наверное, чувствует себя лягушонок перед змеей.
Утром, когда тетка ушла на работу, Вейка вытащил из холодильника кусок мяса. Чертыхаясь и сопя, отпилил от застывшего комка тонкий пластик. Нож срывался, чуть не оттяпал пальцы. Из мяса сочилась розовая вода. Вейка слизнул ее, но вкуса не почувствовал. Отогрел в ладонях, пока не стало мягким, и положил в рот. Гадость! А если бы парное? Представив, он бросился к помойному ведру и сплюнул. На свежатину его не тянет, это факт. Брезгливо отер губы. Или нужно сначала перекинуться? Но разве можно стать оборотнем в тринадцать лет?
– Да ну на фиг! – сказал и удивился, какой тонкий у него голос. Откашлялся. – Не про́клятый я!
Тогда, значит, болен? Проглядели что-то доктора в той навороченной клинике в Сент-Невее?
…И вот теперь это случилось в третий раз.
Полнолуние наступит через несколько дней – проверял по отрывному календарю. Вейка облизнул губы. Вкус резины во рту стал отчетливее. Перегнувшись, сплюнул на вязаный коврик. Вот так, свесившись, стало легче.
Громко тикал будильник, отсчитывая первый час пополуночи.
Вейка слез с кровати и крадучись подошел к окну. Луна висела так близко, что казалось, могла свалиться в форточку. Задернул штору, чуть не сорвав ее с железных «крокодильчиков». Стало темнее, и только на потолке шевелились тени.
Спал Вейка плохо. Чувствовал, как там, за плотной тканью, ждет луна.
Утром на поселок навалилась жара, такая, что самые брехливые собаки молчали. Небо высветлило до пепельно-белого, не оставив ни облачка. Спали в тени куры, и нахальный воробей безнаказанно склевывал у них зерно. Раскаленная земля обжигала пятки. Тетка Роза скорбно вздыхала, глядя на поникшие растения в огороде.
Вейка, серый от пыли, чистил дровяной сарай и ругался сквозь зубы. Хотелось на реку, нырнуть – и чтобы только ноздри торчали.
– У, зараза! – прорычал он, пытаясь вытащить из угла останки стула.
Изогнутая спинка зацепилась, дернул ее посильнее. Качнулась хлипкая сараюшка, и с потолка опустилось еще одно пыльное облако. Вейка скрипнул песчинками на зубах.
– Поаккуратнее там! – закричала тетка.
Спинка поддалась. Вышвырнул ее наружу и выглянул сам.
– Обедать-то будем?
Спросил исключительно из вредности, по такой жаре кусок не лез в горло.
Ответить тетка не успела, в ворота забарабанили. Требовательно, того и гляди снесут с петель.
– Кто это там? – удивилась тетка Роза, вытирая руки о фартук. – Открой.
Хлипкий запор не выдержал раньше, чем Вейка тронулся с места. Створки распахнулись, впуская пятерых всадников. Они были в черных куртках, застегнутых наглухо, в черных штанах и сапогах – словно там, за оградой, осень. Всадники выстроились полукругом, поймав мальчишку в перекрестье взглядов.
– Матвей, – странным голосом произнесла тетка.
По улице прокатился мотоциклетный треск, и во двор влетело рычащее пестрое существо. Взвыв дурным голосом, оно остановилось.
Вейка помотал головой, вытрясая из ушей грохот, и парень на мотоцикле засмеялся. Он был без шлема; волосы, выкрашенные в рыжий, белый и черный, вздыбились гребнем. Лицо худущее, скулы, подбородок, нос – все несоразмерное, туго обтянуто грязной от дорожной пыли кожей. Бровь пробита железным кольцом и губа тоже. Мосластые руки от локтей вниз увиты кожаными шнурами и шипастыми браслетами. Дырявые джинсы забрызганы краской, в прорехах видны костлявые ноги. Жилет тоже драный, и из-под него ребра торчат, как у скелета, – жуть.
Парень все смеялся, а потом мучительно закашлялся. Лицо его побелело от напряжения, и Вейка испугался: вдруг помрет?
За воротами остановилась машина. Из-за руля выбрался седой мужчина в костюме, подбежал к парню и сунул ему в зубы фляжку. Парень вцепился в нее, запрокинул голову. У него дергался кадык, и вода вытекала из уголков губ, бежала по шее.
Вейка посмотрел на тетку. Та привалилась к косяку и молчала, не гнала странных людей со двора, ничего не спрашивала.
– Точно он? – осведомился мужчина.
Парень кивнул. Глянул на Вейку и вдруг подмигнул ему, страшно оскалив зубы.
– Меня зовут Рамиль. Псы нашли тебя. Это значит, я скоро сдохну, – сказал парень с веселой ненавистью.
Потом Вейка сидел на кухне и тупо рассматривал выцветшую клеенку. Все так же душно пахло укропом. О стекло билась с тяжелым гудением муха, она то замирала на пару секунд, то снова набирала скорость и ударялась в прозрачную преграду.
В комнате разговаривали тетка и седой, который представился Юджином Мирским. Старик устроился в кресле, тетка моталась из угла в угол.
– Нам не требуется разрешение родителей или опекунов. Если вы будете возражать, подключится местное отделение УРКа. Я сожалею, но судьба мальчика определена, и ничто не в силах ее изменить.
Тетка отвечала тихо, слов было не разобрать.
Вейка посмотрел в окно. Мужчина в черном подпер плечом угол сарая и закрыл глаза. Его конь стоял рядом, понуро опустив голову.
– …завтра, нужно торопиться. Вещи вы можете собрать, но мой вам совет: так, на первое время. Мальчику будет назначено хорошее денежное содержание, и проще купить новое, чем таскать за собой багаж.
Тетка прошла мимо двери, зябко обхватив себя за локти.
– А документы? Ну, из школы. Там же сейчас никого.
Седой промолчал.
– Табель за прошлый год…
– Роза Михал, – очень мягко сказал Юджин. – Вы же все понимаете.
«Я не понимаю», – подумал Вейка. Потому что этого не может быть!
Тетка снова ушла в глубину комнаты, спросила оттуда:
– Матери-то кто сообщит? Вы?
– К ней сходит сотрудник УРКа. Но если хотите, можете позвонить сами, мы отложим процедуру.
Муха ударилась в стекло, так громко, что Вейка вздрогнул.
– Не надо, – сказала тетка. – Лучше вы.
Вейка скрестил руки на столешнице и опустил на них голову. «Этого не может быть», – повторил упрямо.
Послышались шаги, и пришлось выпрямиться. Седой мужчина сел напротив. Он несколько секунд смотрел на Вейку в упор, потом сказал утвердительно:
– Ты думаешь, что это неправда. Что это ошибка.
Вейка повел лопатками под футболкой и не ответил.
– Но это правда. Тебе придется снимать хотя бы одно проклятие в месяц.
– А если я не захочу?
Старик вздохнул.
– Скажи, ты себя нормально чувствуешь перед полнолунием? Тошнота, головокружение, немотивированный страх?
Нет, это неправда!
Вейка вскочил и выбежал из кухни. Из полумрака сеней на залитый ярким солнцем двор – но там почему-то оказалось очень холодно, до дрожи.
«Здравствуй, л-рей», – раздался в голове голос.
Вейка испуганно попятился. Перед ним стоял Пес. Каменное лицо. Равнодушные глаза. Пес протянул руку и коснулся лица. Словно приложил к щеке холодную перчатку.
– Не надо, – попросил Вейка. – Отпустите меня, пожалуйста.
Каменное лицо на мгновение исказилось. Показалось, мелькнуло в глазах Пса что-то человеческое, но тут же пропало.
Пес развернулся и ушел. Дрожало над раскаленным двором марево.
Ветер, дующий с залива, пах мазутом и рыбьей требухой. Он подталкивал в спину, заставляя ежиться. Коротко прогудела баржа. Где-то громыхало железо, далеко над крышами виднелась тонкая шея подъемного крана. По разбитой мостовой проезжали грузовики с бочками или песком. Редкие прохожие удивленно поглядывали на Ника в его гимназическом мундире.
Дом был старый, с лепниной под карнизами. Парадный вход оказался заколоченным, пришлось идти во дворы. Там на крохотном асфальтовом пятачке ржавел «Руфик» и сушились на веревках простыни. На крыше «Руфика» сидела чайка, она проводила Ника взглядом.
Квартира двадцать восемь нашлась на третьем этаже. Дверь была обита искусственной кожей, поблескивали медные шляпки гвоздиков. Коротко выдохнув, Ник нажал на кнопку звонка и услышал, как по ту сторону раздалась пронзительная трель. Смолкла. Тишина. Неудачное время для визитов, наверное, все на работе. Ник, помедлив, снова поднял руку, но дверь открылась. Женщина с заспанным лицом спросила недовольно:
– Чего трезвонишь? Только со смены пришла.
– Извините, пожалуйста. В этой квартире лет пятнадцать назад жил офицер УРКа…
– Эва чего вспомнил! – перебила женщина. – Мы сами тута десяток годов, и никаких офицеров не было.
Она зевнула, небрежно прикрывшись ладонью.
– А кто-нибудь из соседей может знать?
– Дак им и звони.
– Простите. – Ник отступил.
Женщина потянула на себя дверь, но вдруг спохватилась:
– Постой, парень! Ты у бабы Улы спроси, она как раз под нами. Эта карга за всеми следит. Только у нее с головой немного «ку-ку».
– Спасибо.
На втором этаже пришлось ждать долго. За хлипкой дверью из фанеры слышались звуки, помутнел и снова очистился глазок.
– Кто такой? – спросил старческий голос.
– Добрый день. Мне бабу Улу.
– А чего тебе?
– Откройте, пожалуйста, я просто хочу спросить.
За фанерой поскреблись, потом лязгнул замок. Дверь приоткрылась на длину цепочки. Ник на мгновение растерялся: у бабы Улы на голове высилась башенка из розово-фиолетовых волос, украшенная кокетливым бантиком.
– Ну, спрашивай.
– У вас этажом выше жил офицер УРКа. Давно, лет пятнадцать назад. Вы не помните?
– Офицер?
– Может, он в штатском ходил. С короткой стрижкой, волосы темные. Молодой.
Баба Ула закивала так, что затрепетал бантик.
– Точно, был. У Марты-покойницы, земля ей пухом, – старушка мелко перекрестилась, – квартиру снимал. Марта сама к дочке переехала, недалече, на Овражную. А квартиру сдавала. Как померла, дочка-то ее и продала энтим. Теперь все топают и топают. Как с дневной, так всю ночь.
– А офицер…
– С женой все под ручку. Жена молодая, не сказать чтоб красавица, но с чего красавицей-то быть, когда брюхатая? Отекала сильно, болезная. А потом ничего, выправилась. С коляской швырк-швырк, туда-сюда, мужа, значится, с работы встречала. Я ей: «Динка! Чего шлындаешь? Иди ужин сготовь. Мужику, оно со службы поесть приятнее, чем на твои губы крашеные любоваться». Она смеется: «У меня уже все сварено». И платье на ней фур-фур, нашим не чета. Как его звали-то?
– Артур Гориславский.
– Во-во. Она, значится, Динара. А тебе они зачем?
– У меня отец когда-то служил вместе с Гориславским. Хочет его найти.
– Так уехали давно! У Динки ребятенок ножками пошел, они и уехали. Динка шибко переживала, не хотела с городу, значится. Но мужу ни-ни. Бодрая такая с узлами бегала. И чемоданы были, дорогущие. Она, Динка-то, вообще не из простых.
– А вы не помните, к ним кто-нибудь приходил?
Баба Ула завела глаза к потолку и подергала себя за бантик – вспоминала.
– Ходили, как не ходить. Тоже парочка, гусь да гагарочка. Стрижена дамочка, а мужик у нее видный, из энтих. Ну, которые про́клятых, тьфу ты, прости, господи, изводят. Вроде с ребятенком. А больше ничего не скажу.
– Как их звали?
– Ну, спросил! Сколько уж тому!
– Может, Яровы? Марина и Родислав.
Баба Ула пожала плечами.
– Врать не буду. Чего знала, то сказала.
– А больше вы у них никого не видели?
– Ежели и был кто, мне не докладывался.
– Спасибо.
– И тебе не хворать.
Бабка захлопнула дверь, лязгнули замки.
Выйдя из арки, Ник поежился – Остроженская линия продувалась из конца в конец. Теперь ветер бил в лицо, заставляя пригибать голову. На троллейбусной остановке было пусто. Ник укрылся за щитом с объявлениями. Трепыхались белые листки с номерами телефонов. По небу со стороны Бастионной набережной быстро двигались сизые облака.
Троллейбус приехал неожиданно полный, Ник еле втиснулся на нижнюю ступеньку. Через пару остановок, возле базарчика, народ схлынул, и Ник прошел на заднюю площадку. Облокотился о поручень, глядя на убегающую улицу сквозь мутное стекло.
Что он узнал? Отец действительно знал Гориславского, более того, они дружили семьями. Если, конечно, «стрижена дамочка» – это Марина Ярова. Его мама.
Троллейбус рывком остановился на светофоре, и Ник качнулся, цепляясь за поручень. Серая машина, ехавшая следом, едва успела затормозить. Вот, наверное, ругается водитель. Ник всмотрелся, но грязное стекло мешало разглядеть, кто за рулем.
Поехали – тоже рывком. Заворчала тетка, мол, как дрова везет.
Ник потер стекло пальцем. Светлее оно не стало – грязь по большей части налипла снаружи. Серый автомобиль двигался следом, не желая обгонять. Левая полоса была чистая, но нет, машина держалась как приклеенная.
Снова перекресток. Налево Ладожский проспект, уходящий через Гостиный мост. Если серая не повернет, а иначе почему бы она не перестраивалась…
Красный свет сменился зеленым. Снова заворчала тетка, когда тряхнуло троллейбус. Ник сжал поручень.
Серая мигнула поворотником и укатила в сторону реки.
«Фу ты, параноик!» – поморщился Ник.
Троллейбус сделал пол-оборота по кольцу, показались кроны деревьев.
– «Областная библиотека», – сказал в микрофон водитель. – Следующая «Парк культуры».
Матвей сидел за углом сарая, в солнечном пятне. Пахло смолой, проступившей из досок, яблоневым цветом и сырой рыбой. Во дворе старики чистили улов. Шуршал малинник, там караулили коты.
Голоса доносились четко.
– Димка – помнишь его? – повесился. Четыре месяца до нового л-рея не дотянул. Он видел, как Валька умирал в клинике, и не захотел… Как похоронили, я там, на юге, остался. Привыкать начал жить на одном месте. Работал в детской комнате при УРКе, я же считался в системе, даже присягу давал. Ну, хоть диплом мой пригодился.
– Детской?
– На юге инициация ранняя, созревают, наверное, быстрее. Хреновая, честно говоря, работа. Их же половину потом в резервацию, а то и… сам понимаешь.
Старики помолчали. Из малинника высунулся кот, глянул с подозрением на Матвея и снова скрылся.
– Комнату в общежитии дали, – бодро заговорил Юджин. – Я даже чуть не женился. А что? Мне и сорока не было, мог еще своих нарожать.
– Ну и?
– Игорек к тому времени уже пять месяцев работал. К нему дежурного офицера прикрепили, как до войны: смена полгода, потом меняются. Ну, а Игорек очень домашним мальчиком оказался. Родители за ним рвались, но УРК запретил.
– Почему?
Матвей представил, как Юджин морщится.
– Эффективность. Л-рей работает лучше, если он самостоятелен. Родители в этом плане сковывают.
Его бывший учитель коротко ругнулся.
– А что до мальчиков, – жестко добавил Юджин, – то УРК их списывает заранее. Потому что других вариантов все равно нет.
«Ах, сейчас заплачу», – подумал Матвей и лениво шевельнул ногой, прогоняя муху.
– Бороться с системой мне показалось бессмысленным. Да, не герой. Поэтому делал, что мог. Сначала Игорь меня ненавидел, собственно, как и других офицеров. Потом привык. Куда денешься с одиночества… С родителями видеться, как разрешили, сам не захотел. Наверное, боялся сердце рвать. Девочек близко не подпускал. Хотя, знаешь, красивый парень вырос. И умница. У него интересные статьи выходили в географических журналах, писал под псевдонимом. Умер сразу после полнолуния. Понимал, что оно для него последнее, и надорвался. Иногда мне казалось, что он специально договорился с Псами. Хотя разве можно с ними договориться?
Какое-то время доносился только стук ножа. Плеснула вода в тазу.
– Один раз померещилось, что видел среди Псов Вальку, – незнакомым голосом произнес Юджин. – Я не знаю, чего хочу больше: чтобы это было правдой или нет.
Матвей прикрыл глаза, отгораживаясь ресницами от солнца. Припекало почти по-летнему, и двигаться не хотелось. Хотелось, правда, квасу, что стоял у старика на кухне в трехлитровой банке, – домашнего, с резким привкусом.
– …пенсия по выслуге, все поездки год за полтора считали. Да и куда я, старый хрыч, с таким? Пацан из уличных, мат-перемат, кастет, нож и авторитет на весь городишко, потому как живучий, из драк всегда победителем выходил. Через неделю он дежурного офицера пырнул и сбежал. По Псам засекли.
– Страшно было?
– Конечно. По первости спал вполглаза. Потом выбил ему курсы по экстремальному вождению. Слава богу, переключился с меня на мотоцикл. Официально в соревнованиях не участвовал, не допускали, а так выступал. Даже в кино пару раз снялся, каскадером.
Матвей вспомнил, как засмеялся тогда Рамиль: «Псы нашли тебя. Это значит, я скоро сдохну».
Он ошибся.
…Там воняло спиртом и хлоркой. Когда вернется в гостиницу, подумал Матвей, то первым делом полезет под душ и будет долго отскабливать с кожи больничный запах.
Он стоял перед стеклянной стеной. За ней, в узких сотах, теснились койки. Над каждой висели приборы, от них тянулись провода и трубки, опутывали неподвижные тела. На подушках замерли одинаковые бритые головы, облепленные датчиками. Одинаковые худые плечи торчали из-под простыней.
На дверях были вставлены в прорези таблички: «Арсений Валентин Шевейко. Код 2.6», «Дени Кир Ченский. Код 14.9».
Первые цифры шифровали проклятие. Последняя обозначала степень опасности, выше шестерки – неконтролируемые.
«Рамиль Оскар Фрея. Код 0.0»
Матвей сунул руки в карманы джинсов и сжал кулаки.
– Вы выбрали неудачное время для посещения, – сказал за спиной врач. – У него бывают периоды ремиссии.
– Часто? – Матвей не обернулся.
– Сейчас реже, но все-таки… Загляните через недельку.
Это навряд ли. Им не о чем разговаривать.
– А каковы прогнозы? В принципе.
– Я не уверен, что имею право предоставлять вам эту информацию.
Матвей шевельнул плечом.
– Я все равно узнаю.
– Ну… Лет десять протянет. С нашей поддержкой.
– Вот так? – Матвей показал подбородком на бронированное стекло. – А зачем?
За спиной помолчали, потом врач ответил:
– Всем хочется жить.
– Жить?! Куском мяса на койке? – в ярости повернулся Матвей. – А вы у них спрашивали?
Глаза у врача были светлые, в рыжем пушке ресниц. Он спокойно смотрел Матвею в лицо.
– Спрашивал. Если примут закон об эвтаназии, желающие, конечно, найдутся. Но, думаю, их будет не так уж много.
– Если… Сначала примите, а потом рассуждайте!
– Я врач, а не политик. Мое дело – быть с больными, а не заседать в сенате. У вас есть еще вопросы?
Матвей снова посмотрел на таблички. «Двойка» – энерговампир.
– Этому сколько еще осталось?
– В зависимости от способности поддерживать энергетический контур без подпитки со стороны вампиры умирают в возрасте двадцати пяти – сорока лет. Конкретно этот пациент может в некоторой степени контролировать себя, поэтому его выводят из состояния покоя на три дня из десяти. Разрешены свидания с родственниками, конечно, только через стекло и по телефону. Я ответил на ваш вопрос?
– Очень подробно.
– Тогда всего хорошего.
Врач ушел.
Матвей шагнул ближе к стеклу, вглядываясь в неподвижное тело. Рамиль сейчас выглядел лучше, чем в последние свои дни: исчезла жуткая подглазная чернота и язвы на губах, округлились щеки.
Появился Юджин и остановился рядом. Тоже посмотрел на Рамиля.
– Нам пора.
Стекло запотело от дыхания. Матвей стер ладонью туманное облачко.
– Как думаешь, здесь есть мои крестники?
– Не знаю. Это нужно запрашивать архивы УРКа.
Матвей пошел вдоль стены, скользя взглядом по табличкам.
«Анна Валерий Самвей. Код 3.7».
«Павел Назар Наймиров. Код 2.8».
Коридор заканчивался железной дверью с телескопическим глазком. Пришлось давить на звонок, прежде чем по ту сторону появился охранник. Юджин поднял карточку, демонстрируя, и снова повесил ее на лацкан.
Загремели засовы.
Выводили другим маршрутом – сначала в переход между корпусами, потом через неприметную дверь на задний двор.
– Вон тропинка. Напрямик к стоянке, – показал охранник. – Пожалуйста, не снимайте пропуска, пока не покинете зону.
– Да, я помню, – откликнулся Юджин.
Воздух в парке казался сухим и звонким, как сосновая дощечка, и так же пах смолой. По стволам метались белки, щелкали, поглядывали сверху: не угостят ли чем? На серых плитах, усыпанных хвойными иголками, лежали солнечные пятна. Матвей сутулился и загребал кроссовками, но против обыкновения Юджин не делал ему замечаний.
– Он меня ударил, – вспомнил Матвей. – Рамиль.
– Да? – удивился Юджин. – А я где был?
– Ушел насчет «Скорой» договариваться. Я думал, он спит, ну и сунулся. Тощий, а врезал так, что я отлетел.
– А, это когда ты сбежать хотел!
– Ну.
За кустами промелькнули парень с девушкой, оба в больничной одежде – футболках и мешковатых штанах. Девушка смеялась, держа в руке яблоко. Матвей запрокинул голову: охранник на вышке облокотился на ограждение и смотрел на парочку. Рука его небрежно лежала на автомате.
– Юджин, ты веришь, что тут можно жить?
– Смотря что ты понимаешь под этим словом.
Как будто он знает! Сколько у него было той жизни? Пятнадцать лет или все-таки тринадцать, до той минуты, как забарабанили в ворота Псы?
Парочка прошла мимо. У парня на футболке ярко выделялся оранжевый круг: стрелять на уничтожение запрещено, проклятие передается!
Матвей засмеялся, и Юджин посмотрел на него удивленно.
– Помнишь, мы зимой поездом ехали? Ну, тетка еще в соседнем купе была в этом… как его… пеньюаре. Титьками наружу.
– Помню, – сухо подтвердил Юджин.
– Она книжку забыла возле окна. Я полистал, аж заплакал. Трагическая история! Любовь и ненависть в клинике. Бывший л-рей и про́клятая, которую он не спас.
– Чем все закончилось?
– Она была зеркалом, и он романтично выпал из окна после дурацкой ссоры.
Потянулась бетонная полоса, отделяющая парк от ограждения, – несколько метров, на прострел залитых солнцем. Охранник на вышке снял телефонную трубку, отслеживая перемещения гостей.
«Первым делом в душ», – снова подумал Матвей…
…В малиннике зашипели, затрещали ветками. Коты, видно, начали дележку заранее.
Закряхтел Юджин.
– Совсем закостенел, в машине сидючи, – пожаловался он.
– Угу, в машине… Сколько тебе? Шестьдесят пять?
Юджин не ответил.
Матвею почему-то стало неприятно. Так бывает: вроде все хорошо, а потом мелькнет краешком мысль, поймать не успеешь, а настроение испортилось.
– Мальчишку-то доведешь?
– Поживем – увидим, – отмахнулся Юджин и повысил голос: – Матвей! Хватит подслушивать! Иди сюда!
Он не отозвался.
– Пусть лучше за хлебом сбегает, – предложил Роман.
– Я? – удивился Матвей. Выглянул из-за угла сарая.
Бывший учитель усмехнулся:
– Ну не нам же стариковские ноги бить. Авоська на гвоздике возле двери, мелочь на кухне под клеенкой.
Матвей хмыкнул и поднялся с земли.
– Деньги свои найдутся.
Старик глянул на него сердито.
– Вы, молодой человек, у меня в гостях. Поэтому будьте любезны!
Матвей крикнул уже с крыльца:
– Гостей за хлебом не гоняют!
Под утренним солнцем поселок казался сонным, пыльным и безлюдным. Матвей шел тропинкой вдоль укатанной дороги и щелкал себя по джинсам свернутой авоськой. Мелькнул в проулке велосипедист на трехколесном сооружении, громко продребезжал по щебенке – и снова тишина.
Далеко впереди открылась калитка. Кто-то вышел, постоял нерешительно и шагнул на тропинку. Матвей сощурился, пытаясь разглядеть против света. Девушка? Нет, скорее девчонка, высокая и нескладная. В клетчатой рубахе, завязанной над впалым животом. Короткие шорты открывают по-весеннему бледные ноги. Некрасивая, оценил Матвей. Слишком большой рот, высокий лоб, белесые брови и ресницы, блеклые прямые волосы.
Девчонка переступила и небрежно облокотилась на калитку, выставив бедро. Блеснули глаза из-под челки – медово-рыжие. Матвей остановился.
– Это вы к учителю Роману приехали? – нахально спросила девчонка.
– Быстро у вас распространяются новости. Доброе утро.
– Ага. В магазин? Давай провожу.
– Ну, давай. Как тебя зовут?
– Рита.
