Глава 10
Туман лип к окнам, и солнце сквозь него просвечивало бледно-желтое, как тусклая лампочка. Плыли тени – мимо аптеки проехала машина, кто-то прошел по тротуару вдоль кованой ограды. Ник сидел за партой, поставив локти на столешницу. Он почти не спал ночью и встал с тяжелой головой. Нужно было доставать учебник, тетради, но не хотелось даже думать об уроках. Гудели в классе голоса. Дальшевский хвастался, что за все «отлично» в табеле родители обещали подарить ему «Янгер».
Еще две недели, потом экзамены – и пошло все к черту! Надоели загадки. Что за шпионские игры, в самом деле?
Дед говорил, попытается выкроить недельку-другую отпуска. Поедут на озеро Сельгери, там он снимает домик в безлюдных местах, до ближайшей деревни – пара часов на машине. Рыбалка должна быть хорошая. Дед, правда, собирается везти с собой арсенал: «Постреляем».
Со звонком пришлось все-таки пошевелиться. Ник бросил на парту тетради и только тогда вспомнил, что домашнюю работу сделать не удосужился. Поморщился: еще и Циркуль прицепится! Сунул одну из тетрадей обратно. Лучше соврет, что забыл, в крайнем случае решит «с листа» у доски.
Промчался по проходу Грошик, бухнулся на стул и шумно выдохнул.
– Эй, Немой!
Ник глянул через плечо:
– Чего тебе?
Грошик ответить не успел: Карась – он сидел в одиночестве, с угрюмым лицом, – пихнул кулаком ему в спину.
Вошел Циркуль.
– Добрый день, господа. Сегодня мы повторяем квадратичные функции. Прошу убрать со столов учебники и тетради, оставить только листы для контрольной.
Циркуль повернулся к доске.
– Необходимо построить графики, найти промежутки возрастания и убывания, наибольшие и наименьшие значения. Кто первым закончит, работу мне на стол.
Писал математик неторопливо, выводя каждую литеру. Ник обернулся, показал взглядом на пустое место Гвоздя и спросил у Карася беззвучно, отчетливо шевеля губами: «Где?» Тот сердито раздул ноздри и постучал себя по голове кулаком. «Не понял», – изобразил Ник.
Грошика явно распирало. Он упал грудью на парту и зашипел:
– Сдурел Гвоздь! Вчера…
Карась снова ткнул его между лопаток.
– Пасть свою поганую закрой.
– Что за разговоры?! – взвился Циркуль. – От кого услышу хоть звук – оценка на балл ниже. Начинаем! На всю работу полчаса.
Ник взял карандаш, и тот хрустнул в пальцах. Кажется, доигрались. «Прекрати!» – одернул сам себя. Гвоздь просто не успел отметиться. «Королевской квоте» частенько спускают опоздания, но персонально на Глеймирова могли взъесться и посадить под домашний арест.
– Э-э-э… Яров! Вы так и будете мечтать? – проскрипел над ухом Циркуль.
– Я обдумывал решение, господин учитель.
– Ну-ну.
Ник наклонился к листку. Карандаш скользнул вдоль линейки, отмечая оси координат.
Работу он сдал одним из последних.
После звонка Циркуль задержал класс. Ник переплел и стиснул пальцы, слушая, как математик отчитывает за невнимательность всех и лично его в первую очередь. Прежде чем произнести «Яров», Циркуль делал крохотную паузу, точно сомневаясь, достоин ли Ник новой фамилии.
Наконец дверь за преподавателем закрылась.
– Что с Денисом? – метнулся Ник к Карасю.
– Дурак он!
Грошик пристроился рядом и развесил губы.
– Пошел вон! – отпихнул его Карась. – Вали, крыса!
– Да чего, все знают!
– Вали!
Грошик зло сощурился, но отошел.
– Напился он, – угрюмо сказал Карась. – Подрался. Вся рожа разбита, кулаки в кровь. Самого в хлам отметелили.
– Кто?
– Хрен его знает! В больничке лежит. Вечером не отметился, на ужине не был. Капа в ночную шла, а он возле крыльца валяется.
– Не понимаю. Не стал бы Денис пить – вот так!
Карась оглянулся. Грошик маячил в отдалении, вытягивая от любопытства шею.
– Утром дядя Лещ заходил, орал, какие мы козлы. Говорит, директор на комиссию подавать хочет.
– С «квоты» снимать?
– Ну.
– Черт. – Ник сел на парту, сгорбившись. – Его уже предупреждали.
– Угу. А Жучара теперь на говно исходит, радуется. – Карась со свистом втянул воздух сквозь дырку на месте выбитого зуба.
– Если что, я попробую поговорить с дедом. Все-таки член Городского совета.
Карась уныло кивнул.
Белый потолок. Денис закрывал глаза, но тот просвечивал сквозь веки. Хотелось закинуть руки за голову, вцепиться в спинку кровати и заорать на одной ноте: «Суки! Суки! Суки!» Как тогда, в госпитале, когда поверил, что не сможет больше ходить.
Повернул голову – стрельнуло от плеча до уха, даже оглох на мгновение. Полежал, глотая слюну и матерясь шепотом. Теперь перед глазами было окно. За стеклом висел туман, и в белесом мареве шевелились черные щупальца кустов. От их колыхания замутило.
…Вчера все произошло очень быстро. Перебегал улицу, торопясь отметиться, но его окликнули:
– Эй, парень!
Денис оглянулся: на углу стоял фургон с распахнутыми дверцами. Мужчина махнул изнутри рукой:
– На минутку!
– Че надо?
И в этот момент кто-то хлопнул по плечу. Кольнуло – Денис дернулся от неожиданности, сделал шаг, но асфальт прогнулся под ногами. Колыхнулась решетка забора. В наступившей темноте жесткие руки подхватили под мышки и пихнули в железное нутро. Пахло мазутом и бензином, взрыкивало густым механическим голосом. Денис попытался приподнять голову, но не удержал и ударился затылком о дребезжащий пол.
Очнулся от яркого света. Было больно – руки выкрутили за спину и перекинули через спинку стула. Запястья примотали к перекладине, щиколотки привязали к ножкам.
– Слышь, очухался?
Пихнули пальцем в висок, поворачивая голову. Денис зажмурился. Под веками плавали огненные круги, тошнило и очень хотелось пить.
– Оставь. Рано еще.
Сколько прошло времени, он не понял. Слышал шаги, смутно доносились голоса. Кто-то подходил со спины и трогал за шею, проверяя пульс. Потом к губам поднесли кружку, Денис напился. Снова раздались голоса, но уже громче. Лязгнула дверь.
– Начнем.
Денис открыл глаза, загораживаясь ресницами от света. Кажется, он был в подвале: окон нет, пол цементный.
Из тени вышел амбал с широкими плечами.
– Что тебе сказал Алейстернов?
Голос раздался со стороны, и Денис повернул голову.
– Кто?..
Амбал коротко, без замаха, ударил под дых. Точно железной чушкой долбануло. Денис скорчился на стуле, выворачивая себе руки. Его ухватили за волосы и вздернули лицом к свету.
– Что сказал?
Кулаком по зубам – во рту кровь. Суки!
Отпустили, чтобы смог прокашляться и сплюнуть.
– Рассказывай подробно.
У амбала в руках появилась резиновая дубинка.
Денис с тоской огляделся. Да, тут ори, не ори – не услышат.
– Про камеру хранения он говорил. Код назвал и номер. Чтобы Зареченский туда съездил.
– В понедельник вы были на вокзале вдвоем.
– Ну и че?
– Давай.
Дубинка сначала ударила в плечо, и Денис вскрикнул. Следующий удар пришелся по локтю.
Отходил долго. Звенело в ушах, в белом слепящем свете кружились черные мушки.
– Дословно, что сказал Алейстернов.
– Камера хранения на Северном вокзале. Номер… – Денис поморщился, сглатывая скопившуюся во рту кровь. – День рождения Зареченского, месяц и число. А код ему Алейстернов раньше на папке написал.
– Какой папке?
– Не знаю. Он сказал: код на папке, взять вторую букву и четыре последние цифры.
Тишина. Денис осторожно повернул голову.
– Алейстернов передавал что-нибудь еще?
Зуб слева качался, Денис тронул его языком.
– Нет.
– Ты уверен?
Дубинка обрушилась раньше, чем успел ответить. Удары – один за другим. От боли какое-то время не слышал, потом разобрал:
– Что еще говорил Алейстернов?
– Ничего! Это правда!
Из-под сомкнутых век текли слезы. Щипало разбитые губы.
– А что сказал Зареченский?
– Что свалял дурака. Не нужно было никуда ездить.
– Хорошо. Заканчивайте.
Подошел еще один. Дернули веревки, развязывая узлы. Денис привстал, но его тычком свалили на пол. Били ногами, умело, сосредоточенно. От боли не получалось даже кричать, из горла рвался полухрип-полумычание.
– Руки не забудьте, – приплыл издалека голос.
Стиснули правую в запястье и хлестнули об камень, разбивая костяшки.
– Хватит.
Дениса приподняли за плечи. Он моргал, перед глазами плыли алые пятна, сплетаясь раскаленными протуберанцами.
– Ярову ничего не рассказывать, – донеслось глухо. В голове гудело и бухало. – Вообще не стоит с ним общаться.
– А если он со мной захочет? – прокашлял Денис. Дышать получалось с трудом.
– Не беспокойся. У него не будет такой возможности.
В лицо ткнулось горлышко бутылки. Обожгло губы. Денис забился, пытаясь отвернуться. Придавили руки коленями, вздернули голову.
– Хавай, не переводи продукт.
Пальцы нажали на щеки, заставляя открыть рот.
– Пей, приютская крыса, когда еще на халяву нажрешься.
Денис захлебывался, но в него продолжали вливать водку.
– Готово.
Отпустили. Кулем повалился на пол и закашлялся, выхаркивая водку вперемешку с кровью.
– Эй, он так все вернет!
– Ничего, ему хватит.
Потом снова везли в машине. Дениса начало тошнить, и его пинком перевернули на бок, чтобы не захлебнулся. Кто-то ругался.
Прохладный воздух привел в чувство. Пахло мокрой землей, спиртом и блевотиной. Денис разлепил глаза. Было темно. Кожу на лице стягивало от засохшей крови. В нескольких сантиметрах от щеки поднимался гладко обтесанный камень.
А потом начала орать Капа.
…Денис провел языком по губам, шершавым от ссадин. Очень хотелось пить.
Дверь открылась. Хмурый дядя Лещ уселся на соседнюю, пустую, кровать и буркнул вопросительно:
– Ну?
Панцирная сетка под ним противно скрипела, и Денис поморщился. Звуки отдавались в голове многократно – точно горошины перекатывались в пустой кастрюле.
– Рассказывай.
Денис молчал.
– Ты понимаешь, дубина, что достукался? Запрос на тебя отправили. С «квоты» снимать. В гимназии даже экзамены сдать не дадут, получишь аттестат в «шестнадцатой».
– Прям! Пока комиссию соберут…
Дядя Лещ потер небритую после дежурства щеку.
– Я тоже так думал. Сам знаешь, сколько у нас документы по инстанциям ходят. Но уже звонили. Оттуда.
Денис попытался сесть, но закашлялся и повалился на подушку.
– Когда? Звонили.
– В том-то и дело, что еще утром. Я подробностей не знаю, директор за закрытой дверью говорил. Нинель сколько могла, столько подслушала. Настоятельно рекомендуют, чтобы Глеймиров не появлялся в Невейской гимназии с сегодняшнего числа. Вот так.
Денис кусал губы. Из ссадины проступила сукровица, потом начала сочиться кровь.
– Ты подрался с кем-то из одноклассников, – утвердительно сказал дядя Лещ.
– Что я, кретин, с «детками» связываться?
– Не знаю. Почему тогда в Совете по образованию всполошились?
– У них и спрашивайте. А на меня придурки в сквере напали. Деньги трясли.
– А перед этим ты с ними посидел за компанию.
– Не пил я!
– Денис, от тебя разило как…
– Они бутылку нечаянно расколошматили. И меня мордой в лужу. Типа я виноват.
Дядя Лещ снова поскреб щеку.
– Хорошая версия. Но ты был пьян.
У Дениса задергались губы, и он отвернулся. Вот суки!
Войдя, Ник услышал бормотание телевизора. Дед позвал из библиотеки:
– Микаэль, ты? Поди сюда.
Голос у него звучал напряженно, и сердце екнуло: вдруг Георг понял, что вскрывали кабинет?
В библиотеке было сумрачно, и отсветы телевизора плясали на лице деда, делая его суше и строже.
– Сядь, посмотрим, интересный сюжет. Правда, уже заканчивается.
Ник опустился на облучок кресла.
На экране женщина в черном платке комкала воротничок платья.
– …в ноги падала, все без толку. У меня ж никого больше, папку нашего четыре года назад схоронили. А он сквозь меня посмотрел и пошел.
– Вы знаете, какое проклятие было у вашего сына? – спросил за кадром журналист, и женщина недоуменно вскинула плечи.
– Да откуда ж? Знаю, что в эту… резерву…
– Резервацию.
– Ну да, туда должны были отправить. А уж за что, кто мне скажет?
– Вы пытались после этого встретиться с л-реем?
– Конечно. Пусть бы он матери в глаза посмотрел.
– Получилось?
– Куда там! Я в Нагибин приехала, говорили, он там. Возле крыльца дождалась. Вышел старик, следом этот. Я подошла, а он меня рукой отводит и в машину. Даже слова сказать не дал. Кричу: «Подождите!» Только пыль из-под колес. Я уж снова за ним хотела, да отсоветовали. Псы недалеко, не ровен час, что подумают.
Экран заняла фотография парня. Уголок ее перечеркивала траурная лента.
– Валевский Ян был найден повесившимся за несколько часов до отправки в резервацию. Рядом с телом лежала записка: «Так жить я не хочу». Нам удалось догнать л-рея и взять у него интервью.
Фотография сменилась картинкой, очень яркой после черно-белого фото. Голубое небо, проселочная дорога, по обе стороны зеленая трава, не успевшая выгореть на солнце. Березовый лесок, прозрачный и звонкий. У обочины запыленная машина. Рядом с ней Матвей Дёмин. Он положил руки на пояс джинсов и скучающе смотрел в объектив.
– Вы помните такую фамилию: Валевский?
Дёмин покачал головой.
– Он был у вас в прошлое полнолуние.
– Вполне вероятно, – равнодушно согласился л-рей.
– Вы отказались снять с него проклятие. Можете объяснить почему?
– Обратитесь в УРК. Они вам подробно расскажут о некоторых аспектах моей работы.
– Вы имеете в виду ограничения? Скажите, а каким образом они устанавливаются? Почему в одном случае вы помогаете троим, а в другом – семерым?
– Обратитесь в УРК. Если у вас все, я поехал.
– Но почему вы отказали именно Валевскому?
Л-рей усмехнулся.
– Я не помню. Может быть, он мне не понравился. До свидания, господа. – Дёмин открыл дверцу машину.
– Ян Валевский повесился перед отправкой в резервацию, – выкрикнул репортер. – Вам нечего сказать по этому поводу?
– Разве что посетовать на плохую работу УРКа. Следить надо за подопечными.
– А за собой вы не чувствуете вины?
– Я? С какой стати?
– Если бы вы сняли проклятие…
Л-рей поморщился.
– Давайте не будем заниматься казуистикой. Я принял свое решение, Валевский – свое. Всего доброго, господа.
Дёмин сел в машину.
Камера повернулась. Интеллигентного вида парень в очках сказал в микрофон:
– К сожалению, УРК отказался предоставить нам информацию. Но в рамках независимого журналистского расследования было установлено, что самоубийство Яна Валевского далеко не единственное. За прошедшие три года – все то время, что работает Матвей Дёмин, – восемь подростков покончили с собой перед отправкой в резервацию. Учитывает ли это л-рей, когда выбирает? Страшно думать, что нет. Но еще страшнее думать иначе. С вами был…
Дед щелкнул кнопкой, и экран погас.
– Включи, пожалуйста, свет.
Ник дотянулся до выключателя. Вспыхнула люстра.
Лицо у деда было расстроенным.
– Да уж, я надеялся на большее, – сказал он. – Хорошо, конечно, что про л-рея вообще начали говорить, раньше-то все в фанфары дули. Нет, сняли так-то неплохо, с точки зрения картинки. Эмоционально. Правда, малодоказательно. И однобоко. Он вскрывает частности, но не делает выводы. Да, прибытие л-рея иногда сопровождается беспорядками. Да, он обрекает на смерть, если специфика проклятия позволяет убивать носителя. Да, самоубийства возможны. Да, некоторые матери прячут про́клятых в надежде на л-рея и в конце концов погибают сами, а чаще – и не только они. Но все это покрывается тем, что л-рей снимает проклятия. Так ведь?
Ник кивнул.
– Не слишком ли большую цену мы платим за несколько спасенных им жизней? Как ты считаешь?
– Мне кажется, подобные рассуждения… – Ник пошевелил пальцами, подбирая слово, – абстрактны. Одно дело – когда это касается посторонних, другое – близкого.
– То есть окажись, например, про́клятым ты, единственный родной для меня человек, я бы рассуждал иначе?
Ник посмотрел деду в глаза.
– Не знаю.
– Правильно. Потому что я дворянин и служение Отечеству должен ставить превыше личного. И знаешь, в некоторых случаях любое решение оказывается за гранью общепринятой морали. Что ж тогда, ничего не делать? Ждать, когда другие полезут в дерьмо, а ты постоишь чистеньким в сторонке? Я задавал себе эти вопросы перед тем, как подать прошение о переводе в «Четвертый отдел».
Дед устало помассировал переносицу.
– В «Четверке» я попал под начало капитана Усолевского. Когда к нему приходил новичок и начинал мяться, Усолевский говорил: «Что, хочется и на елку влезть, и жопу не ободрать?» Так вот, в современном обществе с его претензией на гуманизм л-рей и есть символ неободранной жопы. Понимаешь?
– Не совсем.
– Ну смотри: с одной стороны, очень хочется выглядеть красиво, решить проблему гуманно. Но такого решения нет, и приходится принимать жесткие меры. А как же «красиво»? И тут можно ткнуть пальцем в л-рея: вот! Мы спасаем! Мы относимся к ним как к людям! У про́клятых есть шанс!
– Не у всех про́клятых.
– Совершенно верно. Примерно у двенадцати процентов. Но для символа этого достаточно. Можно спокойно делать вид, что сидим на елке с неободранной жопой. И ничего не предпринимать, чтобы изменить ситуацию. А тех, кто не хочет делать вид… Как майор Алейстернов…
Ник вскинулся.
– Вы хотите сказать?..
– Ведется служебное расследование. Но его результаты предсказуемы: выходные, пьяный за рулем и так далее.
Значит, разговор с Денисом тут ни при чем. «Вот дурак, – подумал про себя Ник. – Навоображал». Как будто у майора УРКа мало было других проблем.
– Ладно. – Дед поднялся, оттолкнувшись ладонями от подлокотников. – Ты наверняка голодный. Сыграем после ужина в шахматишки?
– Да, конечно.
За столом Ник так и не решился начать разговор. Только когда перешли в библиотеку и выстроили на доске черно-белое войско, он сказал:
– Мне бы завтра снова в областную. Реферат пишу.
– Хорошо. А что, здешних книг не хватает?
– Нужна журнальная подшивка. «Вопросы истории» за позапрошлый год.
– Так я попрошу, доставят. Позанимаешься дома.
– Мне нетрудно съездить.
– Как хочешь. Что, засиделся? Ничего, вот сдашь экзамены – и на Сельгери.
Ник постарался улыбнуться и снова замолчал, не зная, как подобраться к главному.
Первую партию он проиграл – очень глупо, по рассеянности. Вторую остановил на одиннадцатом ходу.
– Все и так понятно, мне скоро мат.
– Ты чем-то огорчен? – спросил дед, снова расставляя фигуры. – Кстати, таблетки-то пьешь?
– Конечно. Только пока безрезультатно.
Он даже альбомы рассматривать бросил, вызубрил все до мельчайших деталей – и ничего.
– Поэтому пребываешь в печали? Но Борис не обещал мгновенного чуда.
– Я понимаю.
– Тогда в чем дело?
Ник подержал и поставил ладью на место.
– Скажите, вы были в комиссии, ну, тогда в детдоме. Вы как-то связаны с Советом по образованию?
– Так же, как и любой другой член Городского совета. У тебя проблемы в гимназии?
– Не у меня. У Дениса Глеймирова. Вы не помните его?
– Если честно, нет. Меня интересовал только ты. А что случилось?
– Говорят, напился и подрался. Денис, конечно, с закидонами, но он нормальный парень.
– И ни разу до этого не пускал в ход кулаки, – с иронией заметил дед.
– Да нет, конечно. Но он если дерется, то по делу. А напиться сейчас… на него непохоже. Теперь пугают, что снимут «квоту». Вы не могли бы узнать, будет комиссия или нет?
– Это так важно? – Деду как победителю достались белые фигуры, и он сделал первый ход.
Ник машинально ответил пешкой.
– Очень. Вы же понимаете разницу между аттестатом Невейской гимназии и школы номер шестнадцать.
– А твой Глеймиров планирует поступить в университет? – Дед усмехнулся.
– Если сейчас снимут «квоту», Денис отправится в ПТУ. Получит по окончании распределение на гнилой заводик, мизерную зарплату и койку в общежитии. Думаете, приютских берут на нормальную работу?
– Это, конечно, не лучший вариант, но и не конец жизни. Захочет, выкарабкается.
Ник прикусил губу. В тишине шахматные фигуры переходили с клетки на клетку.
– Денис пойдет в то же ПТУ, что и остальные.
Дед удивленно приподнял брови:
– И в чем проблема?
– Вы не понимаете.
Ник встал и отошел к окну. Скомкал в кулаке штору. Ну вот как рассказать про те дни? Противно, стыдно.
Глядя на темный сад с редкими проблесками фонарей, он заговорил:
– Мы, когда пришли в приют… Мальчики, у которых раньше все было: дом, семья, мамы и папы. А там своя стая, свои законы. И тут на тебе: «Королевская квота». Всем в школу, где учителя их в глаза придурками и козлами зовут, а нам мундирчики и «господа гимназисты». Остальные гроши считают, а у нас денежное довольствие. Как думаете, сильно нас там любили? А мы же никто сдачи толком дать не могли, чего уж, если несколько месяцев по госпиталям валялись. Если бы не Денис… Его убить могли. Не специально, с ножами-кастетами ходить опасались. Все-таки хороший детдом, никому не хотелось загреметь в режимный. Но Дениса разок бы хорошенько избили – и готово. Не труп, так калека. Это сейчас по нему не скажешь, а тогда в чем душа держалась. Взял бы Жучара верх – нас бы за людей не считали. Нас бы…
Ник, морщась, сглотнул кислую слюну. А уж ему самому точно была бы одна дорога: в психушку. Не выдержал бы, сорвался.
– В ПТУ всех загонят в одну общагу. Жучару с его кодлой и Дениса. Нельзя ему туда, никак нельзя, понимаете? – Ник обернулся.
Дед стоял рядом.
– Микаэль, я посмотрю, что можно сделать. Обещаю. Слышишь? – тронул за плечо.
– Спасибо. – Ник шмыгнул носом. – Извините, нервы.
– Знаешь, а ведь у меня для тебя подарок! – бодро сказал дед. – Совсем забыл. На бюро коробка, глянь.
На потрепанной картонной крышке смешались аляповатые цветы и птицы с пышными хвостами. Ник посмотрел удивленно: конфеты?
– Открой.
Под крышкой прятались игрушечные солдатики.
– Твои с Денеком, забыли в последний приезд. Ну, я и прибрал, сунул в кладовую. А сегодня вдруг стукнуло в голову.
Ник доставал пластмассовые фигурки и выстраивал в шеренги. Рядовые и офицеры, конные и пешие, с винтовками наперевес и полулежа за пулеметами. Одна фигурка оказалась неожиданно тяжелой. Присмотрелся: литая, тщательно раскрашенная, даже ремни портупеи видны и крохотная застежка на кобуре.
– Знаете, я их совсем не помню. А эта кажется знакомой… на ощупь.
Переложил из ладони в ладонь. Сжал в кулаке.
– Кто угадает, тот выбирает, – пробормотал Ник.
– Что? – переспросил дед. Он следил за ним с тревогой.
– Мы играли так. Это жребий. Можно, я возьму его себе?
– Микаэль! Это же твои игрушки.
Ник обвел взглядом пластмассовую армию.
– И Денека.
– Да, – согласился дед. Отошел и тяжело опустился в кресло. – Конечно. И Денека.
Он прерывисто вздохнул, потер грудь с левой стороны.
– Тебя, наверное, обижает, что я мало рассказываю. Тем более ничего не говорю о твоем брате. Но мне нелегко. Прости.
Ник торопливо кивнул.
– Я понимаю.
– Поди сюда.
Дед взял его за локоть и повернул к свету. Несколько мгновений вглядывался в лицо.
– Похож. Да, ты очень похож.
Коснулся щеки. Ладонь у деда была сухая и холодная.
– Иди, Микаэль. Кажется, на сегодня шахматная партия закончена.
Ник обернулся на пороге.
– Вам… Может, аптечку принести?
Дед слабо улыбнулся.
– Не стоит. Спокойной ночи, Мик.
Поднимаясь по лестнице, Ник прислушивался, но из библиотеки не доносилось ни звука. На втором этаже разжал кулак. Оловянный офицер целеустремленно смотрел вперед, положив руку на кобуру. Наверное, приготовился к атаке. «Может, я чурбан? – подумал Ник. – Ничего не чувствую».
