Аргентина, Байрес

Так, совершенно неожиданно для себя самой, Ритка очутилась в Буэнос-Айресе. Это был прекрасный и странный город, о котором Хорхе Луис Борхес напишет такие же странные слова:

 
Что такое Буэнос-Айрес?.. Это длинная улица хижин,
где ломается и навсегда пропадет западный ветер.
Это южный причал, за который держится Космос…
это старая книжная лавка, которую снова находишь,
это то, что исчезло, и то, что будет,
это там, впереди – неизвестность.
 

И впереди у Ритки тоже была полная неизвестность.

Сеньор Родригес не солгал: крупнейший порт страны, Буэнос-Айрес, с его типично европейской архитектурой и застройкой разительно отличался от парагвайского Асунсьона. В столице Аргентины имелись и водопровод, и канализация, и прочие удобства, а по вечерам город сиял всеми огнями, далеко освещая бухту огромного залива-эстуария Ла-Плата.

Основанный испанскими конкистадорами в 1538 году, город был полностью сожжен индейцами и основан заново, или восстановлен (как вам больше нравится), в 1580 году. Первоначально он, как и Асунсьон, именовался длинно и прекрасно: Ciudad de la Santísima Trinidad y Puerto de Nuestra Señora de Santa María de los Buenos Aires. На момент приезда туда Ритки аргентинцы называли свою столицу Капиталь Федераль, федеральной столицей, либо, в просторечии, Байресом.

Жители Байреса – портеньос – по сравнению с асунсьонцами были выше ростом, лучше одевались и питались, были гораздо более образованными. Если в Парагвае в прошлые века испанцы брали в жены девушек-гуарани, то в Аргентине не допускали смешанных браков, а индейцев уничтожали подчистую, в результате аргентинцы в своем большинстве являлись белыми испанского и итальянского происхождения.

Своим европейским происхождением они явно гордились и отличались от простодушных парагвайцев изысканностью, воспитанностью и даже некоторой надменностью. Похоже, что даже сами жители Европы вели себя проще, чем эти латиноамериканские европейцы, – пожалуй, портеньос казались «европеистей» самих европейцев.

В те годы аргентинцам действительно было чем гордиться. Хотя страну трепали экономический и финансовый кризисы, но дело еще не приняло такого печального оборота, как в конце двадцатого века. В пятидесятые всем казалось: еще немного, и вернется «золотой век» Аргентины. До Первой мировой войны она считалась одной из самых богатых и преуспевающих стран мира, по доходам на душу населения находилась на одном уровне с Францией и Германией и существенно опережала Италию и Испанию.

Уже в 1913 году в Байресе действовало метро. Если в Асунсьоне автомобилей и общественного транспорта было совсем мало, то здесь огромное количество машин сновало по дорогам, а звон многочисленных ярко-желтых трамваев весело разносился среди современных высотных зданий. Множество прекрасных театров и более двухсот кинотеатров, с важными швейцарами в белых перчатках и ливреях у входа, ежедневно демонстрировали оперы, спектакли, художественные фильмы. Ритка, запрокинув голову, любовалась прекрасной базиликой Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар в стиле барокко и самой старинной в столице церковью – Сан Игнасио.

Стоял теплый майский день, осенний в этих краях. Солнечные лучи не жгли, а ласкали лицо, в прозрачном воздухе летали паутинки, как бабьим летом в России. Они гуляли с Фелипе по главным авенидам и площадям столицы: Пласа де Майо, Пласа Сан Мартин, Пласа дель Конгрессо, по элегантной Санта Фе, по одной из самых широких улиц мира – Авениде Нуэве-де-Хулио.

Заходили в кафе и рестораны, Ритка пробовала понемножку все подряд: жареный сыр проволетта, хрустящие сочные мясные пирожки эмпанадас, стейк, который по традиции режут ложкой, настолько он нежен, и ароматное асадо – мясо, жаренное на парилье, виртуозно и артистично разделанное прямо при них официантом в белоснежной сорочке и черном фартуке.

Горячий сок стекал по тонким девичьим пальчикам, Ритка жмурилась как котенок – необыкновенно вкусно! Испанец с ласковой улыбкой смотрел на свою молоденькую спутницу.

– Но я не могу все это съесть!

– Ничего, попробуй только кусочек, и мы обнаружим твое любимое блюдо и ресторан, который понравится тебе больше всех…

– Почему вы сами ничего не едите, Фелипе?

– Я сыт от того, что гляжу на тебя, mi amor! Теперь тебе нужно попробовать что-то сладкое…

Величественная и роскошная авенида де Майо славно пахла шоколадом и испанскими заварными булочками чуррос. Ритка пробовала тающие во рту чуррос в виде подковки и знаменитое альфахорес из песочного теста: чуть надавливаешь языком – и хрупкое, нежное печенье рассыпается крошкой, а начинка из топленой коричневой сгущенки наполняет рот восхитительным сливочным вкусом.

– Я больше не могу проглотить ни крошки!

– Рад, что тебе понравилось, mi princesa… Perfecto!

Он снял для Риды номер в дорогом отеле – она никогда раньше не жила в таком комфорте, и все происходящее казалось ей слишком невероятным, чтобы быть реальностью.

И они действительно побывали в театре, а главный оперный театр Байреса – Театр «Колон» – вполне мог соперничать с миланским Ла Скала, но Ритке это ничего не говорило, поскольку она никогда не была в Ла Скала и вообще никогда не была в театре. Ее поразило все, начиная от ярчайшего света огромных люстр до простора между мягкими креслами в партере (они были очень широкими, как в старину, для удобства дам в пышных кринолинах).

Буэнос-Айрес. Вид на оперный театр «Колон» (Театр Колумба)

Возможно, это дивное пение на сцене, этот огромный зал с нарядными зрителями, эти сладкие запахи и чарующие звуки ей просто снились? Грудь девушки дрожала, ноздри точеного носика раздувались, личико побледнело – это было слишком сильное потрясение для нее, и по окончании оперы она не вымолвила ни слова, так что Фелипе заволновался и срочно на машине отвез свою спутницу в отель, проводил до номера, нежно поцеловал руку и пожелал добрых снов.

Ритка, уже несколько успокоившись, но все еще под сильным впечатлением от театра, забралась с ногами на большой подоконник. Внизу горели ночные огни огромного Байреса. Верный Чико, наконец выпущенный из клетки, вцепился в плечо, тревожно пощелкивал клювом, поглядывал на хозяйку.

Зачем она приехала в этот огромный непонятный город, в этот дорогой отель, где страшно даже ложиться на такую большую кровать с изысканным постельным бельем? Разве не милее была ее маленькая, но привычная, почти родная комнатка? Разве не приятнее пить мате из старого калебаса рядом с доньей Микаэлой, чем чувствовать себя чужой в этих роскошных апартаментах?

До сих пор испанец не прикоснулся к ней – он обещал жениться и никуда не спешил. Ей нравилась его уверенность и независимость, нравилось, как непринужденно и легко он чувствовал себя среди разодетой публики везде, куда бы они ни зашли. Как легко Фелипе справился с подвыпившим верзилой, который привязался к ней, пока испанец покупал билеты в театр. Одно движение сильной руки, и нахал оказался на земле, а потом быстро ретировался и исчез в проулке.

Давно девушка не чувствовала себя такой защищенной – с тех самых времен, когда смелый и решительный мальчишка шагал рядом с ней по Шанхаю. Где ты, голубоглазый Малек? Наверное, права донья Микаэла: ты давно идешь своей дорогой и думать забыл о маленькой подружке своей далекой юности.

Ну что ж, зато здесь она сможет учиться – испанец обещал. Стать медсестрой было пределом мечтаний, неужели ей дадут возможность стать доктором, как ее дед?! Неужели не поздно в двадцать два садиться за учебники?! Чико ласково теребил ухо, маленькое сердечко тукана билось быстро рядом с обожаемой хозяйкой.

Ах, если бы только она влюбилась в Фелипе! Тогда все было бы естественно и просто. Но Ритка не чувствовала в своем сердце любви к этому, надо полагать, вполне достойному сеньору… Разве это честно: выходить замуж за нелюбимого?! Она не знала, что будет, когда его руки дотронутся до ее тела, – что, если она не выдержит этих мужских объятий, если отвращение возьмет верх, былая ненависть всколыхнется в душе, и к ней вернутся все страшные призраки прошлого?

Если бы владыка Иоанн был рядом – ей не пришлось бы ломать голову. Духовный отец сразу бы все понял и благословил ее на правильный выбор. Но ведь он обещал, что услышит ее просьбы, даже когда будет далеко. Ритка слезла с подоконника, Чико недовольно замахал крыльями, удерживая равновесие. Девушка опустилась на колени:

– Владыка, пожалуйста, помолитесь обо мне! Помогите мне принять правильное решение! Я запуталась и не знаю, что мне делать… Пожалуйста, помогите мне!

Потом она вытерла слезы, достала потрепанную толстую тетрадь и мелким бисерным почерком продолжила «мемуары»:

«Шанхай, 1944. Молодой китаец в разорванном сверху донизу синем кафтане, сбившейся набок черной атласной шапочке и с револьвером в руках бежал прямо на нас с Мишкой, и за ним гнались трое. Они стреляли в убегавшего, а китаец, оборачиваясь на ходу, отстреливался и выкрикивал ругательства. Самым страшным было то, что мы оказались как раз на линии огня. И тогда Малек дернул меня за руку, повалив, прикрыл своим телом, а руками закрыл мне голову.

От густого свинцового воздуха опасности я не могла дышать, чувствовала, что сейчас задохнусь, но все закончилось так же быстро, как началось. Низкое гудение прекратилось, воздух обрел прежнюю легкость, и, оглушенная, я попыталась встать, но Мишка встал не сразу. Наконец он приподнялся и сел, прислонившись спиной к деревянному зданию пансиона. Я сразу почуяла неладное и, присев рядом, внимательно его осмотрела. Правый рукав рубашки Малька был в крови, и крупные алые капли быстро капали на тротуар. Я немедленно зажала рану ладонью и стала осматриваться в поисках помощи».

Чико тихо сидел рядом, внимательно смотрел за движущейся ручкой, а на горящий всеми огнями Байрес опускалась ночь.