Работа в больнице

Но давно пора рассказать о том, как работала Ритка в парагвайской больнице.

Еще в 1943 году в Парагвае ввели систему социального страхования, которая предусматривала бесплатную медицинскую помощь, выплаты во время болезни и беременности, пенсии по старости, всеобщее и бесплатное начальное образование.

К сожалению, все эти прекрасные начинания терпели крах, столкнувшись с реальной жизнью. В сельской местности просто не было школ, а также денег на их строительство. Не хватало больниц, а там, где они имелись, не хватало врачей, медсестер, лекарств и самого элементарного: ваты, бинтов, медицинского спирта, шприцов, хирургических перчаток и тому подобного.

Ритка работала в лучшем госпитале Асунсьона, в состав которого входили и больница, и поликлиника, и отделение скорой помощи, но и этот госпиталь отличался своей нищетой.

Рано утром девушка вскакивала с постели, наскоро умывалась. Чико, нахохлившись, недовольно наблюдал за сборами из клетки: не любил оставаться один. Асунсьон в эти годы был не очень большим городом, и Ритка спешила на работу пешком.

Пробегала мимо бедно одетых людей – напротив поликлиники «лагерем» стояли приезжие и нищие. Они часто заходили в вестибюль, спасаясь от дождя, кипятили здесь себе воду, заваривали мате, крутили пахитоски, осипшими голосами просили талончики к врачам. Очередь за талончиками занимали с вечера, а потом расходились по кабинетам. Тяжелых клали в отделения – попасть на койку считалось редкостной удачей.

В больнице таблетки и уколы назначались только за деньги, и больные покупали их за свой счет (разумеется, те, кто мог себе это позволить). Большинство больных и их родственников были нищими, как, впрочем, и вся страна.

Ритка в спешке пробегала мимо одноэтажного корпуса хирургии. В этом отделении самым распространенным лекарством для лечения ран, гнойников и язв были солевые повязки. Соль вытягивала гной из раны, не причиняя вреда живым клеткам крови и тканей. Концентрация соли не должна была превышать двух чайных ложек на стакан – физиологический раствор. Обезболивание проводили с помощью хлорэтила и новокаина, давали эфир и хлороформ.

В глубине территории виднелось психиатрическое отделение. Здесь любимым «лекарством» были листья коки, содержащие в изобилии витамины и микроэлементы, в дополнение к алкалоидам, вызывающим эйфорию. Индейцы Перу и Боливии использовали листья этого кустарника тысячелетиями, чтобы избавиться от сонливости и головных болей, связанных с низким давлением в горах. Санитары приносили больным вместо дорогих нейролептиков и транквилизаторов пару корзин листьев. Больные, нажевавшись коки, вели себя спокойно, а медперсонал отдыхал.

Вот и родной инфекционный корпус. Вместо пружины к двери веревочкой привязана старая пластиковая бутылка, наполненная мутной водой, – после открытия двери бутылка оттягивала ее обратно и закрывала. Над дверью чуть кривовато прилеплена табличка, на ней старательно выведено от руки: «Благослови Господь каждого, кто зайдет сюда, и пусть Господь следует за каждым, кто отсюда выйдет».

В большом инфекционном отделении работал только один врач вместо трех, положенных по штату, и одна дипломированная медсестра вместо шестерых. Все остальные ставки занимали простые санитары и санитарки, не имевшие даже среднего медицинского образования и представлений о медицине.

Генератор барахлил, тускло мигали электрические лампы, гулкий коридор эхом разносил стоны и бред тяжелобольных, а также разговоры тех, кто шел на поправку, стук ведер и самый радостный для всех звук – шум тележки с обедами. Частым блюдом была кукуруза, так что Ритка наелась кукурузной каши на всю оставшуюся жизнь. Раз в неделю больным полагалась требуха, на Рождество – праздничный мясной обед.

Больше всего в инфекционном отделении лежало больных малярией и лихорадкой Денге: Парагвай занимал первое место по смертности от Денге среди всех латиноамериканских стран. Поскольку водопровода в столице не имелось, ведра, кувшины, банки с водой стояли повсеместно незакрытыми в прихожих, садах и на верандах. Рядом с жилыми домами часто располагались небольшие болотца и овраги, полные затхлой воды, здесь во множестве размножались москиты – главные переносчики заразы.

Власти Парагвая вели кампанию по профилактике лихорадки, широко оповещали население о необходимости дезинфекции или ликвидации запасов стоячей воды, – вот если бы только множество неграмотных парагвайцев могли уразуметь, чего от них хотят, что такое «дезинфекция» и с какого перепугу дежурные полицейские организовали инспекцию кладбища и даже повыливали воду из всех ваз на могилках. В общем, пока до успеха кампании парагвайским властям было далеко, как до Луны, больных в инфекционном отделении – мерено-немерено, и лечить их тоже особо нечем.

На новую санитарку старались навалить самые трудные обязанности, как это обычно делают со всеми новенькими, и Ритка с утра до вечера мыла палаты и коридор, подносила лежачим по очереди единственную на всех здоровенную эмалированную утку, протирала запачканные испражнениями резиновые клеенки, прямо на которых лежали тяжелобольные, – постельного белья тоже не хватало.

К вечеру ноги гудели, и она чуть живая брела в вечернюю школу. Домой возвращалась поздно, и ее радостно приветствовал Чико, лез обниматься, закатывал глаза, с упоением пощелкивал клювом. Микаэла приносила пару горячих лепешек или тарелку с кашей, ставила на столик калебас с мате – Ритка ужинала, молилась, падала в постель и спала без снов.

В выходные и праздники снова и снова штудировала испанский, читала Псалтирь, писала «мемуары»:

«Ноябрь 1943 года. Я уже знала, что такое насилие, и всеми силами старалась его избежать. Животным страхом чувствовала приближение насильника. Забежала под мостик и спряталась в речке, которая оказалась неглубокой. Уже начиналась зима, вода покрылась тонким ледком, и я сразу провалилась по колено – стояла в этой ледяной воде в рваных сапогах и рваных чулках, но от шока не чувствовала холода. Простояла там минут двадцать-тридцать. Военный потерял меня и ушел, а я выбралась из речки и побежала к Апе.

Так я застудила ноги: они стали синие, абсолютно синие и опухшие. Апа добилась, чтобы вызвали лагерного врача, и пришедший доктор, молодой, но самоуверенный татарин, осмотрев мои ноги, заявил о необходимости ампутировать их до колен. Мне было уже все равно: ноги так болели, что я предпочла бы даже отрезать их, лишь бы избавиться от этой изнурительной ноющей боли.

Апа спасла меня: тайком привела еще одного лекаря – маленького пожилого китайца с добрым морщинистым лицом, и он взялся меня лечить. Китаец мазал мои ноги какими-то жгуче пахнущими мазями, делал ванночки с загадочными китайскими настойками – и смог спасти меня от ампутации».

Мемуары продвигались вперед довольно быстро: она записывала только самое важное.

Жила русская девушка очень уединенно и постепенно снискала полное доверие и уважение соседей. На улицу выходила только прогулять тукана – и Чико цепко сидел на плече, гордо поглядывая по сторонам. По выходным пили мате вместе с Микаэлой, иногда креолка брала гитару. Дни и недели были настолько похожи друг на друга, что сливались в один большой и трудный день.

Постепенно Ритка стала чувствовать себя своей и в отделении, и среди соседей, и вообще в Асунсьоне. Ее знали, встречали улыбкой, ее ждали больные, другие санитарки привыкли к ней и уже не наваливали на новенькую самую тяжелую работу – она стала полноправным членом коллектива. Смены проходили быстрее и легче, чем раньше, уроки в вечерней школе пролетали мгновенно. Испанский вдруг перестал казаться трудным – и она легко, не задумываясь, отвечала на вопросы, спрашивала сама и вела беседы на работе и с Микаэлой. Наконец Ритка прекрасно сдала экзамены, окончила досрочно вечернюю школу и получила диплом.

И вот когда она стала здесь совсем своей, что-то там изменилось в небесной канцелярии, говоря земным языком, переключился какой-то тумблер – и уже привычная жизнь санитарки инфекционного отделения асунсьонского госпиталя совершила крутой поворот. Ну что ж… Ритке было не привыкать к крутым виражам…