Новое пристанище

Вторую волну русских переселенцев подстерегали все те же опасности и трудности, что и первых колонистов в тридцатые годы.

Прибывшие сюда в 1952 году русские тубабаовцы, оглядевшись по сторонам, не увидели ничего, что могло бы их утешить: приметы цивилизованной жизни и каких-либо бытовых удобств в Парагвае до сих пор имелись только в столице да в паре-тройке городов, таких как Энкарнасьон с населением около сорока тысяч жителей и Консепсьон – немногим больше тридцати тысяч. Второй по величине после столицы город Сьюдад-дель-Эсте будет основан только в 1957 году.

В остальной части страны и тем паче там, куда приехали русские, следов цивилизации не было и в помине, зато светило испепеляющее солнце, еще более жестокое, чем на Филиппинах, досаждали москиты и саранча, клещи и большие летающие тараканы – кукарача, а вокруг ходили полуобнаженные индейцы. Даже земля здесь имела непонятный красный оттенок, словно русские оказались на Марсе. Марсианский пейзаж дополняли краснокирпичные усеченные конусы термитников.

Тубабаовцев ожидало в этих местах новое пристанище – уродливые бараки на краю поля. Парагвайцы почти не пользовались привычными для русских матрасами и подушками: в жаркие ночи они полностью пропитывались потом и становились дополнительным источником тепла для измученных людей, поэтому новеньким предстояло познакомиться с гамаками и парагвайскими койками, плетенными из сыромятных ремней.

Жаркий климат требовал содержания в чистоте и тела, и одежды, что оказалось непростой задачей: все переселенцы тяжело и сильно потели, а от обильного пота белье скоро изнашивалось.

Новоприбывшие первым делом наведались к колодцу – умыться и напиться свежей ледяной водицы, но тут их подстерегало еще одно горькое разочарование: вода, что призывно поблескивала в глубине колодца, оказалась дурно пахнущей, мутной, с красноватым оттенком. В Европе такой водой не стали бы поить даже домашнюю скотину. К жаждущим подошел один из старожилов и в ответ на их жалобы сказал только:

– Здесь вся вода такая – привыкайте. В лесу, правда, течет родник и в нем нет подобной мути, но он далековато, да и струйка слишком тоненькая – на всех не начерпаешь. Разве изредка утешиться…

Вокруг расстилались поля, для их обработки как раз и пригласили сюда русских: Парагвай нуждался в крестьянских трудах. Выращивали здесь хлопчатник, сахарный тростник, маниоку, кукурузу, табак, некоторые другие культуры, можно было выращивать также более привычные для русских лук, чеснок, тыквы. Требовались рабочие руки для сбора листьев и молодых побегов падуба парагвайского, из которых готовили мате.

Январь, когда Ритка с Зоей оказались в Парагвае, считался летним месяцем, и днем температура в тени не опускалась ниже сорока двух градусов, а на плантациях поднималась выше пятидесяти. Прополка полей при такой жаре – не самое приятное занятие в мире! К тому же с огромным трудом выращенный урожай можно было продать только за гроши. В общем, все трудности, которые не понесли первые русские колонисты, теперь предстояло испытать переселенцам с Тубабао, и уже было понятно, что они не станут успешнее своих предшественников.

Рабочий день начинался очень рано – в четыре утра, и невыспавшиеся, не отдохнувшие в жаркую ночь люди с трудом поднимались на побудку. Тем не менее это раннее время оказывалось самым плодотворным для работы. В шесть всходило солнце, в семь делалось нестерпимо жарко, в восемь русские становились мокрыми насквозь. Никогда в жизни они раньше так не потели, ни в Шанхае, ни на Тубабао, и даже не подозревали, что подобное возможно: пот лил ручьями, в сапогах хлюпало, одежду можно было отжимать каждый час.

С одной стороны, обильный пот защищал от обгорания, с другой – происходило быстрое обезвоживание, требовалось очень много жидкости и соли, чтобы восполнить потерю. Большое количество жидкости приводило к нагрузке на почки и сердце; больным здесь делать было нечего, да и здоровые не выдерживали. Даже комары на полях не буйствовали: палящее солнце и для них оказывалось слишком тяжелым испытанием.

В десять часов утра работать было уже невозможно, и все отправлялись на сиесту, в январе – феврале она длилась до трех часов дня, но и в три жаркое солнце все еще палило. Рабочий день состоял из двух смен: рано утром и ближе к вечеру. После заката становилось полегче, но тогда работать не получалось: вечера как такового здесь не имелось, и тьма стремительно опускалась на поля и джунгли.

Парагвайская зима (июнь, июль, август) дарила измученным людям короткий отдых, но и эти месяцы не давали расслабиться как следует: температура воздуха опускалась до двадцати градусов тепла – организм, привыкший к жаре, воспринимал такую погоду как холодную. По ночам температура падала до плюс десяти, и русские сильно мерзли, ведь здесь не имелось ни отопления, ни теплых жилищ. Не выдерживая ночной прохлады, исчезали даже комары и москиты. Но «зима» быстро заканчивалась, и снова наступала страшная жара, царившая здесь бо́льшую часть года, а воздух снова наполнялся кровососами.

Русские, как и все, кто приезжал в Парагвай из стран с умеренным климатом, чувствовали непривычную апатию и вялость: это организм включал защитный механизм, не позволяющий человеку переусердствовать и умереть от теплового удара или сердечного приступа. Новоприбывшие оказались полностью выбиты из колеи, и даже самые трудолюбивые не могли работать с обычным для них на родине энтузиазмом.

Акклиматизация проходила для всех по-разному, но уже было понятно, почему темпы работы в тропиках более медленные, чем в умеренных широтах. Также стало ясно, что многие люди, особенно в годах или хронически больные, не смогут акклиматизироваться вообще никогда, и самое лучшее, что они могут предпринять, – это уехать из джунглей срочно и как можно дальше. Но такой возможности у них не имелось: русских приняли в Парагвае только потому, что они согласились работать на плантациях.

Дезориентированные новички, Ритка с Зоей в том числе, утомленные тяжелой дорогой и духотой, плохо воспринимали все, что происходило вокруг, – а вокруг возвышались незнакомые деревья и жили необычные животные. Преодолевая апатию, Ритка в первый же день, пока их еще не поставили на работу, отправилась на разведку, как она, бывало, делала это в Урумчи, в Шанхае и на Тубабао.

Но в здешних краях ей удалось только немного пройти вдоль поля, не забираясь в джунгли: это было слишком опасно, и девушка сразу почувствовала опасность. Она вернулась назад, где ее уже хватились, и старожилы срочно проинструктировали бойкую новенькую о сюрпризах местной флоры: помимо опасных животных и змей, следовало быть осторожной с местными растениями.

На краю плантаций росли совершенно безобидные на вид кустарники, которые, однако, обжигали кожу так, что русской крапиве и не снилось. Задев рукой простую ветку, человек получал укол хорошо замаскированной колючкой – острой и длинной. Колючка глубоко вонзалась в кожу, и как бы потом человек ни пытался извлечь ее, тонкий-претонкий бесцветный кончик всегда оставался в теле, вызывая сильный нарыв.

Осторожным следовало быть и с цветами: понюхав прекрасный, благоухающий цветок, беспечный романтик через полчаса получал отравление, и хорошо, если у него просто краснело лицо и распухал нос.

Ритка недоумевала:

– Ну а хорошие растения здесь растут?

– Конечно, растут. Самые разные виды кактусов и папоротников.

– Но ведь кактусы тоже колючие…

– Конечно, колючие!

– А что-нибудь неколючее и неядовитое? Деревья какие-нибудь полезные?

– Сколько угодно!

Старожилы рассказывали о множестве видов пальм, среди которых чаще всего встречалась кокосовая пальма. Если русские березы весной истекали березовым соком, то пальмы, естественно, пальмовым. Из этого сока варили густой сироп, что заменял местным сахар. После брожения пальмовый сок превращался в чичу – сладко-острый напиток, похожий на вино.

Встречались деревья кебрачо с темно-красной, почти черной древесиной, удивлявшие русских своей неимоверной твердостью и тяжестью: полено из такого дерева, попав в реку, камнем шло ко дну.

Множество ползучих растений и лиан, переплетаясь между пальмами, превращали джунгли в непроходимую чащу. Прочность лиан изумляла: их тонкий, толщиной в мизинец стебель мог спокойно выдержать вес взрослого мужчины – взбирайся и качайся, как на качелях. Часто лианы сплетались, и этот прочнейший канат мог поднять огромный груз.

Лианы в джунглях

Одно из самых удивительных парагвайских деревьев, хоризия, радовала глаз нежными розовыми и красными цветами. Ствол хоризии, или хлопкового дерева, накапливал влагу на случай засухи и раздувался вниз, принимая форму бутылки, а плоды представляли собой коробочку с ватой – массой шелковистых нитей. Парагвайцы называли хоризию «пало боррачо» – «пьяное дерево», то ли потому, что оно потребляло много влаги, то ли согласно преданию, гласящему, что в его стволе спит пьяница, неосторожно заснувший у коварного пало боррачо.

Еще вокруг росли целые апельсиновые рощи – деревья сгибались под тяжестью золотистых плодов. Но это были дикие апельсины, очень кислые и даже горькие. Культурные же сорта апельсиновых деревьев требовали ухода, зато отличались необычайной сочностью, тонким ароматом и прекрасным вкусом.

Росли здесь также мандариновые деревья и банановые пальмы с карликовыми бананами, не длиннее десяти сантиметров, но гораздо ароматнее и вкуснее обычных. Лимоны тоже вырастали маленькие – величиной с небольшую сливу. Парагвайцы, отправляясь в дорогу, набирали лимоны с собой и выдавливали их потом в кружку, чтобы отбить неприятный запах воды из местных родников и колодцев.

Даже чудесные фруктовые деревья таили опасность: на них обитали летучие мыши, пачкая плоды мочой и экскрементами. Стоило сорвать или поднять с земли плод, испачканный мышами, и даже не съесть его грязным, а просто забыть помыть руки, потрогав его, как у человека начиналась страшная лихорадка, когда все внутренности словно выворачивало заживо.

Ритка слушала рассказы старожилов и думала: пожалуй, даже филиппинский остров с его тайфунами был не так опасен, как парагвайские джунгли. А ведь она еще многого не знала. Например, того, что средняя продолжительность жизни парагвайцев не превышала двадцати восьми лет. Или того, что Парагвай стойко держал второе место в мире по распространению проказы и одно из первых мест по младенческой смертности: ежегодно две трети новорожденных умирали от голода и болезней.

В здешних краях не слыхали ни о гигиене, ни о докторах – даже сейчас, в двадцать первом веке, в Парагвае насчитывается только пятьсот врачей, причем большинство из них практикует в столице страны. Неудивительно, что многие местные жители болели туберкулезом и трахомой – хроническим заболеванием глаз с поражением роговицы, конъюнктивы и итоговой полной слепотой. На фоне этих бед чесотка, опухоли от москитов и комаров, язвы, фурункулы и нарывы казались вполне безобидными.

Русские беженцы тяжело переносили местные инфекции, организм реагировал на непривычную воду и непривычные бактерии сильнейшей дизентерией, в лучшем случае – постоянным расстройством желудка. Люди гибли от малярии, брюшного тифа, а ночной сквозняк после дневной жары легко оборачивался пневмонией, которая при отсутствии врачей и антибиотиков часто становилась фатальной.

Это были далеко не все опасности, подстерегавшие русских на чужой земле.