Первая волна русских переселенцев в Парагвай

Гонимые в Европе белоэмигранты потянулись в неведомый Парагвай. Сначала плыли на пароходе до Аргентины, оттуда по реке Парана дальше, пока не оказались в джунглях, где возмечтали создать русские общины и возродить старую Россию. Одна из групп переселенцев стала осваивать участок земли в нескольких десятках километров от городка Консепсьон. Белые офицеры, герои Первой мировой войны, с семьями поселились под навесами из пальмовых ветвей: чужие и непонятные джунгли окружали их убогие хижины.

Михаил Дмитриевич Каратеев (1904–1978), русский историк и писатель, штабс-капитан, кавалер Георгиевского креста, покинувший Россию с войсками Врангеля в 1920 году, оказался в Парагвае с первыми группами русских переселенцев в 1934 году.

Один из героев его книги «По следам конквистадоров» говорил: «На первый взгляд все как будто бы ничего: и страна хорошая, и народ симпатичный, и земля прекрасная, и растет на ней все, что посадите. Но попробуйте сначала очистить участок под посевы! Дают вам полосу леса, абсолютно непроходимого: все заплетено лианами и колючками, без топора шагу ступить нельзя. Срубите вы дерево, оно повисает на лианах и не падает. Срубите все соседние, образуется гигантская куча, которую никакими силами не растащишь. Остается только одно: жечь все на месте. Лес сырой, горит плохо, приходится повторять эту операцию много раз. В результате мелочь сгорит, а стволы и пни останутся. Стволы можно распилить и вытащить, но это каторжный труд, ибо деревья там твердые и тяжелые как железо. А с пнями вообще ничего не поделаешь, корни у них такие, что корчевать и не пробуй. Пахать на подобном поле нельзя несколько лет, пока пеньки не сгниют. В ожидании этого парагвайские крестьяне кое-как взрыхляют землю мотыгами и сажают между пнями маниоку и кукурузу, довольствуясь тем, что вырастет. Запросы у них невелики: есть над головой навес, а на обед вареная маниока, вот и ладно. У нас же потребностей больше, и удовлетворить их при таком хозяйстве никак нельзя…»

Русские назвали свою колонию «Надежда», по-испански “Esperanza”. Бывшие дворяне прокладывали дороги, вырубали джунгли, сажали хлопок, маниоку и земляные орехи, пытались подоить единственную на всю колонию корову: парагвайская полудикая корова упорно не подпускала к себе, выбивала из рук ведро и ни за что не хотела давать больше двух литров молока в день.

Колонисты делились в письмах: «Что нас здесь встретило? Полная неприготовленность к нашему приезду, даже растерянность. После нескольких дней нудного пребывания в городе, в казармах, нас перевезли на быках в лесную местность за двенадцать километров от города. Лес здесь настоящий; тянется на огромные пространства, наполнен всяким зверьем: дикими свиньями, пантерами, броненосцами, обезьянами, различными птицами… Обезьяны просто приходят во двор, где есть апельсины, и лакомятся…» (Парагвай – Париж, 16 августа 1934).

«Первое время я чуть с ума не сошел от скуки. По вечерам страшно. Один в хатке, а кругом лес. Думал, не выдержу. Хотел бежать. Да куда бежать-то? А теперь ничего, пообвыкся. Сижу, с правой руки электрический фонарик наготове, с левой руки двустволка заряженная стоит и топор… При случае обязательно и револьвер куплю» (Парагвай – Париж, 1 ноября 1934).

«Здесь все продукты и материалы после нашего приезда поднялись в цене страшно, например курица стоила двенадцать, а сейчас двадцать пять. Кило луку – семь песо, а сейчас – тринадцать, и так все, а особенно дорого стоит мануфактура – приступить к ней невозможно, а посему я и осмеливаюсь тебя просить прислать мне старого тряпья. Не стесняйся и пришли мне именно тряпки: они нам будут служить бинтами, ведь в лесу то наколешь, то разрежешь руку, ногу, и я порвал все кальсоны и рубашки для этой цели. Опять-таки, ты смотри там, если пересылка будет недорого стоить» (Парагвай – Париж, 1 декабря 1934).

А вот отрывки из писем русских дам: «С огородом не повезло – засох. На память от него осталась только тыква. Французские дыни выросли с кулачок и созрели, но плети посохли. Что касается огородных овощей, то вообще они не всегда удаются – иногда без всякой видимой причины не выходят. Здешние овощи по качеству хуже европейских – грубее. Семена привозные. Акклиматизированных семян нет, как нет и ассортимента семян специально для Парагвая… Встаем в три – три с половиной часа утра и до вечера не знаем покоя. Муж работает даже под дождем и в праздники. Кроме того, он сам сапожничает, сам чинит конскую упряжь и вообще изворачивается на все руки»; «…такая жара, что дышать нечем… Уже полтора месяца нет дождя – солнце жжет, как вы понятия не имеете… И если вы мне пришлете номера “Возрождения” (последние новости мы узнаем от знакомых) или какой-нибудь журнал русофильный, самый дешевый, то я вам буду очень благодарна. И это мне доставит больше удовольствия, чем платье, так как я хожу почти без платья. Это потому, что температура доходит до 45° и больше…»; «…у меня все живет надежда вернуться в Россию».

Константин Константинович Парчевский в своей книге «В Парагвай и Аргентину» писал о парагвайской колонии: «Утверждали, что урожай бывает четыре раза в год. Но забыли упомянуть, что собрать его удается только раз в четыре года. То налетит саранча, то пожрет бродячий муравей, то уничтожит какой-то неведомый паразит… Вредители сидят повсюду – в земле, под землей, в воздухе, в лесу».

Надежды русских колонистов не оправдались: выращенный с трудом хлопок удалось продать за сущие гроши, маниоку сбыть вообще не удалось, а урожай орехов сожрали саранча и муравьи.

Михаил Дмитриевич Каратеев вспоминал о здешних муравьях: «Однажды во время дальней верховой поездки я заночевал на очень уютно выглядевшей чакре. Вечером мы пили с хозяином терере возле его хижины, окруженной тенистым апельсиновым садиком, а утром, проснувшись, я не поверил глазам: все эти апельсиновые деревья стояли голыми, листья с них срезали нагрянувшие ночью муравьи-стригуны. Позже я не раз наблюдал организацию таких налетов: часов в десять вечера, когда все уже спят, несметные полчища муравьев вливаются в сад. Часть их сейчас же взбирается на деревья и начинает срезать с них листья, перекусывая черенки; другая часть режет их внизу на небольшие кусочки, а третья, сплошным потоком, напоминающим зеленый ручеек, тащит эти кусочки в муравейник, иногда находящийся за добрый километр от сада. Другой сорт здешних муравьев, более мелких, агрокультурой не интересуется, но такие же ночные набеги устраивает на жилые помещения. Тогда надо вскакивать с постелей и попроворней удирать. За ночь муравьи сожрут в доме все съестное, а заодно и все живое, то есть тараканов, пауков и прочую пакость. К рассвету они уходят, и хозяева получают возможность возвратиться в свое отлично вычищенное жилище. Насколько я заметил, парагвайские крестьяне такие санитарные нашествия даже любят».

Михаил Дмитриевич свидетельствовал также: «Однажды, обедая во французском ресторане, в Консепсьоне, я обратил внимание на трех сидевших за соседним столиком японцев; по одежде и по манерам сразу было заметно, что это вполне культурные люди. Хозяйка нас познакомила, все трое отлично говорили по-испански и по-французски. Из разговора выяснилось, что японское правительство командировало их сюда для детального ознакомления с краем и изучения степени его пригодности для японской колонизации. Один из них оказался ученым-агрономом, другой доктором медицины, третий инженером. Они обстоятельно исследовали район, не оставив без внимания ни одной мелочи, нашли здешние условия мало благоприятными для земледелия, и после этого ни один японский колонист сюда не приезжал».

Наконец русские также догадались создать комиссию, чтобы исследовать, насколько подходит Парагвай для русских иммигрантов. В 1935 году такая комиссия была создана, ее наиболее важными персонами явились Николай Дмитриевич Авксентьев, бывший правый эсер, и Николай Николаевич Стогов, белый генерал.

Комиссия съездила в Парагвай и по результатам поездки составила отчет. В отчете, который был перепечатан в парижской газете «Возрождение» от 5 января 1936 года, в частности, говорилось: «Переселение в Парагвай возможно для следующих лиц: быть землеробом или способным стать таковым, обладая при этом недюжинной энергией, отличным здоровьем и громадной выносливостью; иметь в виду, что предстоят несколько лет упорного, самоотверженного труда и борьбы с природой в условиях существования более чем примитивных; отказаться от каких-либо культурных условий существования и от каких-либо культурных развлечений…

Только при наличии всех вышеупомянутых условий, если не случится какого-либо непредвиденного несчастья, колонисты могут рассчитывать через несколько лет начать постепенно создавать свое относительное благополучие, разумея под ним отнюдь не богатство, а лишь деревенское довольство, конечный предел которого – среднезажиточная крестьянская жизнь… Колонисты не могут рассчитывать дать детям образование, да и в будущем им будет трудно поднять детей на высшую социальную ступень…

Все местные болезни, кроме проказы, при надлежащей медицинской помощи могут быть быстро излечены, но в некоторых местах рассчитывать на эту помощь трудно как по ненахождению вблизи врача, так и вследствие бездорожья и отсутствия средств передвижения».

Но отчет этот опоздал: все, о чем в нем было написано, русские уже испытали на практике. Первые колонисты, прожив с 1934 по 1935 год в паргвайских джунглях, всеми силами старались выбраться оттуда, переехать в столицу и найти работу по специальности (большинство из них были высокообразованными людьми), а не заниматься нереальными проектами. Михаил Дмитриевич Каратеев, также уехавший из колонии с супругой и семилетней дочерью в столицу, делился в своей книге «По следам конквистадоров» выдержками из писем, которые свидетельствовали о медленной агонии русской «Надежды».

Декабрь, 1935 год (через три месяца после развала колонии). «Живем предельно бедно. Деньги иссякли окончательно, и фактически мы перешли на подножный корм: мясо едим раз в неделю, и то лишь потому, что пока нам дают его в долг. Общая наша мечта – дотянуть как-нибудь до нового урожая, когда, Бог даст, выручим хоть что-то за хлопок. Отделился от нас Богданов, который теперь работает самостоятельно и копит деньги на отъезд в Бразилию».

Ноябрь, 1936 год. «Часть долгов удалось заплатить, продав пару волов. Наличности едва хватает на покупку таких предметов роскоши, как соль и керосин. Некоторые дошли до полного обнищания, Мясников отделился от Раппов, поставил себе в лесу шалаш, питается вареной маниокой и кукурузой, оброс бородой и ходит завернувшись в одеяло… Словом, Андрюша одичал, что и с нами, вероятно, скоро случится».

Декабрь, 1937 год. «В этом году в нашем округе почти весь хлопок съела саранча, а маниоку – какая-то гусеница. Сильно ощущается недостаток овощей и зелени, но мы нашли в лесу съедобную травку, из которой получается недурной салат. Недавно съели своего последнего вола. Теперь нас четверо, так как Полякевич уехал в Асунсион».

Июнь, 1938 год. «Хлопок в этом году уродился скверно, а цена на него вдвое ниже прошлогодней. Еле-еле перебиваемся. Уехал в Концепсион Владимир Компанеец, устроился в тамошней школе преподавателем французского языка, так что осталось нас трое. Вокруг царит мерзость запустения, все заросло бурьяном, у большинства построек провалились крыши – не хватает ни времени, ни желания с этим бороться… Вокруг развелось много гремучих и коралловых змей, удавы тащат из курятника последних кур…»

Апрель, 1939 год. «Месяц тому назад уехал Колесников, его устроили на службу в каком-то провинциальном городке, и это для него спасение, потому что он последнее время сильно болел и в наших условиях едва ли протянул бы долго. Через неделю уезжаю и я, удалось устроиться рабочим на мельницу, хоть отъемся немного, а дальше – что Бог даст. Остается тут один Чистяков, но и он, конечно, долго не задержится. Так закончила свое существование наша бесславная “Надежда”».

Практически все поселения, организованные по инициативе генерала Беляева, распались: романтические мечты столкнулись с прозой жизни, и это столкновение оказалось для них роковым. Следует добавить, что сам генерал жил с супругой в Асунсьоне и никогда не пытался заняться тем, на что вдохновлял других, – сельским хозяйством в парагвайских джунглях.

В 1932–1935 годах многие из русских офицеров приняли участие в Чакской войне с Боливией за спорную смежную территорию Чако.

В 1933 году генерал Деникин в Париже произнес речь о бессмысленности русских жертв в Чакской войне. Ответом на эту речь стало письмо капитана первого ранга князя Язона Константиновича Туманова (1883–1955), ветерана Русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн. Письмо было опубликовано в журнале «Часовой», основанном русскими офицерами-белоэмигрантами в 1929 году в Париже.

В письме говорилось: «Парагвай – одна из немногих, если не единственная страна под луной, где нет и не было “русских беженцев”… Небольшая русская белая колония уже много лет живет здесь так, как, наверное, она жила бы у себя на родине. Русские доктора здесь лечат, а не играют на гитарах в ресторанах, русские инженеры строят дороги и мосты, а не вышивают крестиками, русские профессора читают лекции, а не натирают полы, и даже русские генералы нашли применение своим знаниям, то есть служили в военном ведомстве и титуловались, несмотря на скромный штатский пиджачок, почтительно – “mi general”. Здесь, в Парагвае, никто из русских не слышит упрека в том, что он ест парагвайский хлеб, что он здесь засиделся, что пора, мол, и честь знать… Русские искренно и глубоко привязались к этой маленькой и бедной стране и ее народу, особенно тепло оценив его гостеприимство после скитаний по бывшим союзническим и несоюзническим странам. И вот над приютившей их страной стряслась беда: на нее напал сосед, трижды сильнее ее… Что же должны делать старые русские борцы, ходившие на немца, турка и на Третий интернационал и много лет евшие парагвайский хлеб? Сложить руки и сказать приютившему их народу: вы, мол, деритесь, а наша хата с краю; наши жизни могут пригодиться нашей собственной родине?.. Конечно – нет».

Генерал Иван Тимофеевич Беляев (впереди) с индейцами Парагвая

Старые русские вояки будут обучать парагвайских новобранцев и даже станут национальными героями Парагвая, а четырнадцать улиц столицы назовут их именами: Команданте Саласкин, Команданте Беляев, Команданте Канонников, Офисьеро Серебряков… Имя русского генерала Ивана Тимофеевича Беляева будет увековечено в памяти народа Парагвая.