Рукию теперь зовут Мишкой
Ритка усидеть за шитьем не могла, ей нужен был простор и свобода. Она радовалась, что Рукия вернулась к ней, правда, в очень странном облике, но это было все же лучше, чем искать среди толпы прохожих зеленые глаза маленькой татарочки. У новой Рукии имелись новые привычки, но главное осталось прежним: она по-прежнему рассказывала много интересного, заботилась о Ритке и делилась с ней хлебом.
Скоро Ритка привыкла, что Рукию теперь зовут Мишкой, и с интересом слушала истории белобрысого о том, как он жил до встречи с ней. Они оказались ровесниками, и им было очень легко вместе: молчаливой, скрытной девчонке и дружелюбному, доброму мальчишке. Один любил рассказывать, другая – слушать, и оба обожали свободу и приключения. Уже через неделю они сошлись так здорово, как сходятся только в двенадцать лет.
Наступил июль. Он принес с собой сильную жару и духоту. Пот стекал по лицу, одежда липла к телу, но худощавые, сухие телом юные друзья пока особенно не страдали от погоды, по крайней мере, она не могла остановить их от ежедневных вылазок в город. Правда, Мишка стал приходить к пансиону позднее, после пика полуденной жары. Он научил Ритку кататься на велосипеде – и это было чудесно. Они облазили город вдоль и поперек, беспрепятственно проходя мимо часовых на каналах и на границах концессий.
Город, несмотря на оккупацию, вел оживленную, шумную жизнь. Портные, сапожники, парикмахеры и гадалки ждали клиентов. Одни китайцы ходили по улицам, носили на плечах бамбуковые коромысла с передвижными кухнями, а также длинные палки с корзинами, полными дешевых товаров. Другие расстилали свои циновки прямо на тротуарах и проезжей части, торговали овощами, рисом, лапшой, пряностями. Были и такие, кто ставил под тростниковым навесом хибач и пару ящиков, заменявших стол и стул, вешал на крюке быстро начинавшую вонять рыбину или кусок мяса вместо витрины – и этого было достаточно, чтобы считать свой «ресторан» на пару клиентов открытым.
Нередко тут же, рядом с таким «рестораном» или просто циновкой с товарами, жила и вся семья торговца, включая самого младшего, обычно лежащего в корзине и укутанного в грязное тряпье, так что было не совсем понятно, младенец это или товар.
На мясном рынке заходились лаем десятки собак, другие сидели неподвижно с угасшим взглядом, смирившись со своей участью. В европейских ресторанах собачатина была под официальным запретом, но в уличных забегаловках шла нарасхват.
Вот один из поваров богатого китайца отсчитал монеты и поволок за собой «мясную» китайскую дворняжку, оценивая на ходу, сколько блюд получится из жертвы. Кроме дворняжек, из бамбуковых клеток испуганно выглядывали сеттеры и спаниели, таксы и эрдельтерьеры, лишенные своих интернированных хозяев-европейцев и до поимки бродившие в одиночку по шанхайским улицам.
Здесь же торговали разделанной свининой, буйволиными потрохами и требухой. Мясной ряд выглядел очень бедным, и мясо сильно подорожало. Нарасхват раскупалась свежая, соленая и вяленая рыба, а также клубки змей, с которых заживо сдирали кожу и прямо при покупателях потрошили.
На обочинах дорог в ожидании пассажиров сидели рикши со вздутыми венами на худых ногах, обедали, разговаривали между собой. Ритка уже знала, что экипаж рикши – не его собственность, а собственность одной из богатых фирм. Знала также, что становятся рикшами от безысходности и обрекают себя тем самым на короткую жизнь: пять-шесть лет – и смерть от туберкулеза. Во время оккупации рикшам был запрещен проезд по охраняемым мостам, мимо японских военных штабов, а также им запрещалось собираться группами на улицах Шанхая.
Рикша в Шанхае. 1947 год
Ребята шли по городу и держали ухо востро: нужно было вовремя заметить патруль, услышать сигналы противовоздушной обороны, избежать грубости японцев, на которую легко можно было нарваться на улице и в общественном транспорте.
Во французской концессии много вывесок и объявлений было на русском, смешных и не очень: «Сделаю манто из вашей шкуры»; «Хиромантка-оккультистка, друг тоскующих, изучившая тайны мира человека, психологию, френографологию, астрологию, оккультизм, узнаю способности, наклонности, талант и характер»; «Улетел попугай фисташкового цвета. Нашедшего прошу доставить владельцу, за укрывательство буду преследовать по закону»; «Продается каракулевое пальто на кенгуровом меху с жеребковым верхом».
Постепенно, по мере удаления от центра города, многоэтажные здания комфортабельных апартаментов, особняки с садами, принадлежащие европейцам, сменялись внушительными особняками китайских богачей. Они больше походили на крепости, чем на жилые дома, и охранялись русскими телохранителями.
В Старом городе Ритка таращилась на китайские иероглифы – их писали на вывесках не слева направо, а сверху вниз. Дома в Старом городе не имели ничего общего с апартаментами европейцев и особняками китайских миллионеров – это были просто бедняцкие хижины. Ритка не видела таких ни в Кульдже, ни в Урумчи, да, пожалуй, в такой хижине в Кульдже и не проживешь зимой: там бывают такие холода, что птицы на лету застывают. Шанхай гораздо южнее, но все равно, наверное, зимой в таком домике холодно…
Рядом с хижинами сидели старики-китайцы, о чем-то размышляли, иногда играли костяными фишками в маджонг, не обращая внимания на Ритку с Мишкой. В дорожной пыли возились дети, у самых маленьких на штанах сзади были разрезы, и малыши присаживались тут же по нужде, не снимая штанишек.
По утрам у хижин собирались китаянки с крошечными козьими копытцами, обутыми в вышитые башмачки, ждали кули с тележками, поскольку не могли самостоятельно дойти до работы. Кули сажали их по трое-четверо на тележку и везли на фабрики. Вечером те же кули привозили китаянок назад, в их хижины.
– Миш, из чего они строят такие домики?
– Фанзы строят из бамбука: сплетают бамбук – получается стенка. Потом обмазывают эту стенку с обеих сторон глиной.
– Крыша тоже из бамбука?
– Нет, из войлока. Войлок делают не из бамбука, а из коры пальмовых деревьев. Такой войлок хорошо защищает от дождя…
– А что у них в таком домике внутри? Мебель какая-то есть?
– Я как-то заходил в такую фанзу с папой. Там у них главная мебель – деревянное корыто. В нем умываются и купаются. Циновки еще. Ну, табуретки бывают, стол… Еще горшки.
– Какие горшки?
Мишка покраснел:
– Какие-какие… Самые обычные горшки – с крышками. Ходят по нужде, утром выносят на огород – удобряют овощи.
– Понятно… Смотри, а это уж просто лачуги!
– Ну, у кого совсем денег нет, строят такие лачуги из обломков досок, старых рекламных щитов…
Мимо прошли два молодых китайца, неодобрительно глянули на Мишку с Риткой, один китаец буркнул другому вполголоса:
– Янжэнь…
Второй отозвался с непонятной злостью:
– Янгуйцзе!
Когда ребята разминулись с китайцами, Мишка сказал:
– Это они о нас, наверное… Вот знать бы китайский, понятно бы было…
Ритка усмехнулась:
– Да лучше тебе и не знать!
– А ты разве поняла что-то?
– Я-то?! Конечно! «Янжэнь» – иностранцы, заморские люди. Так сказал один, а второй ответил ему: «Янгуйцзе» – заморские черти. Разве ты не знал, что они так всех белых зовут?
– Слышал такое. Только слова не запомнил. Ты разве китайский знаешь?
– Знаю. Еще татарский хорошо знаю. А вот французский забыла. Меня когда-то мамочка учила.
– Понятно… Ничего, я помогу тебе вспомнить, хочешь?
– Да зачем он мне сдался… Миш, а давай в речке искупаемся – жарко!
– Нельзя, Рита, там – холера.
– А бани в Шанхае есть?
– Сам я ни разу не был, но папа рассказывал, как с друзьями ходили раньше в китайскую публичную баню. Белые мылись на втором этаже, а из их ванн вода стекала в широкий желоб и попадала на первый этаж, где мылись бедняки, в основном китайцы.
– В той самой воде, в которой уже помылись другие люди?
– Ну да.
– Миш, смотри, на лодках зажигаются фонарики!
– Рыбаки живут на воде, видишь, они соорудили шалаши прямо на своих сампанах. Тут же готовят в котелках. Что наловят, то и поедят.
– Надо нам с тобой тоже рыбы наловить – бабушка обрадуется.
– Может быть, как-нибудь и наловим!
Между тем огромный портовый город жил своей жизнью, и его тяжелое дыхание слышалось за много километров: пароходные гудки и автомобильные клаксоны, рев паровозов, скрежет портовых кранов и якорных цепей, ритмичный перестук вагонов длинных товарняков.
Реку пересекали сотни лайб и суденышек, китаянки в грязных широких шароварах ворочали загребным веслом, из последних сил толкая джонки с грузом к берегу, чтобы получить новый груз и снова грести на противоположную сторону. Полуголые кули стояли у штурвалов старых моторных лодок, потягивая пиво из бутылок. Недалеко от берега прошла джонка, полная бамбуковых клеток с лающими собаками всех мастей, – это китайцы спешили на шанхайский мясной рынок Хонкю.
Друзья спустились к реке:
– Мишка, а просто по воде ногами походить можно?
– Думаю, если не окунаться, то можно…
И они бродили по берегу, заходили по колено в воду, закатав штаны, и говорили обо всем на свете.
– Рит, а у тебя ноги ниже колен – синие… Но все равно они у тебя очень красивые!
– Ничего красивого – я их обморозила, когда в реке холодной стояла, пряталась там от одной опасности… Чего ты уставился?! Не смотри!
– А на плечах – рубцы… Тебя били, Рит?
– Ага. Я в каторжнике пять лет жила. Били, конечно… Там всех били. Били да не убили, и то хорошо! У меня деда убили, и папу, и мамочку. Деда с папкой почти не помню – а мамочку помню… Может, ее и не убили, может, где-нибудь в тюрьме сидит… Этого мы с бабушкой не знаем… Вообще, я не люблю прошлое вспоминать и расспросы не люблю. Ты меня больше не спрашивай ни о чем, ладно?
– Конечно! Прости, пожалуйста!
– Мишка, тебя родители не ругают, что со мной по всему городу бродишь?
– Они не знают… Я раньше только по нашей улице на велосипеде катался, они привыкли, что я далеко не хожу, – особенно не контролируют. Да и потом, оба работают с утра до вечера.
От кофейно-молочной Хуанпу шел легкий гнилостный запах. Внезапно запах усилился, стал нестерпимым.
– Мишка, смотри, что это?!
Недалеко от ребят по реке дрейфовал раздувшийся труп старика-китайца, окруженный маленькой клумбой бумажных цветов, рядом виднелось еще несколько бумажных соцветий.
– Так хоронят своих родных бедные: они засыпают гроб бумажными цветами и отправляют с похоронного пирса в Наньдао. Отлив уносит гробы, а прилив возвращает обратно вместе с прочим мусором. Я же тебя предупредил, что купаться здесь нельзя: холера. Но если просто, как мы, ногами походить рядом с берегом – это ничего, не опасно, не бойся.
– Пойдем отсюда, Мишка!
– Пойдем так пойдем…
