Лето проносилось быстро. У Дубровиных постепенно все устраивалось: они переехали в недорогой маленький пансион, который сдавала русская семья Пономаревых, и поселились в небольшой комнатке на втором этаже. Этажи соединяла деревянная винтовая лестница. Пансион был не очень комфортабельным: все удобства находились во дворе, и жильцы использовали тазы вместо ванной и ведра по ночам вместо туалета.
Жили у Пономаревых люди разных национальностей и даже разных рас: здесь нашел приют старый сутулый китаец с тощей косицей на затылке – профессор Чэнь, смуглая и черноволосая парикмахерша из Бессарабии – Милица, бывший белый полковник Ушаков, ныне швейцар во французском отеле, и сами хозяева – пожилые русские супруги. Понятно, что в этом бедном пансионе нельзя было встретить англичанина или даже француза, но его обитатели жили мирно, если не считать, конечно, всех тягот оккупации.
Вокруг деревянного здания пансиона росли высокие деревья, закрывавшие комнатку Дубровиных от жаркого летнего солнца, обитатели маленькой коммуны вели себя вполне достойно, и у Елизаветы Павловны отлегло от сердца, впервые за многие годы она почувствовала себя с внучками в относительной безопасности.
Подружилась бабушка с хозяйкой пансиона, Екатериной Васильевной, – милой дамой дворянского происхождения. Они быстро нашли общий язык, и хозяйка даже позволила бабушке пользоваться своей старинной ножной швейной машинкой фирмы «Гоу» с высоким, не очень удобным столом и большим колесом. Все части этой машинки были на виду, шила она медленно и громко тарахтела при работе, словно жалуясь на свою дряхлость, но, несмотря на стариковское тарахтенье, давала триста стежков в минуту, и бабушка ласково приговаривала:
– Ты старушка, и я старушка – мы друг друга понимаем! Ничего, дорогая, сейчас мы с тобой тряхнем стариной и еще покажем, что не все для нас пропало!
И машинка слушалась бабушку, стараясь сделать все возможное. Екатерина Васильевна только ахала:
– А я-то собиралась выкинуть это старье! Ах, милая Елизавета Павловна, у вас просто золотые руки!
И в этом она была совершенно права.
Бабушка сшила хозяйке пансиона чудесное пальто из вишневого плюша – длинное, приталенное, со сборками на рукавах. Хозяйка купила к новому пальто темно-вишневую шляпку с пышными перьями на полях, натянула до локтей тонкие ажурные перчатки, посмотрела в зеркало – и заплакала, вспоминая юность в России.
Еще бабушка сшила чесучовый летний костюм для супруга Екатерины Васильевны, пару нарядных крепдешиновых блузок для ее подруг, очаровательное изумрудное платье из муслина для Милицы, так идущее к ее карим глазам, и даже пару платьицев из самого дешевого сасильена для собственных внучек.
Лидочка стала помогать бабушке – у нее открылся настоящий талант к шитью и вышивке: ловкие искусные пальчики, а также усидчивость и усердие. Малышка быстро научилась основным операциям и с удовольствием выполняла все черновые работы для бабушки.
Подруги хозяйки пансиона мгновенно распространили весть об отличной швее, и у бабушки появились заказчики. Туберкулез коварно затаился, и она начала шить на заказ – правда, почти все ее клиентки пытались пошить в долг или приносили вместо денег продукты, но и это казалось удачей Елизавете Павловне. Еще большей удачей была возможность обшивать хозяев пансиона в счет проживания.
Кроме талантов швеи, бабушка опять проявила свои недюжинные способности медика и знания, накопленные в течение жизни с мужем-врачом. А дело было в том, что старый профессор Чэнь надумал умирать. Он сутулился сильнее, чем обычно, печально тряс тощей косицей, жаловался на сильные боли в животе, запоры и тошноту и предрекал свой близкий конец. Елизавета Павловна подробно расспросила китайца о симптомах. На аппендицит, к счастью, было не похоже: с аппендицитом она бы без Кости не справилась.
Бабушка подумала-подумала и прописала больному касторку, а когда касторка не помогла, закатила профессору приличную порцию английской соли. Утром повеселевший китаец явился к Елизавете Павловне с радостными известиями. Он был счастлив сообщить дорогой бабушке, что ее чудесное лекарство выгнало из его желудка здоровенного солитёра, и теперь профессор Чэнь поживет еще на белом свете.
Авторитет бабушки, завоеванный успешными швейными экзерсисами, поднялся после исцеления профессора еще выше – на небывалую для постояльцев пансиона высоту. Хозяева были просто счастливы, что им удалось заполучить такую чудесную жиличку.
Екатерина Васильевна даже начала угощать бабушку и ее внучек завтраком: жидким чаем и порридж – овсянкой, сваренной на воде (Пономаревы сами с трудом сводили концы с концами).
На вырученные за шитье деньги бабушка покупала хлеб, овощи. Задумчиво говорила:
– Это за молитвы Константина Петровича и Верочки.
На обед бабушка всегда варила горячее: в основном жидкую лапшу или овощной суп с лапшой; на ужин – хлеб с поджаренным на горчичном масле луком; пили кипяток.
В городе давно опустели прилавки, из продажи практически пропало мясо, его начали продавать «из-под полы» и по высокой цене, даже рыба появлялась в магазинах редко. Все привыкли к очередям за молоком и сигаретами.
Шанхайцы довольствовались лапшой, рисом и лепешками, вовсю ели тофу в самом разном виде: маринованным в соевом соусе, копченым, вареным, жареным, с приправами и орехами. Тофу служил какой-никакой заменой мясу и привлекал своим разнообразием: он мог быть нежным, как желе, и плотным, как сыр, мягким, как пудинг, и «вонючим» с сильным запахом, «шелковым», как заварной крем, и пористым, как губка.
Тофу
Продукты начали выдавать по карточкам, причем перечень продуктов у европейцев и китайцев был разным: китайцам давали больше риса, европейцам – муки и масла. По карточкам собирались давать и сахар, но выданный всего дважды коричневый порошок, перемешанный с соломой, очень мало напоминал сахар.
Китайцы выстаивали длинные очереди за продуктами на улице, номер очереди помечали на одежде мелом. Из очереди нельзя было отлучиться: ты мог оказаться последним или получить удар резиновой палкой. Европейцы в очередях почти не стояли – их закрепляли за определенными продуктовыми магазинами, и там, практически без очереди, можно было отоварить карточки.