Дома и тысячу дней прожить легко, выйдешь из дому – и час трудно

У Родионовых Ритка не подружилась ни с Нюшей, ни с Ксюшей: эти домашние девочки, растущие в довольстве и сытости, не имели с ней ничего общего и даже побаивались «дикарку». Толстый Лёня, получив свой «реприманд», тоже избегал обидчицу. Лидочка, тихая, замкнутая, большей частью молча сидела рядом с бабушкой или часами задумчиво перебирала игрушки сестер Родионовых. О чем она думала, Бог весть: нервная система малышки была сильно истощена, а здоровье основательно подорвано. Пройдет много лет, прежде чем загорится живой огонек в потухших глазках Лидочки.

Бабушка удивлялась, что малышка, которая в лагере не отходила от нее, пострадала так сильно по сравнению с живой и энергичной старшей сестрой. Но Елизавета Павловна видела Ритку совсем мало времени и не понимала пока, что все обстоит совсем иначе: совершенно здоровая на вид старшая травмирована психологически гораздо больше младшей.

Отсутствие подруг совсем не волновало Ритку – апатичная Лидочка и избалованные близняшки были ей неинтересны. По ночам она снова оказывалась рядом с черным мужчиной в черном чабане, круглой татарской шапке и с черным шарфом. Снова опускались коварные, ранние осенние сумерки, и черный вкрадчивым голосом звал из темноты:

– Кыз, бар монда!

Она пыталась бежать, но воздух вокруг странно уплотнялся, тяжелел, и все движения Ритки походили на слабое подергивание мухи в паутине. А черный раздувался, как паук, и протягивал руки, и она уже знала, что последует дальше: боль, кровь, страх, стыд. Она переживала все это почти каждую ночь. Просыпалась от собственного стона, сердце билось как сумасшедшее, и тяжело было дышать.

Ритка пыталась снова уснуть, но ощущение присутствия черного еще долго витало в воздухе, вокруг растекался запах его вонючего пота и отвратительной липкой жидкости, которая стекала тогда по ее дрожащим ногам вперемешку с кровью.

Засыпала снова и оказывалась под мостом, ступни сводило от ледяной воды, и черный тоже был здесь, медленно тянул к ней свои длинные паучьи руки, звал по-прежнему вкрадчивым голосом – и ожидание неминуемого было страшнее самой опасности. Она опять просыпалась, и ноги ломило уже наяву. «Сегодня будет дождь», – безучастно и устало думала Ритка.

Если удавалось уснуть и спать без снов – ночь оказывалась удачной для Ритки. Но очень часто после черного ей снилась мамочка – всегда в одном и том же красивом белом платье. Она пела колыбельную своим нежным тонким голосом, а потом на ее горле возникала и росла черная трещина. Ритка все пыталась сказать, предупредить об этой трещине, но мамочка продолжала петь и ничего не замечала, и тогда из трещины начинала литься алая кровь – она текла все сильнее и сильнее, белое платье становилось красным от крови, и это было страшно жутко, потому что Ритка ничего не могла поделать и ничем не могла помочь.

Она просыпалась, вцепившись руками в собственное горло, сердце выпрыгивало из груди, Ритка долго приходила в себя и никак не могла поверить, что рядом нет мамочки, истекающей кровью. Она никому не жаловалась на то, что с ней происходит, и даже не понимала что она не в порядке – сильно не в порядке.

Она была очень терпеливой, эта русская девочка-подросток, но, когда поднималась с постели по утрам, чувствовала одно и то же: внутри нее сидел большой, жгучий комок ненависти, и она должна была двигаться, действовать, вынашивать план побега, иначе этот комок ненависти просто взорвался бы и разорвал ее и всех окружающих на мелкие-мелкие части.

Ритка, как и в Кульдже, одна уходила из дома, осматривала окрестности, изучала, прикидывала. Но в Кульдже, пять лет назад, она была счастлива и с радостью мастерила из камушков запруды и арычки, жевала терпко-сладкие плоды джигиды, исцарапанными в кровь руками собирала на нитку бусы для Лидочки. Теперь ей казалось, что это все было не с ней, а с кем-то другим. Там, в Кульдже, жила совсем другая девочка.

Ритка шла по улицам Урумчи и часто встречала Рукию. Маленькая фарфоровая куколка улыбалась из-под навеса ларька, зеленые миндалевидные глазки блестели из подворотни, смотрели с совершенно чужого лица. Однажды, бросившись вдогонку подружке, Ритка схватилась за худенькое плечико девочки – незнакомка обернулась и оказалась маленькой сморщенной старушкой. Она остановилась, посмотрела пристально в глаза Ритке и зацокала языком, затрясла косматой седой головой, забормотала жалостливо незнакомые, непонятные слова.

Ритка отошла от старухи – прямо на деревянном тротуаре лежала маленькая тряпичная куколка – привет от Рукии. Ритка не стала поднимать эту куколку: вдруг, если она ее коснется, снова окажется в каторжнике?

Иногда она слышала за спиной вкрадчивую поступь и среди прохожих мелькал знакомый черный силуэт в чабане, но днем Ритка его совсем не боялась: знала, что черный не нападет на нее здесь, среди людей. Достаточно того, что он мучит ее по ночам! А если он все же подойдет к ней днем – она знала, что делать, не зря в кармане у нее приятно холодил ногу нож, стащенный с кухни. Иной раз она даже хотела столкнуться с черным лицом к лицу – и нож тоже очень хотел этого и нетерпеливо подпрыгивал в кармане. Скулы сводило от ненависти – ей казалось, что если этот клубок ненависти выпрыгнет, выкатится, отделится от ее тела, то он запросто уничтожит все живое в радиусе километра.

Бабушка, постаревшая, больная, не могла запретить старшей внучке уходить из дома: Ритка совсем выбилась из-под контроля. «Дикарка» (иначе тетя Люба не именовала свою двоюродную племянницу) основательно готовилась к побегу. Стоял теплый май, и впереди было целое лето, но потом наступят холода, и нужно было взять с собой что-то теплое.

Для начала следовало найти место в доме, где хранятся теплые вещи. Кладовку она обнаружила быстро. Там оказалось столько одежды, что одеть можно было весь каторжник. Сначала хотела позаимствовать шубку Нюши или Ксюши, но потом отчего-то передумала. Если бы кто-то заговорил с ней о муках совести – она рассмеялась бы в ответ: тот, кто собирается стать наемным убийцей, вряд ли будет мучиться от угрызений совести.

Но взять чужую шубку – это как-то все равно не по ней. Неприятно, как, например, наблюдать за поваром Юнем, поливающим кипятком живую крысу. Обойдемся без шубы. Отдельно, не на вешалках, а в мешках, лежали старые вещи. Рита вытащила из одного мешка поношенное пальто – похоже, оно принадлежало Лёне, и носил его толстячок не слишком бережно. Сейчас оно ему, конечно, мало, зато ей будет в самый раз. Примерила – точно как на нее сшито. Если надвинуть на глаза старый картуз – сойдет за мальчишку, а это ей очень даже подходит.

Покопавшись в старых вещах, Ритка нашла еще штаны, пару рубах – и довольная спрятала свою добычу под одним из мешков. Бежать решила перед рассветом.

Теперь нужно было решить вопрос пропитания и денег. С харчами получилось легко: наведавшись пару раз вечером на кухню, Ритка собрала себе довольствия, если прикидывать по нормам каторжника, так на целый месяц. С деньгами было сложнее. Она решила позаимствовать красивую расписную шкатулку из гостиной и несколько серебряных ложек – их можно будет продать. А поедет она очень просто – спрятавшись где-нибудь в таких же мешках с картошкой, в каких прятались они с Лидочкой по дороге в Урумчи.