Рукия

Много месяцев спустя после своего появления в каторжнике Ритка спросила у подружки:

– Почему ты пустила меня тогда к себе, ведь так тесно было?

– Папа говорил: «Делай добро – бросай в воду». Так нужно жить. Еще папа учил: «Живи по заповедям Божиим и не делай другому того, что не хочешь себе».

– А моего папу арестовали. Я его сначала хорошо помнила, а сейчас все хуже и хуже.

– Мой папа тоже в тюрьме сидел. Тогда еще мама была жива, она потом умерла.

Ритка сильно расстроилась: смерть мамы казалась для нее худшим из возможных ударов судьбы. Так расстроилась, что сморозила глупость и спросила:

– И теперь у тебя совсем-совсем нет мамочки?

Но Рукия поняла подругу и тоже сказала странные, но понятные Ритке слова:

– Она есть, просто она умерла.

Потом помолчала и добавила:

– А папа в тюрьме знаешь в какую историю попал? Он спал на нарах, и в камере все места были заняты. К ним привели нового арестанта, и никто, совсем никто не хотел потесниться. Новенького стали пинками загонять под нары, и тогда папа потеснился и пустил его к себе. Он пустил его, хотя вдвоем им было тесно… У меня очень-очень добрый папа! Он приедет за мной! Мы и тебя отсюда заберем!

– Твой папа подружился с новеньким – как мы с тобой?

– Да, но там все получилось еще лучше. Этого человека скоро выпустили, потому что взяли по ошибке, и он стал начальником этой тюрьмы! И он сразу помог моему папочке – выпустил его на свободу! Представляешь?!

– Ты поэтому меня к себе позвала?

– Нет, конечно! Ты-то уж никогда начальником этого каторжника не станешь – по крайней мере, в ближайшие двадцать лет… Я же тебе уже сказала: «Делай добро – бросай в воду!» Так папочка учил.

Рядом с воспитательным домом находилось большое поле, на котором часто по ночам происходили расстрелы. Мужчин, подростков – предателей коммунистического движения – раздевали до исподнего и убивали. Расстреливали, не скрываясь, так что дети из воспитательного дома могли в любое время, выглянув из окна, увидеть окровавленных, падающих наземь людей. Видимо, это делалось для «лучшего» воспитания потомков белобандитов. Ритка с подругой старались не смотреть на расстрелы.

Как-то Рукия узнала в одном из привезенных на расстрел мужчин своего папу. Она порывалась бежать к нему, но Ритка испугалась, что подружку тоже убьют, и крепко вцепилась в ее рубашонку. Отца расстреляли на глазах у девчонок. Маленькая татарочка не спала всю ночь, Ритка не спала вместе с ней, согревала своим теплом безудержно трясущееся тельце, гладила ладошкой по мокрому ледяному лицу подруги.

Когда стало светать, они тихонько вышли из здания и пошли к расстрелянным. Что собиралась сделать Рукия? Прикрыть чем-то тело своего папочки? Попрощаться? Ритка просто шла рядом с ней и крепко держала маленькую дрожащую руку. Но когда они подошли к месту убийства, приехала арба, трое смуглых черноволосых сартов молча погрузили на арбу тела убитых, отвезли немного, свалили в яму и развели огонь.

Девочки знали, что сартов здесь часто называли саранчой. Когда нужно было терзать людей, уничтожать следы убийств, китайцы этого не делали, звали сартов.

Рукия надолго перестала играть с куклой, нервное потрясение было слишком сильным, и она безучастно смотрела вокруг – на такой жестокий для ее нежной души мир. Ритка терпеливо ухаживала за подружкой, приносила миску с едой, пыталась отвлечь от тяжелых мыслей и разговорить:

– Рукия, а почему сартов называют саранча?

– Не знаю…

– А ты саранчу видела?

– Раньше, до каторжника, не только видела, но и ела.

– И как?

– Очень просто. Это такие красно-коричневые кузнечики величиной с человеческий палец. У них большие глаза в бурых бороздках – и эти глаза смотрят на тебя внимательно, а ты отрываешь лапки и крылья – и ешь.

– Да чего же там есть-то, в кузнечике?

– Одним не наешься. Надо много. Их бывает очень-очень много. На каждом растении. Ночью они сидят неподвижно.

– А почему?

– Ну, не знаю… Цепенеют от ночной прохлады, их собирают в тюки, на верблюдах отвозят в походный лагерь, бросают в большие чаны с кипящей водой. Варят, а потом кладут на солнышко. Провеивают, и бо́льшая часть несъедобных крылышек и лапок улетают с ветром.

– И все?

– Нет. Потом пересыпают солью, складывают в кожаные мешки, возят с собой. Едят. Иногда – с кислым молоком.

– Ничего себе! А где ты ела эту саранчу?

– Там, где мы жили, китайцы продавали на деревянных палочках жареную саранчу. А еще мы как-то ехали с караваном бедуинов. И они ее варили – запах такой неприятный, словно уха из тухлой рыбы. Папа не стал есть, а я немножко попробовала.

При упоминании об отце Рукия снова начала плакать, как плакала она почти все последнее время после пережитого. Ни про какой караван уже рассказывать не стала и вообще надолго замолчала. Ритка загоревала: надо же, называется, отвлекла подругу от мрачных воспоминаний.

Шли дни, месяцы, постепенно зеленоглазая татарочка пришла в себя, и они снова играли и улетали в своих детских фантазиях в сказочный мир.

В воздухе пахло грозой

Годы бежали в каторжнике незаметно, дни были наполнены недетской работой, избиениями, скудной пищей. В Китае происходили страшные события, но дети ничего об этом не знали. Они понятия не имели и о нападении японцев на Китай: оккупация Японией китайской Маньчжурии в 1931 году уже не удовлетворяла амбиций воинственных японцев.

Япония искала повод – и повод нашелся: небольшая стычка между японскими и китайскими военными около Пекина в 1937 году послужила сигналом к нападению. Китайская армия была больше по численности, но значительно уступала японской в технике, выучке, организации и по духу. Так, японцы массово применяли химическое оружие, что при отсутствии у китайцев химразведки и химзащиты приводило к большим потерям в их войсках.

Японо-китайская война

Вообще армия китайцев долгими столетиями состояла из наемников, имеющих слабое понятие о долге и чести и соблазненных скудным жалованием при почти полном безделье. Многое может сказать об отношении китайцев к армии и военному делу китайская народная пословица: «Из хорошего железа не делают гвоздей, из хороших людей не делают солдат». Древняя китайская мудрость также гласила: «Существует тридцать шесть достойных путей встретить врага. Лучший из них – убежать от него».

Если сравнить с этими пословицами старое японское изречение: «Когда самурай выходит на улицу – он должен встретить семерых врагов», – становится понятно, почему китайская армия не могла противостоять японской.

И вот, когда японцы без предупреждения вторглись в Китай, эта необъявленная война стоила китайцам двадцати миллионов жизней.

Самыми страшными стали события в городе Нанкине, который на тот момент был столицей Китайской Республики. В ходе «нанкинской резни» китайцев заставляли рыть канавы, в которые их сбрасывали, обливали бензином и сжигали. Мирных жителей: женщин, детей, стариков – привязывали к столбам и заборам и использовали в качестве живых макетов для отработки штыковых ударов. Триста тысяч были убиты только в течение этой варварской шестинедельной оргии.

Резня в Нанкине

Когда-то молодой Константин Петрович рассказывал Елизавете Павловне о самурайском кодексе японцев бусидо. Но частью этого кодекса было сострадание и милосердие! В практическом и духовном руководстве самураев – сборнике «Хагакурэ» говорилось: «Сострадание – это мать, вскармливающая судьбу человека. И в прошлые времена, и в нынешние можно встретить примеры бесславной участи безжалостных воинов, которые обладали одним лишь мужеством, но не обладали состраданием»; «Если же меня спросят, что еще важно для самурая, я отвечу: совершенствуй свой разум, будь человечным и проявляй смелость».

Так что бесславная участь безжалостных воинов уже была предрешена, но пока события шли своим чередом. Война закончилась быстро: к концу 1938 года китайская армия отступила далеко на запад, и японцы взяли контроль над всеми крупными населенными пунктами и линиями железных дорог. Правда, они не трогали европейских концессий, расположенных в некоторых городах, – не готовы были воевать еще и с европейцами.

Японцам было трудно удерживать контроль над огромными областями Китая, так что они не продвигались вглубь страны, тем паче что много сил отнимали у них имперские амбиции и попытки контролировать также Филиппины, Малайю, Индонезию. Много неприятностей оккупантам доставляли китайские партизаны из коммунистов, которые постепенно набирали силу в стране.

Уныние, царившее в мире после Великой депрессии, сменилось тревогой и страхом – в воздухе пахло грозой: близилась ужасная Вторая мировая война.

А Ритка и Рукия все еще жили в каторжнике. Через пару лет пребывания в этом воспитательном доме Ритка лишилась любимой подруги – одиннадцатилетнюю Рукию выдали замуж за какого-то татарина. Для этих людей женщина была не человеком, она должна была только рожать и работать.

Позже Рита узнала, что маленькая фарфоровая куколка умерла в родах: она была совсем еще ребенком, и роды оказались непосильным испытанием для ее хрупкого организма.

На память о подруге осталась только тряпичная игрушка, но Ритка резко повзрослела – и кукла больше не привлекала ее. Если бы мамочка увидела свою дочку, она поразилась бы глубокой взрослой печали в ее серых глазах. Было уже так много всего: смерть отца и деда, потеря родного дома, страшная тюрьма в Куре, тифозный бред и горячка, разлука с матерью, бабушкой и сестренкой, избиения, грязь, голод, тяжелая недетская работа, расстрелы и надругательство над жертвами. Любому человеку хватило бы этого с лихвой на долгую-долгую жизнь, а Ритка пережила всё за свои неполные десять лет.

Незадолго до того, как забрали у Ритки любимую подружку, на замену забеременевшей от охранника Лейсан в каторжник прислали Апу – кареглазую старушку-татарку. Апа покрывала свои черные с обильной сединой волосы татарским чепчиком и носила черную татарскую одежду: штаны, сарафан. Она была совсем не такая, как Лейсан и другие воспитательницы: не била детей, не кричала. Еще она звала Ритку «Ритата» и, как Рукия, верила в добро.

Ритке нравилась Апа, но она не собиралась больше никому отдавать свое сердце и не желала верить ни в какое добро. Что осталось от бедной доброй Рукии и ее доброго отца? Горсть пепла и маленькая могилка!