В каторжнике

Ритка хорошо запомнила, как она впервые переступила порог каторжника. В тюрьме было тяжело, очень тяжело, но там рядом были мамочка и сестренка. Здесь семилетняя Ритка оказалась одна – совсем одна.

Первое впечатление было ужасным – на миг ей показалось, что она снова в тюрьме в Куре: здесь не было ни кроватей, ни постельного белья, дети спали на полу, на соломе, грязные, одетые в рваные лохмотья. От вшей их брили наголо, но, кроме вшей, здесь обитало огромное количество блох. С ними пытались бороться, разбрасывая вокруг полынь, но это не помогало, да, по правде сказать, мало кого беспокоили вопросы гигиены маленьких жителей каторжника.

Воспитательница с Риткой стояли посреди большой спальни. Вокруг слышался стон, скрежет зубов, храп, монотонный плач, безнадежное, слабое хныканье.

– Отбой! Ма-алчать! – прокричала воспитательница, и на миг воцарилась тишина, которая тут же снова сменилась какофонией жалобных звуков.

– Ложись! – воспитательница толкнула Ритку, и она присела, но тут же вскочила от пинка – ее сильно и очень больно пнули в лодыжку не желавшие делиться местом на полу.

– Я сказала – ложись! – последовал новый толчок, но и новая попытка Ритки найти себе место закончилась ожесточенными пинками – лежащие дети пинали ее изо всех сил. Какое-то время Ритка просто металась из стороны в сторону, не зная, что делать: сильные толчки сверху и пинки ногами снизу привели ее в полное замешательство.

Воспитательница, крепко сбитая татарка Лейсан, с длинными, по-мужски жилистыми руками, уже била Ритку по голове, а она все еще не могла никуда пристроиться.

Наконец из угла раздался тоненький голосок:

– Бирегә, кыз, бар монда!

Звали приветливо, по-доброму, и Ритка, недолго думая, ринулась на голос и через несколько секунд уже лежала на охапке соломы рядом со своей спасительницей, татарочкой Рукией. Рукия погладила Ритку по голове и прошептала:

– Түгел плачь, кыз бала, әйдә, йокларга!

– Я и не плачу, – отозвалась Ритка.

Так она обрела себе подругу. Рукия оказалась старше Ритки на два года – в таком возрасте это большая разница. Выглядели девочки тоже совсем по-разному: высокая сероглазая русская отличалась крепким сложением и выносливостью, унаследованными от отца и деда, верных слуг царя и Отечества, а маленькая татарочка – тоненькая, с миндалевидными зелеными глазами, несмотря на грязную одежду и бритую наголо головку, походила на изящную фарфоровую куколку.

Ритка быстро выучилась татарскому, общаясь с подругой, да и вокруг было много татар. Рукия утешала младшую подружку, рассказывала ей сказки, а младшая, но более сильная Ритка защищала свою утешительницу от драчливых сверстников. Русская быстро выучилась драться – и дралась смело, била больно, у нее оказалась прекрасная реакция и сильный удар. В драке Ритка походила на маленькую дикую кошку, цепкую, злую, бесстрашную, и после нескольких столкновений девочки-ровесницы, да и те, кто немного постарше, обходили двух подружек стороной.

Дети на улицах

В стычке с подростками у Ритки шансов, конечно, не было – и в случае нападения оставалось только орать как можно громче. На помощь тут же подскакивала Рукия и начинала визжать так пронзительно, что нападавшие быстро ретировались от греха подальше: если на шум прибегала воспитательница – попадало всем подряд.

У Рукии имелось настоящее сокровище – маленькая тряпичная куколка, две подружки играли с этой куколкой и словно уходили в другой мир, выдумывая какие-то сказки…

В каторжнике не было ложек и ели руками из грязных мисок, сначала выпивая жидкость через край, а потом доедая гниловатые овощи с рисом или лапшу. Ели быстро, жадно, выпрашивая добавку.

Сначала Ритка не могла заставить себя пить через грязный край миски неприятно пахнущую жидкость, но дни шли, и скоро она стала съедать свою порцию так же быстро и жадно, как все остальные. Рукия, наоборот, ела медленно, с трудом, аппетита у нее часто не было. Маленькая фарфоровая куколка жаловалась на боль в тощем смуглом животике и напоминала Ритке Лидочку.

Вокруг постоянно стоял шум, в котором с трудом можно было различить отдельные крики и плач. В воспитательном доме были собраны дети семи – двенадцати лет. Тех, кто помладше, обычно не трогали, а тех, кто постарше, часто избивали – ремнями и палками. Ссадины, кровоподтеки, синяки украшали маленьких белобандитов как свидетельство их «неправильного» происхождения.

Когда Ритку впервые начали бить за то, что она опоздала на поверку, ей хотелось вцепиться в волосы и глаза воспитательнице. Ремень падал на спину, на руки, которыми она прикрывала голову, и Ритка вскрикивала от боли при каждом ударе.

Когда экзекуция прекратилась, на плечиках девочки, там, где косточки близко, появились продолговатые синяки разной окраски, а на теле вздулись розовые рубцеватые полоски. Ритка не знала, что с годами они побелеют и превратятся в рубцы. Воспитательница хватала за руки, чтобы жертва не закрывалась, – и на тонких запястьях Ритки выступили синеватые следы коротких, толстых пальцев Лейсан. Избиение было для девочки шоком: никто и никогда раньше ее не бил.

Вскоре, однако, это стало делом привычным, обыденным. Во время последующих избиений Ритка научилась сжиматься в комок и прятать голову: мозги ей еще пригодятся. Научилась также дико, истошно визжать – если молчишь, могут совсем забить, да и потом, никому не нравится долго слушать дикие вопли, и мучитель скорее заканчивает истязание.

Дети-сироты

Дети должны были работать: таскать кирпичи, землю. Их перевоспитывали, внушали, что их родители – белобандиты, которые испугались хорошего коммунистического режима и бросили своих отпрысков на произвол судьбы. Ритка знала, что это не так: мамочка никогда бы не бросила ее на произвол судьбы.

Как она провела пять лет в этом кромешном аду? Сколько раз ей хотелось умереть? Об этом могла бы рассказать только она сама, а Ритка не была болтлива.