«Мадам, вы можете лететь, но ваша мать и дочери останутся здесь»

Счастье для Ритки представлялось возвращением папы и дедушки, мирной и свободной жизнью рядом с родными людьми, возможностью вот так бродить по окрестностям, собирать терпко-сладкие ягоды, слушать пение птиц и вдыхать полной грудью запах свежей зелени.

Но прошло несколько месяцев, и в Кульдже стало неспокойно: город заняли красные. По ночам шли аресты, арестованных расстреливали без суда и следствия: русских беженцев из Советской России продолжали истреблять.

Как-то раз, когда Ритка вернулась домой с очередной прогулки, в их комнате были слышны чужие голоса. Девочка напряглась, подкралась медленно, осторожно заглянула в щелку. Рядом с мамочкой за столом сидели гости: мужчина и женщина – красивая, с длинными черными волосами, в светлом чесучовом костюме, выгодно оттенявшем ее яркую внешность. Они спокойно разговаривали, но странный холодок наполнил душу Ритки: сердечко почуяло недоброе.

Девочка зашла в комнату, красивая женщина улыбнулась ей, закивала маленькой изящной головкой, длинные пряди змеями заструились по плечам, Ритка не поверила улыбке – совсем не поверила. Воздух налился тяжестью, и она бросилась к мамочке, обняла, прижалась крепко, пытаясь защитить, уберечь ее от этой змеиной женщины, от чужаков, явившихся в их новое пристанище. Яблоки посыпались из подола, покатились по земляному полу, поворачиваясь то красным, то зеленым боком.

Вера Константиновна с трудом оторвала от себя маленькие цепкие руки:

– Доченька, у нас гости. Нужно поздороваться. Скажи: “Bonjour! Comment ça va?”

Но Ритка хмуро, исподлобья смотрела на чужаков и здороваться с ними не желала. Мама поднялась со старого колченогого стула. Ее поношенный длинный жакет с карманами и юбка до пола на фоне дорогого костюма незнакомки казались слишком бедными, но они прекрасно сидели на маминой изящной фигурке, а чудесное доброе лицо и большие серые глаза делали ее настоящей красавицей.

Правда, у мамочки вместо густых пшеничных локонов теперь были коротко стриженные седые волосы, но они не старили, а, наоборот, оттеняли ее молодое, нежное личико. Она торопливо надела темную-серую шляпку, а поверх нее накинула тоже серый газовый шарфик, на пару тонов светлее, завязала его у подбородка – и преобразилась, стала выглядеть как самая модная дама, куда там черноволосой!

Ритка, с одной стороны, была рада, что ее мама такая красавица, а с другой – совсем не хотела отпускать ее с незнакомыми людьми и снова крепко вцепилась в мамочкину одежду. Вера Константиновна мягко сказала:

– Доченька, бабушка с Лидочкой в магазине, они скоро вернутся. Я поеду с господами на прием, они могут устроить обращение с просьбами о розыске наших папы и дедушки. Слышишь? Скажешь бабушке, что я уехала на прием. Отпусти мой жакет, доченька, ты уже большая, веди себя прилично. Скажи господам: “Au revoir! Bon voyage!”

Ритка угрюмо повторила: “Au revoir! Bon voyage!”– и нехотя отпустила маму.

Вера Константиновна ушла с чужаками, а Ритка забилась в угол. Она сама не знала почему, но ей было ужасно страшно, словно приближалось что-то непоправимое. Позднее оказалось, что интуиция ее не подвела.

Через полчаса вернулись бабушка с Лидочкой, за ними вошел, почти вбежал Судабаев. Он принес известие, что к Дубровиным засланы убийцы: мужчина и молодая черноволосая женщина. Бабушка схватилась за сердце, Лидочка громко заревела, Ритка ринулась к двери – на помощь мамочке. Но дверь открылась сама – на пороге стояла мама. На ней не было ни ее любимой темно-серой шляпки, ни газового шарфика, а длинная юбка оказалась разорвана в нескольких местах.

Она рассказала, как опять чудом спаслась. По пути трашпанка, на которой они поехали, остановилась, и черноволосая дама вышла. Она даже не сочла нужным попрощаться с Верой Константиновной, словно та была уже не личностью, а никем – просто телом, которое пока еще двигается, но скоро перестанет подавать признаки жизни. И догадливая Верочка почувствовала это.

Проехали немного, затем снова остановились, теперь в безлюдном месте, и Вера Константиновна увидела, как ее провожатый достал бутылку водки, отвернулся от пассажирки и стал пить водку прямо из горлышка: видимо, на трезвую голову ему неприятно было убивать красивую молодую женщину.

Верочка тихо выскользнула из трашпанки, спустилась, почти скатилась в небольшой овраг, быстро пробежала метров пятьдесят, теряя шляпку и шарфик, цепляясь длинной юбкой за колючие растения, а затем, увидев другую трашпанку, снова поднялась на дорогу. Из последних сил она помахала рукой и, когда грузовичок остановился, попросила водителя подвезти ее. Жалкий вид и слезы на глазах Веры Константиновны тронули сердце мужчины, и он привез ее к казарме.

Дни шли. Мамочка не оставляла своего намерения разыскать дедушку и папу, каким-то образом ей удалось выхлопотать разрешение поехать в Урумчи. Бедная Вера Константиновна не знала, что дорогих ее сердцу людей нельзя найти уже не только среди живых, но даже среди мертвых: их бренные останки покоились в огромной братской могиле. Эти поиски приблизили ее собственный мученический конец.

Ритка помнила, как они все вместе быстро шли, почти бежали к большому аэроплану. Она крепко держалась за бабушкину руку, а мамочка несла Лидочку на руках. У Ритки замирало сердце: она предвкушала, как поднимутся они на этой странной машине в небо и полетят над облаками.

В этот момент к ним подошли два чекиста в кожаных куртках. Они были вежливы, но непреклонны:

– Мадам, вы можете лететь, но ваша мать и дочери останутся здесь.

Так их оставили заложниками. Это был последний раз, когда Ритка видела мамочку. Вера Константиновна разделила участь мужа и отца – чекисты так просто не отказывались от своих намерений.

С годами облик мамы становился все менее определенным, и Ритка уже смутно помнила, какими именно были мамины глаза, волосы. Хорошо помнила только мамочкину прохладную ладонь на своей пышущей жаром голове в страшной тюрьме.

Много позднее Рита узнала, что их благодетеля Судабаева расстреляли за помощь царистам. Так их называли тогда – царисты.

Вскоре пришли и за пока еще живыми Дубровиными. Бабушка, Ритка и Лидочка оказались в лагере. Вместе они были недолго: Лидочку, маленькую и хрупкую, оставили с бабушкой, а рослую Ритку отправили в лагерный детский воспитательный дом. Каторжник – так они его называли.