Было решено, что Луиза завтра же выедет в Москву, где оставит своего ребенка у графини Ванинковой и ее дочерей. Я получил от Луизы позволение сопровождать ее до второй российской столицы, которую мне уже давно хотелось посетить. Луиза приказала Ивану назавтра же к восьми часам утра раздобыть экипаж.

В назначенный час он был готов. Оглядев его, я с удивлением заметил, что экипаж отменно легок и вместе с тем прочен, а в углу дверной филенки – клеймо царских конюшен. Иван воспользовался правами, данными ему императором, и взял экипаж, который показался ему лучшим.

Луиза не заставила себя ждать. Она появилась, вся сияя. Ведь еще вчера она собиралась отправиться в дорогу без средств, если потребуется, пешком, а ныне она приступала к исполнению своего плана под покровительством царя и ехала со всем комфортом, какой могла обеспечить роскошь. Карета изнутри была вся в меховой обивке: хотя снег еще не выпал, воздух уже стал холодным, особенно по ночам. Итак, мы с Луизой расположились в карете, Иван вместе с кучером уселся на облучок, и мы понеслись, как ветер.

Кто не путешествовал по России, тот понятия не имеет, что такое скорость. От Петербурга до Москвы семьсот двадцать семь верст, то есть около ста девяноста французских лье, но стоит лишь хорошо заплатить вознице, и можно одолеть это расстояние за сорок часов. Тут, однако, надо пояснить, что это значит – хорошо платить возницам в России.

Цена одной лошади – пять сантимов за четверть лье. Это составляет что-то около семи-восьми французских су за перегон. Вот и все, что доставалось владельцам лошадей, а нам даже и беспокоиться об этом не надо было, мы ведь путешествовали за счет императора.

Чаевые кучера не считались обязательными и зависели только от щедрости пассажира. Восемьдесят копеек за перегон верст в двадцать пять-тридцать (иначе говоря, шесть-семь лье) казались ему суммой столь великолепной, что, подкатывая к станции, ямщик непременно кричал еще издали: «Поберегись! С дороги! Я везу орлов!» Это означало, что он считает нужным мчаться со скоростью, присущей полету этих птиц, к разряду которых он причисляет своего блистательного седока. Если же ямщик, напротив, недоволен, а те, кого он везет, заплатили ему мало или не дали совсем ничего, тогда лошади трусят мелкой рысцой, а он, подъезжая к станции, с выразительной гримасой сообщает, что его пассажиры – всего лишь вороны.

Легко догадаться, что мы были причислены к классу орлов: наш экипаж благодаря предусмотрительности Ивана оказался настолько прочным, что с ним не случилось никакой поломки, и мы в тот же вечер прибыли в Новгород, город мощный, старинный, о котором сложена поговорка: «Пред божьей волей и великим Новгородом ничто не устоит!»

Новгород был некогда колыбелью российской монархии, его шестьдесят церквей едва вмещали колоссальное население, ныне же он встал на нашем пути, словно призрак мертвой столицы – с разрушенными стенами, пустынными улицами; так, подобием руины, он и высится на полдороге между двумя современными столицами – Петербургом и Москвой.

В Новгороде мы остановились лишь затем, чтобы поужинать, и тут же двинулись дальше. Временами на нашем пути попадались большие костры, вокруг которых толпились десять-двенадцать длиннобородых мужиков и по обе стороны тракта тянулась вереница повозок. Эти люди – местные ломовые извозчики, которые подчас за отсутствием деревень и, следовательно, постоялых дворов раскидывают лагерь на обочине дороги, спят там, завернувшись в свои тулупы, а наутро снова пускаются в путь, такие бодрые и отдохнувшие, словно провели ночь в самой удобной постели. Пока они спят, их распряженные лошади пасутся на равнине или щиплют травку в лесу, а когда развиднеется, ломовики подзывают их свистом, и те послушно возвращаются, каждая к своей повозке.

На следующий день мы проснулись в так называемой русской Швейцарии. Этот дивный край, окруженный бескрайними степями и громадными сумрачными еловыми лесами, изобилует озерами, горами и долинами, чередование которых на редкость живописно. Центром и столицей этой северной Гельвеции является Валдай, расположенный примерно в девяти сотнях лье от Петербурга. Как только наш экипаж остановился, нас тотчас окружила толпа торговок биточками, напомнивших мне тех, кто в Париже торгует удовольствиями. Только вместо немногочисленных привилегированных профессионалок, промышляющих на подступах к Тюильри, в Валдае вас атакует целая армия девиц в коротких юбках, которые, как я сильно подозреваю, сочетают со своей явной коммерцией другую, тайную и недозволенную.

Следующий после Валдая заметный город Торжок славится своим расшитым сафьяном, из которого мастерят изысканных форм сапоги и женские домашние туфельки, прелесть какие причудливые и разукрашенные с большим вкусом. За Торжком идет губернский город Тверь, там мы пересекли Волгу по мосту длиной в шестьсот футов. Это река неимоверной длины, она берет свое начало от озера Селигер и впадает в Каспийское море, пересекая всю Россию, то есть протекает по пространству, ширина которого – что-то около семисот лье. В двадцати пяти верстах от этого последнего города нас снова застала ночь; когда же наступил рассвет, мы увидели перед собой блистательные палаты и золоченые купола Москвы.

Это зрелище произвело на меня глубокое впечатление. Перед моим взором предстала та огромная гробница, где Франция похоронила свою удачу. Я невольно содрогнулся: почудилось, будто тень Наполеона сейчас явится мне, чтобы с кровавыми слезами поведать о своем поражении.

Въезжая в город, я искал повсюду следы нашего мимолетного пребывания здесь в 1812 году. И кое-где находил. Время от времени на глаза нам попадались обширные развалины, выгоревшие, все еще черные, – мрачное свидетельство дикарского патриотизма Ростопчина. Я был готов остановить экипаж: прежде чем обосноваться в гостинице, прежде чем отправиться куда-либо еще, мне хотелось выспросить прохожих, как пройти к Кремлю, чтобы посетить сию угрюмую твердыню, которую русские однажды утром окружили стеной огня, охватившего весь город. Однако я вовремя вспомнил, что не один. Отложив эту экскурсию, я предоставил действовать Ивану, и мы, проехав по его указке часть города, остановились у подъезда гостиницы, которую держал какой-то француз. Она находилась возле Кузнецкого моста: случаю было угодно, чтобы мы оказались совсем рядом с особняком графини Ванинковой.

Луиза была крайне утомлена дорогой, ведь она все время не выпускала из рук ребенка. Но как я ни настаивал, что сначала ей необходимо отдохнуть, она прежде всего написала графине, сообщая о своем прибытии в Москву и прося позволения явиться к ней.

Десять минут спустя, едва я успел уйти в свою комнату, у подъезда остановилась карета, которая привезла графиню и ее дочерей. Они не стали ждать визита Луизы и сами помчались к ней навстречу. Оценив преданность этого благородного сердца, они не допустили, чтобы тот краткий срок, на который задержится в Москве та, кого они звали своей дочерью и сестрой, провела не под их кровом.

Луиза отдернула полог кроватки, показала им спящее дитя, и еще прежде, чем она успела сказать, что намерена оставить ребенка у них, сестры схватили младенца и протянули своей матери, которая тотчас его расцеловала.

Пришел и мой черед. Они знали, что я был учителем фехтования Алексея, а теперь сопровождаю Луизу, и пожелали меня видеть. Луиза послала ко мне человека, сообщившего, что меня ждут.

Нетрудно догадаться, что меня засыпали вопросами. Я достаточно долгое время провел в близком общении с графом, чтобы располагать ответами на все, о чем они спрашивали, и слишком любил его, чтобы разговор о нем мог мне наскучить. Бедные женщины были так мной очарованы, что непременно захотели, чтобы я тоже поселился у них. Но я отказался. Не говоря о том, что, согласившись, я бы допустил известную нескромность, в отеле мне было куда свободнее, а я, не собираясь оставаться в Москве после отъезда Луизы, хотел воспользоваться кратким пребыванием здесь, чтобы осмотреть священный город.

Луиза пересказала свой разговор с императором, перечислив все, что он для нее сделал. Графиня плакала при этом рассказе от радости и от благодарности, поскольку надеялась, что император не остановится на половинчатом великодушии и заменит пожизненную ссылку временной, как ранее заменил смертную казнь ссылкой.

Не получив моего согласия остановиться у них, графиня хотела оказать гостеприимство хотя бы Ивану, но я вытребовал его себе: мне требовался проводник. Иван прошел всю кампанию 1812-го, отступал от Немана до Владимира, потом преследовал нас от Владимира до Березины. Понятно, что подобный чичероне был слишком ценен для меня. Итак, Луиза с ребенком сели в карету графини Ванинковой и ее дочерей, а я остался в гостинице с Иваном, пообещав сегодня же явиться к графине на ужин.