XIX
Начиная с того дня Луиза стала упорно готовиться к исполнению своего плана, о котором читатель уже наверняка догадался: она решила уехать к Алексею в Тобольск.
Как я уже говорил, Луиза была беременна, до родов ей оставалось не больше двух месяцев, но поскольку она собиралась ехать сразу же после них, она занялась приготовлениями, не теряя ни минуты.
Приготовления заключались в том, чтобы превратить в деньги все, что она имела: магазин, обстановку, драгоценности. Все пришлось продать в лучшем случае за треть настоящей цены, так как покупатели знали, в каких стесненных обстоятельствах она находится. Собрав около тридцати тысяч рублей, она покинула дом на Невском проспекте и переселилась в маленькую квартиру на Мойке.
Что касается меня, я попросил помощи у господина Горголи, всегдашнего моего благодетеля, и он мне обещал в свое время испросить у государя для Луизы разрешения последовать за Алексеем.
Слухи об этих планах распространились по Петербургу, всех восхищала преданность юной француженки, однако поговаривали, что когда придет час отъезда, у нее не хватит храбрости. Один лишь я, знавший Луизу, был убежден в обратном.
Впрочем, я ведь и был ее единственным другом, вернее, я был больше чем другом – братом; каждую свободную минуту я проводил подле нее, и все это время мы только и говорили, что об Алексее.
Иногда я пытался уговорить Луизу отказаться от ее замысла, который считал безумием. Тогда она брала меня за руки и, глядя мне прямо в лицо, говорила с печальной улыбкой:
– Вы же знаете, если бы я не ехала туда из любви, мне пришлось бы поехать из чувства долга. Разве он не потому ввязался в этот заговор, что жизнь ему опротивела? А это случилось потому, что я не отвечала на его письма. Если бы я на полгода раньше призналась, что люблю его, он не был бы сегодня в ссылке. Как видите, я столь же виновна, как он, а стало быть, справедливость требует, чтобы я понесла такое же наказание.
И поскольку сердце подсказывало мне, что на ее месте я поступил бы так же, я отвечал:
– Что ж, поезжайте, и да свершится воля Божья!
В первых числах сентября Луиза родила сына. Я хотел, чтобы она сообщила об этом графине Ванинковой, но она возразила:
– Мой ребенок в глазах света лишен отцовской фамилии, а следовательно, и семьи. Если мать Алексея попросит, я отдам его ей, так как не хотела бы подвергать малыша тяготам подобной дороги, но навязывать не стану.
Она подозвала кормилицу, чтобы поцеловать свое дитя и показать мне, как ребенок похож на отца.
Однако мать Ванинкова, узнав о его рождении, написала Луизе, что ждет ее с ребенком, как только она достаточно окрепнет. Это письмо избавило Луизу от последних сомнений: судьба младенца – единственное, что ее тревожило, теперь же она была спокойна, медлить больше незачем.
Но сколь бы ни было велико желание Луизы уехать как можно скорее, волнения, пережитые во время беременности, так пошатнули ее здоровье, что она никак не могла окрепнуть после родов. Не то чтобы она долгое время не вставала с постели, нет, она бодрилась, но меня не могли обмануть ее старания притворяться здоровой. Я расспрашивал о ее состоянии врача, который сказал, что его пациентка на самом деле пока слишком слаба, чтобы отправиться в дорогу. Все это, впрочем, не помешало бы ей уехать, будь она вольна покинуть Петербург, но разрешение на это она могла получить только через меня, так что ей волей-неволей приходилось меня слушаться.
Однажды поутру меня разбудил стук в дверь, и я услышал голос Луизы. Я подумал, что с ней случилась какая-то новая беда. Торопливо натянув панталоны и набросив халат, я пошел открывать. Она с сияющим лицом бросилась мне на шею:
– Он спасен!
– Спасен? Кто? – удивился я.
– Он! Он! Алексей!
– Как? Это невозможно!
– Держите! – и она протянула мне письмо.
Я узнал почерк графа. А так как я все еще недоуменно таращился на нее, она поторопила:
– Читайте!
И упала в кресло, обессилев под бременем своей радости.
Вот что я прочел:
«Моя дорогая Луиза!
Тому, кто передаст тебе это письмо, верь, как мне самому. Это больше, чем друг, это мой спаситель.
В пути я слег, захворав от переутомления, и задержался в Перми, где моей счастливой судьбе было угодно, чтобы в брате тюремщика я узнал бывшего слугу нашего семейства. Уступив его настоятельным просьбам, врач объявил, что я слишком тяжело болен, чтобы ехать дальше, и было решено, что зиму я проведу в пермском остроге. Оттуда я и пишу тебе это письмо.
Для моего побега все уже подготовлено, тюремщик с братом убегут вместе со мной, но я должен возместить им то, что они при этом потеряют, и вознаградить за риск, на который они пойдут, сопровождая меня. Итак, отдай подателю сего не только все деньги, какие у тебя есть, но и все свои драгоценности.
Я знаю, как ты меня любишь, и надеюсь, что ты не станешь торговаться там, где речь идет о моей жизни.
Как только окажусь в безопасности, я тебе напишу, чтобы ты приехала, и мы снова будем вместе.
Граф Ванинков».
– Так что же? – спросил я, перечитав письмо дважды.
– Как так? – удивилась она. – Разве вы не поняли?
– Да нет, я вижу, что затевается побег.
– О, все непременно получится!
– И как же вы поступили?
– Вы еще спрашиваете?
– Что?! – закричал я. – Вы отдали неизвестно кому?..
– Все, что имела. Разве Алексей не просил меня доверять его посланцу, как будто это он сам?
– Однако, – произнес я, пристально глядя ей в лицо, – вполне ли вы уверены, что это письмо вправду от Алексея?
Теперь уже она в свою очередь уставилась на меня:
– Да от кого же ему быть еще? Кто, какой негодяй может быть настолько низким, чтобы так шутить с моим горем?
– А если тот человек был… простите, я не решаюсь выговорить такое, но у меня предчувствие… мне страшно.
– Говорите, – сказала Луиза, бледнея.
– Что, если тот человек был мошенником и подделал почерк графа?
Луиза вскрикнула и вырвала письмо из моих рук.
– О нет, нет! – она говорила слишком громко, словно пыталась заглушить собственные сомнения. – О нет! Я слишком хорошо знаю его почерк, я не могла ошибиться!
И все-таки бросилась перечитывать письмо: читала и бледнела все больше.
– У вас нет при себе какого-нибудь другого письма от него? – спросил я.
– Возьмите, вот его записка, написанная карандашом.
Почерк, насколько я мог судить, был тот же, однако казалось, будто рука писавшего подрагивала, выдавая неуверенность.
Тогда я спросил:
– Вы считаете, что граф мог обратиться к вам с такой просьбой?
– Почему же нет? Разве я не люблю его больше всего на свете?
– Да, разумеется, он обратился бы к вам с просьбой о любви, о преданности. Но если бы речь шла о деньгах, он просил бы их у своей матери.
– Но разве все, что у меня есть, не принадлежит ему? Разве не от него я получила все, чем владею? – настаивала Луиза, и голос ее слабел с каждой секундой.
– Да, конечно, он дал вам все, но или я совсем не знаю графа Ванинкова, или повторяю: он этого письма не писал.
– Ох, Боже мой, Боже мой! Но эти 30 000 рублей – все мое состояние, вся надежда, у меня нет иных средств!
– Как он обычно подписывал свои письма к вам? – спросил я.
– Всегда просто «Алексей».
– А здесь, как видите, подпись «граф Ванинков».
– Действительно, – потрясенно прошептала Луиза.
– И вы не знаете, где теперь этот человек?
– Он мне сказал, что прибыл в Петербург вчера вечером и тотчас отправляется обратно в Пермь.
– Нужно обратиться в полицию. О, если бы господин Горголи все еще был там начальником!
– В полицию?
– Бесспорно.
– А вдруг мы ошибаемся? – запротестовала Луиза. – Что, если этот человек не мошенник, если он действительно хочет спасти Алексея? Тогда я со своими сомнениями помешаю его побегу, из страха потерять какие-то жалкие 30 000 во второй раз стану причиной его вечного изгнания! О нет, лучше уж положиться на удачу. Я буду поступать, как умею, вы обо мне не беспокойтесь. Единственное, что я сейчас хотела бы знать, это действительно ли он находится в Перми.
Тогда я предложил:
– Знаете что? Говорят, солдаты, которые конвоировали приговоренных, несколько дней назад вернулись. Я знаком с одним жандармским лейтенантом. Схожу-ка я к нему, поспрашиваю. А вы подождите меня здесь.
– Нет-нет, я пойду с вами!
– Воздержитесь от этого. Вы еще недостаточно окрепли, чтобы выходить из дому: уже одно то, что вы пришли сюда, было ужасно неосторожно. К тому же ваше присутствие может мне помешать выведать все, что необходимо.
– Ступайте же, но возвращайтесь поскорее. Помните, что я жду вас. И не забывайте, почему.
Я вышел в соседнюю комнату, второпях завершил свой туалет, а поскольку слуга уже был послан на поиски дрожек, я тотчас спустился вниз и спустя полчаса был уже в доме жандармского лейтенанта Соловьева, одного из моих учеников.
Слухи подтвердились: конвой вернулся в столицу три дня назад. Однако офицер, командовавший им, у которого я мог бы узнать точные сведения, получил полтора месяца отпуска и уехал в Москву, чтобы провести это время со своей семьей. Увидев, до какой степени я раздосадован его отсутствием, Соловьев предложил мне свое содействие, о чем бы ни шла речь, и был столь предупредителен, что я без малейших колебаний признался ему, как мне желательно разузнать последние новости о Ванинкове. Тогда он сказал, что нет ничего проще: ефрейтор, командовавший партией, в которую входил Ванинков, как раз из его роты. И тотчас приказал своему мужику сбегать к ефрейтору Ивану, известить того, что он желает с ним поговорить.
Через десять минут явился ефрейтор. У него была одна из тех добродушных солдатских физиономий, суровых и одновременно жизнерадостных, с которых улыбка никогда не сходит, но хохотать во все горло их обладатели обычно не склонны. Еще не зная тогда, что он сделал для графини и ее дочерей, я с первого взгляда проникся к нему симпатией и, как только он вошел, поспешил ему навстречу:
– Вы ефрейтор Иван?
– К услугам вашей милости, – отвечал он.
– Это вы командовали шестой партией?
– Я самый.
– Граф Ванинков входил в эту партию?
– Гм! Гм! – замялся ефрейтор, не зная, к чему я клоню, куда этот допрос может завести. Заметив его смущение, я сказал:
– Не бойтесь ничего, перед вами друг, готовый отдать за него жизнь. Расскажите же мне все, как есть, умоляю вас.
– Что вы хотите узнать? – уточнил ефрейтор, все еще недоверчиво.
– Граф Ванинков не заболел в дороге?
– Нет.
– Он не задерживался в Перми?
– Там даже лошадей не меняли.
– Значит, он продолжал путь?
– До самого Козлова, где он сейчас пребывает, надеюсь, в таком же добром здравии, как вы и я.
– Что это за Козлово?
– Хорошенькая деревушка на берегу Иртыша, примерно на двадцать верст дальше Тобольска.
– Вы уверены в этом?
– Черт возьми, как же иначе? Губернатор выдал мне расписку, которую я позавчера вручил его высокопревосходительству начальнику полиции.
– Значит, все, что я слышал о болезни графа и о его пребывании в Перми, – сказки?
– В этом ни слова правды.
– Спасибо, мой друг.
Теперь я точно знал, что мне делать. Я отправился к господину Горголи и все ему рассказал.
– И вы говорите, – переспросил он, – что эта девушка решила последовать за своим любовником в Сибирь?
– О да, ваша милость. Боже правый!
– Хотя денег у нее больше нет?
– Именно так.
– Что ж! Ступайте к ней и скажите, что она поедет.
Я отправился домой. Луиза ждала в моей комнате.
– Ну? Что? – тотчас спросила она, увидев меня.
– Я принес вам разные новости, хорошие и дурные, – отвечал я. – Ваши 30 000 рублей пропали, но граф не был болен. Он в Козлове, откуда нет возможности бежать, но вы получите разрешение поехать к нему.
– Это все, чего я хотела, – сказала Луиза. – Только добудьте мне это разрешение как можно раньше.
Я обещал ей это, и она ушла, уже наполовину утешившись, настолько была сильна ее решимость осуществить задуманное.
Само собой разумеется, что я предоставил в ее распоряжение все, что имел, то есть две или три тысячи рублей. Большего я сделать не мог, так как месяцем раньше, не зная, что мне понадобятся деньги, отослал во Францию все, что успел скопить со дня моего приезда в Петербург.
Вечером, когда я был у Луизы, к ней явился адъютант императора. Он принес письмо, где сообщалось, что его величество назначает ей аудиенцию в Зимнем дворце завтра в одиннадцать утра. Как видим, господин Горголи сдержал свое слово и сделал даже больше, чем обещал.
