Офицер еще не успел закончить свой доклад, а Бокстель собственной персоной уже входил в гостиную господина ван Херисена в сопровождении двух человек, которые внесли ящик с драгоценным грузом и поставили его на стол.

Предупрежденный офицером, принц вышел из кабинета, направил стопы в гостиную, безмолвно полюбовался тюльпаном и по-прежнему молча вернулся на то же самое место в темном углу, куда он задвинул свое кресло.

Роза, бледная, едва дыша, в страхе ждала, когда ей тоже предложат посмотреть на цветок.

Вдруг ее слуха достиг голос Бокстеля.

– Это он! – воскликнула девушка.

Принц сделал ей знак подойти к приоткрытой двери гостиной и взглянуть оттуда.

И она залилась слезами. Принц встал, подошел к двери, где приостановился, попав в полосу яркого света.

Взгляд Розы остановился на нем. Теперь она была как никогда уверена, что видит этого незнакомца не впервые.

Принц окликнул:

– Ну же, господин Бокстель, пожалуйте сюда.

Тот подбежал торопливо – и оказался лицом к лицу с Вильгельмом Оранским.

– Его высочество! – вскричал он и попятился.

– Его высочество?! – повторила ошеломленная Роза.

Услышав это восклицание, донесшееся откуда-то слева, Бокстель обернулся и только теперь заметил Розу.

При виде нее завистник передернулся всем телом, словно коснувшись вольтовой дуги. Но Бокстель ценой колоссального усилия воли тут же овладел собой.

– Господин Бокстель, – сказал Вильгельм, – вы, кажется, открыли секрет черного тюльпана?

– Да, монсеньор, – выговорил тот слегка осипшим от волнения голосом.

Правда, его волнение могло объясняться и тем, что тюльпановод был поражен, увидев перед собой правителя страны.

– Однако, – продолжал принц, – вот юная особа, которая утверждает, что тоже открыла его.

Бокстель презрительно усмехнулся и пожал плечами.

Вильгельм следил за каждым его движением с любопытством, словно за каким-то редкостным феноменом.

– Стало быть, вы не знакомы с этой девушкой? – продолжал принц.

– Нет, монсеньор.

– А вы, юная особа, вы знаете господина Бокстеля?

– Нет, с господином Бокстелем я не знакома, я знала господина Якоба.

– Что вы имеете в виду?

– Я хочу сказать, что человек, который здесь называет себя Исааком Бокстелем, в Левештейне называл себя господином Якобом.

– А вы что скажете на это, господин Бокстель?

– Скажу, что эта девица лжет, монсеньор.

– Вы отрицаете, что когда-либо бывали в Левештейне?

– Я не могу отрицать, что бывал в Левештейне, но отрицаю, что похитил тюльпан.

– Вы украли его у меня! – закричала возмущенная Роза. – Из моей комнаты!

– Я это отрицаю.

– Послушайте, вы же не станете отрицать, что прокрались за мной в сад в тот день, когда я готовила грядку, куда собиралась посадить его? И то, что вы снова следили за мной, когда я притворилась, будто его сажаю? И что в тот вечер вы, как только я ушла из сада, бросились к грядке и рылись в том месте, где рассчитывали найти луковицу? Вы же голыми руками копались там, благодарение Богу, тщетно, ведь я просто схитрила, чтобы узнать ваши намерения! Скажите, вы отрицаете все это?

Бокстель не счел нужным отвечать на столько вопросов. Оставив едва начавшийся спор с Розой, он обратился к принцу:

– Вот уже двадцать лет, монсеньор, я выращиваю в Дордрехте тюльпаны. Я даже приобрел в своем искусстве некоторую известность: название одного из моих гибридов, представленных в каталоге, стало знаменитым. Я посвятил его королю Португалии. А теперь расскажу, что в этой истории правда. Эта девица проведала, что я создал черный тюльпан, и в сговоре с любовником, которого она себе завела в тюрьме Левештейн, задумала меня разорить, присвоив награду в сто тысяч флоринов, которую я уповаю снискать благодаря вашему правосудию.

– О! – простонала Роза вне себя от гнева.

– Помолчите, – сказал принц.

Потом, обращаясь к Бокстелю, спросил:

– А кто он такой, тот заключенный, что, по вашим словам, является любовником этой молодой особы?

Роза едва не лишилась чувств, ведь она знала, что ван Берле, по мнению принца, повинен в тяжелейших преступлениях.

Зато для Бокстеля не могло быть вопроса приятнее.

– Кто этот заключенный? – повторил он. – Монсеньор, это человек, одно имя которого докажет вашему высочеству, сколь немыслимо полагаться на его порядочность. Он государственный преступник, однажды ему уже был вынесен смертный приговор.

– А зовут его…

Роза в отчаянии закрыла лицо руками.

– А зовут его Корнелис ван Берле, – объявил Бокстель. – Он приходится крестником этому негодяю Корнелису де Витту!

Принца передернуло. Его спокойные глаза метнули молнию, но тотчас на неподвижном лице вновь воцарилось выражение мертвенной холодности.

Он подошел к Розе и повелительным мановением перста приказал ей отвести руки от лица.

Девушка повиновалась, словно под воздействием некой гипнотической силы.

– Значит, тогда в Лейдене, прося меня о переводе вашего отца, вы стремились последовать за этим человеком?

Опустив голову, совершенно раздавленная, Роза пробормотала слабым голосом:

– Да, монсеньор.

– Продолжайте, – сказал принц Бокстелю.

– Мне больше нечего сказать, – продолжал тот, – вашему высочеству отныне ведомо все. Теперь я могу прибавить лишь одно, то, чего не хотел говорить, чтобы не заставлять эту девушку краснеть за свою неблагодарность. В Левештейн я приехал по делам, познакомился там со стариком Грифиусом, влюбился в его дочь и просил ее руки. Стесняясь того, что небогат, я – какая неосторожность! – поведал ей о своих надеждах получить сто тысяч флоринов награды. А чтобы доказать, что эти надежды не беспочвенны, показал ей черный тюльпан. А ее любовник, чтобы отвлечь внимание от заговора, который он замышлял в Дордрехте, притворялся, будто разводит тюльпаны, вот эта парочка и задумала меня погубить. Накануне того дня, когда тюльпан должен был расцвести, эта девица утащила у меня цветок и отнесла его к себе в комнату, откуда мне, к счастью, удалось забрать его в тот момент, когда она имела наглость отправить к господам членам Общества садоводов посланца с известием, якобы она вырастила большой черный тюльпан. Но даже это ее не смутило, она продолжает настаивать на своем! За те несколько часов, что тюльпан пробыл у нее, она, чего доброго, успела его кому-нибудь показать, кого теперь представит свидетелем. Но вы, монсеньор, отныне, к счастью, предупреждены, вас не обманут ни ее интриги, ни эти свидетели.

– О Боже мой, Боже мой, какая низость! – зарыдала Роза, бросаясь к ногам штатгальтера, который, хоть и считал ее виновной, почувствовал к ней жалость.

– Вы дурно поступали, девушка, – сказал он ей, – и ваш дружок поплатится за то, что давал вам подобные советы. Вы еще так молоды и выглядите такой чистосердечной! Мне хочется верить, что зло исходит от него, а не от вас.

– Монсеньор, монсеньор! – вскричала Роза. – Корнелис не виноват!

Вильгельм нетерпеливо пожал плечами:

– То есть это не он сбил вас с пути дурными советами? Вы это хотите сказать, не так ли?

– Я хочу сказать, монсеньор, что в этом втором преступлении, которое ему приписывают, он так же не повинен, как в первом.

– В первом? Да знаете ли вы, в чем его первое преступление? Знаете, в чем он был обвинен и уличен? В том, что, будучи сообщником Корнелиса де Витта, прятал у себя корреспонденцию великого пенсионария и маркиза де Лувуа.

– Что с того, монсеньор? Он же понятия не имел, что является укрывателем этих писем! Он совершенно ничего о них не знал! Боже мой, мне-то он сказал бы. У него золотое сердце, разве он мог бы что-то скрыть от меня? Нет-нет, монсеньор, повторяю вам, даже если рискую вызвать этим ваш гнев: Корнелис не виновен в первом преступлении так же, как во втором, и во втором так же, как в первом! О, если бы вы знали моего Корнелиса, монсеньор!

– Субъекта из шайки де Виттов?! – закричал Бокстель. – Да монсеньор знает его даже слишком хорошо, он однажды из милости уже даровал ему жизнь.

– Помолчите, – одернул его принц. – Как я уже сказал, все эти государственные дела не в компетенции Общества садоводов Харлема.

Затем, нахмурив брови, добавил:

– Что до тюльпана, господин Бокстель, будьте покойны, мы поступим справедливо.

Бокстель отвесил поклон и, торжествуя, принял поздравления председателя.

– Вы же, юная особа, – продолжал Вильгельм Оранский, – чуть не совершили преступление. Я не стану карать вас за это, но истинный виновник будет наказан за двоих. Человек с его именем может быть заговорщиком, даже изменником… но воровство ему не пристало.

– Воровство?! – закричала Роза. – Чтобы он, Корнелис, украл?! О монсеньор, будьте осторожны с подобными словами! Да он бы умер, если бы такое услышал! Ваши слова убили бы его вернее, чем меч палача в замке Бюйтенхофа! Если говорить о воровстве, монсеньор, клянусь вам, его совершил этот человек!

– Докажите, – холодно обронил Бокстель.

– Что ж, ладно. С Божьей помощью докажу! – выпалила фрисландка с неожиданной силой.

Затем, уставившись на Бокстеля, переспросила:

– Тюльпан, стало быть, выведен вами?

– Да.

– Сколько у него было дочерних луковиц?

Бокстель на миг заколебался, но тотчас смекнул, что девушка не задала бы такого вопроса, если бы существовали только две уже известные луковицы. Поэтому он буркнул:

– Три.

– Что с ними сталось? – спросила Роза.

– Что сталось? Ну… одна оказалась неудачной, вторая дала черный тюльпан…

– А третья?

– Третья?

– Третья у меня, – пробормотал Бокстель в замешательстве.

– У вас? Где? В Левештейне или в Дордрехте?

– В Дордрехте.

– Вы лжете! – закричала Роза. – Монсеньер, – она повернулась к принцу, – я расскажу вам настоящую историю этих трех луковиц. Первую растоптал мой отец, найдя ее в камере узника, и этот человек хорошо знает, что так и было, ведь он рассчитывал завладеть ею. Когда же эта надежда рушилась, он чуть не поссорился с отцом. Вторая луковица благодаря моим заботам дала черный тюльпан, а третья, последняя, – тут девушка вынула из-за корсажа маленький сверток, – вот она, третья, в той самой бумажке, в которой она хранилась вместе с остальными двумя, когда Корнелис ван Берле, всходя на эшафот, отдал мне все три. Возьмите ее, монсеньор, возьмите!

И Роза, освободив луковицу от обертки, протянула ее принцу, а тот взял ее в руки и стал рассматривать.

– Но, монсеньор, разве эта девица не могла украсть луковицу так же, как тюльпан? – залепетал Бокстель, испуганный вниманием, с которым принц изучал луковицу, но особенно выражением, с каким Роза читала какие-то слова, нацарапанные на бумажном листке, оставшемся у нее в руках. Внезапно глаза девушки загорелись, дыхание перехватило, она еще раз перечитала эти таинственные строки и, протягивая листок принцу, воскликнула:

– О, прочтите это, монсеньор, во имя Неба, прочтите!

Вильгельм передал председателю третью луковицу, взял бумажку… Но едва бросив на нее взгляд, он пошатнулся, его рука задрожала, словно готовая уронить листок, в глазах мелькнуло страшноватое выражение – смесь жалости и муки. Ведь эта бумажка, что передала ему Роза, была страницей из Библии, на которой Корнелис де Витт написал крестнику записку с просьбой сжечь корреспонденцию великого пенсионария и господина де Лувуа. Доставить это послание он поручил Кракэ, слуге своего брата Яна, а просьба, в нем заключенная, как мы помним, была выражена так:

Этот листок одновременно доказывал невиновность ван Берле и его право собственности на луковицы тюльпана.

Глаза Розы и штатгальтера встретились всего на одно мгновение.

Взгляд девушки говорил: «Вот видите!» Взгляд правителя приказал: «Молчи и жди!»

Принц смахнул капельку холодного пота, сползавшую с его лба на щеку. Медленно сложил бумажный листок, погружаясь мысленным взором в ту бездонную, безутешную пропасть, что зовется раскаянием, стыдом за прошлое.

Но тут же он, не без усилия подняв голову, сказал:

– Ступайте, господин Бокстель. Правосудие свершится, это я вам обещаю.

Затем, обратившись к председателю, добавил:

– А вы, мой дорогой господин ван Херисен, подержите пока у себя эту девушку и тюльпан. Прощайте.

Все принялись кланяться, и принц удалился, сутулясь, будто оглушительные восторги населения тяжким грузом давили ему на плечи.

Бокстель вернулся в «Белый лебедь», порядком обескураженный. Из головы не выходил тот обрывок, который Вильгельм взял из рук Розы, внимательно прочитал и бережно спрятал в карман. Эта бумажка не давала ему покоя.

Роза подошла к тюльпану, благоговейно поцеловала его лист, а свою судьбу всецело доверила Господу, прошептав:

– Боже мой! Знал ли ты сам, ради какой цели мой милый Корнелис научил меня читать?

Да, Бог знал это, ведь это он карает и вознаграждает смертных по делам их.