XXVI. Член общества садоводов
Почти обезумев от радости и страха при мысли, что черный тюльпан нашелся, Роза сломя голову устремилась к постоялому двору «Белый лебедь», по-прежнему сопровождаемая лодочником, благо это мускулистое дитя Фрисландии могло бы в одиночку слопать живьем десяток Бокстелей.
Дорогой она ввела лодочника в курс дела. Парень был не против драки, если она завяжется, отступать не собирался, но в этом случае она приказала ему действовать осторожно, дабы не помять ненароком тюльпан.
Но когда подходили к Большому Рынку, Роза вдруг остановилась, застигнутая внезапной мыслью, которая подействовала на нее, подобно гомеровской Минерве, схватившей Ахилла за волосы в момент, когда он рвался вперед, ослепленный гневом.
– Боже мой! – прошептала она. – Я совершила ужасную ошибку, я, может быть, погубила Корнелиса, и тюльпан, и самое себя!.. Подняла тревогу, внушила подозрения… А ведь я всего лишь женщина, все эти мужчины могут объединиться против меня, и тогда я пропала… О, если бы только я, это бы ладно, но Корнелис, но тюльпан!
Она помедлила в колебании, говоря себе: «Что, если я, заявившись к Бокстелю, не узнаю его? Вдруг он вовсе не мой Якоб, а какой-то другой любитель, который тоже вывел черный тюльпан? Или, может быть, мой тюльпан украден не тем, кого я подозреваю, а кем-то еще? А что, если он уже перешел в другие руки? Если я не знаю этого человека, а узнаю только тюльпан, как мне доказать, что он мой? С другой стороны, даже если в этом Бокстеле я узнаю мнимого Якоба, еще неизвестно, чем все обернется. Тюльпан засохнет, пока мы будем препираться, оспаривая его друг у друга! О Пречистая Дева, просвети меня! От этого зависит моя судьба, вся моя жизнь, от этого зависит участь несчастного узника, который в эту минуту, может быть, уже при смерти!»
Вознеся к небесам эту молитву, Роза благочестиво затихла в ожидании знака свыше, о котором она так горячо просила.
В это время с дальнего конца Большого Рынка донесся сильный шум. Люди бежали куда-то, двери домов распахивались. Одна лишь Роза осталась равнодушной ко всей этой суматохе.
– Надо вернуться к председателю, – пробормотала она.
– Так пошли, – отозвался лодочник.
Они свернули на маленькую Соломенную улочку, что вела прямиком к дому господина ван Херисена, который продолжал усердно трудиться, прекрасным пером и прекрасным почерком выводя на бумаге строки своего доклада. Пока шли туда, Роза со всех сторон слышала разговоры о черном тюльпане и о награде в сто тысяч флоринов: эта новость уже облетела весь город. Снова, как и в первый раз, ей не легко было проникнуть к господину ван Херисену, однако волшебные слова «черный тюльпан» и теперь не оставили его равнодушным. Но когда он узнал Розу, которая оставила у него впечатление помешанной, если не того хуже, председатель разгневался и хотел прогнать ее.
Но Роза, умоляюще сложив руки, обратилась к нему с выражением той неподдельной искренности, что смягчает сердца:
– Сударь, во имя Неба, не отталкивайте меня, выслушайте то, что я вам скажу. И если вы не сможете восстановить справедливость, у вас по крайней мере не будет причин в день, когда предстанете перед Господом, упрекать себя за то, что вы стали пособником злого дела.
Ван Херисен приплясывал от нетерпения, ведь Роза уже во второй раз помешала ему шлифовать текст, в сочинение коего он вкладывал удвоенное честолюбивое воодушевление как бургомистр и как председатель Общества садоводов.
– Но как же мой доклад? – возопил он. – Мой доклад о черном тюльпане?!
– Сударь, – продолжала Роза с твердостью, какую дают человеку невинность и сознание своей правоты, – если вы меня не выслушаете, ваш доклад о черном тюльпане будет основан на лжи, причем лжи преступной. Умоляю вас, сударь, вызовите сюда господина Бокстеля, который, я уверена, хорошо мне знаком под именем господина Якоба. Пусть он предстанет здесь перед вами и передо мной, и я Богом клянусь признать тюльпан его собственностью, если не узнаю ни цветка, ни его владельца.
– Черт возьми, хорошенькое предложение! – усмехнулся ван Херисен.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я вас спрашиваю: если бы вы их узнали, что бы это доказывало?
– Но, в конце концов, – возмутилась Роза, готовая впасть в отчаяние, – вы же честный человек, сударь! Вас не смущает, что вы вручите награду не только тому, кто не сделал работы, за которую его награждают, но и вору, укравшему плоды этой работы?
Может статься, что ее голос и тон тронули сердце ван Херисена, внушив ему некоторое доверие, и он теперь, пожалуй, ответил бы бедной девушке помягче, но тут с улицы послышался шум, который казался просто-напросто усиленным повторением того, который Роза уже слышала возле Большого Рынка, но она и тогда не придала ему значения, и теперь не могла отвлечься ради него от своей горячечной мольбы.
Кипучий шквал приветственных криков потрясал дом.
Господин ван Херисен прислушался к этим восторженным воплям, которые для Розы как были поначалу, так и теперь оставались не более чем обычным гомоном толпы.
– Что такое? – вскричал бургомистр. – Возможно ли? Неужели я не ослышался?
И он стремглав бросился в прихожую, не обращая никакого внимания на Розу, которую оставил в своем кабинете.
Как только ван Херисен добежал до прихожей, у него вырвался громкий крик потрясения при виде картины, открывшейся перед ним: лестница его дома была вся до самого вестибюля заполнена народом.
По белокаменным, до блеска очищенным ступеням с благородной плавностью поднимался молодой человек в простом камзоле из расшитого серебром фиолетового бархата, окруженный, а точнее, сопровождаемый многочисленной свитой.
За спиной у него маячили два офицера, один флотский, другой кавалерист.
Ван Херисен, протиснувшись сквозь толпу перепуганных слуг, поспешил отвесить низкий поклон, чуть ли не простерся перед вновь прибывшим виновником всего этого переполоха.
– Монсеньор! – восклицал он. – Монсеньор! Ваше высочество у меня! Такая блистательная честь осенит мой скромный дом отныне и навеки!
– Дорогой господин ван Херисен, – сказал Вильгельм Оранский с особой безмятежностью, в его обиходе заменявшей улыбку, – я, как истинный голландец, люблю воду, пиво и цветы, а порой даже сыр, вкус которого так ценят французы. Что до цветов, среди них я, разумеется, всем прочим предпочитаю тюльпаны. В Лейдене до меня дошел слух, что город Харлем наконец обзавелся черным тюльпаном. Убедившись, что это хоть и невероятная, но правда, я прибыл сюда, чтобы узнать подробности, расспросив председателя Общества садоводов.
– О монсеньор, монсеньор! – ван Херисен не мог прийти в себя от восхищения. – Труды нашего Общества снискали благосклонное одобрение вашего высочества – какая это слава для нас!
– Цветок здесь? – осведомился принц, наверняка уже досадуя, что наговорил слишком много любезностей.
– Увы, нет, монсеньор, у меня его нет.
– Так где же он?
– У своего владельца.
– А кто этот владелец?
– Один славный тюльпановод из Дордрехта.
– Из Дордрехта?
– Да.
– Его имя?
– Бокстель.
– Где он остановился?
– В «Белом лебеде». Я за ним пошлю, а если ваше высочество соблаговолит оказать мне честь и пожаловать в гостиную, он, узнав, что монсеньор здесь, поспешит принести ему свой тюльпан.
– Хорошо, пошлите за ним.
– Сию минуту, ваше высочество. Только…
– Что?
– О, монсеньор, ничего существенного.
– В этом мире все существенно, господин ван Херисен.
– Дело в том, монсеньор, что возникло одно затруднение.
– Какое?
– На этот тюльпан уже притязают узурпаторы. Правда, это не диво, ведь его цена – сто тысяч флоринов.
– В самом деле?
– Да, монсеньор, отсюда и козни фальсификаторов.
– Так ведь это преступление, господин ван Херисен.
– Да, ваше высочество.
– И вы располагаете доказательствами преступления?
– Нет, монсеньор, дело в том, что виновница…
– Вы сказали «виновница», сударь?
– Я имею в виду, что особа, которая требует отдать ей тюльпан, она там, монсеньор, в соседней комнате.
– И что вы думаете об этом, господин ван Херисен?
– Я думаю, монсеньор, что ее опьянили чары ста тысяч флоринов.
– И она предъявляет свои права на тюльпан?
– Да, монсеньор.
– Чем же она подкрепляет свои требования?
– Я только начал ее допрашивать, когда вы прибыли, монсеньор.
– Так давайте допросим ее, господин ван Херисен. Послушаем, что она скажет. Я как первый судья страны проведу процесс и вынесу приговор.
– Вот и царь Соломон нашелся, – сказал председатель Общества садоводов, с поклоном отступая и указывая принцу дорогу.
Тот шагнул было вперед, но вдруг остановился и приказал:
– Идите впереди. И называйте меня «сударь».
Они вошли в кабинет.
Роза стояла все на том же месте, опираясь на подоконник и глядя на сад сквозь оконное стекло.
– Ах-ах, фрисландка! – пробормотал принц при виде ее шитой золотом шапочки и красных юбок.
Та оглянулась на шум, но едва заметила Вильгельма, который тотчас отошел в самый темный угол комнаты и сел.
Естественно, все ее внимание сосредоточилось на важной персоне, что звалась ван Херисеном, а не на смирном незнакомце, проскользнувшем в комнату вслед за хозяином дома и вряд ли носившем громкое имя.
Смирный же незнакомец взял с полки книгу и сделал ван Херисену знак начать допрос.
Тот, повинуясь ободряющему жесту молодого человека в фиолетовом камзоле, сел и, счастливый, гордый важностью порученного дела, начал:
– Дочь моя, вы мне обещаете сказать правду, всю правду об этом тюльпане?
– Даю вам слово.
– Что ж, смело говорите в присутствии этого господина, он – один из членов нашего Общества садоводов.
– Сударь, – спросила Роза, – что же мне сказать, кроме того, что я уже говорила?
– Итак, чего вы добиваетесь?
– Я могу лишь повторить просьбу, с которой уже обращалась к вам.
– Какую?
– Призвать сюда господина Бокстеля с его тюльпаном. Если я увижу, что он – не мой, я чистосердечно заявлю об этом. Но если я узнаю его, я буду требовать его возвращения, даже если мне придется с доказательствами в руках дойти до его высочества штатгальтера.
– Так у вас есть доказательства, прелестное дитя?
– Бог знает, что право на моей стороне, он мне их пошлет!
Ван Херисен переглянулся с принцем, который с первых же слов Розы, казалось, силился что-то припомнить, будто бы этот нежный голос не впервые коснулся его слуха. Между тем офицер отправился за Бокстелем, а ван Херисен продолжал допрос:
– А на чем вы основываете утверждение, что именно вы являетесь собственницей черного тюльпана?
– Да очень просто: на том, что я его сама посадила и вырастила у себя в комнате.
– У себя в комнате? А где находится ваша комната?
– В Левештейне.
– Значит, вы из Левештейна?
– Я дочь тюремщика и живу в тамошней крепости.
Вильгельм при этих словах сделал чуть заметный жест, означавший: «Ах, да, теперь припоминаю».
И продолжая делать вид, будто погружен в чтение, стал еще внимательнее приглядываться к Розе.
– Так вы любите цветы? – продолжал ван Херисен.
– Да, сударь.
– Значит, вы ученая цветоводка?
Поколебавшись мгновение, Роза произнесла голосом, идущим из самой глубины сердца:
– Господа, ведь я говорю с благородными людьми?
Это прозвучало так искренно и серьезно, что ван Херисен и принц утвердительно одновременно кивнули.
– Что ж, тогда… Нет, я не ученая цветоводка, нет! Я всего лишь девушка из народа, бедная фрисландская крестьянка, которая три месяца назад еще не умела ни читать, ни писать. Нет, создание тюльпана – не моя заслуга.
– Так кто же его создал?
– Один несчастный узник из Левештейна.
– Узник из Левештейна? – повторил принц.
При звуке этого голоса теперь уже вздрогнула Роза.
– Стало быть, он государственный преступник, – продолжал принц, – ведь в Левештейне сидят только такие?
И он снова углубился в книгу или по крайней мере сделал вид, что читает.
– Да, – пролепетала Роза, дрожа, – да, он государственный преступник.
Ван Херисен побледнел, услышав это признание в присутствии такого свидетеля.
– Продолжайте, – холодно приказал Вильгельм председателю Общества садоводов.
– О сударь, – сказала Роза, обращаясь к тому, кого считала своим настоящим судьей, – я и сама вынуждена признаться в серьезном преступлении.
– Действительно, – подтвердил ван Херисен, – государственные преступники должны находиться в Левештейне в полной изоляции.
– Увы, сударь…
– А исходя из ваших слов, похоже на то, что вы использовали свое положение дочери тюремщика, чтобы общаться с ним и вместе выращивать цветы. Так, что ли?
– Да, сударь, – пробормотала девушка в полной растерянности, – я должна признаться, что виделась с ним каждый день.
– Несчастная! – вскричал ван Херисен.
Принц поднял голову, оглядел перепуганную Розу, заметил и бледность председателя.
– Все это абсолютно не касается членов Общества садоводов, – отчеканил он своим твердым, подчеркнуто внятным голосом. – Они призваны судить о черном тюльпане, государственные преступления вне их компетенции. Продолжайте, девушка, говорите.
Господин ван Херисен от имени тюльпановодов поблагодарил новоявленного члена Общества садоводов весьма красноречивым взглядом.
Тогда Роза, ободренная этим похожим на поддержку вмешательством неизвестного, поведала обо всем, что происходило за последние три месяца, обо всем, что она делала и сколько выстрадала. Рассказала о грубых выходках Грифиуса, об уничтожении первой луковицы, о горе узника, о предосторожностях, которые они предпринимали, чтобы уберечь вторую от той же участи, о терпении заключенного и о тревогах, терзавших его в дни их размолвки, когда он чуть не уморил себя голодом из-за того, что больше не получал сообщений о своем тюльпане, а также о том, как он радовался их примирению и каким ударом для них обоих стало исчезновение тюльпана, который украли, едва он успел расцвести.
Искренность, звучавшая в ее словах, оставила принца совершенно невозмутимым, по крайней мере с виду, но на господина ван Херисена она произвела впечатление.
– А между тем, – заметил принц, – вы ведь совсем недавно познакомились с этим заключенным.
Расширенными от удивления глазами Роза уставилась на неизвестного, который засел в неосвещенном углу, словно избегая ее взгляда.
– Почему вы так думаете, сударь? – спросила она.
– Потому что тюремщик Грифиус и его дочь обосновались в Левештейне всего четыре месяца назад.
– Это правда, сударь.
– И если не предположить, что вы сами выхлопотали перевод своего отца из Гааги в Левештейн, чтобы последовать за неким заключенным…
– Сударь! – Роза покраснела.
– Договаривайте, – потребовал Вильгельм.
– Я признаюсь, что познакомилась с ним еще в Гааге.
– Счастливчик этот заключенный, – усмехнулся принц.
Тут на пороге появился офицер, которого посылали за Бокстелем, и доложил, что названный садовод следует за ним со своим тюльпаном.
