Действительно, назавтра в обычный час ван Берле услышал, что у его окошка осторожно скребутся, как всегда делала Роза в счастливые дни их дружбы. Нетрудно догадаться, что Корнелис в этот момент находился близ дверного оконца, через решетку которого он сможет увидеть очаровательное личико, исчезнувшее так надолго из его поля зрения.

Роза, ждавшая с фонарем в руке, не смогла скрыть волнения, увидев, как узник побледнел и как печален.

– Вы нездоровы, господин Корнелис? – спросила она.

– Да, мадемуазель, – ответил наш герой, – я болен душой и телом.

– Я вижу, сударь, что вы ничего не едите, – сказала Роза, – а мой отец сказал мне, что вы и с постели больше не встаете. Тогда я вам написала, чтобы успокоить насчет драгоценного для вас предмета, о судьбе которого вы так тревожитесь.

– А я вам ответил. И поскольку вы вернулись, дорогая Роза, думаю, что вы мое письмо получили.

– Да, правда, я его получила.

– На сей раз вы не станете оправдываться тем, что не знаете грамоты. Теперь вы не только бегло читаете, но и в письме сделали огромные успехи.

– Верно, я не только получила вашу записку, но и прочитала ее. Вот и пришла, чтобы помочь вам вылечиться.

– Вылечиться?! – воскликнул Корнелис. – Значит, у вас есть для меня какая-то отрадная весть?

С этими словами молодой человек устремил на Розу глаза, в которых загорелась надежда. Девушка то ли не поняла этого взгляда, то ли не захотела его понять. И строго ответила:

– Я могу сказать вам только о вашем тюльпане, который, насколько я знаю, для вас главнее всего на свете.

Эти слова Роза произнесла таким ледяным тоном, что Корнелиса пробрала дрожь.

Ретивый цветовод не понимал, как много кроется под этим мнимым равнодушием, а бедная девочка все еще отчаянно боролась с черным тюльпаном – своим главным соперником.

– Ах, – простонал Корнелис, – снова, снова все то же! Роза, Боже правый, разве я не говорил вам, что думаю только о вас, тоскую только о вас, мне не хватает вас одной; лишенный вашего присутствия, я чувствую, что у меня отняли воздух, свет дня, солнечное тепло, саму жизнь!

Роза печально улыбнулась:

– А между тем ваш тюльпан, – промолвила она, – подвергался такой большой опасности!

Корнелис поневоле затрепетал и вмиг угодил в расставленную ловушку, если это только была ловушка:

– Опасности? – весь дрожа, вскричал он. – Боже мой, какая еще опасность?

Девушка смотрела на него ласково и снисходительно: она теперь понимала, насколько то, чего она хочет от этого человека, выше его сил. Ей оставалось лишь примириться с его слабостью и принимать его таким как есть.

– Да, – сказала она, – вы тогда угадали: этот Якоб, мой предполагаемый ухажер, оказался здесь не ради меня.

– Тогда ради кого? – в тревоге вскинулся он.

– Ради тюльпана.

– Ох! – выдохнул Корнелис, бледнея при таком известии сильнее, чем тогда, полмесяца тому назад, когда Роза, ошибаясь, сказала, что Якоб приехал из-за нее.

Его ужас не укрылся от девушки, и по выражению ее лица Корнелис понял: она подумала именно о том, что и мы сейчас отметили.

– Простите меня, Роза, – сказал он. – Я знаю вас, знаю доброту и честность вашего сердца. Бог дал вам разум, способность суждения, волю и энергию, чтобы защищаться, моему же бедному тюльпану ничего такого не дано, а он под угрозой.

Ничего не ответив на это извинение, она продолжала:

– С тех пор, как вас обеспокоил этот человек, следивший за мной в саду, а я его заметила и узнала в нем Якоба, он стал и меня тревожить. Еще больше, чем вас! Я сделала, как вы мне говорили. На следующий день после того, как мы виделись в последний раз и вы сказали мне…

Корнелис перебил ее.

– Еще раз: простите меня, Роза! – воскликнул он. – То, что я сказал, было ошибкой, я не должен был этого говорить. Я уже просил прощения за эти роковые слова и вот прошу снова. Неужели все мои сожаления тщетны?

– Назавтра после того дня, – продолжала Роза, – когда вы говорили мне… о хитрости, которую надо пустить в ход, чтобы проверить, за мной или за тюльпаном охотится этот мерзкий человек…

– Да-да, мерзкий… Он же вам противен, не правда ли?

– Я его ненавижу, – вздохнула Роза. – Ведь это из-за него мне пришлось так мучиться целых восемь дней!

– Ах, значит, и вы тоже страдали? Спасибо, Роза, благодарю вас за эти добрые слова.

– Ну вот, назавтра после того злополучного дня я спустилась в сад и направилась к грядке, где должна была посадить тюльпан. И я все время поглядывала, не идет ли кто за мной снова, как в прошлый раз.

– И что же? – не утерпев, поторопил ее Корнелис.

– Ну, что? Та же самая тень проскользнула между воротами и стеной и, как тогда, скрылась за бузиной.

– А вы притворились, будто ничего не заметили? – спросил ван Берле, помнивший во всех подробностях свой совет Розе.

– Да, и я наклонилась над грядкой, поковыряла землю лопатой, будто сажала луковицу.

– А он… он в это время?..

– Я видела среди ветвей его глаза, сверкающие, как у тигра.

– Вы это заметили? – вскричал Корнелис. – Правда?

– Потом я сделала вид, будто закончила посадку, и удалилась.

– А сами дошли только до садовых ворот, не правда ли? Так, чтобы сквозь щели подглядеть, что он станет делать после вашего ухода?

– Он помедлил, хотел, вероятно, убедиться, что я не вернусь. Потом, крадучись, вышел из своего укрытия и, описав длинную петлю, стал приближаться к грядке. Добравшись, наконец, до цели, то есть оказавшись прямо напротив того места, где земля была только что взрыта, он остановился с равнодушным видом, огляделся по сторонам, всмотревшись в каждый уголок сада, глянув на каждое окно соседних домов, на землю и небо, и, подумав, что его никто не видит, бросился к грядке, погрузил обе руки в рыхлую землю, захватил ее полными пригоршнями и стал осторожно просеивать между пальцами, проверяя, не там ли луковица. Он трижды повторил эту попытку, с каждым разом все более распаляясь, пока наконец до него не дошло, что здесь какой-то обман. Тогда он справился с пожиравшим его возбуждением, взял грабли, сровнял землю, чтобы она после его ухода выглядела так же, как до его вмешательства, и посрамленный, растерянный, побрел к воротам, напустив на себя невинный вид человека, который просто прогуливается.

– О, презренный! – пробормотал Корнелис, утирая со лба пот, проступающий крупными каплями. – Подлый, низкий! Я разгадал его! Но как же луковица, Роза? Что вы сделали с ней? Увы! Сейчас уже немного поздно сажать ее.

– Луковица уже шесть дней в земле.

– Где?! – возопил Корнелис. – Как так?! О Боже мой, какая неосторожность! Где она? В какой почве? Правильно ли выбрано место ее расположения? Нет ли риска, что этот ужасный Якоб украдет ее?

– Такой опасности нет, если только Якоб не взломает дверь моей комнаты.

– А, так она у вас, в вашей комнате, – сказал Корнелис, несколько успокоившись. – Но в какой земле, в каком горшке? Надеюсь, вы не проращиваете ее в воде, как добрые кумушки из Харлема и Дордрехта, которые упорствуют в заблуждении, что вода может заменить землю, как будто вода, состоящая на тридцать три части из кислорода и на шестьдесят шесть из водорода, способна… Ох, Роза, что я несу?

– Да, для меня это, пожалуй, слишком мудрено, – ответила улыбаясь девушка. – Чтобы вас успокоить, я отвечу просто: ваша луковица не в воде.

– Ах! От сердца отлегло.

– Она в хорошем глиняном горшке, такой же ширины, как кувшин, в который вы посадили свою. Почва там состоит на три четверти из обычной земли, набранной в самом плодородном месте сада, остальное – земля, взятая с улицы. О, я столько раз слышала и от вас, и от этого мерзавца, как вы его называете, Якоба, в какой почве должен произрастать тюльпан, что разбираюсь в этом теперь, как лучший из садоводов Харлема!

– Но теперь остается выяснить, где вы его держите, Роза?

– Сейчас он на солнце все время, пока оно светит. Но когда он взойдет, а солнце станет жарче, я поступлю так же, как вы сделали здесь, дорогой господин Корнелис. Буду ставить его на подоконник восточного окна с восьми утра до одиннадцати, а с трех часов пополудни до пяти вечера – на подоконник западного окна.

– О, это то, что надо! – воскликнул Корнелис. – Вы безупречный садовод, моя прекрасная Роза! Однако боюсь, что взращивание моего тюльпана отнимает у вас все ваше время.

– Да, это верно, – сказала Роза, – но что с того? Ваш тюльпан – мое дитя. Я уделяю ему столько же времени, сколько тратила бы на своего ребенка, если бы была матерью. А мне только и остается, что усыновить ваше детище, – с улыбкой прибавила она, – ведь у меня нет иного способа перестать быть его соперницей.

– Моя добрая, милая Роза! – пробормотал узник, бросив на девушку взгляд, более похожий на взгляд любовника, чем садовода, и тем самым немного ее утешивший.

Ненадолго воцарилось молчание, пока Корнелис пытался через прутья решетки поймать ускользающую руку Розы. Так в том и не преуспев, заговорил снова:

– Значит, луковица в земле уже шесть дней?

– Да, господин Корнелис, – подтвердила девушка. – Шесть.

– И росток все еще не проклюнулся?

– Нет, но думаю, завтра он появится.

– Завтра вечером вы мне расскажете, как он поживает и какие новости у вас, не так ли? Судьба дитяти, о котором вы только что говорили, меня волнует, но еще больше я беспокоюсь о матери.

– Завтра? – протянула Роза, искоса глянув на Корнелиса. – Не знаю, смогу ли я прийти завтра.

– Боже мой! – возроптал узник. – Почему вы не сможете?

– Господин Корнелис, у меня уйма дел.

– А у меня только одно, – проворчал ван Берле.

– Да, любить свой тюльпан, – кивнула девушка.

– Любить вас, Роза.

Она покачала головой.

И снова наступило молчание.

– В конце концов, – прерывая паузу, заговорил Корнелис, – все в природе меняется: вслед за весенними цветами раскрываются другие, и пчелы, нежно ласкавшие фиалки и левкои, с такой же любовью садятся на жимолость, розы, жасмин, хризантемы и герань.

– К чему это вы? – насторожилась Роза.

– К тому, мадемуазель, что вы поначалу любили слушать рассказы о моих радостях и печалях. Вы ласкали цветок нашей общей юности. Но мой увял без света. В саду надежд и наслаждений узника нет смены времен года. Он не чета тем пышным садам, что цветут на вольном воздухе, под лучами солнца. Едва минует майская жатва, пчелы, подобные вам, Роза, пчелы с тонкой талией, с золотистыми усиками и прозрачными крылышками, собрав свои взятки, улетают, проскользнув сквозь решетку, прочь от холода, одиночества, тоски, чтобы в другом месте искать ароматов, теплых испарений… да наконец, счастья!

Роза смотрела на Корнелиса с улыбкой, но он этого не видел, ибо устремил взор к небу.

Вздохнув, он продолжал:

– Вы покинули меня, мадемуазель Роза, чтобы не упустить наслаждений всех четырех времен года. С вашей стороны это вполне естественно, я не жалуюсь, да и какое право я имею требовать от вас верности?

– От меня – верности?! – вскричала Роза, заливаясь слезами и уже не стараясь скрыть от Корнелиса эти капли жемчужной росы, катившиеся по ее щекам. – Значит, я не была вам верна? Я?

– Увы! – простонал наш герой. – Какая же это верность – бросить меня умирать здесь одного?

– Но, господин Корнелис, – возразила Роза, – разве я не делала для вас все, что могло доставить вам удовольствие? Я же занималась вашим тюльпаном!

– Сколько горечи в ваших словах, Роза! Вы корите меня за единственную чистую радость, что выпала мне на долю в этом мире.

– Мне не за что упрекать вас, господин Корнелис, разве только за глубокую печаль, которую я пережила, когда в Бюйтенхофе мне сказали, что вы приговорены к смерти.

– Но вам не нравится, что я так люблю цветы, моя нежная Роза?

– Я ничего не имею против вашей любви к ним, господин Корнелис, но мне грустно, что они вам дороже, чем я.

– Ах, милая, дорогая моя возлюбленная! – воскликнул Корнелис. – Посмотрите, как у меня дрожат руки, как я бледен, послушайте, как бьется мое сердце! Ведь все это не оттого, что мой черный тюльпан улыбается мне и зовет меня, нет, это потому, что вы мне улыбаетесь, склоняетесь к моему окошку и мне кажется – не знаю, правда ли это, – что ваши прекрасные руки, ускользая от моих, все-таки жаждут их коснуться, я ощущаю, как пылают ваши щеки за этой холодной решеткой. Роза, любовь моя, растопчите луковицу черного тюльпана, уничтожьте надежду на его рождение, погасите нежный свет этой чистой, чарующей мечты, которой я привык утешаться изо дня в день, да будет так! Больше никаких тюльпанов с их пышными венчиками, изысканной грацией, божественной причудливостью! Отнимите у меня все это, вы, цветок, ревнующий к другим цветам, отнимите, только не лишайте меня вашего голоса, ваших пленительных движений, звука ваших шагов на этой крутой лестнице, блеска ваших глаз в полумраке коридора, оставьте мне веру в вашу любовь, непрестанно согревающую мое сердце. Любите меня, Роза, ведь я чувствую, что люблю вас, вас одну!

– После черного тюльпана, – вздохнула девушка, но губы Корнелиса наконец смогли дотянуться сквозь железную решетку до ее теплых ласковых рук – она больше этому не противилась.

– Прежде всего, что ни есть на свете, Роза…

– Должна ли я вам поверить?

– Так же, как вы верите в Бога.

– Хорошо. Ведь любовь ко мне вас не обязывает почти ни к чему.

– К несчастью, это так, дорогая Роза. Зато вас обязывает.

– Меня? – удивилась она. – К чему это может меня обязывать?

– Прежде всего к тому, чтобы не выходить замуж.

Она улыбнулась:

– Ах, вот вы какой! Сущий тиран! Вы обожаете свою красавицу, и думаете, и грезите только о ней, когда вас приговорили к смерти, вы, идя на эшафот, посвятили ей свой последний вздох, но от меня, бедной девушки, вместе с тем требуете, чтобы я пожертвовала ради вас своими мечтами и стремлениями.

– Да о ком вы толкуете, Роза? Какая еще красавица? – изумился Корнелис, безуспешно стараясь вспомнить, на какую женщину могла бы намекать его собеседница.

– Ну как же, сударь? Я говорю о брюнетке с тонким станом, прекрасной брюнетке со стройными ножками и аристократической головкой. Конечно, о вашем цветке.

– Красивая выдумка, – усмехнулся Корнелис. – Однако, милая Роза, именно вас, помимо вашего или, вернее, моего ухажера Якоба, окружает множество довольно бойких поклонников. Вспомните, разве не вы сами мне рассказывали о студентах, офицерах, приказчиках Гааги? Что, неужели в Левештейне нет приказчиков, офицеров и студентов?

– О, и здесь есть, и даже много.

– И они вам пишут?

– Пишут.

– А теперь, когда вы умеете читать…

У Корнелиса вырвался вздох при мысли, что ему, злополучному узнику, Роза обязана возможностью читать любовные письма, которые шлют ей его соперники.

– Что же! – заметила девушка. – По-моему, читая эти записки, я, господин Корнелис, лишь исполняю ваши указания.

– То есть как? Что за указания?

– Ваши собственные, да, вы просто забыли, – тут Роза в свою очередь тяжело вздохнула. – Забыли свое завещание, собственноручно написанное на листке из Библии господина Корнелиса де Витта. Но я-то его помню, ведь теперь, когда я научилась читать, я его перелистываю ежедневно, даже по два раза в день. Так вот, в том завещании вы мне велите полюбить и выйти замуж за пригожего молодого человека лет двадцати шести-двадцати восьми. Я его ищу, а поскольку у меня весь день посвящен заботам о вашем тюльпане, для поисков вы должны предоставить мне вечер.

– Ах, Роза, вспомните, что это завещание составлялось в предвидении моей смерти, а я, хвала небесам, жив.

– Что ж, стало быть, я прекращу искать этого пригожего молодца лет двадцати шести – двадцати восьми, а приду повидаться с вами.

– Да, Роза, приходите непременно!

– Но с одним условием.

– Я принимаю его заранее!

– Чтобы в течение трех дней я ни слова не слышала о черном тюльпане.

– Если вы потребуете, Роза, о нем больше никогда не будет речи.

– Нет, – усмехнулась она, – невозможного требовать не следует.

И тут ее лицо, словно по неосмотрительности, оказалось так близко к решетке, что Корнелис смог коснуться губами свежей девичьей щеки. Роза, чуть не задохнувшись от переполнявшей ее любви, тихонько вскрикнула и исчезла.