16. Обряд

Прошло много времени, по крайней мере, Вадиму так показалось, и факел начал затухать. Сначала пламя лениво трепыхалось, затем уменьшилось на глазах, и вот подземелье медленно погрузилось во мрак. Вадим помнил, что под тем местом, где был закреплён факел, на полу, стояла чаша с жидкостью. Эта жидкость предназначалась для пропитки факела. Не составляло большого труда снять факел со стены и обмакнуть его в эту жидкость, зажечь и тогда веселое пламя этого примитивного, но надёжного светила вновь озарит мрачное подземелье. Но Вадим не стал этого делать, он не видел никакого смысла в том, чтобы сейчас зажигать огонь. Он не зажёг факел ещё и потому, что боялся пропустить рассвет. В темноте он лучше разглядит свет, поступающий из отверстий-световодов, так он точно не пропустит рассвет. В голове возникла мысль о том, что, может быть, ему стоит подняться наверх и дожидаться рассвета там, у входа. Но что-то его останавливало, один раз он даже поднялся со своего места в твердой уверенности выйти наружу, но тут же опустился на место. Сейчас он находился в полной тишине и с тяжёлым сердцем, он чувствовал себя одиноким и покинутым. Время от времени он слышал, как шевелится пёс, тот сотрясался всем телом и громко клацал зубами, может, гонял блох, может, чесал за ухом, в общем, занимался своими обычными, собачьими делами. Если бы рядом не было собаки, то Вадим давно бы уже сошёл с ума. Он не знал, сколько сейчас времени, и от этого ожидание становилось невыносимым. Бесконечный поток времени, который можно было чуть ли не осязать на ощупь, зациклился, остановился здесь, под землёй, завалив Вадима мрачными, тревожными мыслями.

Неожиданно где-то с потолка осыпалась земля, наверху что-то происходило, там кто-то двигался. Пёс негромко прорычал, не поднимая головы. Всё стихло. Затем снова шаги, снова осыпалась земля, стены слегка завибрировали, по помещению пронёсся гул.

– Нам необязательно быть врагами, Вадим, – раздался негромкий голос над головой, словно в продолжение разговора, начало которого Вадим почему-то пропустил, – ты в таком же положении сейчас, как и я. Ты такой же заложник ситуации, ты случайно оказался впутан в эту историю. Я не желаю тебе зла, Вадим. Ты можешь уйти, я не стану препятствовать тебе.

– Я не верю тебе, ты убила Матвеича, ты так же убьешь меня, как только я поднимусь наверх.

– Старик сам хотел умереть, я всего лишь помогла ему, поверь, он не мучился перед смертью. Многие бы хотели умереть такой смертью, чем несколько дней страдать на смертном одре, забытые своими родными, терпеть боль, метаться в агонии и ждать конца, который так долго не наступает. Фёдор был уже слишком стар, а ты молод, Вадим. Тебе ещё есть к чему стремиться, ради чего жить. Когда-нибудь ты заведешь семью, у тебя будут дети, потом внуки. Неужели ты не хочешь всего этого? Неужели ты позволишь своим предубеждениям и никому не нужным принципам растоптать свои надежды и мечты, своё будущее? Я обещаю тебе, что не причиню тебе вреда, ты свободен, это не твоя вина в том, что происходит здесь, в этой проклятой деревне. Люди, которые в ответе за всё, уже расплатились сполна, верни мне Тамару и всё закончится здесь и сейчас.

Вадим сидел молча, он не верил ни одному слову. Единственное что он знал сейчас наверняка, так это то, что здесь, в святилище, он в безопасности, и что единственный способ закончить всё это – предать тело Тамары огню, и он сделает это во что бы то ни стало. Матвеич отдал свою жизнь, не потому что хотел умереть, он знал, что единственный способ положить всему этому конец – это совершить обряд сожжения. Он дал возможность Вадиму закончить начатое, снять проклятие не только с себя, но и со всей деревни, с тех немногих людей, которые остались живы и которые надеются на него. Выйти на поверхность и отдать тело Тамары этому существу – означало проиграть окончательно и бесповоротно, обречь себя, да и всех кто остался здесь, на верную смерть, мучительную смерть, или провести остаток жизни в постоянном страхе и угрызениях совести. Если Вадим согласится с этим существом и сделает всё, как оно просит, и оно не убьёт его, то всё равно до конца жизни ему не будет покоя. Он будет чувствовать себя ничтожеством, потому что не смог, не хватило смелости, уничтожить это зло, а он был так близок к этому. Тогда смерть Матвеича, возможно, что и Степана Петровича, была напрасна. Как он потом посмотрит своим детям в глаза, зная, что не смог перешагнуть через свой страх? Зная, что он когда-то проявил малодушие и обрёк целую деревню и оставшихся в ней жителей на верную смерть, влачить своё жалкое существование? Нет, ему, Вадиму, нечего терять, и поэтому он не боится смерти. Единственная родная душа – это его сестра, но о ней теперь есть кому позаботиться, а ему нужно уничтожить это существо во что бы то ни стало, за Матвеича, за Степана Петровича, за несчастного Сергея – за всех людей, пострадавших от этого демона.

– Я знаю, о чём ты сейчас думаешь, Вадим, – продолжало существо, голос звучал откуда-то сверху и гулом разносился под сводами подземелья, Валет негромко, тоскливо заскулил, – ты думаешь о тех несчастных, которые остались в деревне. Но подумай сначала о себе, ты не должен страдать из-за других, тем более что они сами виноваты в своих бедах. Как говорил твой друг Фёдор: «В мире всё взаимосвязано, любому действию следует противодействие. Совершив плохой поступок по отношению к другому, ты обязательно вызовешь на себя ответную реакцию, превосходящую по силе ту, которую ты выплеснул на ненавистного тебе человека». А они совершили много плохих поступков, поверь мне. Я не говорю тебе конкретно о Тамаре, ты просто не знаешь этих людей. Так завелось, что издревле к таким людям, как бы тебе объяснить… понимаешь, с тех самых по, как человек стал жить общиной, как появились древние цивилизации, существуют некие особенные поселения, где человек начинает чувствовать себя выше самой природы, выше всего мироздания, он думает, что он пуп земли. Тогда люди переступают черту дозволенного им, отведённого для них места, они попирают все законы природы, убивают её и своими помыслами несут угрозу основам мироздания. В таких поселениях рождаются сущности, такие как я, чтобы восстановить баланс. Я не что иное, как мысли и желания других людей. В этой деревне с самого основания было посеяно зерно зависти, сомнений и ненависти. Люди ненавидели новую власть, ненавидели нищету, в которой им приходилось жить, завидовали женщинам, у которых мужья и сыновья вернулись с войны живыми. Доносили друг на друга, уличали во лжи, просто ненавидели друг друга. Бывало даже так, что у женщины умирает ребенок от какой-то неизвестной болезни. В этом никто не виноват, но с каждым днём, всё больше и больше погружаясь в своё горе, она начинает завидовать тем, в чьих домах слышен детский смех, на чьих лицах играют улыбки. В конце концов она проклинает их, она проклинает себя, она проклинает весь мир за эту несправедливость. А времена тогда были тёмные, беспокойные, поверь мне на слово, Вадим. Эта энергия ненависти и злобы никуда не исчезает, она накапливается день за днём, год за годом и однажды находит выход. Тут возникаю я. Я рождаюсь в обычной семье, как обычный ребенок, с той лишь разницей, что послана лишь с одной целью – поддержать хрупкий баланс между светом и тьмой. Да, именно за этим я и являюсь – чтобы сохранить мир в том виде, в котором он был изначально, пока не пришел человек. Чтобы сохранить равновесие в природе, которое вы нарушили. Известно ли тебе, Вадим, что задолго до убийства Тамары здесь, в деревне, произошло массовое истребление людей только за то, что они верили в других богов, чуждых современному человеку. Эта деревня стоит на костях ни в чём не повинных людей, уничтоженных новой властью, уничтоженных только потому, что они не хотели принять эту новую власть. Здесь, в лесу, когда-то было древнее поселение – последнее убежище гонимых обществом людей. Это они создали святилище, в котором ты сейчас прячешься. Как видишь, их вера была сильна – я до сих пор не могу добраться до тебя. Но им пришлось, вопреки своим традициям, основать его под землёй, подальше от посторонних глаз. А ведь такие капища обычно ставят на открытом месте. Но новая власть не пощадила никого. Людей загоняли в сараи, как скот, с утра до вечера были слышны выстрелы, трупы увозили на телегах и бросали в общие ямы. Если хочешь, я могу показать тебе несколько таких ям в лесу. А после этого, как с непокорными жителями было покончено, красные, как вы их называете, построили свою деревню, неподалёку от того места, где ранее обитали те несчастные. Основали совхоз, с пафосным названием «Светлый путь». Разве это справедливо? Через несколько лет появилась я, иначе не могло быть. Это не могло остаться безнаказанным, за поступки отцов и дедов должны ответить сыновья и внуки. И ты, Вадим, не сможешь этому помешать. Но ты можешь уйти, ты не обязан отвечать за деяния этих людей, ты не причастен к этому. Я отпускаю тебя – ты свободен.

Вадим пребывал в глубоком замешательстве, с каждым словом, произнесенным этим существом, находившемся наверху, он всё больше и больше склонялся к тому, чтобы отдать тело Тамары. Действительно, почему он должен отвечать за дела этих незнакомых ему людей? Они сами убили Тамару. Единственный кто был дорог ему, так это Матвеич. Вадим успел сильно привязаться к старику, но он сейчас мёртв, он сейчас, скорее всего, со своей Нюркой, встречи с которой он так долго ждал. Может, уже давно следовало отдать это тело? Или вовсе не стоило доставать его со дна, ради чего это всё затевалось? Вадим поднялся, ноги затекли от долгого сидения на земле, спина ныла от усталости, веки наливались свинцом. Вадим устал, он отдал бы сейчас всё, лишь бы это закончилось. Он принял решение: он отдаст это тело тому существу, и оно отпустит его домой. Нужно было лишь договориться, но он решил, что отдаст тело днём, пока существо будет бессильно.

– Я знала, что ты поймёшь меня, Вадим, – прозвучал голос, словно существо слышало все мысли Вадима. – Я согласна на твои условия. Утром ты отвезешь Тамару обратно в озеро и опустишь на дно и можешь ехать домой, я не трону тебя, даю слово.

Вадим устало двинулся к телу Тамары, чтобы снять его с алтаря. Он не мог объяснить этого желания, он просто поддался какому-то необъяснимому порыву. В голове билась только одна мысль – снять тело Тамары с алтаря и, возможно, отнести наверх, существо его не тронет, оно наоборот поможет ему, оно не враг. С каждым движением Вадим всё больше и больше убеждался в своих рассуждениях, он передвигался автоматически, управлял своим телом на уровне подсознания, поддавшись какому-то порыву, непреодолимому влечению. В голове непрерывно звучал шёпот, он успокаивал его, придавал ему сил. Из этого состояния его вывел пёс. Валет громко залаял и схватил Вадима зубами за штанину, но аккуратно, не задевая ногу. Валет тянул его назад, не переставая рычать, затем отпустил штанину и встал между Вадимом и алтарём. Встав на задние лапы, Валет упёрся передними лапами в грудь Вадима и принялся усиленно лизать ему лицо, скуля при этом, словно тому грозит смерть. Вадим очнулся от оцепенения, голова прояснилась, появилось ощущение опасности, сердце бешеного колотилось в груди, ему стоило больших усилий, чтобы не упасть на пол, ноги дрожали. Вадим уже достиг алтаря, и теперь его бросало в дрожь от того, что он только что собирался сделать. Он плавно опустился на пол, это стоило ему больших усилий, пришлось преодолеть сопротивление негнущихся, напряжённых ног. Пёс улёгся рядом с Вадимом и положил свою голову ему на колени, так они продолжали сидеть какое-то время до тех пор, пока Вадим полностью не пришел в себя. Голова болела, виски покалывало, словно невидимые спицы насквозь пронзали голову. Шёпот продолжал разноситься под сводами подземелья, но теперь он был непонятным, нельзя было разобрать ни одного слова, только тревожные, настойчивые интонации, едва ли не переходящие на визг. Вадим и пёс продолжали неподвижно сидеть на полу у алтаря, на котором безмятежно покоилось тело Тамары. Вадим сжал холку пса своей дрожащей от напряжения и усталости рукой, и ему немного стало легче. «Лишь бы мне хватило сил на всё это!» – думал Вадим. Его успокаивало лишь то, что рядом лежал пёс, единственное живое существо, которому он сейчас был небезразличен, которое искренне беспокоилось за него. Прошло много времени, сколько именно – нельзя сказать точно, потому что в темноте, в долгом ожидании, время течёт намного медленнее, чем обычно. В один момент шёпот, который так угнетал Вадима, стих. Вскоре Вадим понял почему: через отверстие в потолке, прямо над алтарём, начал просачиваться едва различимый свет. С течением времени свет становился всё ярче и ярче, всё отчётливее становился луч, спускающийся в это мрачное подземелье. Из остальных четырех отверстий-световодов так же пролился свет. Пёс залаял, подняв голову к опускающимся с потолка лучам света. Вадим собрал все оставшиеся силы, которых осталось не так уж и много, поднялся на ноги, поднял с пола принесенную ранее канистру с горючим и, открутив крышку, стал равномерно поливать этой жидкостью тело, лежащее на алтаре. В нос ударил едкий запах бензина. Вадим старался не пролить горючее на себя, ему не хотелось сгореть заживо после всего, что пришлось пережить в эту ночь. Канистра показалась ему очень тяжёлой, Вадим едва удерживал её дрожащими от напряжения руками, которые не слушались его, и приходилось прикладывать немало усилий, чтобы справиться с непослушным, уставшим телом. Горючее растеклось по всем брёвнам, на которых лежало тело Тамары, немного пролилось на пол, но зато Вадиму удалось не забрызгать свою одежду. Он отставил в сторону пустую канистру, ещё раз убедился, что горючее не попало на него, и поковылял к факелу, закреплённому на стене. Вадим снял факел, обмакнул в жидкость в чаше и зажёг его с помощью спичек, которые всё это время не выпускал из рук. Радостно вспыхнуло пламя, подземелье тут же озарилось светом. Вадим подошёл к алтарю, посмотрел на тело, лежащее на нём, оно по-прежнему безмятежно покоилось на аккуратно уложенных брёвнах погребального костра, глаза были закрыты, а само лицо источало спокойствие. Факел коснулся брёвен, и те тут же занялись огнём. Вадима обдало жаром, и он отступил назад. Когда костёр разгорелся, дым стал закручиваться по спирали, он столбом поднимался к потолку и выходил через главное отверстие над алтарём. Вадим затушил факел, накрыв его ненужным теперь рюкзаком, чтобы лучше видеть то, что стало происходить в святилище, искусственное освещение здесь явно было лишним и портило всё впечатление от происходящего. А посмотреть было на что! Солнечные лучи проникали через четыре отверстия световодов, расположенных по краям свода, и закручивались по спирали в центре там, где находился алтарь, с лежащим на нём телом Тамары. Почему солнечные лучи закручивались таким причудливым образом, Сорокин объяснить не мог. Дым костра так же закручивался и стремительно вытягивался через отверстие в центре. Вадим опустился на пол, силы быстро покидали его, усталость и нервное потрясение сделали своё дело. Тело Тамары начало распадаться на какие-то немыслимые фрагменты. Оно рассыпалось, превращаясь в белый порошок, и частички этого порошка возносились вверх, закручиваясь вместе с белым дымом, а затем выбрасывались наружу через главное отверстие. Когда от тела почти ничего не осталось, огонь начал потихоньку угасать, и вскоре от костра остался лишь скромный, едва трепещущий огонёк. В этот момент горстка чёрного пепла, оставшегося от тела, поднялась, сорвалась с места и, шипя, словно проколотое колесо, нависла на полом. Боль в голове Вадима вспыхнула с новой силой. Валет поднял уши и зарычал, готовясь защищать своего друга, если этот пепел метнётся в их сторону. Но зола не метнулась в их сторону, напротив, взвилась в воздух, под самый потолок, а затем резко и стремительно ринулась вниз, оставляя за собой чёрную, уже знакомую поволоку. Пепел вонзился в пол пещеры у основания алтаря и исчез, словно ушёл под землю, пробившись через толщу грунта. Чёрная поволока растаяла, костёр полностью погас, боль в голове исчезла, Вадим завалился на землю и, закрыв глаза, погрузился в глубокое беспамятство.