Эти интеллектуальные предпосылки обеспечили поверхностную убедительность взглядам группы протестантов, называющих себя германскими христианами: это движение поддерживало цель нацистов устранить иудейское влияние в церкви и стремилось стать выразителем интересов германского протестантизма. Оно вновь опиралось на один из аспектов германского протестантского прошлого, стремление к объединению протестантских церквей, которое имело почтенную историю, но теперь скатилось к открытому расизму. Чтобы объяснить галилейское происхождение Спасителя, германские христиане предположили, что эта область была местом компактного проживания этнических арийцев. Помимо этого заимствования из многих антропологических домыслов XIX века и научных рассуждений, иногда, что особенно тревожно, исходивших из заслуживающих доверия источников, они обратились к взглядам Лютера (таким, как его несдержанные замечания об иудеях и болезненном для него вопросе подчинения высшим властям), чтобы оправдать свою попытку переписать учение веры. При поддержке нацистов они удачно выступили на выборах официальной церкви в июле 1933 года, и их наиболее влиятельный пастор Людвиг Мюллер получил титул «рейхсбишофа» – епископа имперской церкви.

Кому хватило бы воображения или смелости, чтобы противостоять коварному сочетанию обольщения и запугивания? Теолог Карл Барт имел преимущество как швейцарец, выросший в лоне протестантизма за пределами Германии, воспитанный в традициях реформатского протестантизма, богословское наследие которого в гораздо большей степени, нежели германское официальное лютеранство, побуждало Церковь занимать независимую или критическую позицию по отношению к светской власти. Барта привело в ярость подобострастие либеральных протестантов перед властями Германской империи, и по мере того как Первая мировая война приносила все больше разрушений, гнев побуждал его находить обман в традициях, проистекающих от Шлейермахера, с их утверждением, что разум открывает путь к постижению Божественного. «Комментарии к Посланию к Римлянам» Барта, опубликованные в 1919 году, выделяют из текста Павла тему, которая завладевала помыслами Блаженного Августина, Лютера и Кальвина: человечество с его греховным разумом способно приблизиться к Богу только благодаря божественной благодати, через посредничество Иисуса Христа. Неудивительно, что ветеран либеральной школы Адольф фон Гарнак стал одним из первых оппонентов Барта, а в число молодых священников, увлекшихся высказанной Бартом критикой либерализма, входил один из берлинских учеников Гарнака Дитрих Бонхёффер.

Швейцарский реформатский пастор, имеющий связи молодой лютеранин Бонхёффер принадлежал к числу реформатских и лютеранских протестантов, преимущественно из молодежи, которые в 1931 году сочли своим долгом занять экуменическую позицию в условиях растущего национализма в обществе. Подстегнутые явным ростом численности германских христиан после прихода к власти Гитлера, эти инакомыслящие 1933–1934 годов объединились, чтобы создать Исповедующую церковь. В мае 1934 года эта церковь ратифицировала в малоизвестном промышленном городе Бармен декларацию, противопоставляя свою евангелическую и реформатскую веру «пагубным ошибкам германских христиан и нынешнего руководства национальной церкви». Среди ряда собранных Исповедующей церковью библейских текстов бросалось в глаза примечательное отсутствие призыва к безоговорочному послушанию в Рим 13:1, который преобладал в мыслях авторитетных реформаторов: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога». Вместо этого декларация сосредотачивала внимание на послушании по тексту «Бога бойтесь, царя чтите» (1 Петр 2:17). Несмотря на ее видимую лояльность, эта заповедь была гораздо более неоднозначна или двусмысленна, чем Рим 13:1. Достижение баланса делало верность христианской истине в Исповедующей церкви не просто опасной, а проблематичной.

Исповедующая церковь испытывала те же затруднения, что и все благонамеренные христиане в государстве, где господствовало зло, в масштабы которого было трудно поверить, не говоря уже о том, чтобы предвидеть их. В Барменской декларации не упоминались беды евреев (о чем спустя три десятилетия пожалел сам Барт). Исповедующая церковь занимала официальную позицию лишь по вопросу расовой дискриминации посредством экклезиологии (то есть теологии церкви): она отказывалась признать за государством право определять принадлежность к церкви и исключать по расистским законам этнических евреев, ставших христианами. Многие сторонники Исповедующей церкви считали, что у таких христиан должны быть собственные отдельные приходы. Буквально все сторонники церкви также считали своим долгом поддерживать германское правительство, избранное по закону. Одной из ключевых фигур движения был Мартин Нимёллер, лютеранский пастор и бывший командир подводной лодки, врожденный консерватизм и патриотизм которого с трудом уживались с чувством отвращения при виде насилия и беззакония нацистов. Он голосовал за нацистов на выборах, которые привели их к власти, а его брат Вильгельм, тоже пастор Исповедующей церкви, был членом партии, хотя ни то, ни другое не предотвратило арест Нимёллера в 1937 году. В апреле 1938 года большинство священников Исповедующей церкви было еще готово присягнуть на верность Гитлеру как фюреру после проведенной им аннексии Австрии. Решения принимались в ситуации, в которой нравственная путаница напрашивалась сама собой. Нацисты никогда не были последовательными в поддержке какого бы то ни было христианского собрания, как бы оно ни стремилось приспособиться к партии; однако им успешно удавалось осыпать благами тех, кто их устраивал. Так, небольшие свободные церкви в Германии, такие, как методистская и баптистская, обнаружили, что нацисты прекратили дискриминацию со стороны официальных церквей; Гитлер даже оплатил новый орган для одной методистской церкви. Довольные тем, что Третий рейх поощряет семейные ценности и ведет кампании против современного декаданса, германские свободные церкви не заметили, что их использовали ради примирения враждующих сторон в соответствующей британской и американской церкви.

В 1939 году, когда в Европе началась война, очень многие христиане, как протестанты, так и католики, обнаружили, что стать пособниками нацизма очень просто. Между позитивной поддержкой и беспорядочным сочетанием бездействия и протестов с сопротивлением определенно есть разница. В первую категорию могли попасть те германские военные священники, которые присутствовали при массовых расправах, проведенных германской армией после вторжения в Советский Союз. Германскими зверствами на Украине руководил ее рейхскомиссар Эрих Кох, один из старейших членов нацистской партии, а также набожный протестант, иногда возглавлявший провинциальный синод Лютеранской церкви в Восточной Пруссии и могущественный покровитель рейхсбишофа Мюллера. Среди церквей мира меньше всего прихожан было у мемориальной церкви Мартина Лютера в южном пригороде Берлина, Мариендорфе. Эту приходскую церковь, построенную в 20-х годах ХХ века националистически настроенными лютеранами, нацисты захватили после прихода к власти и превратили в символ престижа. Хотя в дальнейшем свастики с ее скульптур были тщательно сколоты, у штурмовика, вырезанного на купели, отняли автомат, а бюст Гитлера убрали, Лютеранская церковь так и не решила, как поступить с этим возмутительным местом поклонения, орга́н которого впервые зазвучал во время нацистского Нюрнбергского съезда, поэтому ее будущее остается туманным: по досадной прихоти судьбы церковь уцелела во время бомбардировок союзников, разрушивших город.

Так же трудно оправдать режимы, возникшие после завоеваний Гитлера и сочетающие религиозное рвение с энтузиазмом в проявлениях в малом масштабе собственных вариантов гитлеровского кровавого расизма. В Словакии возрождение словацкого самосознания проходило под руководством католического духовенства и было сознательно направлено против чешского господства после 1918 года. Захватив Чехословакию, Гитлер ввел в ней словацкий марионеточный режим, который в 1939–1945 годах возглавлял Йозеф Тисо. И во время президентства он оставался католическим приходским священником; на нем лежит ответственность за депортацию по приказу нацистов евреев и цыган. В Хорватии Анте Павелич руководил отличавшимся осторожностью католическим режимом, избавляя многонациональное государство от евреев, цыган и православных сербов (но, что любопытно, не от протестантов или мусульман). Его садистские методы шокировали даже нацистов. Католическая церковь и не думала осуждать принудительное обращение православных – часть программы Павелича. Францисканский монах Сидоние Шольц приезжал в концлагеря и предлагал сербам переход в другую веру или смерть. Когда участники сербского сопротивления убили его, газета, спонсором которой был архиепископ Степинац из Загреба, назвала брата Шольца «новым мучеником, погибшим во имя религии и католической Хорватии». Многие католики в соседней Словении ужасались зверствам в Хорватии и поднимали протест, требуя от папы публичного осуждения; эта волна достигла Ватикана в 1942 году и не принесла никаких результатов. Подобные недвусмысленные сообщения от лидеров Польской церкви, описывающих злодеяния нацистов на оккупированной польской территории, привели только к тому, что Ватикан так и не смог выбрать компромиссную публичную реакцию.

На оккупированной фашистскими войсками Украине, где религиозная жизнь возродилась после того, как Красную армию оттеснили гитлеровцы, национализм тоже двинулся по религиозному пути, однако со страшным новым сочетанием сил. Под опьяняющим воздействием нацистской оккупации поляки поднялись против украинцев, которые лишь недавно обрели самосознание, и результат оказался неожиданным: украинцы из числа греко-католиков объединились с православными украинцами против поляков-католиков, для которых общей с греками-католиками была верность Риму. Так были преодолены последствия объединений и антипатий трех предшествовавших столетий. На спорной территории Волыни, незадолго до этого находившейся под управлением Польши, в 1943 году украинцам удалось в ходе обоюдного конфликта, сопровождавшегося геноцидом, выявлять польских католиков, которые отмечали Рождество раньше, чем греко-католики или православные. Поляки обычно проводили рождественские богослужения в деревянных церквах, которые легко загорались, а тех, кому удавалось спастись из этого ада, расстреливали. В целом во время этой вспышки насилия по всей Украине погибло около 70 тысяч поляков и 20 тысяч украинцев.

Пример Франции и ее католичества остается мучительным для страны. В 1940 году, когда французская армия пала под сокрушительным германским натиском, Третья французская республика была быстро упразднена, а ее секуляристский призыв к ценностям 1789 года дискредитирован. Новое правительство действовало на территориях Франции, не оккупированных нацистами напрямую, находясь в курортном городке Виши. Пожилой герой войны, возглавивший правительство Виши маршал Филипп Петэн, предпочел сочетать свой деятельный консерватизм с идеологией католического традиционализма, несмотря на отсутствие личного религиозного рвения. Официальная церковь охотно поддержала новый национальный лозунг Travail, famille, patrie («Работа, семья, родина»), и те антисемиты, которые потерпели поражение сорок лет назад в деле Дрейфуса (см. с. 913), не замедлили объединиться с еще более радикальными антисемитами – нацистами-победителями. Католические иерархи не сразу поняли, какую ужасную ошибку совершили; с первых дней поражения более молодым священникам невысокого ранга было свойственно с подозрением относиться к режиму Виши, некоторые политики которого сочетали выраженные антиклерикальные взгляды с квазифашистской идеологией.

Постепенно, по мере того как прояснялся эксплуататорский характер германской оккупации, нарастало национальное сопротивление. Католики занимали видное положение среди участников сопротивления, многие героически спасали евреев от варварского обращения и смерти. По иронии судьбы наиболее долговечным памятником режиму Виши стало одно из прекраснейших музыкальных произведений современной католической литургии, «Реквием» Мориса Дюрюфле, в котором простые мелодии заупокойной службы вплетены в пышный, легко запоминающийся шедевр французского хорального романтизма. Правительство Виши заказало его набожному композитору, издатель которого принадлежал к числу наиболее воодушевленных сторонников Петэна. На долгие послевоенные годы истоки великого произведения Дюрюфле были удобным образом забыты.

В центре всех этих событий находился папа Пий XII. Его причастность к войне породила споры, которые не закончены до сих пор. На фоне бурной научной и не столь научной полемики «молчание» самого папы невольно обращает на себя внимание. У этого молчания две стороны, ибо он не сообщил германскому правительству о готовящемся в армии заговоре с целью убийства Гитлера в конце 1939 года, но тайно доложил о нем западным союзникам, однако по мере развития холокоста молчал и о евреях. В то время как различные организации Ватикана помогали тысячам евреев избегать облав в Италии, папа лишь один раз собрался с духом, чтобы сделать публичное заявление об этом преследовании – в своем рождественском радиообращении 1942 года. Но даже в этом случае в своем упоминании тех, кто «умерщвлен или обречен на медленную гибель, порой только из-за расовой принадлежности или происхождения», папа не назвал тех, кто больше всех страдал. В третий раз в публичных выступлениях он практически умолчал о собственных действиях, и это намеренное, хотя и вполне понятное стремление запутывать вопрос продолжалось на протяжении тринадцати лет его понтификата уже после окончания войны.

Неуместная уклончивость папы контрастирует с поведением католического лидера в ситуации, гораздо более опасной лично для него, – Андрея Шептицкого, митрополита Галицкого, предстоятеля Украинской грекокатолической церкви с 1900 года. В безнадежной ситуации, которая сложилась в оккупированной Германией Галиции в 1944 году, Шептицкий не нашел другого выхода, кроме как отправлять священников служить в подразделение СС «Галичина», которое должно было стать ядром армии, защищавшей регион от наступающих русских войск. Можно предположить, что он был для украинцев еще одним Тисо или Павеличем, но несмотря на глубокую преданность делу укрепления украинского национализма, Шептицкий оставался аристократом из семьи, происходившей из многоконфессиональной Речи Посполитой. Перейдя в Греко-католическую церковь из римского католичества, имея брата, который в 1920 году помогал создавать победоносную польскую армию, Шептицкий с начала германской оккупации рисковал собственной жизнью, укрывая евреев от насильственного переселения и создавая сеть помощи им.

Этим Шептицкий не ограничился. Когда нацисты начали вербовать украинцев для расправы над евреями, а затем и над поляками, митрополит совершил чрезвычайно опасный шаг: в письме к Генриху Гиммлеру лично обратился с просьбой не набирать полицаев из числа украинцев. Кроме того, он обнародовал пастырское письмо, которое предполагалось прочесть во всех греко-католических церквах при еще более рискованных обстоятельствах, чем те, при которых распространялось послание Mit brennender Sorge: оно носило название «Не убий» и напоминало прихожанам, что убийству нет оправданий. Это пастырское послание стало не единственным на ту же тему: в 1942 году Шептицкий писал папе Пию XII, осуждая нацизм как «эгоизм, доведенный до абсурда». Его церкви повезло иметь такого лидера; хотя он, будучи уже пожилым человеком, умер через несколько месяцев после того, как через Украину на запад прошли советские танки, память о нем поддерживала прихожан Греко-католической церкви на протяжении еще более чем полувека бед и притеснений.

Папа Пий XII был преемником правителей, которые держали своих подданных-евреев в римском гетто вплоть до XIX века, однако в сфере религии не только папство несет ответственность за придание официального статуса антисемитизму на протяжении почти всего времени его существования. Германские протестанты поступили не лучше папы в 50-х годах ХХ века, столкнувшись со своим военным прошлым. Запятнанным оказалось все халкидонское христианство, это относилось и к непреднамеренному и бездумному антисемитизму, которым британское и американское общество характеризовалось до конца ХХ века. Незачем указывать на тот бесспорный факт, что большинство нацистов ненавидело христианство и в случае победы сделало бы все возможное, чтобы уничтожить его власть официальной организации. По мере того как нацистская «машина для уничтожения» вербовала бесчисленные тысячи европейских христиан на роль пособников или безропотных очевидцев процесса уничтожения евреев, поставленного на индустриальную основу, их удавалось успешно привлекать к делу дегуманизации жертв: коллаборационисты впитали христианские негативные и стереотипные представления об иудаизме, складывавшиеся на протяжении восемнадцати веков, не говоря уже об очевидных конфликтах в тексте Нового Завета, побуждающих к возникновению подобных стереотипов, вплоть до самых лживых и маргинализирующих, подобных «кровавому навету» (см. с. 435). Христианам послевоенной Европы пришлось нести тяжкое бремя. К их чести, после неудачных полумер непосредственно послевоенного периода церкви приложили все старания, чтобы обратиться к фактам. Подобно фиаско, которое миссионеры потерпели в Индии, холокост принес пользу, способствовав распространению смирения у христиан.

Среди христиан были и те, кто выделялся из общего ряда – зачастую одинокие фигуры, сопротивление которых успехам нацистов, которые казались нескончаемыми, в то время озадачивало многих. Франц Егерштеттер был простым человеком, выходцем из той же области Австрии, что и сам Гитлер, и даже с подобной мрачной семейной предысторией. Но все эти обстоятельства подвигли его служить в местной маленькой церкви, не участвовать в плебисците по вопросу аншлюса Австрии и наконец решительно отказаться воевать за свою страну, дело которой он считал неправым. Его обезглавили в Берлине в 1943 году, указание его фамилии на местном памятнике после Второй мировой войны стало предметом бурных споров. Наиболее символической фигурой Исповедующей церкви в настоящее время остается Дитрих Бонхёффер. Несмотря лишь на косвенную причастность к сопротивлению нацистам, этот лютеранский пастор принадлежал к кругам, представители которых стремились к свержению существующего режима, и был осведомлен о планах, кульминацией которых стало неудавшееся покушение на Гитлера 20 июля 1944 года. Именно поэтому гестапо арестовало его и продержало за решеткой вплоть до казни. На его примере христиане вновь столкнулись с ситуацией нравственных вопросов, касающихся убийства тиранов, – тех самых вопросов, которые уже поднимались во времена Реформации. После казни Бонхёффера перед самым концом войны у германских лютеран, в отличие от многих других конфессий, появился мученик. Плодами его пребывания в тюрьме стали богословские труды, наброски и письма, содержащие фразы, которые до сих пор на слуху у западных христиан как возможные указания будущего направления развития Церкви (см. с. 1087–1088). Живописный дом с садом в зеленом пригороде Берлина, принадлежавший родителям Бонхёффера, – дом, откуда гестаповцы увели его в тюрьму, – стал его памятником, в отличие от места захоронения, которое так и осталось неизвестным.

Среди союзников, сражавшихся против нацистской Германии, находились люди, понимавшие, что и союзники способны на злодеяния. Джордж Белл, близкий друг Бонхёффера из Англии и епископ Англиканской церкви, поддерживавший связь с христианскими церквами материковой Европы, был совестью британской правящей элиты, но так и не дождался благодарности от британского премьер-министра Уинстона Черчилля. Во время Первой мировой войны Белл был капелланом домовой церкви (по сути дела, секретарем) Рэндолла Дэвидсона, архиепископа Кентерберийского, которому удалось в официальных заявлениях Англиканской церкви сойти с пути махрового патриотизма, представленного епископом Уиннингтон-Ингрэмом. Белл, епископ Чичестерский, с 1938 года занимавший одно из мест англиканского епископата в британской палате лордов, пошел еще дальше по пути, проложенному Дэвидсоном: он поставил перед собой задачу отделить в ведении войны Германию от нацизма. Вопросом, обеспечившим ему особенно прискорбную известность, стала критика систематических ковровых бомбардировок германских городов, которые стали возможны благодаря тому, что союзники нанесли серьезное поражение ВВС Германии (Люфтваффе) во второй половине войны. Епископ Ковентри, города, разрушенного Люфтваффе в 1940 году, считал своим нравственным долгом поддержку британской политики ответных карательных бомбардировок; в отличие от него, с 1943 года Белл пользовался своим положением, чтобы осуждать ковровые бомбардировки как «злодеяние». Принято считать, что возмущение Черчилля откровенностью Белла стоило последнему кентерберийского престола, но для такого вдохновенного нравственного лидера это обстоятельство едва ли стало катастрофой. После войны близкая дружба с немецкими священниками и естественная склонность к христианскому всепрощению побудили его высказывать сомнительные суждения по вопросу об ответственности немцев за последствия их причастности к преступлениям нацистов.

Наиболее разрушительной и чудовищной Вторая мировая война стала для Восточной Европы, поэтому странно было бы даже предполагать, что она принесла Советскому Союзу хоть какие-то преимущества. Вместе с тем трудно представить, как без такой поддержки для советского престижа, как отпор нацистской армии, данный русскими в войне, справедливо называемой Великой Отечественной, Советская Россия просуществовала бы до 80-х годов, не будучи легитимной в общепринятом смысле и к моменту вторжения Гитлера уже погубившей столько людей. Сталина, в преступной беспечности не замечавшего, что Гитлер готовится нарушить заключенный между ними союз, война превратила в лидера, сравнимого с первыми правителями династии Романовых или Петром I, в защитника своего народа. И в то же время Отечественная война спасла Русскую православную церковь от полного исчезновения, но не от значительного нравственного компромисса. В 1939 году на свободе в Советском Союзе оставалось всего четыре священника, имевших высокий чин; в сентябре 1943 года, когда Россия отчаянно сражалась, чтобы не пустить германскую армию в самое сердце страны, Сталин пригласил на встречу патриарха и трех митрополитов, что привело к заседанию первого с 1917 года архиерейского собора. Задачей собора было побудить Церковь внести свой вклад в борьбу и призвать верующих к самопожертвованию. Патриотическая деятельность принесла подобные преимущества и Грузинской и Армянской церквам: на средства, собранные главой Армянской церкви, были оснащены две танковых дивизии Красной армии.

Терпимое отношение к Церкви как институту сохранилось и после окончания войны. В 1946 году Сталин допустил официальное уничтожение чахнущей церкви-соперницы, которую поощряло советское правительство, – «обновленческой» церкви. Она возникла как попытка радикальных священников предложить реформированный вариант православия во время неудавшейся революции 1905 года (см. с. 937–938), но вскоре превратилась в средство подрыва православной деятельности и повторения коммунистической пропаганды. Сталин понял, что его целям лучше послужат угодливые иерархи Православной церкви, пользующиеся некоторым доверием у лидеров церкви всего мира. Тем же образом Московскую патриархию использовали и его преемники, хотя и возобновили яростные попытки положить конец религиозной жизни той же самой церкви. После возвращения на Украину советской власти Сталин неожиданно ликвидировал Греко-католическую церковь, расцвет которой начался после отступления Красной армии и с приходом нацистов. В 1946 году марионеточный синод Украины объявил недействительной Брестскую унию 1596 года, и церковь исчезла почти на полвека в результате принудительного слияния с православной московской. По мере того как советские войска стремились осуществить то, чего с тревогой ждали и опасались западные союзники – что Сталин сделает Восточную Европу советской сферой влияния, – национальные православные церкви за пределами Греции повторили судьбу Московской патриархии и довольствовались досадным сочетанием коллаборационизма и преследования со стороны сателлитных коммунистических режимов. Католики и протестанты пользовались большей поддержкой благодаря внешним связям, но по той же причине новые «народные демократические государства» воспринимали их как врагов.

В 1945 году Европа, лежавшая в руинах, переживала период наиболее массовых переселений в письменной истории: перемещенные лица возвращались на родину или стремились избежать возмездия, в то время как другие, несмотря на разрушения, переселялись в соответствии с новыми политическими границами, установленными союзниками-победителями. Ряд второстепенных войн продолжался на Балканах и равнинах Восточной Европы. Постепенно люди с ужасом осознавали то, о чем решились открыто заявить лишь через несколько десятилетий: что миллионы человек, преимущественно евреев, но вместе с ними и цыган, и гомосексуалистов, масонов, свидетелей Иеговы и прочих, не соответствующих нацистским представлениям, исчезли не в ходе военных действий, а были хладнокровно согнаны на бойню и деловито умерщвлены. Большой знак вопроса возник над мировыми империями, созданными Францией, Великобританией и государствами-сателлитами за предшествовавшие три века. Британский и французский авторитет в Восточной Азии был подорван завоеваниями Японии, во Франции – германской оккупацией, и жители колоний вновь задумались о том, какую пользу может принести им участие в войне, вспыхнувшей в Европе. Единственной державой, улицы и поля которой остались не обезображенными войной, а казна – отнюдь не пустой, были Соединенные Штаты Америки. В ходе одной из самых дальновидных и щедрых международных сделок в известной нам истории и вместе с тем заключенной с прицелом на опережение спасителей-соперников с коммунистического Востока, согласно Плану Маршалла США начали финансировать программу восстановления Европы, которая, несомненно, спасла европейские народы от новой волны недовольства, нигилизма, готовности слушать демагогов, которые отравили межвоенные годы.

Это был момент, ущерб которого сравним с нанесенным восточному христианскому миру чумой в Азии XIV века, монголо-татарским нашествием и распространением ислама (см. с. 298–299). После тех великих перемен центром христианской деятельности и принятия решений стала Европа. Теперь же, хотя исторические силовые центры ввиду инерции по-прежнему оставались в Стамбуле, Москве и Риме, внимательный наблюдатель мог заметить, что не только православие ослабло заметнее, чем в любой другой период своего существования, но и западное христианство в его протестантской и католической формах процветало скорее в Америке, Африке и Азии, нежели в Европе. Несомненно, мучительное восхождение Европы из надира пошло на пользу посещению церквей: в течение более чем десятилетия его рост был вызван усталостью и желанием вернуться к нормальной и приличной жизни после ужасов войны. Поэтому в 50-х годах британские церкви стали более многолюдными. Англиканское богословие и литературное творчество редко казались настолько глубокими и космополитичными, евангелическое крыло Англиканской церкви перестало занимать крайне маргинальные позиции благодаря общественным миссиям во главе с одним из самых вдумчивых сторонников Американской евангелической церкви, молодым баптистом-южанином Билли Грэмом. Римское католичество тоже неуклонно претендовало на приемлемость в жизни коренного населения Великобритании – иными словами, переставало быть религией иммигрантов и ирландцев и становилось религией среднего класса. В недавно провозглашенной Ирландской республике католичество не пользовалось особой популярностью, не проникало во все сферы жизни страны, но это не вызывало ощущения, что чего-то недостает, и такое положение сохранилось в дальнейшем.

Пий XII возглавлял Католическую церковь, которая продолжала бурно разрастаться во всем мире. Папа прилагал все усилия, чтобы признать, что после войны Европа начала меняться, оказывал всемерную поддержку созданию христианских демократических партий, принимал участие в проведении демократической политики в государствах, почти всецело находящихся к западу от «железного занавеса», окружающего сателлитов Советского Союза, – за исключением по-прежнему авторитарных католических диктатур Испании и Португалии. Однако собственные консервативные порывы Пия отражали распространенное в Европе стремление найти утешение в прошлом. В 1950 году он воспользовался принципом непогрешимости папы, чтобы дать определение учению о восхищении Богоматери на небо во плоти, то есть совершил шаг, который привел в ярость в равной степени Протестантскую, Православную и Восточную церкви, и не порадовал тех католических богословов, которым было небезразлично отсутствие подтверждений этого учения в Библии или в ранней христианской традиции. Нечто вроде модернистской кампании папы Пия X набирало обороты против тех, кого Пий XII считал инакомыслящими, не признающими католические истины. В последние годы жизни болезненный папа представлял собой жалкое зрелище и тем не менее изо всех сил старался быть всеобщим наставником, наместником не Христа, а «Британской энциклопедии». Симптоматичным для его добросовестного, но неуместного стремления продолжать диалог с современным миром стало провозглашение незадолго до смерти в 1958 году последовательницы святого Франциска, святой Клары Ассизской, покровительницей телевидения. Она была выбрана потому, что на смертном одре смогла посетить рождественскую Мессу в соседнем храме посредством видения, – чудесного средневекового аналога внестудийного вещания.

Деятельность католиков в 50-х годах развивалась параллельно, но почти без контактов с быстро распространяющимся и разнообразным глобальным протестантизмом. В первую половину века протестантизм развивался в двух разных новых направлениях, между которыми оставалось все меньше общего: с одной стороны, происходило осторожное либеральное исследование веры и социальной активности, с другой – возникали новые церкви, в том числе отождествляющие себя с пятидесятнической, прихожане которых демонстрировали приверженность полноценному экстравертному евангелическому стилю. Оба этих протестантских порыва имели, в сущности, общие корни в англоязычном евангеличестве. Возможно, не следовало бы рассматривать их как противоположные полюсы, но именно так обстояло дело в ХХ веке. Между ними сохранялся широкий спектр евангелических протестантских верований, многие из которых в пику либералам стали называть себя «консервативными».

После 1900 года либеральный протестантизм избрал совершенно иной путь, отличающийся и от пути кесвикских консерваторов, и от выбора многочисленных новых церквей. Постепенно он начал преобладать в большинстве старых протестантских церквей – Лютеранской, Реформатской, Англиканской и Методистской, в то время как баптисты оказались более стойкими. Этот новый либерализм был более распространенным феноменом, чем либеральный протестантизм, оплотом которого оставалась Германия XIX века. К нему принадлежали такие видные критики Шлейермахера и старонемецкого богословия, как Карл Барт, подходу которого к изучению Библии многим обязан прогресс в критической библеистике, хотя свои собственные эмоциональные выводы об исключительности Священного Писания он строил на преданности христианству. Либералы с энтузиазмом занимались миссионерской деятельностью, постепенно смещая акцент на справедливость и равенство в мире как необходимое отражение христианской идеи – той, которая в Северной Америке получила название «Социального Евангелия» (Social Gospel).

В ХХ веке либеральный протестантизм затеял новое приключение с целью христианского объединения. Он предпринимал старания, чтобы разрушить внутрицерковные границы и залечить раны, сохранившиеся со времен Реформации. Либеральные протестанты были открыты для восприятия нюансов католичества Высокой англиканской церкви и подобных течений в североевропейском лютеранстве, они считали своей задачей такое же обновление истинного католичества для всей церкви, которое представлял Жан Кальвин в Женеве. Отсюда и описание проекта словом, заимствованным у одного из первых соборов ранней церкви и эхом, повторяющим титул, избранный для себя патриархом Константинопольским – «вселенский», или «экуменический». В итоге экуменическое движение должно было перерасти свои протестантские истоки, но оставалось далеким от этого в 40-х годах ХХ века, когда у движения появилась своя организация – Всемирный совет церквей.

Экуменическое движение зародилось как ветвь протестантских миссий XIX века. Его особенно подхлестнула индийская загадка: на первый взгляд – наиболее многообещающая сфера миссионерского распространения христианской веры, а на деле – наименее восприимчивая (см. с. 984–985). В первой половине ХХ века ведущим организатором экуменического движения был Дж. Х. Олдхэм, имеющий немалый личный опыт: он родился в Индии и женился на дочери бывшего британского губернатора Бенгалии, с которой познакомился в ходе миссионерской деятельности в Лахоре. Его религиозный опыт наглядно иллюстрирует траекторию развития либерального протестантизма. Поначалу склонный к смутному евангеличеству, юный Джозеф порадовал своего набожного отца, приняв обращение во время последней английской миссии американского ривайвализма Д. Л. Муди, провел некоторое время, работая в одной из ведущих эдинбургских свободных церквей Шотландии, но христианское рвение постепенно уводило его от движения святости, или милленаризма. Былая причастность к официальной церкви напомнила о себе, но примечательным образом: он сохранил характерное евангелическое безразличие к границам конфессий. Подобно многим протестантам, отошедшим от своего раннего евангеличества, Олдхэм приступил к миссионерской деятельности как к служению не только отдельным церквам, но и обществу в целом. Миссионерам полагалось распространять Благую весть с помощью эффективной (и западной) медицины, полноценного (и западного) образования и западного прогресса, стремления к устранению расовой дискриминации или колониальной эксплуатации. Первые посланцы Лондонского миссионерского общества в Тихоокеанском регионе еще в 90-х годах XVIII века оценили бы многие старания Олдхэма.

Помимо поразительных организаторских способностей и внимания к деталям, Олдхэм умел строить с церковными лидерами и с теми, в ком он видел задатки лидеров Церкви в целом (в том числе с Бонхёффером и Джорджем Беллом) отношения, основанные на взаимной симпатии. Он чувствовал себя как дома в «Атенеуме», величественном лондонском клубе, предназначенном для джентльменов, способных похвастаться скорее образованием и талантом, нежели блистательным происхождением: епископы то и дело выходили из дверей этого клуба и входили в них, Олдхэму он заменял Ватикан. Жадно читая труды немецких богословов, он поддерживал связь с известными теологами Северной Европы – в число его друзей наряду с Бонхёффером входили Карл Барт и соперник Барта, либеральный протестант Эмиль Бруннер, – и посвятил свою жизнь стремлению привлечь к совместной деятельности как можно больше церквей. Его первым триумфом на поприще администратора стала Миссионерская конференция в Эдинбурге в 1910 году, – на сегодняшний день самое значительное и всеобъемлющее событие такого рода. Впервые приглашения получили не только церкви Европы и Америки и не только протестантские церкви, но и в этом случае были установлены рамки: в списке приглашенных не оказалось африканцев. Индия с ее проблемами осталась в центре внимания.

Важно то, что Олдхэм и его коллеги признали особые трудности и вместе с тем конкретный потенциал англиканства, Епископальной церкви со структурой, которая выглядела многообещающе и заключала в себе борьбу протестантского и католического самосознания, воплощая раскол Западной церкви, вызванный Реформацией. Представителей Высокой англиканской церкви, которые ценили католичество и зачастую подозрительно относились к протестантам в собственной церкви, а тем более за ее пределами, уговорили посетить Эдинбург, где им представился шанс увидеть, что совместная работа с другими протестантскими церквами имеет свою ценность. Они могли поделиться давними связями с Православной и Католической церквами – некоторые англо-католики стремились объединиться с Римом и православием с 50-х годов XIX века – и это открывало перед экуменизмом широкие перспективы за рамками протестантизма, пусть даже довольно неопределенные на том этапе. И самое главное, участники конференции разъезжались после этого успешного и волнующего события, признавая, что церкви уже не в состоянии действовать порознь, распространяя весть единства и любви, и этот принцип применим для Европы так же, как и для Индии. Так была отправлена весть «всем христианским землям», для которых ближайшие десять лет оказались «поворотным пунктом в человеческой истории», – но не тем, которого они с радостью ожидали. Первая мировая война стала еще одним полезным призывом к смирению для европейского христианства.

Два епископа, американский епископальный и шведский, превратили идею конференции в более длительный диалог. Чарльз Брент был епископом-миссионером на Филиппинах, в то время подчиненных Америке; он предложил ряд дискуссий и конференций, которые рассматривали бы проблемы «веры и порядка» – во что верит церковь и какую структуру она имеет. Это помогло бы прояснить ее задачу в новых условиях, а также, возможно, вызвало бы последовательную реакцию на все, что Просвещение предназначало для христианского понимания, к худу или к добру. Подобные выводы могли указать новые пути к исцелению древних ран в христианстве. Шведский лютеранский предстоятель, архиепископ Натан Сёдерблюм, сосредоточил внимание на другом испытании для церкви в эпоху перемен, беспорядка и тревог: разработке эффективных рекомендаций, позволяющих оставаться христианином в современном обществе. Местом проведения первой конференции «Жизнь и труд» в 1925 году был выбран Стокгольм: неутомимый Олдхэм взял на себя еще одну грандиозную организаторскую задачу. Примечательно, что конференцию посетили несколько представителей Православной церкви, количество которых росло, несмотря на представления о церкви, обособившие их от протестантов и даже англикан. Эти два движения в конце концов объединились в 1948 году во Всемирном совете церквей, который после обретения внушительной штаб-квартиры в Швейцарии и центрального секретариата претендовал на статус христианского аналога ООН, созданной в 1945 году и заменившей Лигу наций, которая дискредитировала себя. И действительно, в той степени, о которой до последнего времени вспоминали редко, Всеобщая декларация прав человека, принятая ООН в 1948 году, была продуктом того же экуменического либерально-протестантского объединения священников и мирян, которое восходит к эдинбургской миссионерской конференции.

В то же время англиканство укрепляло свои позиции в центре экуменических дискуссий, хотя результаты его инициатив выявили ряд изъянов и препятствий. От имени епископов Ламбетской конференции 1920 года было сделано заявление, которое назвали «вероятно, наиболее запоминающимся заявлением Ламбетских конференций». По-видимому, потрясенные трагическими событиями войны, епископы подготовили документ весьма неангликанский по выразительности тона, – один из тех редких примеров заявлений официальной церкви, которые можно было бы назвать пророческим. Это «Воззвание ко всем христианам» (Appeal to all Christian People) было обращено к «церкви подлинно католической, верной всему, что истинно, собирающей под свое крыло всех, «кто исповедует христианство и называет себя христианами», для кого общими станут все сокровища веры и порядка, доставшиеся в наследство настоящему от прошлого». Проблема заключалась в том, как разобраться в различных реакциях. Большинство свободных церквей Англии проявили энтузиазм, однако на протяжении оставшейся части века они почти не добились прогресса ввиду постоянно сумбурной англиканской реакции на их инициативы. Англикане всегда были неизбежно разделены на англо-католиков и сторонников Евангелической церкви, которые не могли договориться о том, что значит быть англиканином, в то время как «центристы» церкви вечно досадовали на бесполезность позиции и тех, и других «крайних».

Так же трудно англиканам было добиться успеха в общении с православными. В этом случае вновь наблюдались значительные проявления доброй воли. Многие оторванные от корней русские и сербские священники и студенты, не оправившиеся от травмы, нанесенной войной и революцией, нашли пристанище на территории военной союзницы – Великобритании. Представители пустующей константинопольской патриархии стали заинтересованными свидетелями споров в Ламбете в 1920 году, возникших после важного призыва самого Константинополя, обращенного ко всем христианам и побуждающего их преодолевать различия учений (хотя делегаты менее воодушевленно отнеслись к большинству других особенностей Англиканской церкви, которые наблюдали во время визита). Учитывая плачевное состояние дел в СССР, решение англикан обратиться к Константинополю, а не к Москве было естественным, но и константинопольскую патриархию поразил упадок Оттоманской империи и христианства в Малой Азии. Проницательный дипломат, архиепископ Рэндолл Дэвидсон, понимал, как часто бывало в запутанной трехвековой истории англиканоправославных отношений, что важнейшую роль для Православной церкви играла возможность пользоваться в условиях кризиса любой предложенной помощью.

Оба соперничающих кандидата на пустующее место в константинопольской патриархии с воодушевлением подавали голос, признавая ценность англиканского духовенства, которое так всецело отверг папа в Apostolicae Curae («О недействительности англиканских рукоположений») 1896 года. Удачливый кандидат Мелетий наконец отплыл в Константинополь в 1922 году на французской, а не на британской канонерке, но выступил с признанием служителей Англиканской церкви. Событие, которое в тот момент казалось решающим шагом к объединению, вскоре потонуло в трясине православных междоусобиц. Мелетий привел в ярость чуть ли не весь православный мир не только тем, что имел дело с еретиками-англиканами, но и своими попытками перевести православие на использование григорианского календаря, тлетворного изобретения еще одного еретика, папы римского. Когда турки годом позже подстроили уход Мелетия с поста, британцы, довольные тем, что патриархию удалось сохранить на ее историческом месте, в Константинополе, не стали вмешиваться.

Значительного успеха экуменическое движение, откликнувшееся на призыв англикан стремиться к единству на основании общего епископата, добилось там, где и зародилось, – в Индии. Подобный государственному деятелю представитель «Высокой церкви» Эдвин Палмер, епископ Бомбейский (современный Мумбай), завоевал доверие лидеров церкви Южной Индии, не относящейся к епископальным. Он предложил церковное устройство, исторический епископат которой происходил бы от апостолов, но в которой серьезные решения принимала бы церковь в целом в пресвитериях, синодах, местных собраниях, признавая ценность разных пастырств – из числа методистских, конгрегационалистских, пресвитерианских. Возникшая структура повторяла – несомненно, в основном неосознанно – епископальную, которую король Яков VI (см. с. 706–708) задолго до этого хитроумно и настойчиво вводил в Шотландии начала XVII века. Неуступчивые английские англо-католики ополчились против их плана, и эти протесты отвлекли изрядную долю их внимания от бушующей вокруг Второй мировой войны. Епископ Палмер мобилизовал на защиту плана немногословный прагматизм в письме, опубликованном в 1933 году в лондонской Times, обратившись к образу, призванному найти отклик у поколения, усвоившего уроки реализма в окопах Фландрии:

«Некие безвестные лица в Южной Индии предприняли первую попытку положить конец разделению. Они подобны людям, зовущим за собой в атаку. Им известно, что в ней они могут погибнуть, что их попытка провалится, если никто не последует за ними. Иными словами, возможно, что объединенная церковь после объединения сойдет с верного пути… Кто же умер, покинутый всеми, дабы спасти всех? Кто этот жаждущий тела, чтобы завершить спасение?»

Наконец в 1955 году Англиканская церковь согласилась (почти) объединиться с новой Епископальной церковью Южной Индии, возникшей восемью годами ранее. Этот результат был достигнут в нелегкой борьбе, и добиться от Англии повторного согласия уже не удалось в случае подобного объединения церкви Северной Индии, вследствие чего та продолжала сталкиваться с процедурными трудностями, когда ее священники пытались вести работу в англиканском окружении. Никакому другому плану корпоративного объединения не приходилось с таким трудом преодолевать сопротивление других групп приверженцев Англиканской церкви, не желающих мириться с чуждыми представлениями об англиканском самосознании. В христианском мире такими группами были преимущественно протестантские церкви с либеральными традициями, в которых властью уже были облечены принимающие решения структуры, пресвитериане и методисты, которым пришлось идти на значительные жертвы, и конгрегационалисты, обнаружившие, что историческое разделение можно преодолеть.

Всемирный совет церквей многого добился в укреплении взаимопонимания и связи между христианами. В настоящее время около 350 христианских церквей либо являются полноправными участниками работы совета, либо сотрудничают с ним; Римско-католическая церковь не стала полноправным членом, но давно и активно участвует в деятельности этой организации. Совет руководил распределением ресурсов между множеством проектов, направленных на решение социальных и политических проблем и следил за соблюдением баланса между западным достатком и потребностями развивающегося мира. Но спустя более чем полвека после основания совета стало ясно, что он не занял (по крайней мере, на тот момент) центральное место в христианстве, что казалось возможным в первые десятилетия его существования. Точно так же и успехи экуменического движения оказались не теми, на какие рассчитывали Олдхэм и остальные отцы-основатели (и впрямь отцы, преимущественно мужчины и в основном священнослужители): результаты были малозаметными, узкоместными и утилитарными.

Вероятно, проблема крылась в самих организациях, в создании которых преуспели Олдхэм и его коллеги – в конференциях, комитетах, движениях и секретариатах, с тщательно подготовленными и пересмотренными согласованными заявлениями. Либеральный протестантизм нервировала спонтанность Святого Духа. Но не такими были растущие как грибы после дождя новые церковные организации, уже замеченные в Африке и Америке на рубеже XIX и ХХ веков. Как часто случалось в истории христианства, поначалу официальные церкви не замечали, что творится за их пределами, а если и замечали, то редко принимали всерьез то, что считали разрозненными группами чудаков. Один из наиболее внимательных наблюдателей за пятидесятничеством утверждал, что о его существовании широкая американская публика узнала не ранее конца 50-х годов ХХ века. И действительно, посторонним было трудно следить за развитием движений, породивших путаницу названий, аббревиатур и лозунгов. Все они стремились выразить все многообразие своего самосознания и ревностное стремление приобрести опыт, преображающий жизнь, но по своему характеру трудно поддающийся попыткам облечь его в слова, особенно тем, кто не располагал преимуществами высшего образования, полученного в Оксбридже или Берлине.

Разногласия пятидесятников, мелочные для сторонних наблюдателей, значительные для заинтересованных лиц, бросали длинные тени на будущее. Так, в 1916 году немалая часть американского пятидесятничества раскололась надвое в полемике, восходящей к наиболее ранним из известных споров о Троице. Сторонники Евангелической церкви, придерживающиеся традиций Кесвикской конференции, были склонны к упоминанию имени Иисуса с частотой, которая задела бы за живое североевропейских католиков конца Средневековья или православных представителей исихазма; однако в данном случае религиозный энтузиазм привел к заявлению канадского проповедника Роберта Макалистера, что ранние христиане крестились не во имя Троицы, а во имя Иисуса. Разве не об этом говорил Петр в Деян 2:38? Из этого, по мнению Макалистера, следовало, что «Отец, Сын и Святой Дух» – не что иное, как титулы Бога, именуемого Иисусом. Это была новая форма раннехристианского тезиса о единстве божественной природы, модалистского монархианства (см. с. 167). Поскольку слово «крещение» постоянно звучало в пятидесятнических диалогах, едва ли можно было найти более провокационное заявление. Последовал раскол в недавно образованных Ассамблеях Божиих, и сторонники «единства» двинулись своим путем, сохраняя верность расовой терпимости, отсутствие которой было примечательным в исключительно «белых» Ассамблеях. Пятидесятничество, придерживающееся «единства», до сих пор процветает, на его долю приходится почти четверть церквей мира, открыто называющих себя пятидесятническими. Внимание Иисусу по-прежнему уделяется в песнопениях пятидесятнической и харизматической церкви.

Сторонники Евангелической церкви основного направления, косо смотревшие на «говорение на языках», с одобрением отметили, что Ассамблеи Божии, по крайней мере, хранят верность тринитаризму. Это могло помочь в дальнейшем, при постепенном сближении двух сторон. Результат не был неизбежным: возникла примечательная проблема. В первые годы существования пятидесятничества его сторонники сталкивались с проявлениями неприязни и оскорблениями со стороны приверженцев более укоренившейся и консервативной Евангелической церкви, особенно потому, что риторический стиль пятидесятничества был безошибочно узнаваемым. Как и в евангеличестве, подозрительное отношение к нравам нынешнего города сочеталось в нем с пристрастием к спасению современности от сатаны. Именно основательница церкви пятидесятников, опрометчивая Эйми Сэмпл Макферсон, разбрасывала листовки религиозного содержания с самолета в 1920 году и возглавила первую церковную радиостанцию. Равняясь на гениальную (порой) в шоу-бизнесе миссис Макферсон, пятидесятники повсюду от Лос-Анджелеса до Сеула в дальнейшем продемонстрировали склонность к театрализованному поклонению, к постановкам, достойным встать в один ряд с великими голливудскими мюзиклами ХХ века. Но несмотря на евангелические истоки пятидесятничества, многое в нем не сочеталось с протестантизмом на библейской основе, особенно с точки зрения протестантов, опирающихся на пять «основ» – вербальную непогрешимость, божественность Иисуса Христа, непорочное зачатие, искупление и физическое воскресение Христа. Пятидесятничеству же было свойственно обращаться вместо этого к «новому откровению»: оно было интуитивным и спонтанным, а консервативное евангелическое течение – рационалистическим, опирающимся на слово. Кроме того, в первом из них сложились возможности для женского лидерства в виде, общем для радикального начала протестантских движений XIX века, в пятидесятничестве не угасающем, а набирающем силу.

Еще одно движение в рамках пятидесятничества встревожило тех сторонников Евангелической церкви, которые не оставляли его без внимания: оно представляло собой полную противоположность «социальному Евангелию» современного либерального протестантизма. По мере того как годы катастрофического спада в экономике мучительно-медленно близились к ее восстановлению в конце 30-х годов ХХ века, в самом сердце Америки развивалась форма пятидесятничества, именующая себя движением «Слово веры». Подобно некоторым ранним американским конфессиям, оно подчеркивало значение молитвы для исцеления, однако этим его представления о христианском успехе не исчерпывались, поэтому недоброжелатели называли его «движением здоровья и богатства», или «Евангелием процветания». Один из его первых популяризаторов, Кеннет Э. Хейгин, начинал служение в Техасе, в Ассамблеях Божиих, его излюбленным текстом было обещание Христа в Мк 11:23, согласно которому те, кто не усомнится в сердце своем, сможет свернуть горы. Один из его партнеров, Орэл Робертс, который стал на телевидении тем же, чем и Эйми Сэмбл Макферсон на радио, в 1951 году принял непосредственное участие в основании одним калифорнийским мультимиллионером фонда Full Gospel Business Men’s Fellowship International. Эта организация по сей день активно пропагандирует капитализм на службе Иисусу, «культ карго», обновленный для Американской мечты. Благодаря глобальному распространению пятидесятничества эта весть разнеслась по всем уголкам мира, имея особенно притягательный вид для сообществ, чей маршрут от нищеты к процветанию казался доказательством вознесенных ими молитв. Это было естественное следствие политики. Люди, страдавшие от коммунизма в разной обстановке, особенно в Южной Корее, также оценили незыблемую идею «Слова веры», согласно которой если капитализм представляет собой Божью волю, то коммунизм – орудие дьявола.

Несмотря на все различия, сторонники Евангелической церкви и пятидесятники осторожно сближались. В 1943 году Ассамблеи Божии (все еще тринитаристские) присоединились к новой зонтичной организации американского консервативного евангелизмаа – Национальной ассоциации евангелических церквей, провозгласившей своей целью борьбу с протестантским либерализмом и экуменическим движением. Этот альянс играл решающую роль. Он означал, что пятидесятническое богословское образование, к тому времени быстро развивающееся, чтобы идти в ногу с преумножением конгрегаций, более нуждающихся в сведущих пастырях, чем в страстных проповедниках, было решительно направлено по евангелическому руслу. Пятидесятничеству (по крайней мере, временно) возбранялось смотреть в сторону тех направлений христианства, которые не одобряла консервативная Евангелическая церковь. Это объединение стало полезным подкреплением для евангелических ценностей в такой сложный момент. В предшествовавшие десятилетия консервативному евангелическому допущению, согласно которому его культурные взгляды способствовали установлению господства протестантизма в конформистской Америке, было нанесено два серьезных удара, связанных с вопросами эволюционной биологии и сухого закона.

Первый был вызван категоричным неприятием Евангелической церкви теории эволюции Чарльза Дарвина. В начале 20-х годов ХХ века в двух штатах Среднего Запада, Оклахоме и Теннесси, были приняты законы, запрещающие преподавание теории эволюции в учебных заведениях. Прецедент в 1925 году (отчасти призванный поддержать бесплатной рекламой угасающую экономику города Дейтона, штат Теннесси) поразил воображение представителей прессы всех США: молодого учителя биологии Джона Скоупса признали виновным, хотя даже он сам сомневался, что обращался на своих уроках к изучению эволюции. Команду обвинителей возглавлял известный политик, демократ Уильям Дженнингс Брайан: заработав себе репутацию заботой о нуждах простого добропорядочного провинциального люда и его защитой от городской умудренности, за всю свою долгую карьеру он никогда не упускал случая сдобрить свои пробирающие до глубины души речи изрядной дозой доморощенной религиозности. Приговор был отменен по формальным причинам Верховным судом Теннесси, но еще два штата приняли аналогичные законы, и в целом ущерб уже был нанесен.

Противником Брайана со стороны защиты был Кларенс Дэрроу, юрист, который сделал себе имя, защищая униженных и бесправных. Дэрроу был еще одним виртуозным оратором, умел ради пользы дела пренебрегать щепетильностью и, что напрямую относилось к данному процессу, был диковиной американской общественной жизни, – агностиком, открыто объявившем об этом. Он сумел поставить прославленного пожилого соперника в глупое положение, вынудил Брайана сойти с твердой почвы родительского авторитета в деле образования детей и ступить на опасную территорию незначительных деталей Ветхого Завета (Дэрроу был не настолько глуп, чтобы открыто высмеивать евангелия). Все происходящее стало истинным подарком судьбы для юмористов, а насмешки никогда не шли на пользу тем, кто пытался навязать остальным авторитет слова Божьего. Менее комично выглядела скоропостижная смерть Брайана, не успевшего покинуть Дейтон.

Гораздо более тяжкими были долгосрочные последствия эксперимента с полным запретом алкоголя в стране, который вступил в силу как 18-я поправка к американской конституции в 1920 году, после ожесточенной борьбы, в ходе которой запрету не помешало даже вето несгибаемого пресвитерианина, президента Вудро Вильсона. В XIX веке умеренность или полное воздержание было не вопросом принадлежности к той или иной стороне, а кампанией, в которой участвовали представители и в особенности представительницы всех конфессий – от католиков до фундаменталистов. Но по мере роста раскола между либеральными протестантами и консервативными сторонниками Евангелической церкви в 1895 году возникла Лига борьбы с салунами, которая победила в борьбе за пресловутую поправку и стала все больше походить на голос рассерженной провинциальной евангелической Америки: одинаково подозрительно настроенная по отношению к крупным городам побережья и к греховно погрязшей в пьянстве Европе, она решила отстаивать свою правоту в деле, которое после столетия кампаний за умеренность казалось устаревшим. Даже баптисты-южане, продолжавшие лелеять обиду за поражение белого Юга в Гражданской войне, забыли о неприязни, чтобы поддержать нравственную кампанию лицемерных янки и оказать им помощь в борьбе за богоугодное дело.

В кинематографе результат зачастую изображают в виде развлечения для гангстеров, однако он стал причиной множества человеческих трагедий, создал идеальные возможности для организованной преступности и коррупции в целом законопослушного общества. Ни одна другая проблема не отделила настолько решительно консервативных сторонников Евангелической церкви от их соотечественников, тех американских христиан, которые не усматривали ничего дурного в стакане виски. Повторился возникший в кромвелевской Англии середины XVII века решительный и ожесточенный раскол в социальных отношениях (см. с. 710–711). После того как в 1933 году под руководством президента Рузвельта поправка о сухом законе была отменена, в течение половины столетия присмиревшие после такого фиаско сторонники Евангелической церкви остерегались навязывать свои социальные ценности остальным гражданам страны политическими средствами. В массе они предоставили федеральную политику либеральным протестантам и католикам из элиты, численность которых неуклонно росла. По мере того как в Вашингтоне, округ Колумбия, Епископальная церковь на холме, называющая себя национальной, постепенно поднималась в окружении строительных лесов, чтобы господствовать в северной панораме города, ее строгая и академичная английская готика символизировала прохладную, благовоспитанную религию «белых» окрестностей столицы, понятную европейцам. Тем временем сторонники Евангелической церкви ждали. У себя в провинциальных городках, не принадлежавших к фешенебельным пригородам, далеких фермах и даже в хлевах они слушали радиоприемники и утешались старомодной религией, упорядоченной и поставляемой множеством местных радиостанций, которые получали прибыли, следуя примеру Эйми Сэмбл Макферсон. Час Евангелической церкви был еще впереди, в более буквальном историческом смысле, чем уверяла справочная Библия Скофилда.

Пока происходил сдвиг тектонических плит американской религии, повсюду в мире вырастали и занимались поиском своего места бесчисленные ветви воодушевленного протестантизма. Далеко не все они имели пятидесятническую примету для опознания, «говорение на языках», хотя были, несомненно, харизматичными на свой лад. Африка породила сонмы пророков, обязанных хоть чем-нибудь Уильяму Уаде Харрису (см. с. 977). Значительным подкреплением для них стала эпидемия инфлюэнцы, распространившаяся по миру в 1918 году и оказавшаяся столь же губительной для человеческих жизней, как Первая мировая война, а в Африке – почти столь же разрушительной для репутации Запада: хваленая западная медицина оказалась бессильна перед такой угрозой. Поэтому новые пророки имели две характерные особенности: во-первых, отошли от церквей с европейскими лидерами, которые культивировали их веру, во-вторых, предлагали собственные методы исцеления. В Западной Африке их церкви стали известны под названием «аладура», на языке йоруба означавшем «хозяева молитвы». Эти церкви возглавляли пророки, однако эффективнее многих других основателей действовал нигериец Джосайя Олулово Осителу, вынесший из своего воспитания в лоне Высокой англиканской церкви почтение к иерархии, которую быстро образовали двенадцать чинов мужских служителей, от предстоятеля до носителя креста (женщины могли носить жезлы или кресты с разрешения предстоятеля). Аладура гордились своим новым началом, провозглашая в своем уставе, что «Эфиопия или Африка поднимет руки к великому Богу Иегове под духовным руководством и во главе с сынами своего народа».

Эта гордость за «эфиопскую» веру, как за что-то поистине африканское, была характерна для многочисленных пророков всего континента. Они умели находить собственные решения африканских проблем. Их гордость резко контрастировала с чувствами политических лидеров, свергнутых после того, как в 60-х годах ХХ века европейские колонии в Африке стали независимыми государствами. Эти лидеры принадлежали преимущественно к церквам, возглавляемым европейскими иерархами, чаще всего – учителями христианских учебных заведений (как Кеннет Каунда в Замбии или Роберт Мугабе в Зимбабве), с усердной учебой в европеизированных университетах в анамнезе, зачастую в самой Европе. Пророки создавали альтернативу. В Назаретской баптистской церкви (Ама Назарета) зулуса Исайи Шембе, основанной в условиях растущего расизма в ЮАР, где господствовало белое население, Шембе утверждал, что не зулусская монархия, а его церковь должна быть источником национального самосознания зулусов в будущем. Он внушал, что истинная добродетель заключается в отказе от прислуживания белым, особенно в больших порочных городах. В ритуальном танце, который его последователи до сих пор регулярно исполняют на протяжении богослужебной недели согласно указаниям Шембе, танцоры потрясают ручками от метел, а не смертоносными боевыми ассагаями: так семейные ценности восторжествовали над традиционной для зулу воинственностью. Этот танец дает предкам силы, чтобы танцевать на небесах: взаимовыгодная ситуация, столь же надежно обеспечивающая связь с мертвыми, как средневековые западные представления о чистилище. Даже пассивный, несмотря на мученичество, пророк мог оказать значительное влияние на людей, слишком хорошо знакомых со страданиями – например, как оказывали на протяжении веков в русском православии святые Борис и Глеб (см. с. 550–551). Общественное (преимущественно проходившее в четырех стенах) служение Симона Кимбангу, по вдохновению свыше занявшегося целительством после эпидемии инфлюэнцы 1918 года, продолжалось не более пяти месяцев, после чего власти Бельгийского Конго приговорили его к пожизненному тюремному заключению за подрывную деятельность. Его тридцатилетнее молчание не помешало его последователям, также арестованным, лелеять память Кимбангу как добрую весть для многих, которую пытались заглушить «пророки сатаны, миссионеры, бельгийское правительство». В настоящее время его церковь, в которой бережно хранится тело основателя, относится к одной из крупнейших в Центральной Африке.

Таким образом, Африка представляет собой пример постоянного взаимодействия между основанными африканцами церквами, продолжающими расти церквами основателей с Запада и все более явным пятидесятничеством. Их рост в ХХ веке был феноменальным и значительно превосходил рост населения. В 1914 году в Африке насчитывалось четыре миллиона христиан, к 1950 году – 75 миллионов, и это был еще не предел. Один проницательный обозреватель, изучавший Африку на протяжении более чем 30 лет, шведский лютеранский епископ в Танзании Бенгт Сундклер, заметил, что если африканское христианство XIX века было преимущественно молодежным, то христианство ХХ века – в основном женским. Целительство, играющее особую роль для женщин, которые заботились о близких, наряду с образованием стало важным символом успеха христианства. Это относилось не только к харизматичному протестантизму. Масаи Кении долгое время противились христианству любого рода; мужчины, гордые своими традициями воинов, презирали его идею прощения и воздержания. Женщины же, напротив, оценили предложенное и стали союзницами католических миссионеров церкви Святого Духа, когда в 50-х годах ХХ века из Европы прибыли священники. У женщин в условиях насмешек и препятствий со стороны мужского населения начал развиваться душевный недуг «орпеко», вызванный злым духом. Выяснилось, что раз и навсегда «орпеко» излечивает только христианское крещение. Мужчины мало что могли предпринять в ответ, католическое христианство явилось, но оставалось сугубо женским. Неудивительно, что большинство христиан-масаев склонно считать христианского Бога женщиной, что вряд ли радует отцов церкви Святого Духа.

В тот же период христианство кардинальным образом диверсифицировалось и в других регионах. Началось преобразование христианства в Латинской Америке, и без того преимущественно христианской. Католическая по взглядам, испанская или португальская по языку к началу ХХ века, в первые же десятилетия этого века Латинская Америка наблюдала приход пятидесятничества, которое развивалось параллельно с ростом разнообразных иммигрантских сообществ, а также стремительно проникало в уже существующие сообщества. Пятидесятничество стало новым проявлением давних запутанных отношений с США. К 50-м годам ХХ века только в одной Бразилии насчитывалось 20–30 различных пятидесятнических конфессий. После этого Азии предстояло стать сценой наиболее зрелищного успеха христианства за всю недавнюю историю, хотя в 1950-х годах он еще не был очевиден. Корея, обращенная в руины во время войны 1950–1953 годов и потерявшая новую «страну-затворницу» – коммунистический север, – породила в южной республике собственное сочетание давно укоренившихся церквей, пятидесятничества и местного синкретизма, которое развивалось параллельно с мучительным восстановлением корейского общества после полного лишений военного времени. Корейцы не забыли, как милленаристы, корейские протестанты, в последние мрачные годы японского колониального правления перед тем, как оно потерпело крах в 1945 году, отказались присутствовать на государственных синтоистских церемониях, считая идолопоклонством вознесение почестей правителю, не являющемуся Иисусом. В этом критическом положении патриотизм встретился с апокалиптической верой. Кроме того, корейцы были благодарны западным державам, которые в Корейской войне спасли их от победы коммунизма, в итоге они были позитивно настроены по отношению к религии в американском духе, хотя во многих других странах Азии и Африки все разновидности власти Запада считались колониальным гнетом.

50-е годы близились к концу, христианские лидеры с вполне объяснимым оптимизмом смотрели в будущее своей веры после двух мировых войн, но лишь немногие отличались достаточной широтой взглядов, чтобы понять, в каких странах мира этот оптимизм действительно оправдан. Ни от кого не ускользнули волнения в Африке, но основное внимание привлекали здоровые, полнокровные церкви Европы, ее белые доминионы во всем мире и Северной Америки или же успехи возглавляемых европейцами церквей повсюду, где их по-прежнему считали «миссионерскими». Вместе с тем были очевидны и недостатки: связанные по рукам Православная, Протестантская и Католическая церкви в сфере влияния Советской России, новая эпоха бедствий, начавшаяся в 1949 году для христианских церквей Китая в только что объединившейся, отличавшейся нетерпимостью к коммунистической республике. Христианские лидеры сводили или поддерживали знакомство, чинно общаясь в комитетах Всемирного совета церквей, архиепископы садились на самолет в Буэнос-Айресе или Сиднее, чтобы проконсультироваться с папой в Ватикане, и пятидесятничество редко становилось предметом их беспокойства. То же самое относилось и к вероятности, что Просвещение еще преподнесет новые сюрпризы либеральному протестантизму, который ловко заработает на них, или католичеству, выступившему против единым фронтом за неприступным валом томов Фомы Аквинского. Однако перспективы вскоре должны были измениться с поразительной быстротой.