После разделения Западной церкви в 1517 году протестанты, возможно, завидовали атлантическим завоеваниям Испании, однако у них было слишком много забот, не позволявших им следовать за монахами нищенствующих орденов и иезуитами в заокеанских миссиях. Они боролись за собственное выживание против католиков и спорили о том, что должен представлять истинный протестантизм. Когда они наконец основали колонии в XVII веке, это произошло главным образом в результате поисков их собственного религиозного самовыражения, отличавшегося особым многообразием в английской Северной Америке. Собственно протестантская миссионерская деятельность запаздывала по сравнению со стремлением протестантских государств основывать колонии и не проявилась до XVIII века. Какие бы попытки колонизации не предпринимались в XVI веке, все они заканчивались неудачами. Англичане и американцы помнят о безуспешных попытках основать колонии на территории, ставшей позднее штатом Вирджиния, которые поддерживал придворный королевы Елизаветы протестант Уолтер Рэли в 1580-х годах, и сожалеют о них. Однако они забывают, что основать поселения в Америке, в соперничестве с Испанией и Португалией, первой пыталась Франция.

В 1555 году французы основали форт около поселения, ставшего позднее городом Рио-де-Жанейро в Бразилии, не скрывая намерений вытеснить испанцев и португальцев со значительной части Южной Америки. Пять лет спустя, как раз когда они начали уходить с континента, выполняя условия мирного договора с Габсбургами, заключенного в Като-Камбрези (см. с. 640–641), французы опрометчиво поспешили основать подобный форт во Флориде и оставались там еще пять лет, пока испанцы не уничтожили форт и не перебили весь его гарнизон. В обоих случаях в этих событиях участвовали протестанты, хотя их роль и была позднее преувеличена гугенотскими историками, стремившимися пополнить число мучеников, пострадавших от преследований у себя на родине. Вполне понятно, что протестанты, положение которых на родине оставалось сложным, должны были бы попытаться принять участие в этих новых рискованных предприятиях, однако все возраставшая неустойчивость королевской власти во Франции начиная с 1560-х годов послужила причиной прекращения любых дальнейших действий, направленных на основание колоний в Америке. Только после примирения с протестантами, осуществленного Генрихом IV в 1598 году, французская активная колониальная деятельность возобновилась, и вновь, несмотря на то, что гугеноты принимали участие в первых успешных попытках основать поселения в Америке в 1604 году, в достаточно надежном удалении к северу от Новой Испании, Людовик XIII и его министры вскоре пресекли попытки протестантов повлиять на религиозную жизнь в колониях. Новая Франция, основа будущего Квебека и будущей Канады, стала значительно более монохромно-католической, чем старая Франция, что представляло собой полную противоположность английским колониям, начавшим свою историю с шаткого основания три года спустя.

Как и французы, англичане задолго до этого ловили рыбу в водах Атлантического океана и приближались к берегам Северной Америки. Южные европейцы не находили их особенно привлекательными, так как чем дальше к северу простиралась береговая линия, тем холоднее становился климат, поэтому естественно больший интерес к этим территориям проявляли жители севера Европы. Англичане до определенного момента не обращали особого внимания на Америку из-за того, что у них был собственный атлантический Новый Свет в Ирландии, и они могли здесь сеять семена истинной религии и отнимать земли у людей, которых они часто склонны были рассматривать в том же самом свете, как испанцы – коренное население Америки. Как в Ирландии, так и в Америке, при первых шагах колонизации использовалась протестантская риторика, представлявшая английских колонистов как борцов против разнообразных проявлений действий антихриста, либо папистских, либо дьявольских нехристианских религий, однако их протестантизм был, как правило, связан с политическими интересами. Одна удивительная возможность продвижения процесса колонизации открылась, когда мусульманский правитель Марокко, Ахмад аль-Мансур, в 1603 году предложил своей союзнице английской королеве Елизавете план успешного завершения англо-марокканского захвата Кадиса в 1596 году. Предполагалось, что союзники совместно должны атаковать испанцев в их американских колониях и основать там собственные колонии, в которых, учитывая жаркий климат, марокканцы лучше, чем англичане, смогли бы приспособиться к местным условиям. Несмотря на то что из этого плана ничего не вышло, его следует учитывать как одно из многих напоминаний о том, что протестанты ненавидели испанских католиков-идолопоклонников больше, чем иконоборцев-мусульман. Можно также, благодаря этому плану, представить себе альтернативную историю Соединенных Штатов Америки.

Первые попытки англичан утвердиться на противоположном берегу Атлантического океана были такими же краткосрочными, как и французов, однако политическая ситуация в Англии была достаточно стабильной для того, чтобы их возобновить. После значительных потерь капитала и людских ресурсов английское поселение, хотя и на шатком основании, не прекращало своего существования с 1607 года без помощи со стороны мусульман. Это поселение позаимствовало название Вирджиния (в честь покойной «королевы-девственницы» Елизаветы) у прежних неудачливых колонизаторов. Поселенцы Вирджинии привезли с собой священников и вскоре обеспечили организацию пастырского служения в приходах. Таким образом, это была официальная церковь, идентифицировавшая себя с церковной организацией на родине, хотя она развивалась скорее в направлении более сдержанной протестантской церкви Якова I, в отличие от все возраставшего сакраментализма Уильяма Лода (см. с. 709). Даже после казни Карла I в 1649 году жители колонии оставались ярыми приверженцами «Книги общей молитвы» Кранмера и священников, рукоположенных епископами, что осложнило их отношения с режимом Оливера Кромвеля. Колония была одним из двух мест на земле (вторым была довольно похожая на Вирджинию колония Карибского острова Барбадос), где англиканство выжило в 1650-е годы как организованная церковь. И все же после 1660 года теоретическая страстная приверженность колонистов Вирджинии к епископам не была достаточно сильной для того, чтобы поддержать предложение основать епископскую кафедру на противоположной стороне Атлантического океана, не говоря уже о какой-либо системе церковного суда по английскому образцу. Колонисты позаботились о том, чтобы их приходы управлялись их влиятельными светскими представителями, а не священниками.

Таким образом, англиканство в Вирджинии очень подходило для джентри, высоко ценившего сдержанный и нравоучительный характер «Книги общей молитвы», без излишнего драматизма, и поэтому Вирджиния больше всего напоминала английскую сельскую местность с ее более иерархическим устройством общества, чем другие более северные поселения англичан в Америке. В этих северных колониях Англиканская церковь ранних Стюартов воспринималась как слишком несовершенная, чтобы претендовать на то, чтобы быть истинной Церковью Божьей. Чаще всего для этих переселенцев Америка была не первым местом, куда они отправлялись в поисках возможности построить более благочестивую общину. Некоторые из них эмигрировали в Соединенные провинции Нидерландов, подобно тому, как это делали их благочестивые соотечественники, не удовлетворенные религиозной политикой королевы Елизаветы, начиная с середины ее правления. Однако, как бы ни была благочестива атмосфера в этих поселениях с правильно организованной реформированной церковью, в густонаселенных Нидерландах для них было слишком мало места. Казалось, лучше было бы переселяться в Ирландию, но к концу 1620-х годов Карл I стал недоброжелательно относиться к таким переселенцам из Англии, подозревая их в потенциально антиправительственных настроениях. Когда в 1632 году его жестокий лорд-депутат граф Страффорд прибыл в Ирландию, чтобы возглавить правительство в Дублине, он даже больше шел навстречу ирландским римским католикам, так что для английских благочестивых протестантов лучшей альтернативой представлялись новые земли в Америке.

Эти благочестивые протестанты отправлялись в районы лесов и глубоких морских бухт к северу от Вирджинии, получившие вскоре название Новая Англия. Первая северная колония, Плимут, на территории, ставшей позднее штатом Массачусетс, была основана в 1620 году сепаратистами, не скрывавшими своих намерений совершенно порвать с испорченной Английской церковью. Эти люди, которых с XIX века принято называть «отцами-паломниками» (Pilgrim Fathers), сначала эмигрировали как единый приход в Нидерланды, но теперь искали более обширные территории, чтобы стать «civill body politick, for our better ordering & preservation» (государственным образованием, лучше организованным и защищенным). Прославленное в американской мифологии, это поселение было маленьким и бедным, так как не многие изъявляли желание присоединиться к отцам-паломникам. Они совершили свое смелое путешествие до того, как политическая группа, объединившаяся вокруг Уильяма Лода, пришла к власти в Англии. Следует отметить, что при всем благочестии «отцов-паломников», у них не было священников в первые годы пребывания в Плимуте, и принятие причастия не было приоритетом в их благочестивой жизни.

В 1630-х годах эмигранты хлынули в Америку. «Арминианские» нововведения режима Карла I побудили многих представителей джентри, священников и обычных людей, у которых не было склонности к сепаратизму, отправиться в рискованное путешествие по Атлантическому океану. До 1630-х годов в Северной Америке было меньше англичан, чем в Северной Африке, где были тысячи рабов, людей, обращенных в ислам, торговцев и авантюристов. Внезапно ситуация резко изменилась. В эти десятилетия, возможно, около 20 тысяч человек эмигрировали в Новый Свет, что превосходило число жителей, населявших тогда Норидж, самый крупный город после Лондона в эпоху ранних Стюартов. Некоторые колонисты обосновывались далеко на юге, на островах Карибского моря, и их финансировали знатные пуритане, рассматривавшие эти колонии как удобные опорные пункты для угрозы испанским колониям, так же как это было в случае с выдающимися протестантскими капитанами времен Елизаветы, среди которых был Френсис Дрейк. Однако большинство колонистов следовали за ранними сепаратистами в Новую Англию, и в 1630 году основали новую колонию Массачусетс, взяв под свою опеку более ранние приходящие в упадок поселения в этом районе, и им помогал известный пуританский проповедник Дорчестера Джон Уайт. В Новой Англии руководители Новой компании Массачусетского залива обычно были не такими влиятельными людьми, как в Вирджинии и в поселениях Карибских островов; это были проповедники и наименее значительные представители джентри, которые предпочитали сами переселяться в колонии, а не финансировать их, оставаясь в Англии, до такой степени они были преданы идее возобновить Англию за океаном. С самого начала они были Содружеством (Commonwealth), и ими руководили разбирающиеся в жизни благочестивые мужчины, которые одновременно и финансировали колонии, и сами были переселенцами.

Первый губернатор, избранный инвесторами, Джон Уинтроп, происходил, как и его пуританский современник Оливер Кромвель, из дворян с невысоким социальным статусом, из Восточной Англии. В конце 1620-х годов он пережил финансовый и семейный кризис. Семья Уинтропа придерживалась космополитического протестантизма с 1540-х годов. Лишенный возможности быть избранным в парламент для пропаганды своих благочестивых идей, он использовал свой организаторский талант, ранее ограниченный должностями мирового судьи и мелкого чиновника, для более высокой цели. Среди его соратников были проповедники с университетским образованием, отвергнутые церковью Лода или не желавшие ей служить, и уже в 1636 году они основали университетский колледж в Массачусетсе для обучения нового духовенства. Следует отметить, что они выбрали место для нового университета (вскоре получившего название Гарвард в честь одного из первых покровителей) в городе, названном Кембридж, как бы в память о том, что в Англии век назад Кембридж был более твердым оплотом Реформации, чем Оксфорд. Также следует отметить, что они позаботились о том, чтобы создать в Кембридже свое издательство, и третьей книгой, напечатанной там, была новая версия кальвинистских метрических псалмов, уже хорошо известных в приходских церквах Англии. Они исключили другой текст английского богослужения, «Книгу общей молитвы» Кранмера, которую последователи Лода теперь неисправимо запятнали, приспособив ее под свой церемониал.

Риторика этих эмигрантов ведет свое происхождение от пуританских и реформатских тем, которые уже звучали с английских кафедр с 1560-х годов. Естественно, идея завета (covenant, договор), впервые провозглашенная в Цюрихе Цвингли и Буллингером (см. с. 676–677), была уже хорошо известна. Очень влиятельная книга «Семь трактатов о христианском образе жизни» одного из главных пуританских проповедников, Ричарда Роджерса, была опубликована в 1603 году. К тому времени, как началась массовая эмиграция в Массачусетс, она была издана восемь раз. Одной из основных ее тем был рассказ о том, как двадцать лет назад Роджерс заключил торжественное соглашение (завет) с теми из его прихожан в Вестерфилде, графство Эссекс, кто был готов удалиться от искушений мира, и с тех пор их завет оставался в силе. Это был вдохновляющий пример, и общины, обосновавшиеся в Новой Англии, были склонны заключать завет, чтобы жить по нему в будущем. Они стали избранным народом, заключившим договор с Богом и друг с другом. Также и другие библейские образы, помимо «завета», вдохновляли людей, когда они размышляли над страницами Библии в тесных и душных каютах кораблей во время их атлантического путешествия или среди заснеженных полей и лесов Новой Англии. Они чувствовали себя детьми Израилевыми в пустыне, но было ли это худшей участью, чем Англиканская церковь под руководством Лода? Может быть, они скорее вновь возвращаются в сады Эдема, такие, какими некогда были их общины на родине, чтобы возделывать их и приводить в состояние мира и порядка? Вот почему они называли свои поселения Бостон, Дедхам, Ипсвич, Брейнтри, чтобы начать возделывать повторение этих садов благочестивой Англии, которые они потеряли в соре и грязи религии Карла I.

Несмотря на то что поселенцы Новой Англии построили свое содружество, намного меньше напоминавшее старую Англию, чем предполагалось быть Вирджинии, важно подчеркнуть, что подавляющее большинство среди них не были сепаратистами. Они хотели более истинной формы официальной церкви, которая в той или иной мере (пусть и не слишком удобная и опрятная, как Вестерфилд Роджерса) обладала бы отличительными чертами церкви избранных. Новая Англия должна была быть чем-то большим, не просто пустыней или садом, она была (по словам губернатора Уинтропа, когда его сторонники готовились к отплытию из Саутгемптона) «городом, стоящим на верху горы». Эта цитата из Евангелия от Матфея 5:14 стала знаменитой фразой, определяющей то, как Америка воспринимала себя, но Уинтроп не намеревался наделять свою новую колонию особой участью. Он имел в виду, что, подобно другим предприятиям благочестивых людей (и это также видно из контекста, из которого взята эта цитата из Евангелия от Матфея), Массачусетс должен быть заметен для всего мира, и мир должен у него учиться. В такой момент кризиса, когда Протестантская церковь Англии была в состоянии смятения, те, кто отплывал из Саутгемптона, должны были осознавать, что на них направлены взгляды многих людей в Англии, а, возможно, и в далекой Трансильвании.

Эти обстоятельства служат объяснением того, что форма, которую приняла церковь Массачусетса, представляла собой парадоксальное смешение официальной Реформатской церкви со всеохватной системой приходов, как в Англии, и управления местным собранием, состоявшим из самоизбранных благочестивых людей. Такая форма управления церковью получила название «конгрегациональной». Это слово с латинским корнем впервые было введено в оборот Джоном Коттоном, одним из первых проповедников этой церкви. То, что Гарвардский колледж был основан очень рано, предполагало, что Массачусетс был уникальным местом среди колоний Северной Америки, где никогда не было недостатка в проповедниках для обслуживания его приходов, и тем легче было учредить единую господствующую церковь. Духовенство обслуживало приходы федерации, состоящие из мирян, преданных идее Религии Книги, возможно, самого грамотного общества в мире на тот момент. Они ощущали так же остро, как и члены других конгрегаций благочестивой семьи реформатского протестантизма по всему миру, что они должны осуществить надежды столетия Реформации, и они продолжали поддерживать тесные контакты с единомышленниками из английских приходов в течение века и даже дольше, ясно осознавая свое интернациональное наследие.

Формально это не было теократией, государством, управляемым церковью, но церковное правительство работало бок о бок со светским правительством, как в Женеве. Избранные несли ответственность за все содружество, но они тем не менее составляли меньшинство от общего населения, особенно когда начали подрастать дети, не пережившие возбуждающего опыта принятия решения об эмиграции и начале новой жизни. Уинтроп и его коллеги в любом случае понимали, что не все из тех, кто переполнял корабли, шедшие через Атлантический океан, были чисты сердцем или стремились к благочестивой жизни и что у многих людей могли быть тайные причины, по которым они покинули Англию, чем несогласие с сакраментальным богословием Лода. Таким людям нельзя было позволить запятнать чистую церковь, и их следовало исключить из правительства. В 1631 году право голоса для жителей колонии было ограничено только членами церкви. Все были обязаны посещать их приходские церкви (которые в Новой Англии называли просто «молитвенными домами»), и правительство Массачусетса старалось ограничивать возможность для людей селиться дальше определенного расстояния от молитвенных домов, чтобы можно было присматривать за ними.

Во время междуцарствия после 1649 года правительство в Англии стало похожим на массачусетскую модель, и многие жители Новой Англии вернулись назад через Атлантический океан, чтобы поддержать новый режим, однако возвращение Карла II в 1660 году угрожало все разрушить по обеим сторонам океана. Поток колонистов, возвращавшихся обратно в Англию, внезапно иссяк. Когда руководители колонии спорили о том, как сохранить шаткое равновесие в их политике, они изобрели компромисс, оригинальным образом построенный на их любимом понятии завета (covenant). В 1662 году, после того как все конгрегации проголосовали по этому вопросу, они сошлись на установлении «Half-Way Covenant» («компромиссного завета»). Некоторые люди могли оставаться членами Церкви на основании только крещения, но более преданные члены должны были доказывать свою принадлежность церкви покаянием и верой, чтобы стать ее полноценными членами и быть допущенными к святому причастию.

Таким образом благочестие как более широкое право голоса в массачусетском собрании и официальной церкви могло быть сохранено. Конгрегационализм Новой Англии столкнулся со многими проблемами: споры вокруг «Half-Way Covenant» оказались разрушительными для авторитета проповедников, так как конкурирующее духовенство настраивало конгрегации против своих оппонентов. После вмешательства короля в 1680-х годах возник новый раздражающий фактор в виде губернаторов, назначенных королем, которые редко были благосклонны к конгрегационалистским проповедникам и даже противодействовали постройке здания Англиканской церкви в центре Бостона (и, что еще хуже, в 1714 году там было установлено папистское орудие – орга́н, первый в Новой Англии). Тем не менее конгрегационалистский истеблишмент продолжал пользоваться поддержкой в законодательном органе во имя независимости от внешнего вмешательства, сохраняя свое доминирующее положение до того, как его пошатнул подрывной религиозный энтузиазм, выпущенный на волю в XVIII веке во время «Великого пробуждения» (см. с. 833–842).

Содружество (Commonwealth) Массачусетса, старающееся произвести впечатление протеста против церкви короля Карла, в свою очередь столкнулось с религиозным несогласием. Уже в 1635 году женщина из Бостона с независимыми взглядами, Энн Хатчинсон, шокировала руководство колонии своим протестом против всей системы пуританского благочестия, принятой богословием завета. Представительница одной из версий антиномизма, этого постоянного протестантского невроза (см. с. 712), она критиковала способ, с помощью которого пуританское богословие постоянно заставляло избранных доказывать самим себе, что они возрастают в святости. Что еще хуже, она утверждала свой авторитет, проводя собственные радения, и заявляла, что она получает особые откровения от Святого Духа. Проповедники Массачусетса разошлись во взглядах на то, была ли ее харизма от Бога или от дьявола, и к спорам примешивались всякого рода личные трения. После двух лет напряженной конфронтации Хатчинсон была выслана и отправилась на юг, чтобы присоединиться к рассеянной сети прибрежных общин, называвшейся Род-Айленд, основанной Роджером Уильямсом, строго сепаратистским проповедником, который сам бежал из Массачусетса, опасаясь ареста за свои религиозные взгляды в 1636 году. Вскоре Род-Айленд стал прибежищем различного рода запугиваемых или недовольных людей, и благочестивые жители Бостона презрительно называли эту сеть общин «отхожим местом Новой Англии». Хотя Уильямс и пытался навести порядок в этом хаосе, ему вскоре пришлось оставить всякие мысли о единой Церкви Божьей. Он был вынужден избрать путь полной религиозной терпимости, включая в свой проект свободного устройства колонии даже евреев и «турок» (вряд ли тогда в Род-Айленде было много турок, но это был замечательный риторический жест). Оставаясь по-прежнему убежденным кальвинистом, Уильямс верил, что все, кто не принадлежал к числу избранных, будут в аду, но он не отвечал за ухудшение их положения в этой жизни. В 1647 году жители его города Род-Айленда провозгласили, что «все люди могут жить так, как им велит их совесть, каждый во имя своего Бога».

Массачусетс все еще позволял себе не соглашаться. Его лидеры несут ответственность за порку баптиста, организовавшего богослужение дома в 1651 году, и худшее еще было впереди. В 1657 году прибыли квакеры, настроенные распространять свою экстатическую весть о свободе и внутреннем свете, очевидно, напрашиваясь на мученичество и воскрешая худшие воспоминания об Энн Хатчинсон, когда они поощряли женщин проповедовать. Сознательный уход «Общества друзей» от мирской жизни возбуждал еще большие страхи в колонии, чем в Англии; в конце концов, содружество не насчитывало еще более четверти века своей истории и было тесно связано своими заветами в социальной и религиозной жизни. Квакеры были публично высечены, и их уши купированы; затем, между 1659 и 1661 годами, четверо из них были повешены за миссионерскую деятельность, и одной из жертв была женщина, Мери Дайер, которая умышленно вернулась из изгнания, чтобы ее приговор был исполнен. Это вызвало резкую реакцию как в Новой Англии, так и в старой. Карл II приказал прекратить казни, даже несмотря на то, что его правительству было не до квакеров, и оно само сажало их в тюрьму; ирония судьбы была в том, что королевский режим, так похожий на тот, от которого бежали пуританские поселенцы, теперь должен был сдерживать их чрезмерное рвение к преследованиям. Казни заставили задуматься многих жителей Новой Англии о том, должны ли они так обращаться с теми, чьи религиозные взгляды им неприятны. Показательно, что в Род-Айленде уважали приверженность квакеров к пацифизму, освободив их от военной службы. Эта беспрецедентная уступка пережила даже ужасный кризис тотальной войны с коренными жителями в 1676 году, по-прежнему позволяя квакерам высказывать свое мнение в правительстве колонии, включая и их мнение в решении вопросов войны и мира.

Роджер Уильямс был одним из немногих ранних колонистов, решивших попытаться распространить христианство среди коренных жителей Америки. Он потрудился выучить и проанализировать местные языки и опубликовал руководство по их изучению. Однако такая область его служения не получила поддержки, и эта задача дожидалась личного решения одного проповедника из Новой Англии, Джона Элиота, чтобы вновь попытаться ее выполнить. Пренебрежение ранних английских протестантов к евангелизации коренных народов любопытным образом контрастирует с ранним вниманием испанцев к обращению в христианство жителей Южной и Центральной Америки, или стремлением французов к евангелизации севера Новой Франции. Это нельзя объяснить только трудностями ранних этапов в истории колоний, когда они только боролись за выживание, или трениями и культурным разногласием между двумя типами общественного устройства. Елизаветинские авторы, публиковавшие пропагандистские брошюры, агитируя за основание колоний, особенно Джордж Пекхэм, Томас Хэрриот и Ричард Хаклюйт-младший, подчеркивали значение распространения христианства среди жителей Америки. Больше всего вызывает удивление тот факт, что колонисты так поздно принялись за такую работу, и это подрывает доверие к возвышенному образу на первой печати Компании Массачусетского залива, на которой изображен коренной житель Америки, взывающий, как Македонянин из миссионерского видения Павла (Деян 16:9): «приди и помоги нам».

Объяснения этому могут быть богословского характера, а не просто результатом инертности или откровенного расизма, так как оба эти явления в изобилии встречались и у испанских, и у португальских колонистов. Томистские рассуждения о нормах естественного права, волновавшие совесть Лас Касаса и Витории, нисколько не трогали протестантских богословов, которые были скорее склонны видеть волю Божью, воплощенную в особых повелениях, одним из которых был строгий приказ Адаму «и наполняйте землю, и обладайте ею», что лишний раз напоминало об Эдеме. Развитию идеи миссионерства могло препятствовать пуританское богословие завета – ведь верящие в него люди могли ощущать, что коренные жители должны доказать свой статус части избранного Божьего народа, демонстрируя спонтанный интерес к христианской вере и стараясь подражать образу жизни своих христианских соседей, без всякого искусственного принуждения со стороны колонистов. Роджер Уильямс и Джон Коттон находились также под влиянием их страстного ожидания неминуемого наступления Последних времен, и оба разделяли основанную на библейском тексте веру Оливера Кромвеля в то, что это событие должно быть ознаменовано обращением евреев (см. с. 855–856), что, естественно, должно предшествовать в Божьем плане обращению каких-либо иных языческих народов. Как и на юге, коренные жители Северной Америки умирали в ужасающих количествах от европейских болезней, что также подсказывало некоторым интерпретаторам, что их тела были созданы Богом менее совершенными, чем тела европейцев, по причинам, скрытым в его неисповедимой воле. К тому же нежелание индейцев заниматься фермерством, пример которого показывали им европейцы, подразумевало их связь с неудачным земледельцем и первым убийцей Каином.

Понадобилась вся сила воображения Элиота, чтобы преодолеть эти богословские и психологические барьеры. Начав свою работу в 1646 году, к 1663 году он напечатал первую Библию на одном из языков Америки, на диалекте языка североамериканских индейцев алгонквин, ныне мертвого, и составил катехизис на основном местном языке. В результате его бурной деятельности тысячи индейцев обратились в христианство и были организованы в «города молитвы» рядом с территориями, возделанными англичанами. Они имели местное управление, но по мере возможности воспроизводили английский образ жизни. Немногие европейцы демонстрировали дух открытости Элиота. По мере увеличения числа колоний и расширения их территорий в течение века большинство таких колоний было разрушено во время войн и из-за предательства колонистов. Это стало началом долгой, ужасной истории страданий коренных жителей Северной Америки от рук протестантских христиан. В 1701 году Англиканская официальная церковь создала миссионерское «Общество распространения Евангелия в Новой Англии», но на первых порах, несмотря на большую долю риторики, представленной первым членам общества, его целью было привлекать на свою сторону белых поселенцев Америки (а также их рабов).

Рабство представляло собой еще одну проблему в числе изъянов англоязычной христианской миссии. По мере того как развивалась плантаторская экономика в южных колониях и на английских островах в Карибском море, в особенности плантации табака и сахара (а значительно позднее хлопка), плантаторы были глубоко вовлечены в систему ввоза африканских рабов, уже более века поддерживавшую экономику испанских и португальских колоний. Первые сведения о рабах в Вирджинии датируются уже 1619 годом. По иронии судьбы в 1640-е и 1650-е годы, когда англичане по обе стороны Атлантического океана беспрецедентно много и смело говорили о своей свободе и праве выбора, особенно в вопросах религии, сотни, а затем тысячи рабов ввозились в английские колонии. Христианство ничего не изменило в таком положении вещей для протестантов, как и раньше – для католиков. Акт собрания Вирджинии 1667 года разъясняет, что «принятие крещения не меняет состояния человека в отношении его свободы или рабства», что только еще раз подтверждало политику, уже принятую португальцами в их работорговле, а также напоминает о положении английских сервов, формально зафиксированном в английском общем праве (и остающемся там поныне). Такая позиция отличается от позиции голландских протестантов, которые в XVII веке основали колонии в южной части Африки. Там рабы, получившие крещение, не могли быть снова проданы, и поэтому голландцы заботились о том, чтобы сократить число крещеных рабов до минимума.

Двойные стандарты, кажется, имели под собой и более серьезную базу. Великий пропагандист толерантности и свободы Джон Локк в своих «Двух трактатах о правительстве» громогласно заявил англичанам, что «рабство – это такое низкое и жалкое состояние человека… что вряд ли можно помыслить, что англичанин, а тем более джентльмен, может защищать его». Но именно это сам Локк сделал, когда (как один из первых наследственных пэров в английской Северной Америке) он помог сначала составить набросок, а затем отредактировать конституцию для большой новой английской колонии на юге, названной Каролина, в те же самые 1680-е годы, когда он писал «Два трактата». Черные считались другими. Количество рабов невероятно возросло в конце XVII века: количество черных жителей превзошло количество белых в Южной Каролине к 1710-м годам, а в Вирджинии пропорция черных по отношению к белым выросла с более 10 % в 1680 году к почти трети населения в 1740 году. В таком контексте замечательно одно литургическое нововведение англиканского священника из Южной Каролины, Франсиса Ле Жо, добавившего к тексту обряда крещения требование, что рабы после крещения должны повторить клятву: «Ты не будешь искать в святом крещении никакого замысла освободить себя от обязанности и повиновения твоему хозяину в этой жизни». Это отражало дилемму духовенства в церкви, в которой преобладали миряне: когда хозяева оказывали сопротивление обращению рабов в христианство, было ли лучше оставить их души погибать или принять нормы общества, в которых находилась церковь?

Уже в середине XVII века Вирджиния на юге и Новая Англия на севере представляли собой два противоположных типа англоязычных колоний, оба из которых были горячо преданы своим различным моделям официальных церквей, хотя Род-Айленд оставался шипом в боку истеблишмента Новой Англии и служил примером для постепенного ослабления официальных ограничений, наложенных на другие протестантские конгрегации. В промежутке между этими двумя регионами возникли разнообразные «средние колонии», не все из которых изначально были английскими. Шведские лютеране обосновались на реке Делавэр, а голландские протестанты захватили живописную естественную гавань в устье реки Гудзон. Они назвали ее Новыми Нидерландами, эта гавань быстро стала центром европейского судоходства вдоль североамериканского побережья. Английская флотилия аннексировала этот лакомый кусок во время англо-голландской войны в 1664 году, и столица колонии Новый Амстердам на полуострове Манхэттен стала Нью-Йорком, перейдя вновь в руки голландцев только на короткое время в 1673 году.

И снова целью шведов и голландцев было воспроизвести свои национальные церкви, но уже до 1664 года в Новом Амстердаме был воспроизведен религиозный космополитизм Северных Нидерландов, вне зависимости от желания или нежелания Голландской протестантской церкви. Этот космополитизм включал прагматическую голландскую терпимость по отношению к еврейской общине, поскольку значительное число евреев были акционерами голландской Вест-Индской компании, владельца колонии. Английское управление было последним ударом даже по теоретической возможности монополии Голландской протестантской церкви. Именно Нью-Йорк впервые испытал приводящее в замешательство разнообразие поселенцев, которое в течение XVIII века разрослось и превратилось в поток, и казалось нелепым предпринимать какие-либо попытки воспроизвести в нем европейское строгое разграничение по принадлежности к вероисповеданию. В отличие от северных и южных колоний, которые были английскими с самого начала, это голландское поселение указывало в направлении будущей модели Северной Америки, отличающейся религиозным многообразием.

Дальнейшие религиозные эксперименты совпали с кризисом в Англии в середине XVII века и отразились различным образом от Новой Англии до Вирджинии. В 1632 году римско-католические аристократы, имевшие дружеские отношения с Карлом I, инициировали основание колонии в месте, известном как Чесапик, и назвали ее Мерилендом в честь католической жены короля Генриетты Марии. На деле, однако, поражение роялистов в английских гражданских войнах означало, что католики не заняли лидирующих позиций в Мериленде. Чувствуя, что их и без того слабое положение было под еще большей угрозой, в 1649 году они захватили на короткое время местную власть и постарались добиться уникальной свободы отправления своей религии, придумав хитрый план, чтобы заставить своих протестантских оппонентов пойти на большие уступки. Они гарантировали полную терпимость по отношению ко всем, кто верил в Иисуса Христа, и взимание штрафов и порку любому, кто использует обычные религиозные оскорбления, употреблявшиеся в Англии в XVII веке. Они были тщательно перечислены в списке: «еретик, схизматик, идолопоклонник, пуританин, индепендент, пресвитерианин, папистский священник, иезуит, иезуитствующий папист, лютеранин, кальвинист, анабаптист, браунист, антиномист, барроуист, круглоголовый, сепаратист». Это была экстраординарная попытка загладить горечь Реформации, примыкавшая к абсолютной толерантности Род-Айленда с совершенно другого конца. Мериленд продемонстрировал ограничения своего подхода, все еще угрожая конфискацией имущества и казнью для всех, кто отрицал Троицу, и англиканское правительство в 1690-х годах установило контроль над колонией, стараясь изо всех сил ограничить права римских католиков, что было ироничным исходом «Славной революции», которая рассматривается в английской истории как веха в развитии публичной религиозной терпимости (см. с. 807–813). Тем не менее среди неуклонно вторгавшегося многообразия всего колониального побережья пример Мериленда забыт не был.

Испытывавшие давление квакеры получили новый шанс, когда один их представитель, Уильям Пенн, загорелся идеей основать для них убежище. Он был сыном английского адмирала, дружески расположен к наследнику трона, католику и почитателю мореплавателей, будущему Якову II. Используя эти полезные связи, в 1682 году он получил королевскую хартию на основание колонии, которую назовут Пенсильванией, на территории между Мерилендом и Новой Англией. Его план был смелым и творческим: опережая католическую элиту Мериленда, он отказался от религиозного принуждения и даровал свободу вероисповедания и политических убеждений для всех монотеистов, каких бы взглядов они ни придерживались, нашедших убежище в его колонии. Он также пытался поддерживать дружеские отношения с коренными жителями Америки. Вскоре Пенсильвания стала прибежищем не только английских протестантов, но и шотландско-ирландских пресвитериан, лютеран и потомков представителей радикальных протестантских групп из континентальной Европы, бежавших от римско-католической нетерпимости в Центральной Европе (см. с. 706). Например, амиши старого чина из Швейцарии до сих пор изо всех сил стараются сохранить свой общинный образ жизни таким, каким он был в то время, когда они впервые прибыли в Америку в начале XVIII века.

Все это многообразие оказалось разрушительным для первоначального видения сообщества Пенном, в соответствии с идеалами «Общества друзей». Под давлением английского правительства собрание Пенсильвании лишило права голоса католиков, евреев и неверующих в 1705 году. Вскоре добрые отношения с коренными жителями также были сильно подорваны. Тем не менее Пенсильвания последовательно воспитывала чувство ненависти к рабству среди квакеров, что оказало в будущем сильное влияние на всех христиан (см. с. 956–960). Она служила еще одним примечательным примером: ни одна из религиозных групп не обладала автоматически исключительным статусом, в отличие от всех других колоний, где какая-то церковь продолжала заявлять о своем официальном превосходстве, даже если ее представителей было меньшинство. Это была первая колония, выработавшая характерную модель религиозной политики современных Соединенных Штатов Америки, то есть модель религиозных конфессий, ни одна из которых не претендует на исключительный статус, а представляет собой «кусок протестантского пирога», вместе с другими составляя церковь. Англиканство смогло укрепить свои позиции в южных американских колониях Англии после реставрации Карла II (даже в космополитичном Нью-Йорке), получив официальный статус в шести из образовавшихся в конце концов 13 штатов, однако само происхождение колоний, возникших в результате религиозного протеста против Англиканской церкви в Англии гарантировало, что она никогда полностью не воспроизведет свои английские привилегии в Северной Америке.

Официальные церкви могли бы лучше противостоять растущему плюрализму, если бы они более эффективно строили свои структуры управления, но почти везде, кроме Массачусетса, колонии в первое столетие их формирования страдали от недостатка духовенства, а светские лидеры местных религий обычно были менее склонны придерживаться взгляда на исключительность своей религии, чем профессиональные представители духовенства. Этому также способствовало веское соображение, влиявшее на многих учредителей колоний: религиозное подавление препятствовало развитию поселений и поэтому наносило экономический ущерб колониям, ведущим борьбу за выживание. Протестантская Европа получила опыт религиозной толерантности, и теперь развивалась в сторону религиозной свободы. Толерантность – это обиженная уступка, дарованная одним сообществом с позиции силы, а религиозная свобода создает ситуацию, в которой все религиозные группы соревнуются на равных условиях. Мы уже встречали такие прецеденты: сначала в 1520-х годах прагматичные соображения жителей Граубюндена в Швейцарии, затем в Венгрии и Трансильвании в декларации, принятой в Торде, за которой вскоре последовала конфедерация Речи Посполитой в Варшаве (см. с. 697–702). В то время старая Европа проявляла все возрастающую конфессиональную нетерпимость и отходила от идеалов XVI века, этот вызов принимал новый европейский проект.

21. Северная Америка к 1700 году

Успешное развитие и стабильность этих новых трансатлантических протестантских церковных организаций (за счет постепенного уничтожения и оттеснения к западу коренного населения Америки) резко контрастировали с затянувшимся кризисом протестантизма в Европе в конце XVII века. Габсбурги принялись систематически разрушать сложившиеся за предшествующий век протестантские церковные структуры в Центральной Европе, от Богемии до Венгрии, а вскоре последовало католическое наступление в Речи Посполитой. Восстановление Франции под властью Людовика XIV (годы правления: 1643–1715) как основной силы в Европе сопровождалось агрессивным наступлением католичества. Династия Стюартов, восстановленная в Англии в 1660 году, с самого момента своего возвращения зависела от Людовика, который мог оказать им финансовую поддержку в борьбе против жесткого, но избирательно верного и неудобного англиканского парламента. Карл II и Яков II стали пешками в планах Людовика, включавших улучшение положения, а лучше – полное восстановление позиций маргинальных католиков на Британских островах.

Людовик XIV умер изнуренным и побежденным стариком, но в годы своего могущества он управлял армией в 400000 человек, при поддержке подлежащего обложению налогом населения, составлявшего 20 миллионов человек; за 40 лет он увеличил численность своей армии в пять раз. За пределами своей собственной монархии он подстрекал герцога Савойского к преследованиям и убийствам протестантского меньшинства в его герцогстве, и в 1685 году отменил религиозное соглашение для Франции, принятое его дедом Генрихом IV, Нантский эдикт; в результате, по некоторым подсчетам, 150000 протестантов бежали из Франции, и это было самое большое перемещение христиан в Европе раннего Нового времени. Людовик завоевал обширные протестантские земли Священной Римской империи в Эльзасе, превратив лютеранский Страсбург, который задолго до этого во времена Мартина Буцера был первым кандидатом на лидерство в протестантском мире (см. с. 685–686), в Страсбург католический. Во время военной кампании 1672 года Людовику почти сопутствовал успех там, где потерпела неудачу Испанская монархия, а именно в разрушении Соединенных провинций Нидерландов. Именно в этом амбициозном предприятии и были посеяны семена его провала, так как негодование, вызванное французской интервенцией, побудило принца Вильгельма Оранского, назначенного статхаудером (французский эквивалент этого слова был бы «Lieutenant», в значении «наместник») большинства провинций Нидерландов, взяться за оружие и направить его против католического левиафана. Его предок Вильгельм Молчаливый, убитый католическим фанатиком, сделал то же самое веком раньше, но принц Вильгельм сделает гораздо больше, чем просто отомстит за его смерть.

Для Вильгельма было делом жизни сломить католическое французское господство в Европе. Его успех был не только местью за Вильгельма Молчаливого, но также и за страдания двоюродного деда со стороны жены, курфюрста Фридриха Пфальцского в 1618–1619 годах (см. с. 704). В качестве побочного эффекта в ходе своей неустанной борьбы против Людовика Вильгельм приобрел три монархии в Британии в 1688 году, и при этом каким побочным эффектом они в результате оказались! Это был кульминационный момент в десятилетии политической неразберихи на Британских островах, спровоцированной невероятной глупостью короля Якова II, обращенного в римское католичество, человека искреннего, но слабого. Пока еще Яков был герцогом Йоркским и наследником трона, его ловкий брат король Карл II спас его между 1679 и 1681 годами от исключения из числа его преемников в пользу дочерей Якова, Марии и Анны, от его первой жены, Анны Хайд; в отличие от своего отца, обе леди твердо хранили верность Англиканской церкви.

Стратегия короля по спасению Якова от исключения из числа претендентов на трон состояла в подавлении оппозиции со стороны «вигов», настаивавших на этом, путем заключения союза на всех Британских островах с конкурирующей политической группой в протестантском истеблишменте. Этих конкурентов их более радикальные протестантские противники прозвали «тори», оскорбительно намекая на ирландских католических разбойников (подобным образом, виги получили свое прозвище в честь протестантских шотландских похитителей скота). Тори были протестантами, выступавшими за епископское управление в официальных протестантских церквах трех королевств, и они возвестили о своей вере в божественное право королей, а также и епископов, в обмен на королевскую поддержку в подавлении протестантских соперников и (в Ирландии) в разрешении проблемы с возмущенными из-за лишения собственности католиками. Король Карл умер в 1685 году, оставив своего брата в наилучшей из возможных позиций, но король Яков II не смог понять, что Карл купил свой успех ценой того, что стал узником политической партии.

Когда неумелые действия Якова по продвижению интересов его собратьев-католиков вызвали брюзжание тори, он сразу их покинул и попытался перехитрить, стараясь заполучить расположение протестантских диссентеров, предлагая им те же самые свободы, которых он добивался для католиков. Диссентеры разрывались между надеждой на прекращение гонений и страхом перед совершенно реальной угрозой, исходившей из международного католичества. Яков мог бы выйти из трудной ситуации, созданной его собственными планами, если бы наследницами престола по-прежнему оставались его протестантские дочери, но теперь у него была вторая жена, итальянка и католичка Мария Моденская. Их роковой ошибкой было то, что они назвали сводного брата принцесс Марии и Анны Яковом Френсисом: имя «Френсис», со всеми его католическими коннотациями, не было умным выбором для предполагаемого английского короля. С этого момента (1688) Яков II был обречен, так как мальчик неизбежно воспитывался в католической вере. На все это сурово смотрел муж Марии, статхаудер Вильгельм: с появлением своего брата его жена была на грани потери своего будущего престола.

Понадобилось всего лишь приглашение, исходящее от некоторых английских заметных фигур, чтобы Вильгельм приступил к морской и сухопутной интервенции в Англию, направленной против своего тестя, который бежал из страны в состоянии полнейшего нервного расстройства, и трон был объявлен вакантным. «Голландский Вильгельм» был таким же завоевателем, как и его норманнский тезка, хотя тот факт, что практически никто в Англии не пошевелил пальцем, чтобы остановить его вторжение, преуменьшает недоразумение от того, что это событие не укладывается в английский национальный миф о «Королевском острове» (scepter’d isle) вечно хранимом со времен завоевания в 1066 году (эта риторика все еще используется теми, кто враждебно настроен по отношению к членству Соединенного королевства в Европейском Союзе). По крайней мере, голландцы были протестантами и хорошими садоводами. Во всяком случае, чтобы оправдать неуместность высадки Вильгельма с его войсками в области Торбей в Девоншире, ноябрь 1688 года обрел свой собственный мифологический статус и был назван «Славной революцией», спасшей протестантское государство очень малой английской кровью, хотя больше крови пролилось в Шотландии и еще больше – в Ирландии.

В самые последние дни 1688 года Вильгельм собрал членов английских Палаты лордов и Палаты общин, и это собрание довольно неуклюже было названо «конвенцией». Действуя так, как если бы это был парламент, члены «конвенции» придумали гениальный, хотя и не совсем законный план замещения своего отсутствующего монарха признанными правителями: Вильгельмом (III) и Марией (II), но при этом они с беспокойством осознавали, что королевство Шотландия, возможно, сделало бы другой выбор, а католическая Ирландия большей частью поддерживала короля Якова, и потребовалось три года кровавой войны, пока ирландцев силой не заставили изменить свое мнение. Трио национальных «революций» теперь превратилось в противоречивое трио религиозных устройств. Построенная по епископальным принципам Англиканская церковь, действительно представлявшая подавляющее большинство населения Англии, с тех пор неохотно соглашалась на толерантное отношение к группам протестантских диссентеров, хотя и на гораздо менее благоприятных условиях, чем им это предлагал Яков. Английские епископы стыдливо промолчали, когда в 1690 году пресвитерианские активисты изгоняли епископальное правительство из Шотландской церкви, вопреки воле многих шотландцев. Утешением для английских епископов было видеть, что для протестантской епископальной церкви Ирландии были подтверждены ее привилегии и власть, хотя количество ее приверженцев было смехотворно мало по сравнению с огромным большинством ирландских католиков. В каждом королевстве решающим фактором был вопрос о том, кто лучше поддержит хрупкую новую монархию.

Приверженцы Высокой церкви среди тори сильно переживали по поводу такой неприятной ситуации. Некоторые из них покинули Англиканскую церковь, настаивая на том, что долг перед Богом обязывал их не нарушать клятвы, данной королю Якову, каким бы предосудительным ни было его поведение. Среди таких «неприсягнувших» был архиепископ Кентерберийский Уильям Санкрофт (времена изменились; по крайней мере ему не отрубили голову, как Лоду). Неприсягнувшие в основном были добросовестными и честными людьми, которым теперь предоставлялась возможность переосмыслить свое положение и понять, каким образом они все еще приверженцы англиканства, не принадлежа к официальной церкви. Последствия этих раздумий будут весьма ощутимыми и долгосрочными (см. с. 926–927), даже несмотря на то, что церковь неприсягнувших сама по себе в конце концов исчезла вместе с возможностью для Стюартов вновь обрести свой трон. Ничего удивительного не было в том, что руководство церковью теперь перешло в руки тех, кого их более фанатичные коллеги уже сердито окрестили «латитудинариями» (см. с. 713), то есть тех, кто охотно позволил бы шире представить религиозный спектр в рамках более толерантной церкви, и добиться от них лояльности в отношении новых политических реалий. Торжествующие виги также нуждались в оправдании смены режима, который теперь привел их к государственной власти, подобно тому, как латитудинарии получили церковную власть. Самым дальновидным оратором вигов, хотя на тот момент и не самым популярным именно из-за своей дальновидности, был Джон Локк.

Локк в первый раз был вовлечен в политические дебаты для того, чтобы сформулировать позицию вигов относительно исключения Якова, герцога Йоркского, из числа наследников престола в 1679–1681 годах, и его аргументы равным образом могли служить оправданием революции 1688 года. Он обратился к Библии для опровержения идеи, что в ней содержатся доказательства божественного права королей. Если теоретики божественного права в XVII веке, такие как англичанин сэр Роберт Филмер, обращались к книге Бытие и заявляли о законном наследовании от Адама, дарованном Богом, чтобы оправдать божественную природу королевского престолонаследия в их время, Локк отрицал, что идея законного наследования содержится в книге Бытие, а вместо этого обращал внимание на другие истории, описанные в этой книге, чтобы создать иной миф. По мнению Локка, несмотря на то что за грехопадением Адама последовало наказание людей, которые теперь должны были трудиться, чтобы выжить, это бремя принесло с собой естественное право всех людей на работу и на владение землей, чтобы ее возделывать. Это право предшествовало любой правящей власти, которая возникла в результате договора, свободно заключенного между собой людьми, чтобы легче можно было регулировать отношения друг с другом. Таким образом, Библия послужила основанием для создания знаменитой теории общественного договора Локка, а также оправданию его конструкции прав и обязанностей. Программа Локка сначала не показалась привлекательной для нового истеблишмента вигов, представители которого не хотели подвергать опасности их хрупкий союз с английскими тори и поэтому были склонны предпочитать теории Локка провиденциалистские аргументы в пользу защиты права на трон короля Вильгельма. Виги видели в нем орудие Божье, посланное для защиты Англиканской церкви. Тем не менее в следующем столетии терминология Локка, рассуждавшего о правах и договоре, подкрепляла аргументы, использовавшиеся в англоязычном мире и затем распространившиеся по всей Европе, окончательно разрушив концепцию священной монархии.

После смерти Вильгельма III в 1702 году армии под командованием англичан продолжали сражаться с французами при правлении его свояченицы и наследницы на Британском троне королевы Анны, окончательно блокировав наступление Людовика, которое, как казалось, никто не мог остановить. До победы Джона Черчилля при Бленхейме в 1704 году английские армии не одерживали крупных побед со времен битвы при Флоддене в 1513 году, а в континентальной Европе – со времен битвы при Азинкуре, еще за век до этого. Черчилль получил свой титул герцога Мальборо и средства на постройку Бленхеймского дворца, одного из самых великолепных в Европе, в благодарность от британского монарха и парламента; его блистательное командование армией в ходе четырех главных сражений навсегда остановило католическое наступление, сметавшее все к тому моменту сохранившиеся протестантские силы. Ничего удивительного не было в том, что население Северной Европы в 1700 году по-прежнему было настроено враждебно по отношению к католикам. Они продолжали читать свои мартирологи XVI века; в Англии это была снабженная ужасными подробностями и устрашающими иллюстрациями «Книга мучеников» Джона Фокса. Однако протестантам не нужно было перечитывать рассказы о страданиях времен Реформации, чтобы узнать о них, так как католическая угроза была все еще вполне ощутимой реальностью, поэтому Англия не имела возможности поддерживать законное престолонаследие династии Стюартов, когда в 1714 году умерла королева Анна и в живых не осталось ее детей. Троны Ирландии и Великобритании (с 1707 года два королевства были объединены в Соединенное королевство Англии и Шотландии) перешли к другому потомку курфюрста Фридриха Пфальцского, курфюрсту Георгу Ганноверскому. Теперь он стал королем Великобритании и Ирландии Георгом I. Его новые британские подданные никогда не испытывали теплых чувств к нему лично (личное обаяние никогда не было его сильной стороной), но их подавляющее большинство в Англии высоко ценило его как защитника протестантской «Славной революции» и оплот против возвращения Стюартов.

Таким образом, к концу периода Реформации Англия вновь была вовлечена в территориальные споры континентальной Европы, откуда она была раньше вытеснена французами в тот момент, когда они захватили последний оставшийся от средневекового периода анклав Кале в 1558 году. С 1688 по 1702 год, а затем вновь в 1714 году и вплоть до 1832 года, когда различные законы, регулировавшие наследственное право, разделили английский и ганноверский престолы, Британские острова были частью общего европейского, причем безоговорочно протестантского, государства, окружавшего Северное море, и в это же время британцы создали морскую империю, сначала в Северной Америке, а затем в Индии. В первоначальные планы британцев в Азии, осуществление которого началось в жесткой конкурентной борьбе со своими протестантскими собратьями, голландцами, не входило завоевание территорий. Подобно тому как действовали до них португальцы, их план состоял в создании небольших фортов, с помощью которых можно было бы наладить стабильные пути для торговли хлопком, а также других товаров народного потребления, объемы которых неуклонно возрастали.

Британское благосостояние было решающим фактором, поддержавшим их предприятия там, где португальцы со своей бедностью не добились успеха, и их рынки казались беспредельными; голландцы не смогли удержать свое влияние без соответствующей политической организации и финансовых ресурсов, подобных британским, и в результате Соединенные провинции проиграли Соединенному королевству в борьбе за власть и сферу влияния. На Британских островах темп развития производства ускорился, пока наконец с помощью новых технологий, подстегивавших паровую энергию производства, в Англии не произошла первая в Европе индустриальная революция, в результате которой одни приобрели огромные богатства, а многие другие улучшили в скромных пропорциях свое благосостояние и покупательную способность, не говоря уже о других глубоких изменениях, как мы увидим в дальнейшем (см. с. 869–873). Так было положено основание Британской мировой империи, и казалось невероятным, что она базировалась на сравнительно небольшом архипелаге островов в Атлантическом океане. Ее собственное представление о себе основывалось на истории героической борьбы против папства и деспотической тирании (представленной главным образом французами), в ходе которой английские и шотландские протестанты забыли о своих разногласиях из-за «Славной революции», создав новый общий дом для двух своих народов: Великобританию. Самая авторитетная исследовательница этого периода озаглавила свою работу, использовав игру слов, говоря об этом процессе как о forging (создании подделки) нации. Британские мировые завоевания в течение двух следующих столетий стали по преимуществу историей распространения протестантизма.

В XVIII веке европейские политики и генералы начали осознавать, что Империя Великих Моголов в Индии, казавшаяся такой нерушимой католическим европейским политикам в XVI–XVII веках, начала клониться к упадку. Напротив, их собственные государственные и военные структуры становились все более эффективными и все лучше финансировались, что обнаружилось во время продолжавшихся целое столетие религиозных войн. С 1618 года Индия была наиболее ценным, но далеко не единственным приобретением Британской империи, так как Испанская и Португальская империи выглядели все более уязвимыми. В середине XVIII века Великобритания и Франция конкурировали в борьбе за превосходство, и в это время Семилетняя война вовлекла все основные европейские силы, будучи первой войной, охватившей и другие континенты. Американских «индейцев» вербовали на границе Новой Франции и тринадцати английских колоний в Америке, Африка была разыграна как карточная партия, в армиях на Индийском субконтиненте мусульмане и индусы оказались втянутыми в европейские конфликты, и так продолжалось в течение двух последующих веков, пока христианский Запад неизбежно не стал доминирующей силой в борьбе за мировое господство.

Когда британцы победили в борьбе с французами и остановили их, заключив мирный договор в Париже в 1763 году, они оказались в ответе за судьбу империи, которую надо было защищать в разных частях мира, и их армии теперь переправлялись на кораблях почти по всему миру. Их победа была окончательно закреплена в 1799 году, когда британские армии нанесли поражение Типу Султану, последнему индийскому правителю, способному на серьезное сопротивление британской власти. Вместе с победой над Типу Султаном они разбили надежды его французских союзников, теперь революционных республиканцев, изо всех сил стремившихся взять реванш за унижение Французской монархии в 1763 году, когда Англия приобрела французские территории в Северной Америке к северу и западу от своих тринадцати колоний. Теперь появилось искушение рассматривать протестантизм как христианство будущего.

За этой экспансией стояла более великая сила, чем Британская мировая империя, и протестантские религиозные движения, поддерживавшие эту экспансию, развивались в нескольких странах. В истории этого развития обращает на себя внимание тот факт, что между различными течениями существовали связи, охватывавшие Европу и другие континенты, и что они исходили из одного источника, протестантской Германии, влиявшей на них как в момент их появления, так и в дальнейшей истории их существования. Король Георг I прибыл в Англию в 1714 году из лютеранской Северной Европы, хорошо осознававшей провиденциальное значение своего выживания в Тридцатилетней войне и все же чувствовавшей себя неуверенно. После того как она понесла большие потери от армий Людовика XIV, на нее в течение нескольких десятилетий, начиная с 1690-х годов, обрушивались другие несчастья: период ужасных погодных условий, приведших к голоду, в результате которого начались эпидемии; Северная война (1700–1721), продолжавшаяся более 20 лет, разбившая надежды Швеции на ее статус великой державы в районе Балтийского моря и укрепившая позиции Российской империи Петра Великого в Европе (см. с. 583–586). Эти катастрофы легли тяжким бременем на пастырское служение лютеранского духовенства и заставили его представителей искать протестантские духовные ресурсы за пределами собственной традиции. Несмотря на то что это духовенство вряд ли хотело бы идти таким путем, оно старалось найти замену тому, что Реформация разрушила: монашеским жизни и духовности. Все монастыри из протестантской Европы исчезли, за некоторыми исключениями в Германии, обязанными своим случайным выживанием выгоде, которую в них видела немецкая знать. В результате вся религиозная жизнь переместилась в приходы; и даже там приходские гильдии и братства в основном были разрушены, или их деятельность теперь служила коммерческим целям во избежание каких-либо намеков на папистские предрассудки. Вместе с братствами и гильдиями исчезли многие виды христианского служения, от благотворительности до странствия с проповедью по деревням и поселкам прихода, а также созерцательной жизни. Реформация изо всех сил старалась все это заменить, однако не достигла здесь полного успеха. Чтобы компенсировать этот недостаток, появилась обновленная форма немецкого и скандинавского протестантизма, позднее получившая название пиетизма.

Пиетисты любили подчеркивать, что они делали нечто новое, и, разумеется, их раздражали консервативные («ортодоксальные») лютеранские гражданские власти и представители духовенства, препятствовавшие их деятельности, однако в ней мало что было действительно новым или беспрецедентным в лютеранской жизни. Чего они добивались, так это лучшего использования уже существовавшей приходской системы, освобождения приходской жизни от массы сохранившихся со времен, предшествовавших Реформации, религиозных обычаев и более искреннего выражения христианской веры, которая должна была быть более твердой в противостоянии католичеству времен Контрреформации. Многие из них сожалели о раздорах между протестантами, которые, вполне вероятно, можно рассматривать как еще одну в дополнение ко всем бедам XVII века. Лютеране, пристыженные из-за этих схизм, уделяли больше внимания своим реформатским соседям в Нидерландах и Германии, и их глубоко тронуло личное благочестие, которое они там увидели. Во многом оно было воспитано благодаря проповедям и трактатам английских пуритан, не удовлетворенных официальной Англиканской церковью и изгнанных из нее. В большинстве областей Германии, особенно в крупных городах, лютеране также столкнулись с наплывом французских изгнанников гугенотов, пострадавших из-за своей стойкой приверженности реформатской религии у себя на родине.

С самых ранних дней своего существования пиетизм был тесно связан с образованием. Ученые и студенты (главная опора приходского духовенства) испытывали разочарование от северных университетов, где учились будущие проповедники протестантских церквей. Протестантизм, как лютеранский, так и реформатский, довольно рано направил свой первоначальный взрыв энергии в русло учебных программ, по которым будущие проповедники обучались на богословских факультетах в университетах, основанных задолго до Реформации. Очень часто такие учебные программы формировались с использованием средневековых схоластических методов, о которых с большим презрением отзывался сам Мартин Лютер, а вслед за ним и пиетисты. Они изо всех сил старались возобновить возбуждающее ощущение безотлагательности Реформации, чувство личного и общественного конфликта, которое так сильно возбуждало народный протестантский энтузиазм в 1520-х годах, а затем вновь в 1560-х. Однако при этом пиетисты были дисциплинированными людьми и старались справиться с нарастающим напряжением в протестантском, быстро менявшемся европейском обществе. Они искали пути, по которым энтузиазм, ими самими подогреваемый, можно было бы направить в рациональное и дисциплинированное русло. Это было очень сложное балансирование, поддерживаемое с постоянным напряжением.

Главными фигурами в формировании пиетизма были два лютеранских пастора, Филипп Якоб Шпенер и его младший современник Август Герман Франке. Шпенер, покинувший свой родной Эльзас до того, как его захватил Людовик XIV, и ставший пастором во Франкфурте-на-Майне, а затем в столице Гогенцоллернов Берлине, был озабочен быстрым ростом таких городов и той нагрузкой, которая ложилась на плечи обслуживавшего их приходского духовенства. Предложенным им решением этой проблемы был поиск наиболее энергичных и серьезно настроенных мирян в приходах, которые могли бы помогать духовенству, собирая людей в промежутках между церковными службами для чтения Библии, молитвы и пения гимнов, и он называл такие собрания collegia pietatis. Под его влиянием в 1694 году курфюрст из рода Гогенцоллернов Фридрих Бранденбургский основал новый университет на своей земле в городе Галле, ставший главным источником распространения нового духа в лютеранстве. Дарование Шпенера и других лидеров этого движения нашло свое выражение в хорошо продуманной организации, а также стратегическом сотрудничестве с симпатизировавшими им правителями и представителями знати. Несмотря на то что Шпенер столкнулся с оппозицией, в конце концов заставившей его оставить свое начинание, его возобновил Франке, и с впечатляющим размахом. Пиетизм, с его разнообразными корнями и открытостью к преодолению разделения между лютеранами и реформатами, всегда находил положительный отклик у правителей из дома Гогенцоллернов, чьи главные представители в Бранденбурге были реформатскими князьями, чувствовавшими себя неуютно среди лютеранского окружения.

С 1695 года Франке неустанно работал над созданием уникального комплекса, включавшего в себя сиротский приют, медицинскую клинику, школы как для бедных детей, так и для детей знати и коллегию для подготовки учителей. Это учреждение имело свое издательство, библиотеку, и даже музей для демонстрации ученикам чудес Божьего творения. Работа над этим комплексом финансировалась коммерческим предприятием, которое само по себе приносило пользу. Это было первое в Европе стандартизированное коммерческое производство медицинских препаратов, к которым прилагались рекламные брошюры на нескольких языках. Все это в конце концов разместилось в монументальном здании, пережившем катастрофы Германии XX века, удивительным образом сохранившемся и пригодном для своего изначального функционирования. Франке был убежден, что все люди, независимо от их общественного положения, должны иметь в детстве доступ к начальному образованию, чтобы они могли читать Библию и получать удовлетворение по крайней мере от одной профессии. Таким образом исповедание христианства объединялось с чувством личного достоинства и достижения практического успеха, и это начинание было беспрецедентным, однако позднее оно стало отличительным признаком современного евангелического движения.

В Галле была выработана модель учреждения, созданного по частной инициативе, для всего протестантского мира, подобно тому, как для католического это было сделано иезуитами веком раньше. Сеть учреждений, подобных тому что было в Галле, распространилась по всей Северной Европе и даже достигла России, так как Франке рассылал своих учеников на государственную службу или для пастырского служения, издавал бесчисленные религиозные трактаты и поддерживал переписку с обширной диаспорой единомышленников, которых насчитывалось около пяти тысяч. В 1690–1691 годах он написал автобиографию, которая, хотя он и взял за образец Августина и Лютера, описавших переживания их обращения, представляла все первые 30 лет его жизни как постепенное, а не внезапное обращение. Он описывал постоянную духовную борьбу, отмеченную драматичными моментами. Его биография оказала огромное влияние. Со времени ее издания большое количество приверженцев Евангелической церкви старалось выстроить свою жизнь подобным образом, и многие из них описали свои труды в книгах. Вся эта бурная деятельность была направлена на достижение неотложной цели – подготовке к Последним временам, которые должны были бы ознаменоваться обращением евреев. Как и Шпенер до него, Франке хорошо знал о том, что существуют волнующие размышления о возвращении Мессии, волновавшие современных ему евреев, и одновременно появилось несколько еврейских кандидатов на эту роль. Эта была одна из причин, по которой взор Франке был так пристально обращен в сторону Восточной Европы с ее огромной сетью еврейских общин. Несмотря на энтузиазм, которым он вдохновлял других в пользу такого обращения, приведший его к основанию в Галле первого протестантского учреждения для миссии среди евреев, его усилия в этом направлении обернулись одним из реальных провалов пиетистского движения (не считая того, что Последние времена не пришли).

Там, где пиетистским пасторам удавалось преодолеть неодобрительное отношение более ортодоксальных лютеран, происходил новый взрыв гимнотворчества; новые гимны передавались из одного пиетистского учреждения в другое и звучали в маленьких группах и в церквах. Это разряжало напряжение внутри движения, причиной которого были вызов лютеранской традиции и рискованное обращение к реформатам, а также ободрение для беспокойных верующих, озабоченных хрупкостью окружавшей их жизни, при постоянной угрозе войны. Так была возобновлена традиция, у которой были выдающиеся прецеденты, гимны Лютера и его последователей-лютеран. Один из них, получивший наибольшую известность в англоязычном мире, так же как и в Германии благодаря переводам Френсис Кокс, викторианской почитательницы немецкой гимнографии, был написан в 1675 году Иоганном Якобом Щюцем, молодым юристом, усердным помощником Шпенера в его деятельности в collegia pietatis во Франкфурте, но чей поиск религии сердца повел его дальше к планам основать колонию, подобно Пенсильвании, основанной Уильямом Пенном, а также подталкивал его на такое страстное ожидание Последних времен, которое было исключением даже среди пиетистов. Шюц начинает свой гимн с воззвания к Божьей власти, классического для лютеран, но отличающегося особой энергией. Поскольку пиетизм был в большой степени голосом Германии XVIII века в ее страданиях и в радости, следует проанализировать немецкий текст Щюца параллельно с английским переводом мисс Кокс. Слова «Бог» и «благо» звучат в оригинальном тексте как мантра, а в английском переводе они все переведены словом «Бог»:

Далее в тексте гимна настроение меняется, и появляются темы беспокойства и печали, но затем Щюц снова взывает к Богу как к очень личному утешителю, с интонациями почти материнской нежности, для тех, кто пришел с улиц города и столпился в маленьком помещении пиетистского кружка:

И все заканчивается фразой: «Gebt unserm Gott die Ehre!» – «Воздайте славу нашему Богу!»