18. Возрождение Рима (1500–1700)

Назад: Реформатские протестанты, конфессионализация и толерантность (1560–1660)

Встречные течения в Испании и Италии: вальдесианцы и иезуиты (1500–1540)

Когда XV век близился к концу, в испанском городе Куэнка родились два брата, которые, возможно, были близнецами. Альфонсо Вальдес верно служил императору, а Хуан Вальдес стал еретиком. Когда Альфонсо умер в 1532 году, ему было немногим более 20 лет, но он уже к тому времени принимал участие в тайных заседаниях на советах самого могущественного христианского правителя своего времени, императора Священной Римской империи Карла V, в качестве помощника апокалиптически настроенного императорского канцлера кардинала Гаттинары (см. с. 643–644). Альфонсо писал диалоги на тему церковных реформ, взяв за образец диалоги Эразма, и (как Гаттинара) продвигал идею важной роли императора в Божьем плане; когда он встретил Филиппа Меланхтона на императорском сейме, где в 1530 году обсуждалось Аугсбургское исповедание (см. с. 677), он с приятным удивлением обнаружил, что у них с виттенбергским гуманистом много общего. У Хуана было время продвинуться в осуществлении своих планов дальше, чем его брат: он стал придерживаться намного более еретических взглядов, чем Меланхтон. Эти два испанца с независимыми взглядами, встревоженные кризисом в церкви и сами участвовавшие в его преодолении, служат свидетельством того, что в испанском католичестве их времени не было полного единообразия. Со стороны отца они происходили из «старой христианской» семьи мелкопоместных дворян, однако испанская инквизиция в 1491 году сожгла на костре брата их матери за тайное следование иудейским обрядам, и в их сознании смесь их симпатий к alumbrado и одновременно к утонченной эразмианской культуре, вероятно, была подобна такой же смеси, которая стала причиной паранойи в головах нового поколения инквизиторов. За год до того как Альфонсо познакомился с Меланхтоном в Аугсбурге, Хуан решил, что путешествие в Италию могло бы увеличить его шансы избежать смерти на костре, и он так и не вернулся в Испанию. Вместо этого его деятельность оказала заметное, хотя и не сразу проявившееся, влияние на западное христианство, не только в Италии, но и за ее пределами. Его история представляет католическую Реформацию в неожиданном свете.

В стране, где Хуан Вальдес обрел свой новый дом, к тому времени происходило обновление католичества на свой лад. Гильдии, которые в Италии обычно назывались братствами, процветали здесь так же, как и несколько веков до прибытия Вальдеса. Их популярность считалась главным объяснением того, почему итальянцы принимали так мало участия в антиклерикальной риторике, бывшей общим местом в Северной Европе. Однако под воздействием стресса и шока, причиненных обществу такими бедами, как Черная смерть или вторжение французов в 1490-х годах, они также создали некоторые удивительные формы религиозности, выходившие за рамки контроля церковной иерархии, а именно движения флагеллантов (см. с. 433–434) и флорентийских пьяньони, чтивших память Савонаролы (см. с. 641–643). Теперь благодаря их способности к возобновлению и самораспространению появились новые неожиданные ответвления этих движений. В 1497 году Этторе Вернацца, мирянин из Генуи, основал братство, которое он назвал Ораторием Божественной любви. На его духовное развитие очень повлияли его встречи с мистически настроенной аристократкой Катериной Адорно, которая была увлечена как почитанием Евхаристии, так и утешением и помощью больным, особенно жертвам новой, очень пугающей и вызывавшей стыд болезни: сифилиса, впервые появившегося вместе с французскими войсками в 1490-х годах (см. с. 640–641). В деятельности Оратория были отражены оба эти направления: духовенство и миряне объединяли свои усилия в заботах о больных, включая управление приютом для больных сифилисом. Не без связи с этой деятельностью оказывалась помощь дворянам в материальных и иных нуждах, что стало характерной итальянской формой благотворительности, распространенной в других городах.

Орден театинцев

Некоторые лидеры, внесшие впоследствии заметный вклад в восстановление духовных сил в Итальянской церкви для борьбы с Реформацией, занялись активной благочестивой деятельностью в ораториях, а другие распространили этот опыт, возобновляя различные религиозные ордена. Одним из основателей Оратория Божественной любви в Риме в период между 1514 и 1517 годами был аристократ из Неаполя Джованни Пьетро (Джанпьетро) Карафа, с отвращением оставивший успешную церковную карьеру чиновника при папской канцелярии, где к нему поступал доход из многих источников. В 1524 году он вместе с Гаэтано да Тьене, священником из Виченцы знатного происхождения, а также основателем римского Оратория, учредил конгрегацию священников с особыми обетами, или «регулярных клириков», напоминавшую «регулярных каноников», давно существовавших у августинцев (см. с. 424). Своей суровой жизнью они намеревались показать пример истинного служения своему призванию и пристыдить менее сознательных священников. Карафа был на тот момент епископом Кьети, или «Теате», и поэтому новый орден получил название ордена театинцев. В Северной Европе серьезные священники с отчетливо выраженными взглядами, подобными таким, как у Карафы, вскоре стали склоняться к новым формам протестантского священнического служения, но главным отличием этой средиземноморской инициативы бывшего папского дипломата была его абсолютная преданность папе. Эта преданность, сформировавшая судьбу Карафы, дополнялась такой же силы ненавистью к различным, если не противоречащим друг другу, объектам, представленным испанцами (что было естественно для него, как патриота Неаполя, так как они все ненавидели своих господ-колонизаторов), но также и Эразмом, протестантами и евреями.

Некоторые лица католической Реформации

Иная форма преданности Риму была продемонстрирована другим членом римского Оратория, Гаспаро Контарини, венецианским аристократом и дипломатом, который помог организовать такую же группу в Венеции. Около 1511 года он пережил духовный кризис, подобный тому, что несколькими годами спустя случился с Лютером, и с сходным результатом. Когда лютеране начали проповедовать учение Лютера о свободном оправдании верой, Контарини понял смысл их изречений и посвятил остаток своего выдающегося служения Церкви попыткам (в конце концов оказавшихся напрасными) привести враждовавшие между собой силы к согласию. В 1530-х годах он познакомился с Хуаном Вальдесом и представил ему образованного английского эмигранта, Реджинальда Поула. У Поула по праву рождения были гораздо более обоснованные наследственные права на английский трон, чем у короля Генриха VIII; после некоторых колебаний (этой чертой отмечена вся его деятельность) он укусил королевскую руку, которая его кормила, в то время, когда он получал дорогостоящее итальянское образование, и встал на сторону обиженной жены короля Екатерины Арагонской. В результате ему пришлось постоянно жить в Италии в качестве изгнанника. Вынужденное бездействие Поула, его королевское происхождение и довольно обеспеченное существование сочетались в нем с острым чувством долга и вдумчивым, обращенным вглубь себя благочестием, что сделало его важной фигурой в итальянском богословском брожении умов. Как и Контарини, он подчеркивал важность роли благодати, обретенной верой, в христианской жизни, и не закрывал глаза на то, что Мартин Лютер провозгласил ту же самую идею.

Святая Урсула и ее поклонницы

Оратории не просто служили для воспитания элиты или стимулировали духовный рост священников. Среди их основателей и вдохновителей была женщина, и именно эта женщина, довольно низкого происхождения и не очень образованная, Анджела Меричи, компаньонка знатной вдовы из Бреши, сделала целью своей жизни поощрение одиноких женщин к религиозной жизни, хотя они не покидали своих домов, как это делали раньше бегинки в Северной Европе. Она не возлагала никаких особых задач на свою общину, но настаивала на том, что только девственницы (даже не вдовы) могут к ней присоединиться. Чтобы подчеркнуть свои намерения, она сделала символической покровительницей общины мифологическую мученицу IV века святую Урсулу. Смысл был в том, что за Урсулой, в результате, по всей вероятности, ошибки переписчика в средневековой рукописи, последовали 11 тысяч спутниц-девственниц, и все они погибли мученической смертью от «усердных» рук армии гуннов около Кельна. Что было действительно чудом, это превращение этих вымышленных дам в реальность в Италии и далеко за ее пределами. Это была целая армия урсулинок, жаждущих помочь Церкви, которой управляли мужчины.

Урсулинки оценили свои возможности и сконцентрировались на работе среди бедного населения и обучении детей в таких обстоятельствах, в которых мужчины либо не хотели, либо не могли принимать участие. В 1544 году папа Павел III составил для урсулинок устав, который превратил их в нечто более напоминавшее традиционный религиозный орден, но при этом основываясь на более произвольной форме августинцев, которая легче приспосабливалась к новым обстоятельствам (см. с. 424), и, что было самым главным, в этой организации не было централизованного управления. Начиная с 1560-х годов Карло Борромео, Миланский архиепископ, убежденный в необходимости централизованного контроля постольку, поскольку он сам был в его центре, пытался организовать урсулинок, которые оказались в пределах его диоцеза, в регулярный орден для монахинь, но даже в таком случае изначальное представление Меричи об индивидуальном характере ее движения брало верх и вдохновляло урсулинок на новые начинания. В рамках деятельности движения урсулинок энергичные женщины настаивали на своем понимании их призвания в Церкви и пользовались любой возможностью, которая им предоставлялась, благоразумно не прислушиваться к альтернативным планам, к которым их призывали церковные иерархи. Такая ситуация часто повторялась в ходе католической Реформации.

Вальдес и его друзья

Хуан де Вальдес в конце концов поселился в Неаполе, который был под властью испанцев, но, к счастью, свободным от испанской инквизиции, и с момента его приезда в 1535 году он окружил себя друзьями, состоятельными или талантливыми, или сочетавшими оба качества, разделявшими его пристрастие к гуманистическим исследованиям с исповеданием живой христианской веры и убежденностью в своих христианских идеалах. Среди них были два влиятельных священника, оба лидеры религиозных орденов: Бернардино Окино из недавно основанного реформированного францисканского ордена, получившего название ордена капуцинов, и Пьермартире Вермильи (известный как «Петр Мученик» в его дальнейшем служении на севере Европы), августинец, ставший аббатом монастыря Сан-Пьетро-ад-арам в Неаполе. Оба они принялись осуществлять свои собственные планы. Размышляя над учением покровителя своего ордена, Августина Гиппонского, Вермильи пошел дальше Контарини и развил богословие спасения, отличавшееся такой же бескомпромиссностью, как у Лютера, Буцера или Кальвина. Последователи Окино замазали фрески в неаполитанской церкви, в которой они встречались, что не было обычным явлением для итальянских католиков. Среди других поклонников Вальдеса были талантливые члены некоторых самых знатных итальянских семей, такие как две поэтессы, покровительницы искусств и светские богословы Виттория Колонна и ее двоюродная сестра по мужу Джулия Гонзага. Гонзага была знаменита своей красотой, и, когда она овдовела, то стала монахиней неаполитанского монастыря и присоединилась к кружку Вальдеса; это было для нее достойной заменой салона. Колонна происходила из древней римской семьи, в роду которой были два папы, и другие ее члены были знаменитыми людьми; одним родственником Виттории был кардинал Просперо Колонна, который в XV веке стал первооткрывателем археологических исследований (см. с. 624–625). С такой поддержкой для Вальдеса легко открывались двери домов правителей и знати по всей Италии.

Движение Spirituali

Эта группа, естественно, развивала свою деятельность в различных направлениях, но при том главной идеей было возобновить весть о благодати, посланной Богом через веру, вместе со стойкой убежденностью в необходимости откровения действия Святого Духа, выражавшего эту благодать. Соответственно, участники этого движения вскоре стали называться Spirituali, также следует признать ведущую роль Вальдеса, влиявшего на их умонастроение, и назвать их вальдесианцами. Они очень много размышляли (как и Лютер далеко на севере в Виттенберге) о кресте и страданиях Христа, и такие же темы доминировали в позднем периоде творчества Микеланджело, в его искусстве и поэзии, ведь Микеланджело был близким другом Виттории Колонна. Перу Вальдеса принадлежат два ключевых для них текста: один так называемый «Alfabeto Cristiano», а другой, еще более характерный, «Катехизис» (они быстро распространились по Европе, поскольку не было ясности в том, какому виду христианства обучать необразованных людей). Вальдес был неутомимым комментатором и переводчиком Библии. Есть свидетельства, что он с интересом читал труды Лютера. Тем не менее он не пошел по пути североевропейского евангелического движения. Вальдес не верил, что Дух постепенно изливает свой свет на христиан, а считал, что некоторые любимые дети Божьи будут приведены к еще более глубокому единению с Христом и что Писания могут быть не единственным источником просвещения на этом пути. Примечательным образом он очень немного говорил о Троице, возможно, потому что считал этот догмат одной из самых больших тайн веры для посвященных, но возможно также, что причины такого молчания могли стать причиной беспокойства для духовенства. Он также мало говорил о таинствах и официальной церкви, и это напоминало равнодушие к этим вопросам у Эразма. Однако, возможно, следует помнить о его предке, иудейском converso, и тогда следует глубже поразмыслить над его молчанием по всем этим вопросам.

Среди вальдесианцев Виттория Колонна стала объектом тактичного давления со стороны Реджинальда Поула, который склонял эту выдающуюся покровительницу Spirituali в более полной мере признать, что официальные церковные структуры имели решающее значение в христианской жизни. Настояние Поула на верности видимой Церкви в самом деле становилось более убедительным с середины 1530-х годов, так как в то время папский аппарат управления, как предполагается, наконец начал использовать свои потенциальные ресурсы. Бедный папа Климент VII, задавленный многочисленными катастрофами, среди которых был Мартин Лютер, умер в 1534 году. Его преемник, кардинал Алессандро Фарнезе, происходил из такого же североитальянского аристократического круга, как и Климент, и посвятил большую часть своих 15 лет папства в качестве Павла III удовлетворению потребностей его скандально знаменитых своей жадностью детей и других членов семьи, так же как и его печально известный предшественник и бывший покровитель Александр VI из семьи Борджиа. Павел, тем не менее, был также проницательным и умным ренессансным князем, заботившимся о том, чтобы наживать капитал на всех своих активах.

Наряду с тем, что папа в 1535 году сделал двух своих внуков, которым не было еще 20 лет, кардиналами, он также пожаловал кардинальские шапки почтенным сторонникам реформ: Поулу, Контарини, Карафе, Якопо Садолето и заключенному в тюрьму епископу Джону Фишеру. О том, насколько Фишер был рад этой чести, можно судить по воздействию этой новости на Генриха VIII, который был настолько разъярен, что немедленно отрубил ему голову. Папа даже назначил Контарини, Поула, Карафу и других реформаторов во главе комиссии для выявления недостатков в церкви, и, хотя эта комиссия, De emendanda ecclesia, ограничилась отчетом 1537 года, порекомендовав административную реорганизацию, в этом отчете честно была представлена картина коррупции и нецелевого использования ресурсов, которая немедленно оказалась неоценимым вкладом в число аргументов протестантских полемистов. Тогда Павел начал вынашивать планы созыва всеобщего церковного собора, к большой тревоге северных европейских правителей, не желавших подчиняться папе. Император Карл также проявлял большое беспокойство, и его сопротивление было одной из главных причин, по которой созыв собора был отложен почти на десятилетие.

Spirituali против Zelanti

Карафа был доволен своим сотрудничеством с Поулом и Контарини в комиссии De emendanda, но их дружеские личные отношения постепенно портились из-за недоверия Карафы к их религиозным взглядам, а также из-за его убеждения, что любая уступка протестантам была бы святотатственным предательством по отношению к Церкви. Старших представителей духовенства, симпатизировавших жесткому и авторитарному стилю католической реформы Карафы, часто называли Zelanti («ревностные»). В сложной и постоянно менявшейся ситуации дело никогда не доходило до открытого противостояния двух команд, Spirituali против Zelanti, но эти названия все же очень точно идентифицируют два полярных взгляда в то время, когда духовенство и богословы спорили о наилучшем способе спасения церкви. По мере того как мы будем наблюдать возникновение решений этой проблемы, станут очевидными некоторые любопытные встречные течения, особенно в ходе развития одной из самых великих сил возрождения Римской церкви, «Общества Иисуса». Как и вальдесианцы, иезуиты по своему происхождению были связаны с Пиренейским полуостровом. «Общество» было основано баскским дворянином, бывшим придворным Карла V, которому, как и Вальдесу, пришлось искать убежище, спасаясь от испанской инквизиции. Иньиго Лопес де Лойола стал известен в истории как Игнатий, наилучшим образом воспользовавшись ошибкой в его христианском имени, сделанной писцом при его зачислении в Парижский университет.

Игнатий Лойола и ранние годы «Общества Иисуса»

Подобно Лютеру и Контарини, Иньиго пережил кризис веры, но его кризис, сопровождавшийся благочестивым чтением во время длительного выздоровления после получения тяжелой раны на войне, привел его в противоположное Лютеру направление: не к бунту против церкви, а к куртуазному послушанию. В стиле средневекового рыцарства в 1522 году он провел ночное бдение, во время которого посвятил себя своей возлюбленной, прежде чем отправиться в Крестовый поход в Святую Землю, а возлюбленной его была Богоматерь в форме паломнической статуи Черной Мадонны на горе Монсеррат. На самом деле его отправление в Иерусалим пришлось отложить, и Иерусалим оказался не той целью его жизни, на которую он рассчитывал. После многих болезненных и дорого ему стоивших фальстартов Лойола стал записывать изменения в его духовном опыте. На этой почве было создано систематически организованное руководство для молитвы, самоанализа и подчинения Божественной воле. Вскоре он начал проверять эту систему на других людях. В конце концов руководство Лойолы достигло одобренной папой формы и было напечатано в 1548 году под названием «Духовные упражнения», впоследствии стало одной из самых популярных книг западного христианства, даже несмотря на то, что для Игнатия его сочинение было чем-то вроде технического руководства, как для нас было бы пособие по машиностроению или вычислительной технике. Именно по нему духовные наставники руководили духовным ростом своих подопечных, так же, как Игнатий совершенствовал себя, и оно было приспособлено под все уровни, которые соответствовали бы людям, желавшим получить от него пользу в том, что позднее стало называться «выполнением Упражнений».

Именно неодобрительный интерес испанской инквизиции к этой благочестивой деятельности вынудил Лойолу поспешно покинуть Испанию и поступить в Парижский университет в 1528 году, за год до бегства Вальдеса. Вокруг испанского эмигранта собралась группа талантливых молодых людей, вдохновленных его видением новой миссии в Святую Землю. К их жестокому разочарованию, международная обстановка в 1537 году сделала невозможным их отплытие. Друзья решили найти положительную сторону в этой неудаче и создать еще одну версию на тему модели гильдии/братства/оратории: не религиозный орден, а то, что они назвали Compagnia, или «Общество Иисуса». Вскоре члены общества стали неформально известны как иезуиты; это было оружие, которое надо было вложить в руку папы как дар для церкви. Игнатий всегда отличался своими придворными манерами, особенно в отношениях с благочестивыми знатными дамами, обладавшими исключительным политическим влиянием, и его чуткое пастырское вмешательство в папский семейный кризис было главным стимулом к выдаче папой Павлом III щедрой буллы об основании «Общества» в 1540 году. Такая неформальная организация, чьи цели на тот момент не были ясны, получила официальный статус удивительно быстро.

Ранняя история иезуитов была интересным образом затемнена в свете их необычайного успеха, пришедшего к ним позднее, и их институциализации. Причины этой неясности следует искать в бурной политике 1540-х годов, в течение которых решалось будущее направление католической Реформации. До того как это направление оформилось, иезуиты были частью многообразных проявлений духовной энергии, представленной движением Spirituali, и, как и во многих других случаях в деятельности Spirituali, работа иезуитов могла быть разрушена. В том, что сами они и плоды их трудов уцелели, огромная заслуга как самого Игнатия, так и его преемников, отличавшихся вдохновенным политическим талантом. Удивительным образом почти вся огромная сохранившаяся корреспонденция Игнатия Лойолы носит деловой характер. Из этих писем трудно понять, за какие душевные качества их автор, который являлся также создателем главного текста католической духовности, «Упражнений», был признан святым. Это молчание свидетельствует о большом количестве утраченных писем. Очевидно, чья-то рационально понимавшая ситуацию рука, возможно в 1560-е годы, перекроила историю ранних лет «Общества», уничтожив большую ее часть.

Регенсбургский диспут и Тридентский собор, принятие решений (1541–1559)

Для такой предусмотрительности были все основания. В начале 1540-х годов Spirituali, как казалось, могли сформировать будущее церковной реформы, но энергичные попытки кардинала Контарини найти общий язык с протестантами, особенно в вопросе оправдания верой, наталкивались на враждебное отношение кардинала Карафы к любой такой уступке. Не менее откровенные подозрения Карафа питал к недавно сформировавшимся иезуитам, так как он терпеть не мог Игнатия Лойолу. Эта неприязнь могла быть личного характера, но для неаполитанского сознания Карафы решающее значение имел тот факт, что Лойола был родом из Испании. Spirituali и иезуиты теперь столкнулись с кризисной ситуацией. Миротворческие усилия Контарини получили горячую поддержку императора Священной Римской империи, но кардиналу не удалось осуществить амбициозный план примирения, предложенный во время дискуссий с протестантскими лидерами («диспута») при императорском сейме в Регенсбурге (Ратисбоне) в 1541 году. В этом году Контарини умер горько разочарованным человеком под домашним арестом. После этого некоторые из наиболее незащищенных лидеров Spirituali бежали на север под защиту протестантов. Вальдес избежал этой критической ситуации, так как умер в 1541 году, но Окино и Вермильи в панике бежали, и их бегство оказалось совершенно сенсационным – ведь Окино к тому моменту стал генералом ордена капуцинов. В довольно больших количествах бежали из Италии также состоятельные купцы, более приспособленные к перемещению своего имущества, чем бедные сторонники движения и члены знатных семей; вскоре они, а также интеллектуалы, которых они финансировали, внесут свой вклад в значительное разнообразие религиозных взглядов и свободомыслие на протестантских землях Восточной и Северной Европы, что будет иметь серьезные и долгосрочные последствия (см. с. 699–700 и 861).

Учреждение Римской инквизиции

Теперь пришло время Джанпьетро Карафы. Примирители не только не смогли добиться каких-либо результатов от Регенсбургского диспута (а он последовательно осуждал эту затею), но многие из самых ярких звезд среди них оказались предателями церкви и запятнали всех своих сторонников, которые не спасались бегством. Теперь Карафа смог убедить папу учредить Римскую инквизицию, по модели испанской инквизиции, основанной за 70 лет до этих событий, где сам Карафа стал бы ее генералом. Одной из ее функций (и эта функция римской инквизиции по сей день остается в более мягкой форме как Ватиканская Конгрегация доктрины веры) было определять, что является нормой для богословия внутри Католической церкви. Она отобрала эту роль у парижской Сорбонны, уважаемого академического учреждения, вызывавшего тревогу, так как находилось вне пределов папского контроля. Теперь для Spirituali оставалось все меньше причин сохранять приверженность традиционной Церкви. Кардинал Поул всегда старался избежать закрытия возможностей выбора или проведения жестких границ, и он делал все возможное, чтобы защитить своих подчиненных вассалов, в число которых входили некоторые поклонники Вальдеса, и не допустить их выхода из Церкви. Его друг кардинал Джованни Мороне держал инквизицию под контролем в своем Моденском диоцезе, где религиозная ситуация была очень нестабильной; он провел широкую кампанию по приведению выдающихся граждан к клятве своду правил, которую Контарини придумал, чтобы убедить твердых сторонников евангелического движения возвратиться в лоно Церкви.

«Beneficio di Cristo», великий памятник итальянской духовности

Некоторые сторонники духовного обновления продолжали выражать свои взгляды, не покидая Церкви. Самый замечательный памятник итальянской духовности тех лет, «Beneficio di Cristo», был опубликован в 1543 году под покровительством Поула и, очевидно, продавался десятками тысяч экземпляров до того, как был переведен на другие европейские языки. Изначально написанная бенедиктинским монахом Бенедетто да Мантова, который основывался на бенедиктинских духовных идеалах, эта книга была переработана Маркантонио Фламинио, другом Бенедетто, протеже Вальдеса, и в этой версии в ней особенно подчеркивалась роль духовных и мистических аспектов вальдесианского богословия, а также в нее без указания источника были включены цитаты значительных размеров из Institutiones Жана Кальвина издания 1539 года! В тексте подчеркивалась роль оправдания одной верой и прославлялась польза страданий за веру, и при этом кардинал Мороне любил эту книгу за ее красноречивое прославление пользы Евхаристии. О мнении новой римской инквизиции (а следовательно, и Карафы) можно судить по тому факту, что из нескольких тысяч ее экземпляров, напечатанных на итальянском языке, ни одного невозможно было найти в период с XVI века до 1843 года, когда случайно один из них обнаружился в университетской библиотеке Кембриджского университета в Англии. Это исчезновение, доказательство энергичных действий инквизиции, когда это было необходимо, служит красноречивым символом исключения Spirituali из будущего Католической церкви.

Трентский Собор

Только теперь Собор наконец был созван, пришлось идти на компромисс, чтобы удовлетворить взаимное недоверие папы и императора. Выбрали место к югу от Альп, но в пределах княжества-епархии, которое было на территории империи, в городе Тренто в Тироле. Принимающим епископом и председателем собора 1545 года был Кристофоро Мадруццо, сочувствовавший Spirituali и давний друг Реджинальда Поула, а сам Поул был одним из трех папских легатов; однако вскоре стало ясно, что противоположные силы, среди которых Карафа был éminence grise («серым кардиналом»), взяли на себя руководство программой собора. Посыпались декреты собора, не допускавшие компромиссов. Первым был декрет о власти, подчеркивавший важность восприятия Библии в контексте предания, часть которого была неписаной, и поэтому нуждалась в исключительном объяснении со стороны церковного авторитета. Затем был принят декрет об оправдании, который с необыкновенной ловкостью использовал язык и концепции Августина, чтобы исключить богословие спасения, разработанное Лютером, особенно его утверждение, что грешное человечество не может искупить свой грех никаким исполнением требований Закона. До того, как этот декрет был принят в январе 1547 года, Поул покинул собор, причем его официальное объяснение, связанное с его болезнью, было, к сожалению, правдивым, учитывая его душевное расстройство.

Последняя надежда и поражение Реджинальда Поула

Последний шанс для лишенных теперь присутствия духа Spirituali представился со смертью папы Павла III в 1549 году. Существовала вполне реальная вероятность, что Поул мог бы стать папой (почивший понтифик был одним из рекомендовавших его), но резкое вмешательство Карафы с его обвинениями в ереси против англичанина отняло несколько тайных голосов у Поула, и в результате был избран верный папский чиновник, принявший имя Юлия III. Поул не был человеком, склонным к конфликтам. Даже несмотря на то, что в частной переписке с друзьями, которым он доверял, в 1550-х годах он был готов заявить, что действия римской инквизиции носят сатанинский характер, он был всегда склонен отклониться от пути, по которому его вел Святой Дух, ради политической выгоды. Можно рассматривать этот инстинкт как восхитительную наивность. Можно видеть в этом также его нереалистичную, эгоистически идеалистичную, или даже берущую начало в апокалиптическом мировоззрении уверенность в том, что Божья цель вот-вот осуществится в последних временах, и Поул будет ее действующей силой. Святой Дух не проявил своего действия, и вместе с поражением Поула умерла последняя надежда на мирное разрешение религиозного конфликта в западном христианстве, которое мог бы одобрить его кумир Эразм.

Козимо Медичи

Одним из знаков радикальных перемен и подавления возможностей альтернативных путей развития в десятилетие, последовавшее за 1545 годом, был производящий невероятное впечатление крутой поворот в самой образованной семье Италии, а именно флорентийских Медичи. На протяжении всех 1540-х годов герцог Козимо Медичи продолжал покровительствовать ученикам Хуана де Вальдеса и защищать их, не в последнюю очередь потому, что Козимо ненавидел как Павла III (который не стеснялся давать приют почитателям Савонаролы, имя которого нельзя было произносить), так и кардинала Карафу, ставшего папой Павлом IV в 1555 году. Помимо своих страхов относительно семейных амбиций папы из рода Фарнезе, Козимо поддерживал решимость своего покровителя, Карла V, найти пути примирения с протестантами, подобно тому, как это было предпринято на Регенсбургском диспуте. Он продолжал проводить такую политику опасно долго. В течение десятилетия с 1545 года Медичи оплачивали новую фресковую роспись для хоров и семейных капелл своей фамильной церкви Сан-Лоренцо, одной из самых древних и знаменитых церквей Флоренции. Их фрески служили открытой декларацией в поддержку евангелической реформы в Католической церкви.

Роспись церкви Сан-Лоренцо

Вряд ли сам художник, Якопо да Понтормо, выдумал иконографию этого очень изощренного проекта, поражающего тем, чего в нем не предполагалось изображать: никаких символов чистилища, таинств, официальной церкви или Троицы. То, на чем основывалась эта иконография, был Катехизис Вальдеса, уже запрещенный в 1549 году властями Венеции, а позднее – также и римской инквизицией; эти образы ясно указывали имеющим глаза, чтобы видеть, на доктрину оправдания верой. Как и в трактате Вальдеса, в живописи Понтормо подход к этим подрывным темам был выработан с использованием всем известных ветхозаветных историй, таких как строительство Ноем своего ковчега или рассказ о том, как Авраам готов был принести в жертву своего сына Исаака. После того как Понтормо умер в 1556 году, а Павел IV умер в 1559 году, и папой стал человек, гораздо более близкий к Медичи, головоломка на предмет того, почему Понтормо написал то, что он написал, обходилась глубоким молчанием. Официальные историки семьи Медичи, которых возглавлял историк искусства Джорджо Вазари, объясняли иконографическую программу фресок психической неустойчивостью художника, и, в то время как Медичи стали преданными покровителями Контрреформации (приобретя дополнительный титул великих герцогов от папы Пия V), несчастный Понтормо вошел в историю искусства как сумасшедший. Несмотря на то что его фрески при всей критике и сложном положении сохранялись до 1738 года, теперь о них напоминают только несколько оригинальных картонов и эскизов.

Иезуиты и инквизиция: одна из тайн истории

Стоит задуматься об этом эпизоде, так как он может пролить свет на темный и неясный ранний период истории иезуитов. Вряд ли можно считать совпадением тот факт, что они держались в стороне от деятельности инквизиции, помня о неприятностях, с которыми столкнулся в Испании их основатель; на самом деле ни один иезуит не заседал на трибуналах инквизиции, предоставив выполнение этого долга различным монашеским орденам. Игнатий и его преемники прошли сквозь эти бурные и опасные годы с превосходным мастерством и удивительной творческой энергией. Они с большей или меньшей степенью сознательности приступили к одному из главных своих занятий, принесшему им успех в будущем, – среднему и высшему образованию. Вскоре они учредили «коллегии» в некоторых университетских городах, первоначально предназначенных просто для размещения в них членов «Общества», которые были студентами. К сожалению, потенциальные светские благотворители были не в восторге от такой направленности на внутренние дела в этих проектах, что стимулировало «Общество» на размышления о расширении задач своих коллегий. К 1550-м годам городские власти в разных европейских городах изо всех сил старались сберечь прекрасно укомплектованные школы, такие как первые экспериментальные учреждения иезуитов в Испании и на Сицилии.

При том что иезуиты гордо объявили их образование бесплатным («Общество» прилагало огромные усилия, и еще постоянно их увеличивало в поисках финансирования, чтобы действительно это осуществить), с их ограниченными людскими ресурсами они в основном сосредоточились на среднем образовании. Для детей из бедных семей было очень трудно получить необходимую предварительную подготовку, чтобы у них был достаточно высокий уровень для поступления в их школы; таким образом, без каких-либо стратегических решений просветительская миссия иезуитов гарантировала верность церкви со стороны следующего поколения купцов, мелкопоместного дворянства и знати, иными словами, людей, предназначенных играть важную роль в обращении Европы обратно в подчинение католичеству. Со временем иезуиты объединили свои усилия с другой религиозной организацией, отличавшейся от традиционных монашеских орденов, урсулинками, и направили энергию урсулинок на параллельное женское образование, что было, очевидно, невозможно реализовать мужчинам. Это было плодотворное сотрудничество, не препятствовавшее урсулинкам осуществлять новые проекты в области благотворительности и образования.

Иезуиты создали совершенно необычную религиозную организацию: при том что в ней строго соблюдался принцип централизованного контроля со стороны генерала, у них не было регулярных собраний, которые принимали бы решения сообща, или ежедневных общих богослужений, на которые они собирались бы в церкви. Более того, они отказывались предъявлять требования относительно специальной одежды для своих членов, и они даже не обязательно были рукоположенными священниками, несмотря на то, что их основные задачи, проповедь и слушание исповеди, были такими же, как и у членов монашеских орденов. Неудивительно, что «Общество» вскоре вызвало возмущение у монахов из-за того, что можно было бы рассматривать как преднамеренную избирательность по отношению к старым дисциплинарным нормам, ведь иезуиты не всегда могли удержаться от покровительственного отношения к другим организациям, что было не всегда уместным побочным эффектом их очень хорошего образования и по большей части острого ума. Какими бы ни были недостатки иезуитов, их неклерикальный стиль (учитывая то, что среди их членов были миряне) действительно был критически направлен против чрезмерных притязаний духовенства, в довольно большой мере спровоцировавших те страсти, из-за которых разгорелась протестантская революция. Иезуиты не хотели становиться закрытым монашеским орденом, так как Игнатий страстно хотел подчеркнуть ценность сотворенного мира и верил, что можно жить полностью духовной жизнью, не отдаляясь от него. В конце концов, он видел гораздо большую часть мира, чем многие европейцы, благодаря его путешествиям в Лондон и Иерусалим.

В течение 1540-х годов Игнатий аккуратно подправил устав «Общества», так чтобы было понятно, что генерал, а не папа отвечал за координацию миссионерской политики иезуитов. Иезуиты с большой решимостью охраняли свою самоидентификацию. Они сопротивлялись слиянию с театинцами Карафы, даже несмотря на то, что во многих отношениях обе организации имели много общего. Когда после смерти Марцелла II в 1555 году Карафа стал папой Павлом IV, он хотел свести все старые счеты, особенно с такими остатками движения Spirituali, какими были иезуиты. Он приступил к их реорганизации в обычный религиозный орден, но, к счастью для иезуитов, понтификат этого желчного и мстительного старика оказался недолгим. После такой травмы прошло тихое переформирование «Общества» для служения Церкви. Главной задачей была миссионерская деятельность, которая казалась неотложной после Аугсбургского религиозного мира, признавшего существование лютеранства в 1555 году (см. с. 702–703). В пересмотренном изложении цели в 1550 году «Общество» добавило к «распространению веры» идею «защиты», то есть противостояния протестантам. Развитие программы общества ускорилось в этом направлении после того, как Херонимо Надаль, помощник Игнатия Лойолы, посетил Германию в 1555 году. Доминирование там протестантизма глубоко потрясло его и привело к убеждению, что «Общество» должно посвятить свои усилия изменению ситуации, а это означало значительные перемены в направлении деятельности общества. Надаль, известный своим новымы формулировками целей иезуитов, теперь умышленно продвигал идею, что «Общество» было основано для борьбы с Реформацией.

Контрреформация после Тридентского собора: Англия, Испания и мистики

Таким образом, иезуиты вошли в эпоху, которую на самом деле можно было бы назвать «Контрреформацией», после последнего заседания Тридентского собора (от латинского названия города Тренто). Павел IV отказался созвать собор, не расположенный к привлечению других к принятию решений, так что Тридентский собор не был созван между 1552 и 1562 годами, а папа Павел за три года до последней назначенной даты умер. К концу 1563 года работа собора, который для удобства называют Тридентским, закончилась, и результатом ее была целостная программа католичества. Завершение работы было отмечено унификацией катехизиса католической веры и унификацией литургии; эта унификация богослужения была беспрецедентной в истории западного христианства, как и в любой другой ветви христианства, за исключением недавних, но показательных примеров Англии и некоторых лютеранских церквей. Разумеется, тридентская литургия осталась латинской, в отличие от протестантского богослужения на национальных языках, но в этом вопросе возникло самое большое осложнение в лице Греческой, Восточной и Армянской церквей, связанных с Римом, в которых с давних пор литургию служили на родных языках жителей этих мест. Таким образом, с быстротой и сдержанностью, никак не связанными с проблемой протестантизма, а скорее осознавая эту другую расширявшуюся область папских забот, на границе встречи с православным миром, собор рекомендовал латынь, главным образом неохотно признавая требования этих церквей, что литургию следует служить на национальных языках. Приглушенный рекомендательный тон собора об обязательном целибате для духовенства, возможно, был мотивирован таким же дипломатическим соображением относительно восточных церквей, с их традицией женатого духовенства. Проявление большей гибкости в выполнении требования целибата больше помогло бы в мировой миссионерской деятельности церкви в тех обществах, где настаивание на целибате шло вразрез с культурной традицией этих народов и приводило их в замешательство.

Попытки переосмыслить власть в Церкви

Все едва не рухнуло из-за одного вопроса, а именно: где находится главная власть в Церкви? Это началось с попыток принудить епископов оставаться в своих епархиях и с общего, но необходимого обсуждения природы рукоположения, то есть о том, установлено ли было епископское служение Христом или Церковью на ранних этапах ее развития. В последнем случае это предполагало, что власть епископам дается папой, преемником Петра, избранным Христом быть камнем, на котором он построил свою церковь (Мф 16:18), а каждый епископ не мог быть прямым представителем власти Христа. Князья-епископы в империи были только самыми видными представителями епископата из тех, кто не проявлял энтузиазма по поводу утверждения исключительного положения папы. Вопрос был слишком взрывоопасный, чтобы попытаться его решить немедленно, и сначала необходимо было проявить исключительное мастерство в составлении проекта, чтобы выработать формулу, которая не закрепляла бы окончательно исключительной Божественной власти ни за папством, ни за всем епископатом в целом. На практике же позднее в этом столетии вследствие многих реформ по централизации преимущественные права были переданы в руки папства, особенно вследствие того, что на пап и их аппарат была возложена главная ответственность за толкование декретов и канонов Тридентского собора. В XIX веке в совершенно другой ситуации I Ватиканский собор в 1870 году формально закрепил решение этого вопроса в пользу приоритета папства, что было невозможно в 1560-х годах (см. с. 910–911).

Правление королевы Марии

На Тридентском соборе была объявлена церковная программа, которую впервые опробовали в Английском королевстве при правлении королевы Марии, после ее неожиданного восшествия на трон в 1553 году (см. с. 689). Правление Марии не часто рассматривается как эксперимент в духе Тридентского собора, отчасти потому, что у нее едва ли было время для осуществления ее планов в те пять лет жизни, которые ей оставались, поэтому этот период трактовался протестантской английской историографией как бесплодная интерлюдия в плавно протекавшем развитии протестантской Реформации. Мария заслуживает сочувствия из-за ее разочарования в страстных надеждах на рождение сына, который стал бы ее наследником, когда она воображала беременности, при том что для всего ее окружения стало печально очевидно, что они не существовали в реальности. Не в пользу исторической памяти о ней было и то, что она способствовала сжиганию на кострах протестантов как еретиков. Это была кампания, с интенсивностью которой, по сравнению с другими частями Европы, Мария опоздала на одно-два десятилетия. Она только породила почитание мучеников английскими протестантами в продолжение нескольких веков. В то же время королеве не было никакой помощи от папы Павла IV, который после своего избрания, среди многих других своих попыток свести старые счеты, постарался сломить своего давнего противника кардинала Поула как вызывавшего раздражение еще существовавшим напоминанием о Spirituali. Поул теперь вернулся на родину, сменив на посту казненного Томаса Кранмера, в качестве архиепископа Кентерберийского. Юлий III очень осмысленно выбрал Поула папским легатом (представителем) в заново ставшей католической Англии, но теперь папа Павел вызывал кардинала епископа Поула в Рим, чтобы тот ответил на обвинения в ереси. Папа Павел также объявил войну мужу Марии, королю Филиппу II Испанскому. Бедная Мария, верная и преданная дочь Церкви, оказалась в безумной ситуации противостояния папе, запретив Поулу покидать пределы королевства, так как в Риме его почти наверняка ждала бы смерть как еретика. Такой же верный сын Католической церкви, король Польши, пережил аналогичную ситуацию из-за паранойи Павла.

И все же, если взглянуть за пределы страшной ошибки с сжиганием протестантов и тягостных отношений с папой, творческий пересмотр этого периода откроет церковную политику королевы Марии как предвещавшую многое из того, что произойдет в католическом мире после Тридентского собора, которую, в конце концов, проводил архиепископ, посвятивший свою жизнь размышлениям о церковной реформе. В Англии были предприняты в высшей степени эффективные меры к представителям духовенства, женившимся во время царствования короля Эдуарда VI; в течение периода времени, не превышавшего пары лет, их разлучили с женами, успешно переместив большинство из них в новые приходы. Риму потребовались следующие полвека, чтобы обеспечить унифицированное соблюдение целибата духовенством в Центральной Европе. На соборе Английской церкви, который Поул смог созвать в качестве папского легата, он решил проблему с находившимися в плачевном состоянии церковными финансами и первым стал проповедовать новую евхаристическую набожность; его епископы поддерживали эту деятельность и публиковали официальные проповеди, чтобы противостоять протестантским проповедникам. А самое главное, они начали осуществлять программу обеспечения всех епархий школами и семинариями для обучения духовенства. В первый раз, когда Католическая церковь всерьез занялась решением проблемы обеспечения приходов духовенством, которое могло бы сравниться с неуклонно развивавшимся умением протестантских проповедников четко выражать свои мысли.

Катастрофическая ситуация английских католиков

В течение пяти лет правления Марии иезуиты не начинали работать в Англии. На некоторое время они предоставили возможность выполнять эту задачу выдающимся испанским доминиканцам, привезенным королем Филиппом, поскольку у них было много других забот и не было достаточно обученных английских членов «Общества», хотя английская версия «Упражнений» Игнатия хорошо распространялась. Готовые к действиям иезуиты прибыли в Англию в 1558 году только для того, чтобы узнать об опередившей их действия смерти Марии. Английское католичество столкнулось с катастрофической ситуацией, так как Филипп мог унаследовать английский трон только в том случае, если бы у него был наследник от Марии. Это было строжайшим условием брачного договора 1554 года, специально оговоренным английскими политиками, чьи подозрения в отношении стяжательства Габсбургов преобладали над их католическими симпатиями. Новая королева, последняя из Тюдоров, Елизавета, которая была протестанткой, не испытывала интереса к не слишком искренним ухаживаниям со стороны овдовевшего мужа ее сводной сестры. Иезуитов изгнали из королевства вместе со всем католическим духовенством, прошедшим обучение за границей, и их ожидала казнь в том случае, если бы они вернулись в Англию и попались в руки властей; поэтому католики отчаянно нуждались в срочной поддержке того меньшинства, которое желало сохранить верность Риму. Сталкиваясь со всегда жестокими, но не всегда последовательно проводимыми репрессиями (в обстановке мучительных внутренних разногласий по поводу будущей стратегии), иезуиты и другие члены духовенства терпеливо героически создавали католическую общину под руководством семей, принадлежавших к классу джентри, рассеянных по всей Англии и Уэльсу. Они пережили царствование Елизаветы и ее смерть в 1603 году, выжили в обстановке преследований в XVII веке и маргинализации в XVIII веке, выражавшейся в огромном количестве актов дискриминационного законодательства, и сохранились до наших дней.

Католическая миссия в Ирландии

В Ирландии времен царствования Елизаветы францисканские монахи параллельно занимались миссионерской деятельностью с гораздо большим успехом, отчасти благодаря тому, что протестантская Реформация там вскоре стала фатальным образом идентифицироваться с эксплуатацией Вестминстером острова и ее пропагандисты не прилагали больших усилий для выражения своих идей на гэльском языке, на котором тогда говорило большинство населения. Ирландия стала единственной страной в протестантской Европе, где в течение более чем столетия монархия с последовательной религиозной программой не смогла навязать ее своим подданным, и это было очень заметным провалом Тюдоров и Стюартов. И все же в этой исключительной истории присутствует доля иронии. Именно католическая королева Мария проводила политику создания колоний английских переселенцев в графствах Лойгис (Лишь) и Оффали, официально известных до революции 1918–1922 годов как графства короля и королевы, в память о Марии и ее муже Филиппе Испанском, который уже был владельцем впечатляюще успешных испанских колоний в Центральной и Южной Америке. Если бы английская монархия осталась католической, возможно, Ирландия стала бы протестантской, как Голландская республика, как ответ на колониальную оккупацию; однако при сложившихся обстоятельствах ранняя смерть Марии и восшествие на трон протестантской королевы Елизаветы облегчили и ускорили для ирландцев, говоривших как на гэльском, так и на английском языках, процесс идентификации католичества с символом ирландского отличия от англичан.

Католики и власть Габсбургов

С потерей Англии и большинства стран Северной Европы, перешедших в протестантизм, тридентское католичество обратилось в сторону власти Габсбургов. Карл V при своем отречении от императорского титула в 1556 году, измученный управлением такой огромной империей, разделил свое семейное наследство: его младший брат Фердинанд был избран императором Священной Римской империи и получил другие владения Габсбургов в Центральной Европе, а сын Карла Филипп – Испанию со всеми ее заморскими владениями. Несмотря на то что обе ветви семьи неизбежно придерживались папского католичества, их приоритеты были различными, а австрийские Габсбурги к тому же сами разделились. Фердинанд I хорошо помнил о недавнем поражении Габсбургов от лютеранских князей в империи, в результате которого он вынужден был подписать Аугсбургский религиозный мир (его брат Карл не мог на это пойти). Он был правителем над тремя влиятельными вариантами западного христианства: римским католичеством, лютеранством и богемским утраквистским гуситством. Фердинанд так же, как и его сын Максимилиан II, искавший способы прийти к соглашению с лютеранами, уговорил папу, хотя тот и неохотно на это согласился, позволить мирянам-католикам причащаться хлебом и вином, как у гуситов, и давал приют при своем Венском дворе представителям удивительно разнообразных религиозных верований. Младший брат Максимилиана архиепископ Фердинанд был настроен совершенно по-другому и проводил агрессивную католизацию в различных семейных владениях, которыми он управлял в течение своей долгой жизни. Еще один младший брат Максимилиана, Карл, присоединился к архиепископу Фердинанду в своей непримиримости и заключил брак с представительницей одной выдающейся княжеской семьи империи, оставшейся верной католичеству, Баварских герцогов Виттельсбахов. Все вместе они поддерживали иезуитов в их учреждении учебных заведений в городах, находившихся под их контролем, и они также гарантировали, что важные архиепископства империи не ускользнут из их рук под контроль лютеран, как это в первый раз произошло в истории с Великим магистром Тевтонского ордена из рода Гогенцоллернов (см. с. 671).

Король Филипп II

Король Филипп II Испанский, освобожденный из-за тяжелой утраты от своего не слишком вдохновляющего и в конце концов приведшего его в трудную ситуацию брака с королевой Англии Марией, вернулся в Испанию в 1559 году, чтобы разобраться с бурной религиозной активностью населения и финансовым хаосом; при решении этих задач он видел в испанской инквизиции своего главного союзника. Филипп правил из своего монументального мрачного нового дворца-монастыря, Эскориала, в который также была встроена его будущая гробница. Филипп, как и его отец, привнес свой темперамент трудоголика в задачу управления миром как важного действующего лица в Божьем замысле и план Эскориала, основанный на сетке осей, напоминал о храме Соломона в Иерусалиме. Однако нет ничего удивительного в том, что по предположению посетителей в плане дворца использовалась форма решетки, которая, согласно легенде, служила инструментом пыток и на которой умер покровитель дворца, святой Лаврентий. Филипп и его правительство посвятили себя пропаганде идеи, что есть только один способ быть испанцем, а именно быть католическим традиционалистом, не запятнанным безнадзорным контактом с чуждыми мыслями, в его время протестантскими, как это было раньше с мусульманскими или иудейскими. Король с готовностью дал себя убедить в необходимости поддерживать неутомимые усилия испанской инквизиции, чтобы добиться этой цели.

Жертвы инквизиции

Некоторые не вписывавшиеся в этот план фигуры стали жертвами проведения инквизицией этого плана в жизнь. «Общество Иисуса» все еще было под подозрением, как в свое время молодой Иньиго де Лойола, и один аристократ, который первым стал осуществлять общие образовательные проекты иезуитов, не кто иной, как Франсиско де Борджа, герцог Гандии, бывший вице-король Каталонии, теперь ставший иезуитом, был изгнан из страны до того, как он стал выдающимся генералом «Общества Иисуса». Инквизиция даже разрушила жизнь Бартоломе де Каррансы, архиепископа главной испанской кафедры в Толедо и выдающегося доминиканского богослова. Он был важным помощником кардинала Поула в его английском эксперименте во время правления Марии, но сделал ошибку, узнав слишком много о протестантской ереси в процессе своих добросовестных усилий опровергнуть ее. В результате Карранса провел почти 17 лет в тюрьме, в течение которых ему даже не позволяли посещать Мессу, и, хотя его наспех реабилитировали, он умер сломленным человеком, в то время как мог бы стать идеальным лидером Контрреформации в Испании. Более того, арест Каррансы был спровоцирован тревогой инквизиции по поводу содержания его катехизиса, проект которого он составил для использования его в Англии во время правления Марии и который в конечном счете появился в индексах запрещенных книг как римской, так и испанской инквизиций. Тем не менее катехизис Каррансы был взят за основу для Тридентского катехизиса, авторизованного папой после Тридентского собора, что было последней точкой в черной комедии этой печальной истории.

Инквизиция против Терезы Авильской и Иоанна Креста

Испанский бюрократический аппарат также не обошел своим зловещим вниманием двух религиозных деятелей, позднее ставших одними из самых знаменитых личностей в истории христианского мистицизма, Терезу Авильскую и Хуана де Йепеса (Иоанна Креста). С точки зрения инквизиции оба автоматически попадали под подозрение из-за того, что их семьи были conversos, и их можно было рассматривать как возникшие из водоворота религиозной энергии, высвобожденной в ходе религиозного преобразования Испании в 1490-е годы (см. с. 633–640). Оба они стали членами ордена кармелитов (и даже их тесные личные отношения также тревожили чиновников инквизиции); Тереза прилагала большие усилия, чтобы заставить кармелитов понять значение их происхождения в пустыне, преобразовывая орден, в котором мужчины и женщины после Реформы ходили бы босыми (Descalsas; то есть они ходили в сандалиях на ремнях и не носили зимой теплую обувь). Она старалась убедить церковные власти проявить немного воображения и позволить женщинам, присоединившимся к ней, участвовать в жизни кармелитов, для которой характерна сбалансированность между созерцательностью и активной деятельностью. Путешествия души, проповедуемые мистиками любого столетия, можно было бы сделать параллельными путешествиям по физическому миру в той мере, насколько и когда в этом возникала бы необходимость. После многих тревог и неудач Тереза смогла выработать то, что один из ее поклонников назвал «даром заставлять людей давать ей приказания, которым она хотела подчиняться».

Терезу сейчас часто вспоминают, представляя ее драматичную и очень сексуализированную статую, отражающую ее экстаз, которую Джанлоренцо Бернини выполнил для церкви Санта-Мария-делла-Виттория в Риме. Ей это не понравилось бы, так как (согласно свидетельству одной из ее монахинь) в типичной для нее ясной и гораздо более благообразной манере она удостоверилась в том, что она испустила последний вздох так, как обычно на картинах изображают кающуюся Марию Магдалину. Она говорила просто и просила своих монахинь делать то же самое:

Пусть они также будут внимательны к своей манере говорить. Пусть это сопровождается простотой, откровенностью и благочестием. Пусть они говорят как пустынники и люди, выбравшие жизнь затворников. Они не должны использовать новомодные слова и проявлять манерность (я думаю, они это так называют), популярную в светских кругах, где мода постоянно меняется. Они должны скорее гордиться грубостью, чем изысканностью в этих вопросах.

Тереза, разумеется, говорила о своих переживаниях встречи с Божественным, используя слова, передающие страстную и интимную близость, которые мистики (в основном, но не исключительно женского пола) использовали в течение столетий. Она говорила о том, как ее сердце пронзают, о ее мистическом браке с божественным, хотя смогла избежать той степени физического привкуса, который был у Агнессы Бланбекин (см. с. 454–455). Тереза очень хорошо осознавала, какая петля могла бы затянуться на ее шее, как и любой другой женщины в Испании в ее время, когда она принималась говорить о духовном опыте, но все же, стиснув зубы, настаивала на том, что женщинам есть что сказать особенного и что именно их Спаситель заставляет это сказать: «Господь моей души, ты не ненавидел женщин, когда ты ходил по земле; скорее ты всегда поддерживал их с большим состраданием и находил в них столько же любви и еще больше веры, чем в мужчинах».

И для Терезы, и для Хуана эротическая библейская поэзия Песни песней стала главным текстом Божественного откровения. Хуан не боялся постоянно представлять себя как жениха, а часто и невесту Христа, приспособив для себя образ, которым обычно обозначается Церковь или душа с ее женскими качествами, и в результате он выражал себя таким способом, который теперь звучал бы неожиданно гомоэротично:

О ночь, соединившая Возлюбленную с ее женихом. Жених преображен в Возлюбленной!
На моей украшенной цветами груди, Хранимой целиком только для него одного, Вот где он почил, и я ласкала его, И кедры навевали легкий ветерок.
Ветерок дул с башенки. Когда я расчесывала его локоны; Своей нежной рукой он обнял меня за шею. И заставил все мои чувства затихнуть.
Я застыла, и забылась; Лицо мое я склонила к Возлюбленному. Все застыло,
И я предалась забытью, Предав мои заботы забвению среди лилий.

Хуан считал, что даже древний технический богословский язык, с помощью которого сформулирован халкидонский догмат 451 года, может воспламениться таким смыслом, какой мог бы быть привнесен из образного языка Песни Песней:

После того как душа некоторое время была обручена с Сыном Божьим в нежной и совершенной любви, Бог призвал ее и поместил ее в свой цветущий сад, чтобы заключить этот самый радостный брак с Ним. Соединение двух природ и общение божественного и человеческого в этом состоянии таково, что даже несмотря на то, что ни одна из природ не меняет своего бытия, обе они кажутся Богом.

В таких физических образах он говорил не только о любви, но также обжигающе пронзительно исследовал предельное чувство одиночества человечества, то одиночество и чувство отверженности и унижения, через которые он сам прошел в течение девяти месяцев одиночного заключения в 1577/78 года, куда его упрятали по приказу представителя генерала его собственного ордена кармелитов, и из этого заключения ему пришлось совершить драматичный побег. Его незаконченное произведение, размышление «Темная ночь души» служила кульминацией его трактата, который он назвал «Восхождение на гору Кармил». В «Восхождении» описывается «темная ночь» как третья ступень в опыте души, после ее первоначального чувственного восприятия и последующего очищения, «более неясное и темное ужасное очищение». Трактат представляет собой комментарий к любовной поэме из восьми строф, из которых последние мы уже цитировали. Она внезапно обрывается; в ней нет комментария на несколько последних строк поэмы, в то время как остальные подвергнуты Хуаном тщательному анализу. В подробном и терпеливом объяснении тысяч смыслов, которые эта поэма представляет читателю, раскрывается, как далеко мистик может зайти за пределы глубокой чувственности этой поэзии, удивляя своей мощью современного светского читателя. Это путешествие в поэме Хуан описывает как

очистительное созерцание, покорно вызывающее в душе отрицание самой себя и всех тех вещей, о которых говорилось ранее. И в своем выходе за пределы самой себя она возвещает то, что она смогла исполнить с силой и страстью, которые любовь к ее Жениху дали ей ради исполнения этой цели в упомянутом выше темном созерцании. И теперь она превозносит великое счастье, которое она нашла в путешествии к Богу сквозь эту ночь с таким поразительным успехом, что ни один из трех врагов, то есть мир, дьявол и плоть (да кто они такие, чтобы когда-либо препятствовать на этом пути), не мог ей помешать.

Процветание кармелитов

После всех конфликтов, через которые прошли Тереза и Хуан и которые они до некоторой степени сами спровоцировали, «босоногие» (Descalsas) кармелиты стали процветать при поддержке высших слоев испанского общества. Орден твердо настаивал, что Рим не только должен признать его основательницу святой (чего он добился в 1612 году, всего через 30 лет со дня ее смерти), но и с гораздо более амбициозными намерениями, что она должна заменить самого святого Иакова (Сантьяго) в качестве святой покровительницы Испании. Это было как актом благочестия, так и политическим самоутверждением против тех сил в церкви, которые сделали жизнь Терезы и Хуана такой трудной; к счастью для кармелитов, их поддерживала испанская монархия. В 1618 году король Филипп III, при активной поддержке кастильского парламента, кортесов, убедил папу назначить Терезу второй святой покровительницей (наряду со святым Иаковом), хотя оппозиция, вовлеченная в испанскую большую политику, нисколько не прекращала своего сопротивления. Иоанну Креста пришлось ждать до 1726 года, когда он окончательно официально был объявлен причисленным к святым Церкви.

Запоздалое исполнение решений Тридентского собора: Франция и Речь Посполитая

В начале XVI века противовесом Габсбургам были «христианнейшие короли» Франции из династии Валуа с их воспоминаниями об обращении Хлодвига, и они последовательно хранили верность Риму в течение всех бурных лет Реформации. Тем не менее обстоятельства долгое время препятствовали выполнению Французской церковью основных постановлений, принятых на Тридентском соборе в таких важных вопросах, как единообразие богослужения, проведение в жизнь вероучительных предписаний и обучение и дисциплина духовенства. По мрачной иронии судьбы монархии Валуа был нанесен удар, когда в 1559 году Генрих II умер в результате несчастного случая, произошедшего на турнире в честь окончания более чем полувековой войны между Валуа и Габсбургами и подписания мирного договора на их общей границе в Като-Камбрези. Его смерть оставила королевство в руках его жены в качестве регентши, правившей вместо ее маленьких сыновей. Несмотря на талант к управлению, Екатерине Медичи его явно было недостаточно для того, чтобы справиться с ужасным религиозным кризисом, в который тогда погрузилась Франция и который привел к четырем десятилетиям постоянно возникавших жестоких гражданских войн между католиками и протестантами. Довольно значительную общину гугенотов, которую возглавляли выходцы из знатных семей, оказалось невозможно победить, даже несмотря на то, что они все еще представляли меньшинство населения королевства.

Варфоломеевская ночь

Массовое убийство протестантов во время Варфоломеевской ночи в 1572 году было худшим эпизодом в этих гражданских войнах, и оно показало, как сильно накалились страсти во Франции. События, приведшие к Варфоломеевской ночи, начались с попытки залечить раны королевства браком сестры короля Франции Маргариты с Генрихом, королем Наварры, к тому времени возглавившим партию гугенотов во Франции. Покушение на одного из лидеров протестантов, Гаспара де Колиньи, провокационно прибывшего в качестве незваного гостя на свадьбу, сильно разозлило гугенотов, и их реакция, в свою очередь, напугала Екатерину и ее сына-короля, так что они приказали своим войскам перейти к контратакующим действиям. Толпа католиков поняла намек, и в результате около пяти тысяч протестантов было убито, и еще многим угрожали расправой во всем королевстве. Варфоломеевская ночь надолго осталась в памяти протестантов всей Европы как символ жестокости и вероломства католиков, но в то же время многие французские католики были сами шокированы экстремизмом своих братьев по вере. Среди французских католиков существовали глубокие разногласия по вопросу о том, как далеко (если это вообще возможно) можно было зайти в уступках гугенотам, и талантливый, но постоянно подверженный колебаниям Генрих III счел невозможным навязать какое-либо государственное постановление по этому вопросу. В 1589 году король был смертельно ранен католиком-фанатиком, и, поскольку он был последним прямым наследником из династии Валуа, его трон унаследовал тот самый Генрих Наваррский, который в конце концов смог объединить вокруг себя умеренных («politique») католиков против ультракатолической лиги (League) после своего ловкого обращения из протестантизма в католичество.

Генрих IV Наваррский

О Генрихе Наваррском, ставшем королем Франции Генрихом IV, часто говорят, что он во время переговоров с умеренными представителями лиги в 1593 году пробормотал, размышляя вслух: «Париж достоин Мессы». Несмотря на то что эта знаменитая фраза основана на еще менее достоверных свидетельствах, чем фраза Мартина Лютера, выражающая совершенно противоречивые эмоции («На том стою и не могу иначе»), ее не стоит выбрасывать из истории, так как она точно так же вмещает в себя глубокий смысл очень важного момента истории Реформации. Эта фраза, которой отвергаются жесткие религиозные принципы, отражает чувства многих европейских политиков и правителей после 70 лет религиозных войн во всей Европе. Воспользовавшись усталостью Франции от войны, в 1598 году Генрих подготовил постановление, Нантский эдикт, свою версию схемы урегулирования религиозного вопроса, которую так и не смог провести в жизнь Генрих III, которому противостояла жесткая оппозиция со стороны католической лиги. Теперь по отношению к гугенотам не проявлялось абсолютной терпимости, но им гарантировался привилегированный корпоративный статус в государстве и у них были свои церкви и крепости. Более откровенные католические преемники Генриха IV в течение следующих 90 лет сводили на нет эти привилегии, однако в этот период Франция была одним из примеров самого широкомасштабного религиозного плюрализма в Западной Европе, несмотря на довольно значительный подъем движения за возобновление и реорганизацию французского католичества. В конце концов эта страна создала самую впечатляющую версию Контрреформации в Европе.

Генрих Анжуйский и Контрреформация

Эта запоздалая Контрреформация во Франции была связана с другой поздней Контрреформацией в далекой Речи Посполитой, благодаря тому особому обстоятельству, что в течение нескольких месяцев 1574 года эти королевства объединял один монарх – Генрих, герцог Анжуйский. Мы уже встречали Генриха в Польше в качестве определенно неохотного участника событий 1573 года при введении в силу примечательного закона о религиозной терпимости в Речи Посполитой, Варшавской конфедерации (см. с. 701–702). Надеждам всех заинтересованных сторон на счастливое будущее, связанное с этим соглашением, при правлении импортированного французского короля, не суждено было сбыться, так как Генрих ограничился очень недолгим пребыванием в своем новом королевстве. Его привело в смятение не только его новое незнакомое королевство, как казалось, безграничных размеров, но и пугающая перспектива брака с предполагаемой невестой средних лет (последней представительницей прежней Ягеллонской династии), а также постепенное осознание того, что польское дворянство еще менее почтительно относилось к монархам, чем французское. Тогда всего лишь спустя несколько месяцев после своей коронации в Кракове он получил удивительную новость: его брат Карл IX Французский умер, и, соответственно, он становился королем Франции Генрихом III. Тайный побег Генриха через всю Европу обратно в Париж в июне 1574 года был жестоким ударом для его подданных в Речи Посполитой, и они вскоре лишили его иллюзий, что он может править ими вместе с правлением во Франции (возможно, для Генриха было бы лучше, если бы он остался). После двух лет политического хаоса возник заместивший его кандидат, который имел возможности вновь создать препятствия для Габсбургов. Это был Иштван Батори, в то время князь Трансильвании, более известный как король Польши Стефан Баторий.

Польская монархия и католическая церковь

Выбор польской знати оказался очень удачным, так как Стефан Баторий отличался личной мудростью и способностями полководца. Он был правоверным католиком, но при этом не собирался рисковать своей возможностью получить польский трон, возражая против статьи о веротерпимости Варшавской конфедерации, которая в любом случае имела прецедент, датировавшийся восемью годами раньше, в его родной Трансильвании, в Торде. И все же именно во время правления Батория деморализованная и разобщенная Католическая церковь в этом государстве начала укреплять свои позиции, что в конечном счете привело к одному из редких случаев католического возрождения в Северной Европе. У римского католичества в Речи Посполитой изначально были некоторые преимущества в противостоянии разнообразию протестантских движений. Здесь старая церковь никогда не теряла контроль над церковной иерархией или земельными владениями (по крайней мере, эти потери были значительно менее ощутимыми, чем в Западной Европе), и, возможно, благодаря этому она была менее уязвимой для возросших аппетитов светских властей.

Самым важным обстоятельством было то, что польская монархия никогда не порывала окончательно с католичеством, а вместе с нерушимой преданностью католичеству со стороны низших классов сельского населения это имело решающее значение для его окончательной победы полтора века спустя. Уже до начала правления Стефана Батория, в 1564 году в Польше утвердилось «Общество Иисуса». Затем король Стефан основал три большие иезуитские коллегии в отдаленной северо-восточной части государства, в Полоцке, Риге и Тарту, сознательно выбрав эти города, где позиции реформатских церквей были особенно сильны. С конца 1570-х годов начала функционировать под руководством иезуитов академия (университетская коллегия) в Вильнюсе, а к началу XVII века в каждом более или менее крупном городе (а их было более двух десятков по всему государству) находилась иезуитская школа. Школы лютеран, реформатов и антитринитариев не могли конкурировать с такой широкомасштабной образовательной кампанией. Упорная работа «Общества Иисуса» по основанию школ и коллегий сделала привлекательной для множества представительного мелкопоместного дворянства и знати, даже протестантской, перспективу получения их детьми хорошего образования, и в результате такого школьного образования ряды протестантской элиты неуклонно редели.

Иногда историю польской Контрреформации действительно изображают как достижение одних только иезуитов. Это опасное упрощение. В действительности многие католики Речи Посполитой совершенно не доверяли иезуитам, которые, по их мнению, были слишком склонны к поддержке монархии и даже выступали за расширение полномочий королевской власти и таким образом угрожали привилегиям знати в государстве. В конце концов, Польша со времен Флорентийского собора была одним из оплотов концилиаризма (см. с. 607–608), и к концу XVI века эта традиция сохраняла свою силу в противостоянии иезуитской тридентской пропаганде папской власти. И все же только недавно историки начали осознавать странный парадокс: такая степень недоверия католиков иезуитам, которая, как можно было бы подумать, могла бы способствовать принятию протестантизма, наоборот приносила пользу католичеству в Речи Посполитой. Польские доминиканцы, издавна утвердившиеся в почтенном университете в Кракове и других крупных городах государства, ненавидели иезуитов, не без основания подозревая их в желании захватить главенство в уже существовавших доминиканских учебных заведениях, и они часто мешали работе иезуитов, сами, в свою очередь, навлекая на себя упреки со стороны разгневанных королей. Постоянная и открытая враждебность доминиканцев к иезуитам показывала, что можно быть добрым католиком и при этом ненавидеть «Общество Иисуса»; это не означало, что недовольные иезуитами перейдут на сторону протестантов.

Такое же важное значение имела очень успешная католическая дипломатия короля Сигизмунда III, приведшая к созданию Греко-католической церкви в связи с принятием Брестской унии 1596 года (см. с. 576–577). Существование Греко-католической церкви, к каким бы неприятностям впоследствии это ни привело во взаимоотношениях с русским православием, означало, что был еще и третий способ религиозной самоидентификации для поляков и литовцев, желавших сохранить верность Святому Престолу в Риме. В конечном счете у них был выбор: оказывать доверие «Обществу Иисуса», приветствовать упрямое сопротивление «Обществу» со стороны доминиканцев или отправлять религиозный культ в церквах православной традиции, украшенных иконами, где духовенство носило бороду и имело жен и семьи. Все эти возможности представляли разные аспекты католичества. Соответственно, Католическая церковь постепенно стала процветать во всем своем многообразии, в то время как разобщенные протестантские церкви этого государства медленно приходили в упадок. Польская конституциональная веротерпимость была подорвана упорным стремлением монархии к более откровенному укреплению католичества и тем обстоятельством, что возникшие в дальнейшем династические проблемы, давшие возможность королям Швеции заявлять о своих правах на польский трон, спровоцировали войну лютеранской Швеции против Польши. В такое драматичное время легко было прийти к тому, чтобы считать протестантизм угрозой потери независимости для государства. Социниане в массовом порядке были изгнаны из Речи Посполитой в 1660 году, хотя и в своем рассеянии им предстояло оказать значительное влияние на Западную Европу и христианскую историю в целом (см. с. 860–861). Это проявление нетерпимости в Речи Посполитой случилось в период нараставшей общей тенденции к обращению обратно в католичество в среде протестантской элиты.

Таким образом, будущее Польши, которая когда-то была таким плодородным рассадником протестантских экспериментов, оказалось, несмотря на все возникавшие на этом пути препятствия, связанным с Католической церковью. Когда политические институты Речи Посполитой были окончательно разрушены под напором эгоистичных стяжательских действий Пруссии, России и Австрии, Католическая церковь была всем, что осталось у поляков и литовцев для поддержания своей идентичности в качестве некогда могущественного государства. Выдающимся результатом союза польской национальной самоидентификации с Католической церковью, с ее постепенно возраставшей монолитностью, стал жизненный путь Кароля Войтылы, который в качестве папы Иоанна Павла II может восприниматься как запоздалое воплощение Контрреформации (см. с. 1093–1098). И все же помимо его папства, длившегося в течение четверти века, последствия разрушения Речи Посполитой и болезненного возобновления национальной самоидентичности народов Восточной Европы при помощи Католической и Греко-католической церквей все еще сказываются на политической ситуации нашего времени.

Разлом в жизненном укладе Европы: святые, церковное великолепие, секс и ведьмы

Реформация и католическая Реформация, разделившие латинский христианский мир, прежде удивительным образом объединенный на всей территории континента, произвели разлом в жизненном ритме до степени, неведомой прежде во всей истории христианства. Литургический год теперь формировался совершенно по-разному в протестантских и католических частях Европы. В протестантских обществах, отвергавших значение святых, праздновалось совсем немного дней святых, или они не праздновались вовсе, и таким образом праздники (holidays) перестали быть днями святых (holy days), и некоторые из них (обычно немногие) были заново переосмыслены как протестантские праздники. В Англии костры и празднества начала ноября стали напоминать англичанам об их новом протестантском историческом наследии, заключавшемся в разгроме в 1588 году испанской армады, разрушении планов римского католика, пытавшегося в 1605 году сокрушить короля и парламент и, в конце концов, изгнании римско-католического короля, который, как казалось, угрожал всему протестантскому церковному устройству на Британских островах (1688). Напротив, части Европы, оставшиеся верными Риму, обнаружили новых святых и отмечали их праздники, чтобы подчеркнуть свою верность. Помогло одно счастливое совпадение: в 1578 году под землей Рима было вновь открыто большое количество христианских катакомб (см. с. 185), почти неизвестных в течение нескольких веков, которые оказались заполнены костями христианских мучеников. Эти кости распространялись по всему католическому миру и стали великим инструментом пропаганды против протестантов, подчеркивавшим славную историю страданий в Римской церкви, и они были объединены в своих плодотворных путешествиях с бесчисленными фрагментами 11000 дев из Кельна, спутниц Урсулы. Иезуиты были главными маклерами в этом священном коммерческом предприятии.

Перемены в церковной жизни

Более всего это разделение ощущалось в обращении к своему Богу в протестантских и католических церквах. В практике большинства реформатских церквей вскоре стало нормой запирать церкви на время между службами, чтобы не поощрять суеверного личного поклонения Богу теми, у кого не было привилегии наставлять общину с кафедры (а те, кто пытался так поступать, часто подвергались наказанию). И этот процесс шел рука об руку с радикальным сокращением числа протестантских проповедников в интересах большего профессионализма: церкви служили для проповедей и принятия время от времени причастия. Их самой заметной деталью обстановки был не алтарь, а кафедра. С разной степенью всеохватности лютеранские церковные интерьеры переделывались в соответствии с этой тенденцией, как и приходские церковные здания Англиканской церкви, как бы ни было сильно воздействие возраставшей неопределенности в вопросе о том, принадлежала ли она реформатским церквам или нет. Напротив, католические церкви продолжали, как и до Реформации, держать открытыми и доступными для личного благочестивого поклонения между частыми литургиями, которые служили для всей общины. Как и прежде, огромное количество священников было к услугам мирян, которых они встречали в своих церквах. Священники, слушавшие исповеди, всегда были готовы облегчить неспокойную совесть, и для этой цели постепенно входил в обиход новый вид церковной мебели – закрытые двойные кабинки с решеткой для общения, скрывавшие личности священника и прихожанина, пришедшего на исповедь. Впервые они были введены архиепископом Карло Борромео для своей Миланской епархии в рамках общей программы повышения конфессиональной дисциплины для верующих христиан.

Архитектура Контрреформации

Склонность Борромео к наведению порядка сочеталась в католичестве времени Контрреформации с тщательно контролируемым энтузиазмом к стремлению внешнего выражения веры. Духовенство во время Контрреформации и его архитекторы, заботившиеся о том, чтобы направить в нужное русло благочестивый энтузиазм своей паствы, убрали алтарные преграды средневековых церквей, частично закрывавшие для прихожан главный алтарь церкви. Они поместили дарохранительницу для Святых Даров на сам алтарь, прежде дарохранительница находилась в другом месте. Таким образом, главный алтарь стал по преимуществу основной зрительной доминантой в церквах времени Контрреформации, так же как в древних базиликах это был единственный алтарь, хотя все средневековые боковые алтари, характерные для архитектуры Западной церкви, остались нетронутыми. После некоторых первоначальных действий, направленных на восстановление позднесредневековых излишеств в архитектуре и музыке, католики поняли, что это великолепие было одним из их преимуществ. Богослужение в католических церквах стало еще более экспрессивным, отражавшим могущество и великолепие Церкви, сопутствовавшее жизни христиан во время праздников и постов.

Рим, усиленный своими недавно найденными мучениками и принимавший толпы паломников, которые пребывали к древним святым местам, был самой великой изо всех театрализованных католических декораций. Теперь он стал роскошным, как никогда раньше, после нескольких веков упадка, благодаря огромным капиталам, потраченным на строительство новых зданий. Больше всего денег вкладывали папы, а за ними следовали кардиналы, жившие в Риме и уделявшие особое внимание различным приходским церквам, в которых они теоретически были приходскими священниками, а также дворцам, чтобы обеспечить подобающую декорацию для своей жизни, отличавшейся невероятным блеском. Главным объектом Рима был не собор Сан-Джованни ин Латерано, при всей его грандиозности, а торжественная (если не сказать торжественно гордая своим абсолютным превосходством) новая базилика Святого Петра. В период между 1602 и 1615 годами к построенному ранее Донато Браманте и Микеланджело зданию с куполом в центре была добавлена архитектором Карло Мадерно длинная западная часть, так что весь процесс строительства растянулся на все предшествовавшее столетие. Наименее удачная часть работы Мадерно – западный фасад базилики, что отчасти объясняется проблемами с ее фундаментом, и в результате этот фасад не демонстрирует вдохновения и полета фантазии. Однако эта архитектурная неудача была восполнена в течение следующей половины века постройкой одного из самых выдающихся мест для собраний не только в период Контрреформации, но и в истории всей христианской архитектуры.

Эта овальная пьяцца (площадь), обрамленная колоннадами, была спроектирована Джанлоренцо Бернини, барочным архитектурным гением и вдохновенным скульптором. Бернини уже украсил интерьер базилики главным местом драматургического сценического действия при служении литургии, монументальным бронзовым балдахином над главным алтарем и могилой святого Петра. Его пьяцца, которую он искусно расширил двумя прилегающими к ней небольшими площадями, так что она может служить подходом к базилике и при этом вписаться в пространство, ограниченное старыми зданиями, которые нельзя было разрушить, превосходно служит для двух целей. Она направляет захватывающий дух путь к базилике со стороны реки Тибр (и этот эффект помогли усилить современные разрушения зданий, осуществленные Муссолини), но также она предоставляет достаточно места для тысяч паломников, ожидающих появления папы, в случае если он решит выглянуть в одно из окон Ватиканского дворца, довольно неуклюже нависающее над южной колоннадой. В прошлом веке технологии усиления звука сделали эту площадь особенно эффектным драматическим местом действия для папы, при его общении из своего дворца с постоянно сменяющими друг друга толпами верующих, прибывающих со всех концов света, каждую неделю ожидающих случая помолиться вместе с ним или возблагодарить небеса за его приветствия или заявления по вопросам веры или морали. Ни один другой христианский лидер не имеет возможности использовать такую подготовленную обстановку для управления своей паствой, хотя некоторые современные пятидесятники и телеевангелисты стараются изо всех сил. Соединение микрофона и барочного архитектурного великолепия было бы непреодолимым препятствием, если бы будущие папы решили отказаться от монархического стиля, к которому так привыкли епископы Рима.

Новая стратегия Церкви в действии

Иезуиты, которым сначала Игнатий Лойола даже не советовал служить торжественные Мессы с пением в своих церквах из-за своей боязни излишеств в религиозной практике, с энтузиазмом присоединились к новой, направленной на внешнее выражение религиозных переживаний стратегии церкви для решения проблемы формализации религиозной практики и безразличия людей к религиозным вопросам. Усвоив практику священнического ордена, известного под названием варнавитов, еще одного из итальянских движений религиозного обновления 1530-х годов, «Общество» начало вырабатывать всевозможные способы драматического воздействия на человеческие чувства, взывая к воображению людей с навязчивыми идеями о том, что должна представлять из себя церковь, вместе с тем, очевидно, не слишком размышляя об этом. Они осуществляли театрализованные благочестивые миссии, используя местные особенности церквей и улиц общин, к которым они приходили и где они проводили непрерывно дни и недели. Иезуиты стали актерами и шоуменами, и их приезд обязательно превращался в важное событие, заставлявшее замирать сердца зрителей; они привозили в различные города Божий цирк. Это был карнавал, и в нем, как и в любом карнавале, использовался мотив того полного переворачивания с ног на голову иерархических ступеней общества, в котором все человечество оказывалось в равной степени жертвой смерти, о чем безжалостно напоминали своим замершим в оцепенении слушателям иезуитские проповедники с кафедр или крестов для зачитывания объявлений на базарных площадях. Церковь предлагала средства исцеления благодаря своей близости к миру божественных реальностей, сконцентрированных в освященной гостии, которую можно созерцать при свете зажженных свечей; она обещала надежду и спасение. Несмотря на различие предлагавшихся средств спасения, эти представления и способы исцеления от отчаяния не слишком отличались по содержавшимся в них идеям от религиозных тем, которые выдвигались на первый план в период протестантского возрождения, вспыхнувшего ярким пламенем веком позже (см. главу 20).

Само время было разделено Реформацией. Энергичный и проявлявший интерес к научным открытиям папа Григорий XIII взял на себя, вместе с недавно обретенной папской уверенностью в себе, проведение реформы, направленной на исправление неточностей действовавшего тогда юлианского календаря, и объявил новый счет времени с 15 октября 1582 года. Он уделял много внимания попыткам достижения согласия с восточными церквами, и этот процесс действительно породил Брестскую унию при одном из его преемников 14 лет спустя. Таким образом, чтобы подчеркнуть временную, равно как и церковную, роль папства в качестве средоточия для достижения мирового единства, Григорий решил взять за образец Константина Великого. Согласно Евсевию, Константину было заповедано Богом созвать Никейский собор для установления общепризнанной надежной даты для празднования Пасхи, вопреки неточностям юлианского календаря. Не приходится удивляться, что протестанты восприняли чрезмерную научную точность папы как коварный замысел. Им потребовалось много времени, чтобы принять новый календарь, и это произошло в разное время в разных частях Европы, что приводило в отчаяние работавших позднее историков, пытавшихся сопоставлять хронологию по документам. В Англии отсрочка принятия нового календаря длилась до 1752 года, он был принят на 150 лет позже, чем протестантские, но более привычные к логическим доводам шотландцы признали (без публичного проявления признательности), что папа был прав.

Галилео Галилей

Приняв правильное научное решение в вопросе о календаре, Рим допустил катастрофический просчет в своем отношении к великому итальянскому астроному и математику Галилео Галилею. Галилей был осужден римской инквизицией в 1633 году за эмпирические доказательства радикального пересмотра космологии, предположение о которой сделал давно к тому времени умерший польский клирик Николай Коперник. В 1616 году Церковь с запозданием объявила, что Коперник ошибался; затем римские власти заставили Галилея отказаться от его мнения, что земля вращается вокруг солнца, а не наоборот, так как его наблюдения подрывали доверие к авторитету церкви как источнику истины. Для отрицания гелиоцентрической теории у Церкви были веские богословские основания: в Библии процесс творения представлялся как связанный с вопросами морали и изображался как космическая драма греха и искупления, главной в которой была тема взаимоотношений Бога с человечеством. Были все основания считать, что в своем творении центром своей вселенной Бог сделал Землю местом этой драмы, а не нейтральный в вопросах морали солнечный диск.

И все же наблюдения Галилея отражали реальное положение вещей. Он упорно старался с пользой преодолеть все то унижение, которому его подвергли римские власти; и после того, как они принудили его к унизительному отречению в 1633 году от его смелых выводов, изложенных в его астрономическом сочинении Discorsi, он принялся за работу, находясь под домашним арестом, и тайно создал новую версию своего научного труда, в котором подробно излагается физический процесс движения. Эта последняя работа, написанная им незадолго до смерти, возможно, представляет собой величайший вклад в развитие западной мысли, ведь в ней предпринята попытка настоящего рационального исследования фактических данных, отвергая давление со стороны влиятельных традиционных авторитетов. Этим Галилей предвосхитил объективное исследование явлений и фактов, ставшее одним из признаков европейской культуры Просвещения. Если бы не защитная реакция пап после бунта Лютера, вряд ли Католическая церковь сделала бы такую большую ошибку. Суд над Галилеем также пришелся на время Тридцатилетней войны, разрушительной битвы за души в Центральной Европе между католиками и протестантами, и в это время папа чувствовал себя особенно уязвимым. Протестантам не следует немедленно ухмыляться по поводу папы Урбана VIII, так как большинство протестантов проявляли не меньшую подозрительность по отношению к новой науке, основанной на наблюдении за природными явлениями.

Общее в католичестве и протестантизме

На самом деле у Римской церкви и магистериальных реформаций, как лютеранских, так и реформатских, было много общего. Обе стороны полагались в своих верованиях на то, что утверждалось в Библии, при всех их разногласиях по вопросу о том, что имелось в виду в библейском тексте. Те, кто, как им казалось, бросали вызов авторитету Библии, как это делали радикальные христиане и Галилей, зачастую не могли ожидать ничего другого кроме отношения к ним как к врагам Бога. Обе стороны придерживались подозрительного и высокомерного отношения к другим религиям, хотя протестанты обычно проявляли больше терпимости по отношению к евреям, так как они поняли, что еврейские методы изучения Библии могли быть полезными в борьбе против католиков. Реформаты, в свою очередь, из-за постоянных политических неурядиц, в которые они попадали, прошли через такое же испытание изгнанием и поражением, какое прошел еврейский народ в своей истории и которое продолжалось и в годы Реформации. Несмотря на такие испытания, в то время наблюдались сильное стремление к возобновлению утраченного христианского мира, построенного по принципам данного Богом порядка, и оно ощущалось по обе стороны Реформации. Европа снова стала обществом, над которым осуществлялся жесткий церковный контроль, где католики и протестанты соревновались между собой в том, настолько нравственное общество они могут построить. Более века назад социолог Макс Вебер изложил результаты своих детальных исследований, стараясь доказать фундаментальное различие двух религиозных объединений. Это привело к тому, что реформатские протестанты стали восприниматься как носители самодисциплины и «духа капитализма», а протестанты стали ассоциироваться с тщательно регламентированной «рабочей этикой», редкой для католиков. Это представление все еще доминирует в массовом сознании, однако при более глубоком изучении истории Реформации и Контрреформации становится понятно, что такой взгляд на эту проблему опровергается содержащимися в нем оговорками и противоречиями, и лучше вообще отказаться от этой идеи. Дисциплина и стремление упорядочить жизни людей были характерными экуменическими чертами христианства того времени.

Эпидемия сифилиса

Одна из причин для такого стремления не была связана с Реформацией, а скорее с новой ужасной болезнью, сифилисом, быстро распространявшейся половым путем, что породило большое беспокойство по поводу нравов общества. Также в головах европейских правителей присутствовал риторический вопрос Эразма: «Что такое государство, как не большой монастырь?» (см. с. 6513). Когда протестанты закрыли множество старых монастырей, этот вопрос встал с еще большей остротой, включая связанные с ним проблемы, такие как забота общества о бедных и больных, которую раньше осуществляли религиозные объединения и братства, включенные в систему индустрии молитв за спасение душ и сокращение срока их пребывания в чистилище. У протестантов была еще одна причина для беспокойства при проведении контроля за общественной нравственностью, так как они сместили моральные акценты в половой жизни. Когда протестанты отменили целибат, объявив, что священники не отличаются от других людей, и тем пришлось на практике подтвердить свои богословские взгляды путем заключения браков, они проповедовали предпочтительность разнополых браков над целибатом, подвергая большому сомнению мотивы, по которым обычно навязывалась практика обязательного целибата. Протестантские проповедники вскоре завели обычай отращивать бороды для подтверждения своих богословских взглядов.

Церковь оберегает общество

По обе стороны религиозного водораздела энергично закрывались бордели, которые средневековая церковь допускала как предохранительный клапан для общества (хотя находились способы для того, чтобы их осторожно вновь открывать). Обе стороны усиливали меры для пресечения гомосексуализма, особенно католические священники, боясь допустить то, что могло бы подтвердить протестантские намеки на их сексуальную ориентацию. В качестве самозащиты католики могли ссылаться на долгую традицию прославления христианской семьи, однако протестанты могли указать на нововведение, ставшее их отличительным знаком в истории западного христианства и оказавшееся очень успешным: восстановление прежнего положения семей священников. Дом приходского священника стал новой моделью европейской семейной жизни. Это было, возможно, не самое удобное место для жизни, со скромным доходом и под постоянными пристальными взглядами всей общины, но дети там росли среди книг и серьезных разговоров и наследовали принципы жизни, которая должна быть посвящена активным действиям в пользу всей общины, и в ней немаловажную роль играло наставление общины, независимо от того, принимала она это или нет. Неудивительно, что в протестантской Европе стали появляться династии священников и университетских преподавателей, и их дети с серьезным отношением к жизни, часто беспокойные и обладавшие довольно высоким самосознанием, продолжали дело своих родителей, часто в более широких масштабах. Такие личности, как Джон и Чарльз Уэсли, Гилберт и Уильям Теннеты, три сестры-писательницы Бронте, Фридрих Ницше, Карл Юнг и Мартин Лютер Кинг привнесли свое беспокойное, с детства внушенное им чувство долга, в различные движения по преобразованию западного общества и его сознания, не все из которых могли быть одобрены их родителями.

Отношение Церкви к ведьмам

Один из аспектов Реформации, довольно причудливым образом объединивший католиков и протестантов, – отношение к ведьмам. Обе стороны, за достойными уважения исключениями, такими как Мартин Лютер и испанская инквизиция (невероятное сочетание), исходили из общей средневековой веры в ведьм и принялись осуществлять новые преследования, гонения и казни людей, которых они считали ведьмами. Вдохновленные примером средневекового научного анализа, датируемого XIV веком (см. с. 453–454), они считали этих несчастных жертв действовавшими от имени дьявола. Удивительно, что протестанты, боявшиеся колдовства, всерьез воспринимали бессвязный женоненавистнический учебник по колдовству, написанный до Реформации двумя доминиканцами, один их которых, Якоб Шпренгер, был также активным покровителем братства розария с его культом Девы Марии. Это был вопиюще печально известный Malleus Maleficarum («Молот ведьм»), впервые опубликованный в Страсбурге в 1487 году. Возможно, 40 или 50 тысяч людей погибло в Европе и колониальной Северной Америке по обвинению в колдовстве в период между 1400 и 1800 годами, и особенно заметно число жертв возросло в период, начавшийся около 1560 года, как раз в то время, когда широкомасштабные казни еретиков подходили к концу. Эта деятельность любопытным образом отличается по своим периодам взлета и падения в разных частях Европы, и обычный стереотип ведьмы как скрюченной старой женщины не соответствует реальности в Англии, где осужденными обычно были благополучные или значимые в своих общинах личности, хотя, как правило, не самые миролюбивые. Если это действительно были пожилые женщины, часто за ними стояла долгая история обвинений, выдвигавшихся против них в течение жизни, а также внезапное прекращение мужской защиты, когда их мужья умирали.

Наиболее частыми были случаи гонений на ведьм в тех районах Западной Европы, как протестантских, так и католических, где была развита эффективная система судопроизводства, которой тем, кто жил под ее контролем, было трудно противостоять, и тогда подпадать под судебное преследование могли самые разные люди. Одни из самых ужасных гонений происходили в Кельнском архиепископстве после того, как оно прочно закрепилось за баварской семьей Виттельсбахов. Фердинанд, архиепископ Кельнский с 1612 года, был типичным продуктом радикальной самодисциплины, выработанной Контрреформацией, которая отличала как его собственную династию Виттельсбахов, так и их союзников в лице наиболее воинственных из Габсбургов (см. с. 736). Было высказано вполне правдоподобное предположение, что эти преданные Католической церкви правители сражались с чем-то бо́льшим, чем протестантизм, и что наверняка неотступно их преследовало: их иезуитские наставники внушали им постоянную поглощенность в размышления о грехе и суде, теперь усиленные для духовенства новыми требованиями соблюдения целибата, следование которым Церковь предписывала придерживаться гораздо строже, чем до Реформации. Подобно тому как Габсбурги, Виттельсбахи и многочисленные наиболее сознательные епископы времен Контрреформации боролись со своими собственными искушениями, ведьмы стали символом общих искушений, которыми сатана мучил мирян.

Священник, вступившийся за ведьм

Среди протестантов нашелся один свободомыслящий голландский реформатский священник Балтазар Беккер, раскритиковавший охоту на ведьм в своей оказавшей большое влияние на читателей книге «Заколдованный мир» (1691); эта книга наконец пристыдила многих представителей властей в Германии, и суды над ведьмами прекратились. Однако проповедники из Голландской реформатской церкви не слишком были ему благодарны, а их коллеги в Шотландской церкви в середине XVII века отличились одними из самых многочисленных преследований в Европе, в чем трудно не усмотреть связи с постоянной борьбой шотландского духовенства в королевстве против светских властей. Шотландской кирке принадлежит честь изобретения формы пытки, которая и сейчас все еще остается популярной, лишение сна для того, чтобы вырвать нужные признания. В Восточной Европе этот процесс имел свои характерные особенности: там паранойя началась позже и длилась дольше, пока наконец не достигла своего апогея в XVIII веке. К тому времени половина из тех, кого обвиняли в колдовстве, в Польше, где католичество заново укрепило свои позиции, была сожжена на кострах, тогда как в XVI веке лишь около 4 процентов осужденных заканчивали таким образом свою жизнь. «Государство без сжигания еретиков у позорных столбов» все менее оправдывало свою репутацию, вместе с закатом толерантности по отношению к другим религиозным течениям. Казни закончились лишь с польским королевским постановлением в 1776 году, и к этому времени погибло около тысячи человек; приблизительно такое же число жертв насчитывалось в Венгрии и Трансильвании за тот же период. Преследования в Восточной Европе были подстегнуты новыми кризисами и социальными конфликтами в землях, где Габсбурги, Романовы и Гогенцоллерны перекраивали карту и избавлялись от старых политических противников.

Католическая Восточная Европа

К концу XVII века, несмотря на потери, связанные с усилением позиций Русской православной церкви в Восточной Европе, гораздо больше европейского населения находилось в подчинении Католической церкви, чем в 1600 году. На этом пути у католичества было несколько вех: Брестская уния 1596 года, благодаря которой, по-видимому, большинство православного населения Восточной Европы стало членами Католической церкви; битва при Белой Горе в 1620 году, в которой были разгромлены богемские утраквисты; Вестфальский договор, ограничивший возврат протестантам их территорий в 1648 году; отмена Нантского эдикта в 1685 году, по которой отвергалась великодушная идея Генриха IV, что две христианские конфессии могут сосуществовать в одном государстве. Отчасти это была история войн, хитрой дипломатии, преследований со стороны властей и принуждения; но также это было и результатом огромного терпеливого миссионерского труда, проповеднической деятельности и благочестивой жизни, частью основанной на традициях, частью такой же новой, как у протестантов. И все те иезуиты, монахи и священники, трудившиеся в лесах и на равнинах Восточной Европы или старавшиеся воспламенить свежей духовной силой церковную жизнь затерянных далеко на «каблуке» итальянского «сапога» деревушек, были вдохновлены сознанием того, что они были частью еще более широкомасштабной миссии. Недаром иезуиты упоминали отдаленные части Европы, где они трудились, как «Индии», ведь «Общество Иисуса» достигло также берегов Индий за морями, как самой Индии, так и до недавнего времени неведомых европейцам земель, которые они тоже назвали «Индией». Целью миссионеров было превратить в реальность давнюю мечту папы Григория VII: увидеть мир, обращенный в повиновение Церкви, управляемой наместником Христа на земле.

Назад: Реформатские протестанты, конфессионализация и толерантность (1560–1660)

Дальше: 19. Всемирная вера (1500–1800)