17. Европейская семья разделилась (1517–1660)

Назад: Реформирование Церкви в Последние времена (1500)

Дальше: Реформатские протестанты, конфессионализация и толерантность (1560–1660)

Дверь в Виттенберге

Два события из жизни и деятельности Мартина Лютера оставили особенно глубокий след в народной памяти: первое, когда он прибил некоторые свои тезисы к двери в Виттенберге, второе, когда он через духовный кризис пришел к новой вере, сидя в уборной, то есть его «переживание в башне», или Turmerlebnis. Первое событие, возможно, действительно случилось, может быть, это произошло 31 октября 1517 года, хотя теперь не существует той самой двери, чтобы развеять наши сомнения. Она была сожжена французскими войсками в 1760 году и теперь заменена вычурной частью романтической неоготической реконструкции XIX века фамильной часовни Веттинов рядом с их бывшим дворцом. Смысл этой «дворцовой церкви» теперь состоит в том, чтобы довольно неуклюже убить трех зайцев одним выстрелом: прославить Священную Римскую империю, протестантских реформаторов, чья деятельность способствовала тому, что эта империя была разорвана на части, и династию Гогенцоллернов XIX века, заплативших за эту архитектурную реконструкцию и одновременно способствовавших построению новой империи в Германии (см. с. 923–924). Поскольку Гогенцоллерны издревле были непримиримыми соперниками Веттинов, в идее этой реконструкции присутствует некоторая доля пикантности ситуации, и к тому же дополнительную иронию вносит тот факт, что проповеди определенно нереформатского или недостаточно реформатского прелата из рода Гогенцоллернов, как мы увидим далее, послужили первым стимулом к протесту Лютера.

У реконструированной двери собираются лютеранские паломники на День Реформации 31 октября – единственный день в году, когда этот город, теперь в предпринимательском духе называющий себя «Люттерштадт Виттенберг», заполняют множество приезжих. Лютер – почти единственная процветающая достопримечательность этого маленького восточногерманского городка в Саксонии. Совсем напротив, Лютерова уборная в подвале в Виттенберге все еще не превратилась в центр массового паломничества после того, как ее недавно вновь открыли археологи (башня над ней в его бывшем монастыре и дом семьи Лютера были по непонятным причинам разрушены по недомыслию лютеран в 1840 году). Это пренебрежение так же, как и роль этого памятника в истории Реформации, – разные аспекты одного мифа, основанного на неверном понимании риторических стилистических приемов, которые использовал Лютер в своих воспоминаниях, написанных на латыни, об этом Turmerlebnis. Мы все еще можем увидеть эти, а также менее сомнительные напоминания о славных годах истории Виттенберга и о его роли в истории Реформации, так как этот город был одним из немногих в Германии, которые не были разрушены во время бомбардировок Второй мировой войны. Так была отдана дань мировому значению города, где в 1517 году был один из новейших университетов в Европе, в котором читал лекции монах, устроивший переполох в духовной жизни западного христианства.

Университет без согласования с церковными властями

Университет обязан своим существованием тогдашнему главе династии Веттинов, Фридриху Саксонскому, умному и энергичному правителю, по наследственному праву одному из семи курфюрстов, обладавших полномочием в случае необходимости выбирать нового императора Римской империи (место императора никогда не передавалось по наследству). Эта почетное право позволяло Фридриху оказывать значительное влияние на династию Габсбургов, которая с начала XV века обычно выдвигала одного из своих представителей на роль будущего императора, но у которой никогда не было уверенности, что курфюрсты позволят им продолжить эту традицию. Без поддержки курфюрста Фридриха (по странной логике вещей, ведь он не был близко знаком с Мартином Лютером и никогда не одобрял его религиозной революции), скорее всего, Лютера ожидала бы такая же участь, как веком ранее Яна Гуса, сожженного церковными властями. Веттины были очень богаты благодаря доходам с рудников, особенно тех, где добывали серебро, и одним из оправданий прозвища Фридриха, полученного позднее, «Мудрый», служит использование его обширного наследства для постройки новых зданий, особенно благоустройства маленького города-ярмарки у ворот его замка в Виттенберге. Некоторые из его пожертвований были сделаны на то, что подобало средневековому князю, например, на исполнение красивой музыки в дворцовой церкви или приобретение большой коллекции мощей святых также для этой церкви, аккуратно перечисленных для благочестивых посетителей в напечатанном каталоге. Основание университета было менее обычным делом. Первый в Германии, основанный без благословения церковных властей, он дерзко гордился своим преимуществом перед более старыми соперниками, состоявшим в том, что его студенты изучали более соответствовавшие тому времени новые гуманистические дисциплины.

Мартин Лютер

Преподаватель, прибывший в 1511 году, лет через девять после основания университета, происходил из того типа семьи, которые поставляли в наибольшем количестве самых деятельных членов духовенства для Западной церкви: не очень богатой и не с самой древней родословной, но очень трудолюбивой и многого добившейся. Отец Мартина Лютера нажил свое состояние в рудниках, и, имея отца, который работал в шахтах, Лютер в свои последние годы был склонен подчеркивать свой статус человека из народа. Семья его матери могла похвастаться несколькими успешными выпускниками университетов. Для его отца, Ганса Лютера, было естественно послать своего сына в университет обучаться юриспруденции, но Мартин неожиданно предпочел религиозную жизнь после случая, который, если бы он стал святым Католической церкви, был бы превосходным началом его жития в традиционном агиографическом жанре. Попав в сильную грозу в 1505 году, юноша так испугался, что дал обет святой Анне, матери Марии, что станет монахом, если выживет. Впоследствии он выполнил свой обет, данный этой апокрифической святой (полезной союзнице против возражений отца, так как Анна была святой покровительницей отцовского горнорудного дела, а также бабушкой Бога по материнской линии). Мартин Лютер только спустился немного вниз по дороге из его университета в Эрфурте к месту строгого монашеского ордена августинцев-отшельников; именно они послали его в Виттенберг.

Возможно, именно то значение, которое имело богословие Августина для этого ордена, привело Лютера к свежему восприятию концепций спасения и благодати у Августина, но он едва ли был единственным на переломе веков, кто обращался к волнующим страницам в творениях Августина, где тот описывает бессилие человека, которое может излечить только Божья благодать. Лютер не был обыкновенным гуманистом. В его богословии по мере его развития почти не осталось места оптимизму и чувству безграничных возможностей, так характерных для тех, кто изучал гуманистические дисциплины. И все же по мере формирования его богословия спасения на основе толкования посланий Павла Августином, технические приемы, выработанные учеными-гуманистами, постоянно подталкивали его к тому, чтобы оспаривать схоластические доводы. Он постепенно все более открыто выражал свое неприятие к схоластической традиции, как томизма, так и номинализма: ему не нравилось использование аристотелевской логики в схоластических богословских дискуссиях, и в конце концов он стал отрицать номиналистскую идею связи между Богом и человечеством, установленной ради спасения, впервые высказанную Габриелем Билем (см. с. 613–614). В 1513 году Лютер начал читать лекции по Псалтири, что было естественным выбором для монаха, планирующего свою повседневную жизнь по расписанию чтения псалмов. Для помощи студентам он заготовил специально изданные Псалтири с широкими полями, чтобы студенты могли делать пометки вокруг текста во время его лекций. Полное отсутствие средневековых комментариев, этих готовых линз, через которые студенты обычно должны были воспринимать Библию, вырабатывало у них свежий взгляд на сам текст.

В 1515 году Лютер приступил к лекциям по Павлову Посланию к Римлянам, занимавшему центральное место в учении Августина о спасении. Следует отметить, что это событие произошло до опубликования Эразмом его Нового Завета, так что Лютер ничем не обязан этому памятнику гуманистической учености. Лютер обнаружил там хорошую новость для себя, «евангельское» послание, непосредственно совпадающее с его представлением о evangelium. Сохранилась рукопись его собственных заметок к этим двум курсам лекций, в которых появились темы, позднее вошедшие в его теорию оправдания верой. В них можно найти его толкование псалмов как размышление о смысле и значении миссии Христа, его утверждение, что всякая праведность приходит от Бога, его указания на откровение в словах Писания, по сравнению с которым любые истины, сформулированные человеческим разумом, кажутся ничтожными. Когда Лютер обратился к Посланию к Римлянам, центральное место в его рассуждениях о смысле спасения стало занимать учение о предопределении: «Тот, кто ненавидит грех, уже этим самым вне греха и принадлежит к числу избранных». Как мы можем сами, без помощи извне, прийти к этому состоянию? В его заметках ужасный образ демонстрирует невыносимо тяжелую участь людей после грехопадения в Эдемском саду: человек так скован грехом, что как тело, так и дух скручены в замкнутом пространстве без всякой надежды на выход из этой агонии – incurvatus in se – «замкнутый в самом себе».

Оправдание верой по Лютеру

Когда бы ни случилось Turmerlebnis (в действительности почти точно после 1517), Лютер помнил или заново истолковывал этот момент агонии, ставший поворотным моментом, который заставил его понять, что вера – это главное для спасения. Вполне предсказуемо, что его подтолкнул к этому текст из Послания к Римлянам 1:17, который содержит в себе цитату из Книги пророка Аввакума 2:4: «В нем открывается правда Божия от веры в веру, как написано: “праведный верою жив будет”». В этом предложении слова «правда/праведный» на латыни Вульгаты звучат «justitia/Justus», отсюда слово justificatio. Это латинское слово буквально означает оправдание, но в понимании Лютера – и в этом абсолютно принципиальная разница – скорее означает провозглашение кого-либо праведным. Воспользовавшись специфическим языком богословов, можно сказать, что Бог через свою благодать «приписывает» добродетели распятого и воскресшего Христа падшему роду человеческому, у которого нет врожденной добродетели, и поэтому без такого «приписывания» он вообще не мог бы «сделаться» праведным. В этом самое существенное отличие от понятия завета, принятое в via moderna, по которому милосердный Бог позволяет человеческой добродетели «поступать так, как это заложено в самом человеке». Поскольку слово justitia так тесно связано с верой, как показывает текст Послания к Римлянам 1:17, мы можем понять, как Лютер истолковал свое евангелическое понятие «оправдание верой», исходя из текста Павла с его тесным переплетением смыслов. Это было главной идеей освобождающей Благой вести Лютера, его Евангелием.

Лютер о себе

Позднее Лютер рассказал эту историю богословской революции как автобиографию, изображая годы, проведенные в августинском монастыре Виттенберга, как мучительные и бесполезные. Отчасти таков был взгляд на прошлое с точки зрения того, что происходило с ним в дальнейшем, но объяснением этому может быть его великодушная поддержка, которую он старался оказать в свои поздние годы человеку, который долгое время был другом его семьи, Иерониму Веллеру, страдавшему от постоянных приступов депрессии и нуждавшемуся в рассказе о том, как кто-то успешно преодолел подобные тревоги. Лютер также вполне допускал, что он был хорошим и совестливым монахом, одним из лучших представителей самой здравой части монашества, но в этом и состояла проблема. После его частых тревожных исповедей, когда он ждал прощения за свои (с мирской точки зрения незначительные) грехи, Лютер все еще чувствовал, что праведный Бог гневается на его греховность. Вспоминая это позднее, он говорил, что стал ненавидеть Бога, давшего законы в Ветхом Завете, которые невозможно выполнить и которые поэтому не позволяли людям прийти к спасению. Контраст между Законом и Евангелием, установленный самим Богом, всегда оставался главной темой богословия Лютера.

Лютеру понадобилось реконструировать свою собственную историю в свете более поздних событий, так как сильное воздействие личных переживаний на формирование его взглядов стало постепенно проясняться только со временем. Эти события привели к открытию заново Благой вести, которое в результате получило название протестантской Реформации, но прежде всего представлялось как «евангельское» движение. Официальная Лютеранская церковь так себя и называет, используя термин, у которого есть особые значения со своими собственными историческими ассоциациями для англоязычной христианской истории. То, что случилось в первые годы после того как Лютер начал читать лекции по Посланию к Римлянам, было переворотом во всей западнохристианской богословской конструкции спасения (сотериологии), имевшей большой успех, а именно учении о чистилище и соответственно молитвах об усопших, со всеми сопутствующими структурами – часовнями, построенными на пожертвования на помин души, гильдиями, богадельнями – служащими утешением в том, что благодаря Божьей милости мы, люди, можем сделать что-то, чтобы изменить или улучшить нашу жизнь в потустороннем мире. В конечном счете для Лютера и всех тех, кто принял его новую весть, проблема заключалась в том, что вовсе не Божья милость поддерживает эту систему. Вместо этого она держится на обмане, созданном духовенством. И все же Лютер не понимал этого с самого начала; он не возражал против чистилища и не отрицал его существования примерно до 1530-х годов, когда наконец осознал, что его революция в сотериологии отменила чистилище (это осознание повлекло за собой необходимость внести некоторые изменения в его ранние труды и переиздать их). Сначала Лютер выбрал менее сложную проблему в системе, построенной духовенством, а именно продажу индульгенций.

Лютер против индульгенций

Индульгенции, жалованные грамоты Западной церкви, снимавшие наказания за грехи для кающихся, могут рассматриваться как практическое свидетельство того, что Бог любит грешников, и эта Божья любовь распределена по руслам церковной власти, однако многие лояльные к Церкви люди и богословы видели в коммерциализации этой системы вульгарность и признавали, что система нуждается в реформе, как бы они ни относились к тем принципам, на которых она была построена. Лютера же спровоцировала на противостояние с церковной иерархией особенно предосудительная кампания, за которой стоял сам папа Лев X. В ходе этой кампании с немецких христиан собирались средства на завершение нового здания базилики Святого Петра, и в значительной степени ее целью также было возмещение расходов прелата из рода Гогенцоллернов Альбрехта, архиепископа Магдебургского и Майнцского. Проповедь с целью распространения индульгенций возглавлял доминиканец Иоганн Тетцель, человек не слишком выдающихся духовных дарований, который призывал своих слушателей: «Неужели вы не расстанетесь ни с единым фартингом, чтобы купить эту грамоту? Это не принесет вам денег, но вы обретете божью бессмертную душу, незапятнанную и спокойную в Царстве Небесном». Эти призывы звучали низменным оскорблением учения апостола Павла о благодати и спасении, что побудило Лютера объявить (возможно, в виде заметки на дверях дворцовой церкви), что он предлагает 95 тезисов, включающих совершенно определенно негативное отношение к индульгенциям, для дебатов в университете. Он отправил эти тезисы в качестве приложения к письму, посланному 31 октября 1517 года тому самому Альбрехту, который ко всему прочему был его архиепископом.

Жесткая реакция духовенства

Протест Лютера быстро превратился в акт неповиновения, так как влиятельное духовенство ответило жестко. Он хотел рассуждать о благодати, а его оппоненты хотели рассуждать об авторитетности власти. Это несовпадение целей служит объяснением тому, как спор о побочном аспекте средневековой сотериологии перерос в разделение Европы. Монахи ордена августинцев, членом которого был Лютер, в основном разделяли его взгляды, но в течение 1518 года его оппоненты призывали его к беспрекословному подчинению Риму, и постоянно тревожная для духовенства идея концилиаризма (см. с. 606–607) все время витала в воздухе при этих спорах. Старому богослову, стороннику папы доминиканцу Сильвестро Маццолини из Приерио (известного также как «Приериас») было поручено написать опровержение этих 95 тезисов. Он видел в Лютере известного врага-концилиариста и так подробно обсуждал безошибочность церковной власти, что заставил Лютера проявить больший интерес к вопросу о том, может ли Церковь ошибаться. Встреча Лютера с кардиналом Каэтаном, одним из самых замечательных и безупречных представителей старшего поколения духовенства (см. с. 632), ни к чему не привела по той же самой причине. В каждом столкновении с оппонентами Лютер воспринимался как мятежник, новое воплощение казненного бунтовщика Яна Гуса.

Встреча Лютера с Каэтаном с самого начала не была обречена на провал. Глубокий знаток творчества Фомы Аквинского, Каэтан, как и другие томисты-доминиканцы, пришел к мысли о важности роли предопределения в спасении, что объединяло Фому Аквинского с Августином, а также и с августинским монахом из Виттенберга. Более того, вскоре после первого протеста Лютера в 1517 году Каэтан сам решил для себя исследовать проблему индульгенций, и его выводы (позднее опубликованные во всей полноте) были типичны для его независимого мышления. Защищая в целом существование индульгенций, он вполне реалистично оценивал их историческое происхождение и невысоко оценивал как богословие заслуг, так и предположение, что Церковь может контролировать размер покаяния в чистилище. И все же в 1518 году эта встреча доминиканского и августинского реформаторов переросла в гневную перепалку, в которой Каэтан потребовал от Лютера безоговорочного подчинения папе, а Лютер никак не желал отказываться ни от одного слова из того, что он говорил о благодати. Сформулировав суть этого разногласия, согласно характеристике Б. Б. Уорфилда, определившего суть Реформации в торжестве учения Августина о благодати над учением того же Августина о Церкви (см. с. 633), можно сказать, что для Каэтана приоритетом был Августин, писавший о Церкви. Его томистские последователи продолжали эту же линию во время Контрреформации (см. главу 18), церковной реформы, направленной против проекта христианства, который активно проводили в жизнь Лютер и его почитатели.

Отлучение Лютера

В конце концов в 1520 году папа отлучил Лютера от Церкви, и теперь он оказался за пределами всего церковного сообщества. Лютер публично сжег буллу об отлучении в Виттенберге, и его поддерживали студенты и горожане, для которых он стал кумиром. Лютер начал рассматривать себя как избранного Богом как раз для этой героической роли: освободить Церковь от дьявольского заблуждения. Он смело признал свою абсолютную греховность. Парадоксальным образом это дало ему ощущение своей правоты, и если папа говорил ему, что он ошибается в провозглашении Божьего дела, это означало, что папа – враг Бога. Хуже того, Церковь завладела таинствами и превратила их в часть искусного плана по введению в заблуждение народа Божьего. Лютер провозгласил свою весть всем жертвам обмана: не только ученым богословам на латыни, но и всем мирянам, влиятельным и незначительным, на немецком языке. Его три великих трактата 1520 года «Обращение к германскому дворянству», «Вавилонское пленение церкви» и «Свобода христианина», выделяются среди огромного количества полемических сочинений Лютера, напечатанных в Виттенберге.

Великие трактаты Лютера

Первый из этих трех трактатов развивает старую тему противоречий между папой и императором, провозглашая, что папа – враг не только императора, но и всего христианского мира. Как уже давно утверждали сторонники императорской власти (см. с. 604), папа – это антихрист, но, более того, сторонниками антихриста были и все представители церковной организации. Трактат «Вавилонское пленение», написанный на латыни, адресован этим представителям церковной организации, где автор старается убедить духовенство, что таинства, которые они совершают, были извращены и вовсе не сходны с теми, о которых говорит Библия. Прежде всего, Божественная евхаристия была превращена в Мессу, которая не имеет права претендовать на поминание жертвы Христа, когда-то принесенной на кресте. При обсуждении Евхаристии Лютер старается сохранять шаткое равновесие: он со страстью отстаивает присутствие Тела и Крови Господних в евхаристических хлебе и вине, но совершенно не принимает схоластического и небиблейского объяснения этого чудесного превращения, разработанного Церковью как учение о транссубстанциации/пресуществлении. В третьей книге разрабатывается тема, заявленная в ее названии: как может совершенно падшее человечество, порабощенное грехом, заявлять о своей свободе? Лютер, никогда не боявшийся парадоксов, смело заявляет, что на этот вопрос нет ответа: «Христианин – совершенно свободный господин над всем и не подчиняется никому. Христианин абсолютно покорный слуга всех, подчиненный всем». Этот парадокс был разрешен смертью абсолютно невинного Христа, возвратившего свободу тем, кого Бог избрал среди совершенно не заслуживающего этого человечества.

Лютер и сильные мира сего

Какова была реакция сильных мира сего на этот призыв Лютера к свободе? После того как церковные власти высказались на этот счет, наступил черед светской державной власти в лице ее высшего представителя, императора Священной Римской империи Карла V, избранного летом 1519 года, к большому облегчению семьи Габсбургов. Ему еще не исполнилось и 20 лет, но он уже управлял самой большой империей, которую когда-либо знал христианский Запад. Серьезный молодой человек, чье чувство ответственности за судьбу христианского мира как его лидера не было приглушено его советниками (см. с. 643–644), он опасался риска не сохранить единства вверенного ему владения, но также заботился об исполнении Божьей воли. В конце концов, не принимая в расчет протестов папы, он внимательно отнесся к доводам Фридриха Мудрого и позволил Лютеру официально высказаться в пределах империи при первой возможности на заседании сейма, регулярного имперского собрания, в Вормсе в апреле 1521 года. Лютер прибыл после триумфальной поездки по Германии. Встретившись с императором, он признал свое авторство большого списка книг. Когда ему приказали ответить «да» или «нет» на вопрос: «Ты теперь отречешься?», он попросил отсрочку в один день для ответа. Должен ли он вернуться и стать лучшим монахом в Германии или продолжать путь в неопределенное будущее, руководствуясь только тем, что он обнаружил в Библии?

Ответ Лютера на следующий день представлял собой не одно слово, а тщательно продуманную и произнесенную с достоинством речь. Его книги были разными, некоторые из них действительно были «полемикой против папства», отражавшие «переживания и недовольство всех людей»: «следовательно, если я отрекусь от этих книг, все, чего я добьюсь, так это усиления тирании, и открою не только окна, но и двери ужасному беззаконию, которое будет распространяться более беспрепятственно, чем оно осмеливалось когда-либо раньше». Он разъяснял императору, что, не получив подтверждения из «Библии или здравого смысла (так как я не верю в исключительную правоту ни папы, ни соборов)», он не может ни от чего отречься. Это был такой кульминационный момент, что вскоре после его смерти Георг Ререр, первый издатель собрания его сочинений, почувствовал необходимость сочинить пару маленьких обобщающих фраз на немецком языке, ставших самыми памятными словами, которых Лютер никогда не произносил: «На том стою и не могу иначе». Это может служить девизом всего протестантизма, а, возможно, в конечном счете и всей современной западной цивилизации.

К большой чести Карла следует отметить, что он не последовал примеру императора Сигизмунда, совершившего предательство по отношению к Гусу в 1415 году (см. с. 618–620), и удостоил Лютера позволения беспрепятственно покинуть сейм. И все же Лютер был в опасности, и лучшим выходом из этой ситуации для него было бы исчезнуть, что курфюрст Фридрих и устроил для него надлежащим образом. Лютер провел эти месяцы в Вартбурге, замке Веттинов, в лесном массиве высоко над Эйзенахом, знакомым ему с детства, приступив к переводу Библии на немецкий язык. В своем переводе он по-своему будет толковать текст, чтобы гарантировать ясное выражение его вести о свободе, но в целом это было выдающееся достижение, одновременно отражающее его личный опыт и служащее аргументом, подтверждающим его полемические сочинения. Несмотря на то что ему хватило времени закончить перевод только Нового Завета, а полный текст перевода Ветхого Завета появился позднее, его текст сформировал немецкий язык. Лютер виртуозно владел родным языком, как и его английский современник Томас Кранмер, чьи обороты речи не покидают официальный английский язык до наших дней (см. с. 686–687), но у Лютера был дар другого рода. Тщательно выверенная литургическая проза Кранмера представляет собой публичное, официальное лицо Реформации с его сдержанным достоинством, даже сухостью, в то время как талант Лютера выразился в неожиданных, резких фразах, вызывающих эмоциональный отклик. В его гимнах, впервые опубликованных в Виттенберге и Страсбурге в 1524 году, его гениальность раскрывается, возможно, еще полнее, чем в его переводе Библии, так как в них он прекрасно использует знаменитую и уже тогда установившуюся тенденцию немецкого языка громоздить слог на слог в скоплении составных понятий.

Гимнотворчество Лютера

Исполнители гимнов Лютера могут наслаждаться выразительными словами из одного или двух слогов, как в его знаменитом «Ein’ feste Burg ist unser Gott, Ein gute Wehr und Waffen». Почти наверняка Лютер сам написал также и мелодию для этого произведения, ставшего общепризнанным гимном лютеранства. Слова Лютера все еще позволяют почувствовать, как его гений уловил страхи обычных людей в мире, полном зла и страха, и помог его прихожанам преодолеть это пением. Американцам этот гимн, возможно, знаком в английском переводе как «A mighty fortress is our God» (Могучая твердыня наш Бог), но британским исполнителям гимнов он известен в совершенно превосходном переводе викторианского писателя и историка Томаса Карлайла, который хорошо понимал действия людей, подобных глыбам, таких, как Лютер, и гораздо точнее оценилвыразительность его немецкого стиха:

A safe stronghold our God is still,
A trusty shield and weapon;
He’ll help us clear from all the ill
That hath us now o’ertaken.
The ancient prince of hell
Hath risen with purpose fell;
Strong mail of craft and power
He weareth in this hour;
On earth is not his fellow.

And were this world all devils o’er,
And watching to devour us,
We lay it not to heart so sore;
Not they can overpower us.
And let the prince of ill
Look grim as e’er he will,
He harms us not a whit;
For why? – his doom is writ;
A word shall quickly slay him.

(Наш Бог – по-прежнему могучая твердыня, // надежный щит и меч; // Он поможет нам полностью справиться со злом, // которое нас настигло. // Древний князь тьмы // восстал с жестокой целью; // его сила – в броне из обмана, // и он одет в нее сейчас; // нет равных ему в искусстве лукавства.

И пусть по всему миру распространилась власть дьявола, // и он подстерегает нас, чтобы нас терзать,//нам не следует хранить печаль в сердце; // ему нас не одолеть. // И пусть князь тьмы // сколько угодно пугает нас своим зловещим видом, // он не причинит нам никакого вреда; // почему? – Ведь он обречен // без промедления быть сраженным Словом.)

Эразм против Лютера

Абсолютно неизбежным следствием поднявшейся бури, распространявшейся теперь по всей Европе, было то, что Эразм теперь считал своим долгом опровергать Лютера, и ему это было необходимо, чтобы отвести от себя обвинения в том, что его собственный тонкий сарказм в отношении церкви породил этот ужасный бунт. Эразм тщательно выбирал тему для полемического сочинения. Его выбор отразил его собственное отвращение к богословию Августина, которое так много значило для Лютера, и он задавался вопросом о том, сохранило ли человечество свободную волю для восприятия благодати, которую Бог ему предложил? Эразм начал свою атаку в сентябре 1524 года с сочинения диатрибы «О свободе воли». Полностью осознавая, что он должен играть по правилам Августина, Эразм подчеркивал, что первенство в благодати было со стороны Бога, однако затем он старался избежать догматичной единой формулы благодати; для него в этом заключалась главная ошибка Лютера. Атака Эразма была направлена в той же мере на способ богословского мышления Лютера, в какой и на его богословские выводы. Лютер выдвигал противоречивые вопросы, чтобы возбудить интерес публики, когда это было необходимо. Эразм предпочитал найти формулу согласия, выдвинуть мнение, которое казалось наиболее приемлемым, и этот процесс предполагается самим смыслом термина, обозначающего жанр диатрибы. Эразм был гуманистом, взывающим к чувству ответственности, а также прямо заявлял, что неразумных людей не следует привлекать к обсуждению сугубо богословских вопросов. Более того, он верил, что люди на самом деле могут быть разумными, так как когда Адам и Ева после грехопадения были изгнаны из сада Эдема, их данная Богом способность мыслить была не полностью разрушена, а только повреждена.

Лютер, наоборот, был пророком, провозглашавшим неизбежность Вести для всего падшего человечества. В его ответе, бескомпромиссно названном «О рабстве воли» (De servo arbitrio, опубликованном в декабре 1525 года), Лютер безжалостно заявил, что люди не могут ожидать ничего кроме осуждения, и ничего не могут предложить Богу, чтобы заслужить спасение.

Если мы верим, что Христос искупил людей своей кровью, мы вынуждены признать, что все люди осуждены; иначе мы либо делаем Христа совершенно излишним, либо искупителем только наименее ценной части человеческого существа, что является святотатством и богохульством.

Удар, который наносил Лютер в его книге, отсекая идеи Эразма, стал центром Реформации: это была утвержденная заново идея Августина, провозглашавшая, что гуманистический проект разумной реформы был бессмысленным. Неудивительно, что Эразм продолжал сражаться, написав два объемных и желчных тома, опубликованных в 1526 и 1527 годах, в которых он показал, как Лютер заставил его вновь подтвердить свою лояльность несовершенным структурам старой Церкви: «Следовательно, я останусь с этой церковью, пока не увижу лучшей, и церкви придется остаться со мной, пока я не стану лучше». Он довольно монотонно продолжал противостоять не только Лютеру, но и гуманистически настроенным людям, испытывавшим к нему симпатию, таким как блистательный младший университетский коллега Лютера Филипп Меланхтон, также решивший встать на сторону учения Августина о благодати в ущерб учению Августина о Церкви.

Фермерская война и Цвингли

До какой степени мог дойти Лютер в провозглашении изменений и что требовалось изменить? Многие обычные люди, особенно те, кто защищал свои доходы от новых посягательств феодалов или правительств, видели в вызове Лютера властям знак того, что всякая власть рушится при приближении Божьего Страшного суда над человеческими грехами. Наступили последние времена, и каждый должен был исполнить свой долг, ускоряя Божий план, включавший низвержение врагов Бога на вершине власти. В 1525 году большие территории Центральной Европы сотрясались от восстаний против князей и церковных иерархов. Это была Bauernkrieg, слово, которое часто переводят как «крестьянская война», но лучше ее назвать «фермерской войной», так как в этом названии содержался бы тот смысл, что в достаточной мере зажиточные люди (не сильно отличающиеся от семьи Лютера) в своем праведном гневе и возбуждении вели за собой толпы крестьян. Эти восстания были жестоко подавлены, и Лютер, очень напуганный беспорядками, одобрял жестокость властей. Теперь для него открылся другой текст Павла, Послание к Римлянам 13:1: «Всякая душа да будет покорна высшим властям: ибо нет власти не от Бога». Эта цитата стала восприниматься как самый важный текст Реформации. Многие гуманисты теперь в страхе отошли от Реформации, другие посвятили себя отрегулированной, упорядоченной программе перемен. Для многих напуганных, обиженных повстанцев весть реформаторов о свободе теперь казалась таким же притворством и предательством, как и старое учение папы о спасении. Лютеру и его сторонникам пришлось искать другие способы продолжения своей революции, забыв о своих первых идеалистических призывах к здравому смыслу всего народа Божьего.

Магистраты

В результате теперь они постарались заручиться поддержкой «магистратов». В Европе XVI века этим термином обозначали все светские власти, не принадлежавшие церковной иерархии. Именно эти магистраты были «высшими властями», о которых говорилось в первом стихе главы 13 Послания к Римлянам, в такой же мере, в какой это относилось к римскому императору в те времена, когда Павел писал свои послания. Церковные иерархи, епископы, большей частью не покинули старую систему управления, в особенности церковные князья Священной Римской империи, которые были одновременно светскими правителями и главами своих епархий. Другие магистраты вполне могли быть заинтересованы в Реформации, в ходе которой особенно пропагандировалось богословие повиновения и порядка, а также предоставлялась возможность использовать церковное богатство для других целей. Первый правитель, перешедший на сторону Реформации, оказался для нее большой удачей, причем он пришел с довольно неожиданной стороны: действующий великий магистр Тевтонского ордена Альбрехт Бранденбург-Ансбахский Гогенцоллерн и двоюродный брат кардинала Альбрехта Майнцского. С Тевтонским орденом произошли любопытные перемены в ходе долгой борьбы с Речью Посполитой (см. с. 559–560): многие рыцари ордена были деморализованы крупными поражениями 1519–1521 годов и обратились к евангелической религии, покинув орден. Чтобы избежать окончательного упадка и разрушения, Альбрехт уговорил своего другого двоюродного брата, короля Польши Сигизмунда I изменить статус земель ордена в Восточной Пруссии, находившихся на территории Польского королевства, и создать на их месте светское феодальное поместье внутри королевства во главе с великим магистром в качестве его первого наследственного герцога. Он принес присягу вассальной верности благодарному королю Сигизмунду в Кракове в апреле 1525 года. Разумеется, для такого радикального решения, как секуляризация территории религиозного ордена, необходим был формальный акт неповиновения старой церкви, и Альбрехт, правитель новообразованного «герцогства» Пруссия, уже познакомившись с учением Лютера при личной встрече в Виттенберге в конце 1525 года, организовал первую евангелическую княжескую церковь в Европе.

До Альбрехта Прусского инициативы по поддержке евангелических религиозных изменений исходили из суверенных городов Священной Римской империи, в разной степени пользовавшихся независимостью от императора и князей. Первым среди них был находившийся непосредственно в самой империи вольный город Нюрнберг, что было большой удачей, так как в нем располагались главные законодательные и административные учреждения империи. Власти Нюрнберга в 1521 году позволили евангелическим проповедникам знакомить горожан со своим учением. Однако еще большее значение имела подобная акция в зажиточном швейцарском городе, чьи связи с империей были номинальными со времен победы объединенных швейцарских войск над армией Габсбургов в 1499 году. Среди различных кантонов и союзных земель, составлявших Швейцарский союз, Цюрих стал местом формирования другой разновидности евангелической Реформации, не более чем косвенным образом обязанной Лютеру, и чей реформатор, Хульдрих Цвингли, восстал против Рима с совершенно других позиций. Разумеется, в центре дискуссии было провозглашение свободы христианина на получение спасения верой через благодать, и, хотя Цвингли никогда бы не признал свою зависимость от Лютера в этом вопросе, в том, что швейцарский реформатор натолкнулся на ту же самую проблему во время того же самого кризиса, разразившегося по всей Европе, исследователи всегда были склонны видеть нечто большее, чем просто совпадение.

Пастырские заботы Цвингли

Лютер был университетским преподавателем, и у него формально никогда не было пастырских обязанностей перед своим приходом. Цвингли, наоборот, был приходским священником, которому как армейскому капеллану пришлось столкнуться с самым ужасным опытом в своем пастырском служении, надолго сделавшем его приверженцем антивоенных взглядов Эразма (с которыми он в конце жизни вступил в противоречие, как мы увидим далее). Он очень серьезно относился к своим пастырским обязанностям. Харизматичный проповедник главной коллегиальной церкви, Цвингли пользовался поддержкой городского совета Цюриха, впервые осуществившего Реформацию. Ее начало было положено церковным проповедником и магистратами в тесном сотрудничестве друг с другом. Во время Великого поста в 1522 года он публично выступил в защиту своих друзей, которые в его присутствии нарочито съели большую колбасу, таким образом бросив вызов церковной дисциплине, устанавливавшей строгие рамки времени и обстоятельств для соблюдения постов. Позднее в том же году Цвингли и его сторонники среди духовенства совершили еще более радикальное нарушение, чем съеденная колбаса в неположенное время: бросив вызов церковным властям, они женились, нарушив запрет, державшийся половину тысячелетия. Через три года Лютер последовал их примеру.

Цюрих, новая столица церковного права

Теперь не Рим, а городской совет Цюриха будет устанавливать нормы церковного права, основываясь на истинном священном законе, изложенном в Писании. С начала 1520-х годов церковью Цвингли был город Цюрих, и магистраты Цюриха могли обсуждать проблему природы Евхаристии точно так же, как они обсуждали вопросы навигации по Цюрихскому озеру или распоряжались насчет удаления сточных вод. При их поддержке сторонники Цвингли из духовенства, не встречая препятствий со стороны какого-либо крупного монастыря, богословского факультета в университете или местного епископа, составили правила евангельской веры с их отличительными особенностями, повлиявшие на будущее христианства во всем мире. К концу XVI века этот вид протестантизма получит название реформатского, которым обобщенно обозначали все разновидности протестантизма, сознательно отличавшегося от лютеранства. Часто реформатский протестантизм называли кальвинизмом, но сам факт, что мы начинаем его обсуждение в связи с реформаторами, действовавшими раньше Жана Кальвина, указывает на проблематичность употребления слова «кальвинизм» в обсуждаемом здесь смысле.

18. Священная Римская империя к 1530 году

Термин «кальвинист» ведет свое происхождение, как и многие обозначения религиозных течений, из оскорбительной клички, и в течение XVI–XVII веков он больше присутствовал в речи тех, кто неодобрительно отзывался о реформатских протестантах, чем среди самих реформатов. Реформатским церквам никогда не навязывали единообразия. С самого начала реформатский протестантизм отличался от Лютеровой Реформации (что приводило в ярость Лютера) во многих отношениях, особенно в вопросах о священных образах, законе и Евхаристии. Семена раздора были посеяны еще до того, как возникли контакты между Виттенбергом и Цюрихом, поскольку, начиная с 1521 года коллега Лютера по Виттенбергскому университету, отличавшийся независимостью взглядов, Андреас Боденштайн (Карлштадт), уже начал подвергать сомнению логику Лютера относительно этих самых проблем. Поскольку Лютер немедленно поссорился с Карлштадтом и в конце концов выгнал его из Виттенберга, не приходится удивляться, что он не смог прийти к согласию по этим вопросам с реформаторами из далекого швейцарского города, когда обнаружил, что они придерживаются тех же взглядов, что и его виттенбергский оппонент.

Споры реформатских богословов

Друг Цвингли Лео Юд, настоятель церкви Святого Петра на другой стороне реки напротив Гроссмюнстера, был первым, кто в проповеди в 1523 году совершенно справедливо указал на тот факт, что в Библии содержится приказание о разрушении образов с не меньшей силой, чем призыв соблюдать десять заповедей. Юд (как показывает его прозвище, «иудей») был выдающимся ученым-гебраистом. Он заметил довольно существенную несообразность, оставленную без внимания большинством представителей Западной церкви, в том, что существовали два противоречащих друг другу способа нумерации заповедей, а также в том, что система, с давних пор освященная авторитетом Августина Гиппонского, удобно преуменьшала значимость заповеди о разрушении образов. Таким образом, Юд вновь поднял вопрос об образах, едва не разрушивший Византийскую империю в VIII–IX веках (см. с. 478–482), и который был лишь бегло и частично поднят Джоном Уиклифом и преследователями Яна Гуса веком раньше, причем Уиклиф заметил ту же самую аномалию в нумерации заповедей. Теперь жители Цюриха принялись удалять религиозные изображения из церквей и с обочин дорог, что часто приводило к беспорядкам. Однако швейцарское общество никогда не испытывало восторгов по поводу беспорядков, и городской совет начал действовать: в октябре 1523 года вопрос снова был поставлен на обсуждение, что привело к первому официальному постановлению на эту тему, когда-либо возникавшему в истории Реформации. Сначала в июне 1524 года образы были методично удалены из церквей, а затем из города была изгнана традиционная форма Мессы. До этого самого момента, что удивительно, Цюрих все еще был в состоянии общения со своим традиционным союзником, папой, который позволял себе по политическим соображениям закрывать глаза на серьезность положения в Цюрихе и который никогда официально не осуждал человека, руководившего событиями такого рода в этом городе.

Как в вопросе об образах, так и в вопросе о Евхаристии, Лютер проявил гораздо меньше сдержанности, чем папа; он решительно и открыто выразил свое несогласие с богословами из Цюриха. Благодаря Карлштадту он уже столкнулся с разрушением образов в Виттенберге в 1522 году, когда уже был достаточно встревожен беспорядками, чтобы поспешить из Вартбурга для проповеди против таких действий, причем он стоял за кафедрой намеренно одетый в новое, с иголочки, монашеское облачение его августинского ордена. После этого неприятного эпизода Лютер решил, что проблема религиозного искусства была окончательно решена. Очевидно, абсурдные изображения были удалены из церквей в надлежащем порядке, и теперь разрушение священных образов считалось бы в действительности видом идолопоклонничества; это предполагало бы, что образы обладают магической силой, а это не так. Что могло быть плохого в прекрасных изображениях Богоматери или Христа на кресте? Лютер собрал целую батарею аргументов из Библии, чтобы компенсировать запрещение образов в Десяти заповедях. Уже в 1520 году, собирая материал для лекций на тему Десяти заповедей, он продемонстрировал так характерную для него способность манипулировать текстом Писания, избегая каких-либо упоминаний о заповеди, запрещающей религиозные изображения. Разумеется, он совершенно не собирался принимать нумерацию, предложенную в Цюрихе, и в результате, причудливым образом, получилось так, что в церквах Западной Европы все еще принята разная нумерация Десяти заповедей, и не так, чтобы различные способы нумерации были у римских католиков и протестантов. Одного способа придерживаются римские католики и лютеране, другого – все остальные, включая Объединение англиканских церквей всего мира. Лютер составил формулу для оправдания целесообразности образов: «zum Ansehen, zum Zeugnis, zum Gedächtnis, zum Zeichen» («для уважения, для свидетельства, для напоминания, в качестве символа»). После 1525 года он почти не считал нужным что-либо добавлять по этим вопросам.

Ключевые разногласия между Лютером и Цвингли

На карту были поставлены великие принципы. Цвингли не разделял негативную концепцию закона, которую отстаивал Лютер, и, поскольку он так решительно идентифицировал церковь с городом Цюрихом, то решил, что Цюрих похож на Израиль, выведенный из плена. Израиль нуждался в законе, а закон запрещал религиозные изображения. Если Лютер противопоставлял закон (как плохой) Евангелию (как хорошему), то Цюрих теперь противопоставлял закон (как хороший) идолопоклонству (как плохому). Несмотря на то что Цвингли был талантливым и вдохновенным музыкантом, он даже изгнал музыку из церкви из-за того, что музыка соблазняла чувства, что могло оказаться видом идолопоклонства и препятствием для поклонения Богу. Преемник Цвингли Генрих Буллингер превратил этот запрет в вопрос принципа, и его действие длилось до 1598 года, когда конгрегациям Цюриха надоел этот запрет, и они восстали против проповедников, потребовав вернуть им возможность петь гимны и псалмы на богослужении, и этот запрет был снят; все другие реформатские церкви позволяли религиозную музыку. На самом деле типографии Цюриха благополучно печатали сборники церковных гимнов для этих других реформатских церквей в течение всех предшествовавших 50 лет.

Не менее глубоким было разногласие Лютера и Цвингли по вопросу Евхаристии. Цвингли, радикальный гуманист по своему образованию и большой почитатель Эразма, подчеркивал приоритет духа над плотью. Его любимой библейской цитатой был девиз Эразма, Евангелие от Иоанна 6:63: «Дух животворит, плоть не пользует ни мало» (см. с. 647–649). Он полагал, что Лютер слишком грубо-буквально настаивал на словах, сказанных Христом на Тайной вечери: «Это мое тело… это моя кровь», как будто он имел в виду, что хлеб и вино каким-то образом действительно становились Телом и Кровью Христа. Когда Лютер пренебрежительно относился к идее Мессы как жертвоприношению и к учению о пресуществлении, почему упрямый преподаватель из Виттенберга не понимал, что нет никакой логики в идее о физическом присутствии тела и крови в евхаристическом хлебе и вине? Как мог быть Иисус Христос на престоле в алтаре, когда все христиане знают, что он сидит по правую руку от Отца (этот аргумент, впервые выдвинутый Карлштадтом, может сегодня показаться примитивным, но он стал любимым аргументом реформатских христиан)? В любом случае, что такое таинство? Цвингли, как образованный гуманист, исследовал происхождение латинского слова sacramentum и выяснил, что Латинская церковь заимствовала его из повседневной жизни римской армии, и это слово обозначало клятву солдата. Это открытие глубоко взволновало швейцарцев, ведь они регулярно приносили клятву, и это было основой сильной общественной организации, где все были взаимозависимы друг от друга и верны клятве. Это также перекликалось с древней иудейской идеей, постоянно приобретавшей новые значения для христиан: идеей завета-соглашения.

Итак, таинство Евхаристии не было магическим талисманом, содержащим тело Христа. Это был общественный обет, выражавший веру христианина (и, в конце концов, сколько сам Лютер рассуждал о вере!) Евхаристия могла быть на самом деле жертвой, но жертвой веры и благодарности христианина по отношению к Богу, способом поминания того, что Иисус совершил для человечества на кресте, и всех евангельских обещаний как следствий этого события. А что было верным в отношении Евхаристии, должно быть верным и в отношении другого библейского таинства, крещения. Это таинство приветствовалось как вступление детей в семью Господа, Церковь, что не предполагало магического смывания грехов. Следовательно, для Цвингли таинства изменили свой смысл из чего-то, что Бог сделал для человечества, на что-то, что человечество сделало для Бога. Более того, он воспринимал таинства в их тесной связи с общей жизнью его гордого города. Евхаристия была выражением любви в общине, крещение было приглашением в эту общину и расширением ее. Это возвышенное и осмысленное видение лучшего Израиля, верного завету с Богом, было протестантской версией идеала Эразма, согласно которому мир мог быть изменен к лучшему совершенно другой формой религии, резко отличавшейся от неразрешимых парадоксов, характеризующих состояние человечества, от жгучих, болезненных, часто противоречивых прозрений евангельской вести Лютера.

Попытки преодолеть разногласия

Следовательно, два реформатора никогда не могли прийти к соглашению в вопросе о Евхаристии, даже когда в 1529 году их раздосадованный сторонник, князь Филипп, ландграф Гессенский, устроил им личную встречу в Марбурге, чтобы они попытались преодолеть свои разногласия. Разочарование было так сильно, что в 1530 году Лютер сказал своим последователям, что лучше им заключать браки и крестить детей в католических церквах, чем у цвинглианцев, поскольку Цвингли заблуждался гораздо больше, чем папа. Это было тем более удивительно, что Лютер в не меньшей степени, чем Цвингли, считал, что он может положиться на содействие германских князей в двух вопросах: во-первых, в обращении к протестантизму обычных людей, которые не хотели реформ и нуждались в приказах со стороны князей; во-вторых, в противостоянии с императором Священной Римской империи Карлом V, объявившим Лютера вне закона после Вормса и теперь стремившимся уничтожить его и всю его программу. В реальности в процессе княжеской поддержки появилось новое обозначение для этой программы, когда группа князей, поддерживавшая Лютера, выразила протест против решений императорского сейма в Шпейере в 1529 году, и, соответственно, они получили наименование протестантов. В первый раз это слово было использовано в таком смысле, и в результате прижилось. На следующем императорском сейме в Аугсбурге в 1530 году партия сторонников Лютера представила правило веры Карлу V, проект для которого был создан Филиппом Меланхтоном, своей ученой сдержанностью намеревавшимся привлечь симпатии императора на свою сторону. Он не достиг своей цели, но группа, которую все чаще стали называть «лютеранами», сохранила это «Аугсбургское исповедание» как свой главный Символ веры.

Реформации радикальные и магистериальные: анабаптисты и Генрих VIII

Период после 1525 года был временем, когда всякие надежды на объединенную народную революцию, которая могла бы охватить весь континент, разбились, так как это пробуждало мрачные воспоминания о фермерской войне. Вместо этого получила свое развитие «магистериальная» Реформация; появились протестантские движения, которые возглавляли magistri с богословским образованием и различного рода магистраты: короли, князья, городские советы. Термин «магистериальная» Реформация очень удобный, и я часто буду им пользоваться при изложении истории Реформации, так как помимо такого движения существовали многочисленные радикальные христианские группы, предлагавшие свои версии религиозной революции, очень сильно отличавшиеся образом действий и вероисповеданием от магистериального протестантизма. В Швейцарии многие были вдохновлены осознанием того, что Цвингли гораздо более систематично и последовательно отвергал прошлое, чем Лютер. Они подхватили идеи Цвингли о Евхаристии и крещении. Если Цвингли говорил, что таинства были залогом веры христиан, уже получивших этот спасительный Божий дар, то, разумеется, христианское крещение должно быть сознательным актом веры со стороны тех, кто принимает крещение (то есть «крещением верных»). Совершенно очевидно, что маленькие дети не могли совершить такого акта, так что крещение должно быть совершено для взрослых людей. В конце концов, в Новом Завете нет ни единого явного примера крещения детей. С исторической точки зрения это было правильно, но споры вокруг крещения детей едва ли возникали когда-либо в христианской истории, и магистериальные реформаты были ими неприятно поражены. Поскольку радикалы искали способы совершить новое, истинное крещение для тех, кто был уже крещен в детстве, их враги называли их на вымышленном греческом «перекрещенцами», или «анабаптистами». Разумеется, ни один из поборников крещения верных не рассматривал то, что они делали, как перекрещивание, и их представление о самих себе было бы лучше выразить нейтральным термином, существующим в немецком языке, Taüfer (крестители).

Цвингли был приведен в смятение таким логичным выводом из его собственного богословия, так как он противоречил другой его аксиоме, состоявшей в том, что Цюрихская церковь объединяла всех жителей Цюриха. Принимать участие в крещении взрослых людей означало раскалывать целостность его общины на верных и неверных. Это положило бы конец неписаной истине, которая для него и для Лютера была так же дорога, как и для папы, заключавшейся в том, что все общество должно быть частью Церкви в христианском мире. Вследствие этого начиная с 1520-х годов Цюрих, где атмосфера была омрачена темными воспоминаниями о недавней фермерской войне, начал преследовать анабаптистов, и даже четверых из них утопили в реке Лиммат как раз в то самое время, когда старая Церковь начала преследовать лидеров магистериальной Реформации. Анабаптисты были изгнаны из обычного общества. Их единственный союз с магистратом, когда граф Леонхард фон Лихтенштейн позволил им принять во владение моравский город Никольсбург и основать официальную церковь, исповедующую крещение верных, внезапно был разорван в 1527 году после распоряжения сюзеренов графа, Габсбургов, которые сожгли на костре потенциального Цвингли Никольсбурга, бывшего преподавателя университета, которого звали Балтазар Хубмайер. Соответственно, радикалы стали подчеркивать свое отличие от обычного общества.

Когда они обратились к Библии, чтобы найти там наставление, эти люди совершенно справедливо обратили внимание на то, что ранние христиане отделяли себя от окружавшего их мира. В Деяниях Апостолов говорилось о христианах, у которых было общее имущество (см. с. 143). «Не клянитесь вовсе», – говорил Иисус Христос (Мф 5:34). «Не убий», – возвещали Десять заповедей. Таким образом, радикалы искали укромные уголки Европы, где у них была бы возможность построить их собственные маленькие миры, в которых у них было бы общее имущество, где никто не заставил бы их приносить клятвы, которые требовали правительства или магистраты, или браться за оружие, когда правители приказывали им. Они выборочно относились к требованию покорности, высказанному в Послании к Римлянам 13:1, приводя в ярость и пугая высшие власти. Многие вспоминали самый опасный акт, который анабаптисты когда-либо совершали по отношению к общепринятому вероисповеданию: статьи, составленные в 1527 году в швейцарском городе Шляйтхайме, где настойчиво проводился принцип «ухода от мерзости». Их главным автором был бывший бенедиктинский монах, Михаель Саттлер, и существует искушение воспринимать общественные учреждения радикалов как новые попытки вернуться к ранним бенедиктинским идеалам. И все же в одном отношении они сильно отличались от бенедиктинцев, что возвращало радикалов к еще более раннему христианству, страдавшему от преследований властей. «Истинные верные христиане – овцы среди волков, агнцы, идущие на заклание. Они должны принимать крещение в муках и бедах, преследованиях, страданиях и смерти, подвергнуться испытанию огнем, и они должны достичь царства вечного покоя не физическим убийством, а духовным борением», – писал молодой цюрихский аристократ Конрад Гребель Томасу Мюнцеру, за год до того, как Мюнцер, лидер восстания 1525 года, был разгромлен мстительными солдатами князей.

Христианские радикалы

Еще более опасным для христианского мира было то, что даже после поражения 1525 года некоторые радикалы продолжали верить, что им была необходима сила, чтобы возвестить Последние времена. Они знали слова Иисуса: «Не мир пришел Я принести, но меч» (Мф 10:34) и хотели помочь Богу осуществить его политическую программу, изложенную в Откровении Иоанна Богослова. Так, в начале 1530-х годов некоторые группы жителей Нидерландов начали присоединяться к другим радикалам, собираясь в западногерманском городе Мюнстере. Они прибывали тысячами и превратили Реформацию, изначально осуществленную горожанами Мюнстера в общепринятом лютеранском стиле, в радикальную, и их харизматичные лидеры провозгласили создание нового Иерусалима. Город был осажден совместными силами лютеран и католиков. Под таким давлением, когда в городе истощились запасы еды, революция радикалов превратилась в кошмар. Их последний лидер, молодой голландец Ян Бейкелсзон («Иоанн Лейденский»), жил как король в немыслимой роскоши, окруженный своим гаремом, когда его последователи голодали и умирали, защищая его. В конце концов осаждавшие город войска прорвали оборону в 1535 году, и восстание мюнстерских анабаптистов было подавлено. Впоследствии радикализм превратился из вооруженного сопротивления в тихий уход от обычного общества, к которому некоторые правители относились терпимо, поняв, что такие собрания людей на самом деле состояли из честных, трудолюбивых работников. И все же Мюнстер оставил по себе дурную память, и мирных, безобидных анабаптистов сжигали и изгоняли из-за репутации Иоанна Лейденского.

Радикалистский вызов западному христианству в реальности был более долгосрочным и с более глубокими идеологическими корнями. Возможно, в его основе было новое негативное отношение к императору Константину I Великому, как его долгое время называли. Все радикалы были убеждены в том, что христианство в предшествующем тысячелетии совершило большую ошибку, заключив союз с властями, после имевшего решающее значение неверного шага, когда Константин принял христианство. Радикалы обратили внимание на то, что церковное учение в большой мере было сформулировано в ходе соглашений на соборах, в запятнанный соглашением с властями период, после того, как Константин взял под свой контроль решение по доктринальным вопросам в Никее в 325 году (см. с. 237–238), и, если это было так, то назрела потребность в переоценке всех таких доктрин. Если смотреть на Библию свежим взглядом, то где там можно найти некоторые из главных доктрин традиционного христианства, которые, как утверждала церковь, в ней содержались, например такие как догмат о Троице? Многие читатели Библии упрямо не находили упоминания на ее страницах случаев крещения детей. Некоторые заходили еще дальше и приходили к твердому убеждению, что Библия не была самым главным источником Божественной истины, они называли ее «бумажным папой» и утверждали, что Бог общался с отдельными людьми как он (или даже она) того желал, посредством «внутреннего света». В таком случае вряд ли могло существовать какое-либо нормативное восприятие веры, не по-христиански было навязывать какие-либо вероучения и даже нежелательно, чтобы существовала одна унифицированная церковь. Радикалы времен Реформации могут записать на свой счет посмертный успех, так как некоторые аспекты всех этих идей могут быть обнаружены в церквах, которые являются наследниками магистериальной Реформации, и даже в Римско-католической церкви.

Удары по авторитету церковной власти

Магистериальные реформаторы продолжали бороться за умы правителей, отчасти из-за того, что их приводили в ужас новости о подобного рода вероисповеданиях. Они успешно действовали в Германии и Скандинавии, но потерпели неудачу в Польше под управлением Ягеллонов, во Франции под управлением Валуа и в землях Габсбургов. И все же в большей части Центральной Европы знать была восприимчива к их проповеди там, где не были восприимчивы монархи, так как знать почувствовала преимущества вызова религии своих сюзеренов. В 1525 году кварталы Верхней Австрии поддержали короля Фердинанда Габсбурга в его подавлении фермерской войны, однако за содействие в подавлении анабаптистов потребовали терпимости по отношению к лютеранским евангелическим активистам и проповедникам. С середины XVI века подавляющее большинство знати Нижней Австрии и жителей габсбургской столицы Вены были официально признанными лютеранами, несмотря на все усилия Габсбургов препятствовать распространению лютеранства, уверенно повсюду укреплявшего свои позиции. В Центральной Европе определяющим ударом по авторитету традиционной власти с ее религией была победа Оттоманской империи в битве при Мохаче в 1526 году, когда двадцатилетний Людовик (Лайош) II, король Венгрии и Богемии, бывший одновременно зятем и шурином императора Священной Римской империи, был убит. Вместе с ним погибло большинство его знати, пять епископов, два архиепископа и 16 тысяч его солдат. Турки оккупировали большую часть королевства. С гибелью правящей элиты престижу старой религии был нанесен тяжелый удар. Открылись большие возможности для разного рода религиозных реформ, и отдельные представители знати, если их это устраивало, принимали сторону реформатов.

Странная победа Реформации и Генрих VIII

Ранняя Реформация одержала странную победу в Англии, где убийственно самоуверенный монарх Генрих VIII нашел в реформаторах полезных союзников во время его эксцентричных брачных приключений. Задумав избавиться от своей утомительно преданной первой жены Екатерины Арагонской, чтобы обеспечить наследника мужского пола, он был обескуражен отказом папы принять его решение, подкрепленное богословским аргументом, что брак в реальности не вступил в законную силу. Генрих требовал, чтобы его брак признали недействительным, чтобы он мог свободно жениться на ком он пожелает, а в тот момент, в конце 1520-х годов, это была яркая молодая придворная дама леди Анна Болейн. Папа Климент VII находился под давлением племянника королевы Екатерины императора Священной Римской империи Карла V, который был угрожающе ближе, чем король Англии. В 1527 году он показал, что может произойти, если его солдаты (в основном сочувствующие Лютеру) начнут неистовствовать в самом Риме непрерывно в течение нескольких недель без всякого контроля, распространяя вокруг ужас и хаос и достигая пределов слышимости напуганного папы, укрывшегося в замке Святого Ангела.

Генрих в конце концов пришел к убеждению, что папа, не позволявший аннулировать его брак, – враг Бога, а также Англии, и задумал выйти из-под его юрисдикции. Он был первым королем в Европе, сделавшим это, и, чтобы подкрепить свое революционное деяние широкой политической поддержкой, Генрих использовал организаторские способности своего недавно принятого на службу министра, Томаса Кромвеля, для обеспечения законодательного постановления в парламенте для его разрыва с Римом. Его новая жена, Анна Болейн, была сторонницей евангелической Реформации и смогла убедить присоединиться к этой затее протестантов при дворе. Среди них был Кромвель, работавший в тесном сотрудничестве с другим недавно назначенным на свою должность человеком, архиепископом Кентерберийским Томасом Кранмером, которого Генрих поставил в 1533 году во главе Церкви Англии для формализации аннулирования его брака и заключения нового. Начиная с 1534 года Кромвель и Кранмер осторожно и постепенно готовили разрушение старой церкви, не всегда согласовываясь с желаниями короля. В 1540 году Кромвель попал в немилость и был казнен, отчасти из-за этих разногласий, отчасти из-за его катастрофически неудачного выбора четвертой жены для короля, оказавшейся неприемлемой. К тому времени Генрих был дважды вдовцом. Королеве Анне не удалось обеспечить горячо желанного наследника мужского пола. Генрих не мог предвидеть, что рождение его дочери Елизаветы в 1533 году предоставило достойного преемника трона, и, не выполнив обязательства по рождению мальчика, Анна опередила Кромвеля по пути на эшафот. Ей отрубили голову в 1536 году по абсурдному обвинению в супружеской неверности и инцесте. Ее заместительница, Джейн Сеймур, совершенно устраивала короля и подарила ему необходимого наследника мужского пола, принца Эдуарда, но сама умерла от послеродовой инфекции. Во всех этих и других кризисах способность Кранмера к выживанию прошла болезненное испытание.

Уильям Тиндейл, иученик Реформации

Одна из самых печально знаменитых казней короля Генриха была совершена его доверенным лицом, причем жертва погибла по приказу императора Карла V. Это был Уильям Тиндейл, один из гениев английской Реформации. После того как агенты Генриха похитили его, когда он находился в изгнании в Антверпене, его задушили, прежде чем его тело было сожжено около Брюсселя. Его духовным завещанием английской культуре был ни больше ни меньше, как первый перевод Нового Завета и Пятикнижия на английский язык, первый после версии лоллардов, сделанной 150 лет назад и к тому времени ставшей архаичной. Для Тиндейла, оксфордского ученого из Глостершира, перевод Библии на английский язык был делом его жизни. Ему пришлось покинуть свою страну, чтобы продолжить свой труд, и он заплатил за него своей жизнью. Тиндейл привнес в свою работу не только евангелическую страсть и исключительные познания в области греческой и древнееврейской филологии, но и исключительное языковое чутье, развитию которого, возможно, способствовало то обстоятельство, что он провел детство у западных границ Англии, где звучание валлийского языка было таким же привычным, как английского. Он понял, что английский язык может лучше, чем латынь, передать ритм и напористую силу древнееврейского повествовательного текста, и в результате его перевод оказался переполненным жизненной энергией. Вот, например, момент, когда Адам и Ева отпали от подчинения Богу, то есть величайшая трагедия человечества в христианской истории:

And the woman saw that it was a good tree to eat of and lusty unto the eyes and a pleasant tree for to make wise. And took of the fruit of it and ate, and gave unto her husband also with her, and he ate. And the eyes of both of them were opened, that they understood how that they were naked.

(И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них, и узнали они, что наги.)

Можно также привести пример энергичного стиля Тиндейла из его введения к переводу Второзакония (следует отметить, что, когда он начал работу над переводом книг Законов, входящих в ТаНаХ, он оставил свою прежнюю практику плагиата из предисловий к отдельным книгам Библии, написанных Мартином Лютером, которые он переводил или перефразировал в своих английских предисловиях, и стал выражать свои мысли своими словами):

This is a book worthy to be read in day and night and never to be out of hands. For it is the most excellent of all the books of Moses. It is easy also and light and a very pure gospel that is to wete, a preaching of faith and love: deducing the love to God out of faith, and the love of a man’s neighbour out of the love of God.

(Эта книга достойна того, чтобы ее читать днем и ночью, и никогда не выпускать ее из рук, так как это самая превосходная из всех книг Моисея. Это также нетрудное для усвоения и очень чистое учение, которое следует знать, проповедь веры и любви, и в ней любовь к Богу выводится из веры, а любовь к ближнему из любви к Богу.)

Перевод Нового Завета, подготовленный Тиндейлом в первую очередь, тотчас же оказал огромное влияние, когда нелегальные копии прибыли в Англию в 1526–1527 годах, так как не было ничего важнее Писания на родном языке для развития в Англии народной Реформации, не зависящей от прихотей короля Генриха. Ко времени мученической смерти Тиндейла в 1536 году, возможно, 16 тысяч копий его перевода имели хождение по стране с населением не менее чем два с половиной миллиона жителей во время, когда книжный рынок был очень слабо развит. Одним из ироничных поворотов судьбы в религиозной политике, которыми переполнено правление короля Генриха, был тот факт, что король в результате санкционировал перевод, сделанный человеком, чье убийство он фактически организовал. Всего через год после смерти Тиндейла Томас Кромвель подготовил королевский указ, предписывающий каждому приходу в Англии купить полный перевод Библии, текст которого представлял собой в основном результат работы Тиндейла (Генрих VIII, кажется, так никогда этого и не осознал). Этот перевод – предшественник всех Библий на английском языке, особенно «санкционированной» версии Библии короля Якова 1611 года (см. с. 708); биограф Тиндейла Дэвид Дэниел прямо заявил, что «девять десятых из перевода Нового Завета в санкционированной версии принадлежит Тиндейлу».

Удары по старой вере продолжаются

Ко времени смерти короля Генриха в 1547 году традиционная религия в Англии подвергалась суровым нападкам. Библия теперь была доступна подданным Генриха в полной версии, завершенной английскими протестантами на основе достижений Тиндейла, однако с характерной для короля непредсказуемостью в изменении политического курса, в 1543 году он постарался лишить своих менее образованных подданных возможности читать ее, сильно опасаясь, как бы они ни пришли к радикальным выводам в результате безответственного выдергивания цитат из ее текста. Несмотря на это значительное отступление от поддержки развития протестантизма, по старой вере был нанесен тяжелый удар закрытием всех монастырей в Англии и Уэльсе (1532–1540). Это была самая быстрая и радикальная из всех подобных кампаний во всей Европе против организованных религиозных общин с самым лучшим управлением на континенте, с их тысячелетней традицией влияния на религиозную жизнь в Англии. Разрушение этой системы было тайно разработано Томасом Кромвелем во время его пребывания во власти, но даже после казни Кромвеля король и его советники продолжили атаки на традиционные места молитв за усопших, систематически разрушая часовни, построенные на пожертвования на помин души, хотя и не подводя идеологическую базу под свои действия, а просто объявляя, что король Генрих нуждается в средствах. В 1547 году путь к более последовательной идеологической Реформации для Англии оставался открытым, и реформы с большим воодушевлением начал проводить юный сын Генриха Эдуард VI.

Различные течения магистериальной Реформации в городах-государствах континентальной Европы следовали примеру Цюриха. Их лидеры также осознали опасность дойти до катастрофы, к которой привело амбициозное стремление Цвингли управлять городом как воинственным новым Израилем, который должен вести за собой в Реформацию всю Швейцарию или даже более того. Католические кантоны Швейцарии разгромили войска Цюриха на его границе при Каппеле в 1531 году, и среди погибших был сам Цвингли, который пал на поле боя на склоне горы в полном боевом снаряжении, что было тяжким последствием того, что он оставил свои пацифистские принципы (Лютер продемонстрировал свое неприятное Schadenfreude (злорадство) по этому поводу). Цюрих никогда больше не вырабатывал такой агрессивной программы; вместо этого наспех избранный для продолжения дела Цвингли молодой священник Генрих Буллингер оказался самым мудрым и энергичным церковным государственным деятелем, управлявшим общиной более четырех десятилетий. Один из самых плодовитых авторов писем Реформации в длинном списке других претендентов на это звание, он проявил талант к поддержанию дружеских отношений с реформатскими церквами во всей Европе, оказывая им значительную помощь в сложных ситуациях. Он был одним из тех, кто наиболее успешно в XVI веке поддерживал связи со своей паствой посредством проповедей, впоследствии тщательно отобранных и систематизированных, под названием Decades, но больше всего благодаря его небольшой книжке о браке, написанной со здравым смыслом, ставшей превосходным свадебным подарком для будущих глав семейств с серьезными намерениями во всей протестантской Европе.

Страсбург, Англия и Женева (1540–1560)

Одно из самых очевидно многообещающих решений проблемы отношений церкви и светской власти в первые три десятилетия Реформации было выработано в городе-государстве Страсбурге (тогда преимущественно германоязычном), где Реформацию возглавил бывший доминиканский монах Мартин Буцер. До середины столетия казалось, что Страсбург станет центром будущего развития Реформации, так как Буцер сам считал себя посредником (к сожалению, фатально слишком многословным) в достижении согласия между реформаторами, придерживавшимися противоположных взглядов, и город был связующим звеном в европейской торговле и культуре. В Страсбург съезжались различного рода радикальные проповедники, но благодаря неутомимому красноречию Буцера и его очевидной заботе о чистоте церкви ему гораздо лучше удавалось убедить этих радикалов вернуться в рамки общепринятых протестантских взглядов, чем это было в большинстве протестантских государств, и в целом реакция на их выступления была в Страсбурге более гуманной. Тем не менее Страсбург вскоре потерял свои лидирующие позиции из-за поражения в войне, и на место лидера стали претендовать другие центры Реформации: сначала – Англия, а затем – Женева.

Перспективы цивилизованного решения религиозного конфликта и восстановления единства западного христианства казались достижимыми в период 1541–1542 годов, но все закончилось разочарованием. В это время Герман фон Вид, архиепископ Кельнский, единственный церковный князь в Германии, который попытался достичь компромисса с Реформацией, хотел перестроить свое архиепископство таким образом, чтобы включить в собственные планы не только свое духовенство, но и Мартина Буцера. Однако через несколько лет его план закончился неудачей из-за жесткой оппозиции со стороны традиционалистов в его собственном соборном капитуле и вмешательства Карла V, который в конечном счете лишил его архиепископской кафедры. Если бы план фон Вида оказался успешным, Кельн мог бы стать примером для других католических прелатов в том, как найти компромиссное решение реформирования церкви, не разрушая старых структур. Вместе с провалом попытки переговоров протестантов и католиков на Регенсбургском сейме в 1541 году (см. с. 726–727) стало очевидно, что время гуманистической умеренности прошло; на этом фоне в 1545 году папа созвал собор Западной церкви, который начал работу в Тренто в обстановке агрессивной решимости инициировать новые пути развития Римской церкви. К концу 1540-х годов казалось, что оппоненты Реформации торжествовали. Лютер умер в 1546 году, и к этому моменту Цвингли был уже давно мертв. Император Священной Римской империи в 1547 году наголову разгромил военный союз лютеранских князей, названный «Шмалькальденской лигой». Эта победа включала и окончание независимого развития Реформации в Страсбурге, который с нехарактерной для него поспешностью стал союзником Шмалькальденской лиги.

«Книга общей молитвы»

Мартин Буцер поспешно оставил Страсбург и отправился в Англию, где группа политиков, правившая в Англии от имени юного сына Генриха VIII, Эдуарда VI, после смерти Генриха в 1547 году, теперь получила возможность выдвинуть Англию на роль лидера Реформации в европейском масштабе. Архиепископ Кранмер, один из их числа, теперь превратившийся во влиятельного политика, последовательно проводил повсеместное разрушение традиционной религиозной жизни в Англии. Своими реформаторскими идеями он был во многом обязан примерам Страсбурга и Швейцарии, хотя в своей литургии на английском языке для своей церкви, в «Книге общей молитвы» 1549 года, исправленной в более бескомпромиссном реформатском стиле в 1552 году, Кранмер был готов использовать любой полезный источник. Прежде всего это были более консервативные лютеранские формы богослужения, недавно разработанные в Германии (Кранмер женился на племяннице немецкого богослова в консервативно-лютеранском Нюрнберге, когда он был отправлен туда с посольской миссией представлять интересы Генриха в 1532 году). Соответственно, английская «Книга общей молитвы», только слегка исправленная в 1559 году и окончательно получившая свою немного более близкую к католической форму в 1662 году, оказалась средством, удивительно приспособленным для такой формы западного христианства, которое, в своем развитии в сторону «англиканизма», иногда с некоторой неприязнью оглядывается на свое реформаторское прошлое времен Кранмера.

В одном отношении эта книга бесспорно превосходная. Язык, которым она написана, приводит в восхищение даже тех, кто относится с подозрением к ее богословскому содержанию. Процесс создания ее первоначальной версии, возможно, никогда не удастся реконструировать во всех деталях, но совершенно ясно, что за всеми ее формулировками узнается могучий голос одного автора, и это может быть только Кранмер. Единство книги и та гибкость, с которой отобраны и трансформированы удивительно разнообразные ранние тексты на латинском, немецком и английском языке, указывает на то, что Кранмер был не просто председателем редакционного комитета. Его литературное дарование было специфически ограниченным, приспособленным к официальному прозаическому тексту, без разнообразия разговорных и драматических интонаций, в применении которых так ярко проявился талант Тиндейла, но проза Кранмера повторяется из поколения в поколение, и не становится от этого банальной и избитой, и теперь его слова обтесались и стали гладкими и твердыми, как галька на морском берегу. Знаменитый архиепископ оставил в наследство прежде всего английский язык, а затем и целый мир литургической драмы, и он хотел, чтобы в ней участвовали все присутствующие на богослужении; он добился своей цели. Слова из «Книги общей молитвы» произносятся всеми, чей родной язык – английский, гораздо чаще, чем монологи Шекспира. Некоторые из них сопутствуют жизни даже нецерковных людей: «for richer, for poorer, in sickness and in health, to love and to cherish, till death us do part» («в богатстве и бедности, в здравии и болезни, любить и лелеять, пока смерть не разлучит нас»), или в другой памятный момент человеческого существования «earth to earth, ashes to ashes, dust to dust» («земля к земле, прах к праху, тлен к тлену»). Слова Кранмера составляют общее наследие всех, кто говорит на английском языке, который во времена Кранмера был на обочине европейской культурной жизни и который так широко распространен сейчас.

Назад: Реформирование Церкви в Последние времена (1500)

Дальше: Реформатские протестанты, конфессионализация и толерантность (1560–1660)