– Мы нашли женщину…

Снейдер услышал сообщение коллеги по рации и тут же развернулся.

Он не стал слушать дальше, а побежал обратно вдоль канала и по лестнице выбрался из канализации.

В следующий момент раздался бой колокола. 18 часов! Вскоре прозвучал выстрел. Пока Снейдер искал на первом этаже лестницу, ведущую на верхний этаж часовой башни, с улицы послышались испуганные вскрики людей.

Он решил не терять времени и не подниматься наверх, а вместо этого выбежал через деревянные ворота на улицу. За полицейской заградительной лентой собралась толпа. Сюда подходило все больше зевак. Все головы были подняты вверх.

Снейдер подошел к заграждению и тоже взглянул наверх. Часовой механизм пришел в движение, но на вращающейся платформе находились не только скульптуры-животные, но и согнутая, прикрученная колючей проволокой человеческая фигура, которая застряла в проеме. Ее голова безжизненно повисла и при каждой попытке платформы провернуться дальше билась о стену. Каждый раз толпа вскрикивала.

– Остановите наконец часовой механизм и спустите труп! – крикнул Снейдер и отвернулся.

Бригада скорой помощи уже исчезла в здании, когда часы в конце концов остановились.

Через несколько минут подъехали третья и четвертая полицейские машины, и теперь на месте было достаточно сотрудников, чтобы сдержать толпу людей. В окне эркера Снейдер разглядел, как врач скорой помощи и его помощники освобождали женщину от проволоки.

Краем глаза он заметил, что какой-то мужчина пробирался через толпу зевак к заграждению.

– Меня зовут Сезар Дюран, я пишу для…

– Проваливайте отсюда! – буркнул Снейдер, не оборачиваясь.

– Я пишу для газеты «Бернер цайтунг», – настаивал мужчина со швейцарско-французским акцентом. – Что?..

Теперь Снейдер развернулся. У мужчины было угловатое лицо, золотистые волосы и рыжеватая борода.

– Я сказал, чтобы вы убирались! – Снейдер собирался уже отвернуться.

– Что произошло там наверху?

Мужчина был глухим? Снейдер оскалился:

– А теперь слушайте меня внимательно, вы, аллергик на интеллект! От вас здесь столько же помощи, как от песочницы в Сахаре. – Он поднял руку, чтобы перебить уже намечавшийся следующий вопрос. – Еще одно слово, и я вас арестую.

Снейдер развернулся, игнорируя реакцию других людей. Стоя посреди усиливающейся суматохи, он минут пять неподвижно смотрел наверх, затем вытряхнул из коробочки косяк и зажег его. Сделал несколько глубоких затяжек, потом увидел, как из башни вышла Немез, огляделась, словно ища кого-то взглядом, заметила Снейдера и направилась к нему. Ее руки были перевязаны белыми бинтами.

Обычно он обязательно хотел осмотреть место преступления первым, до того как туда зайдут другие, но и отсюда снизу он уже увидел достаточно. Стоять точно на этом месте и смотреть вверх на Цитглогге! Именно эту картинку монахиня хотела показать ему, другим следователям и жителям Берна. Окровавленная женщина в колючей проволоке с раздробленным телом. Выставленная на обозрение жарким весенним вечером перед сотнями прохожих в пешеходной зоне Берна. Тем самым она осквернила символ города и передала Снейдеру послание.

С каждым ударом у тебя выходит время!

– Криминалисты могут осмотреть место преступления, – сказал он Немез, подошедшей к нему. – Я достаточно…

– Женщина еще жива! – тяжело переводя дыхание, сказала Сабина.

– Что? – Снейдер огляделся, желая убедиться, что репортера нет поблизости. Затем он приставил ладонь козырьком ко лбу, защищаясь от вечернего солнца, и взглянул на башню, но через проем было трудно рассмотреть, что происходило внутри.

– Вивиана Кронер жива, – повторила Немез. – Перелом плеча и ключицы, половина лица раздроблена и, вероятно, поврежден нижний шейный отдел позвоночника, но она жива.

Шейный отдел позвоночника? Поврежден? Тогда в лучшем случае она парализована, в худшем – ей осталось недолго. Снейдер вынул косяк изо рта и, бросив на землю, раздавил ногой.

– Я должен поговорить с этой женщиной.

Немез схватила его за локоть и помотала головой.

– Врач пытается ее стабилизировать. В настоящий момент в университетской клинике как раз готовят зал для внеплановой операции.

– Поэтому я должен поговорить с ней сейчас!

– Это невозможно, – отрезала Немез. – У нее остановилось дыхание. Врач обезболил ее, интубировал и ввел в искусственную кому. Если она переживет рентген, КТ и операцию, тогда мы сможем с ней поговорить.

– Niet goed!– Снейдер сжал руку в кулак. Он знал, насколько невелики у них шансы. Если уже отказало дыхание, вероятно, сломан первый или второй шейный позвонок.

– Но я говорила с женщиной, – сказала Немез. – Это означает, она мне кое-что сообщила. Очевидно, она знала, что умрет, и хотела облегчить душу.

Приподняв от любопытства бровь, Снейдер смотрел на нее.

– И? Дальше!

Немез слово в слово повторила то, что сказала ей акушерка.

Теперь все стало еще более запутанным и непонятным, чем раньше.

– Дети должны были родиться здоровыми? – повторил он. – И она действительно говорила о монастыре в Бруггтале?

– Она не оставила сомнений, что речь шла именно о нем.

В этот момент деревянные ворота открылись, и санитары вывезли женщину. Она лежала на вакуумном матрасе в жестком медицинском воротнике и многочисленными трубками и проводами была подключена к капельницам и приборам. Затем она исчезла в карете скорой помощи. Двери захлопнулись, и, проехав по выделенному коридору в пешеходной зоне, машина с мигалкой и сиреной помчалась по вечерним пробкам.

Снейдер проводил ее взглядом.

– Хорошая работа. – Он знал, как неуместно это прозвучало ввиду почти удавшегося убийства, но они сделали все, что могли.

– Спасибо, но все равно будут проводить расследование, потому что я ранила женщину из пистолета.

Снейдер помотал головой.

– Не будут, я об этом позабочусь.

– Как вы это устроите?

– Без нас у города Берна был бы труп. К тому же вы нужны мне в Висбадене – дееспособная и готовая к работе. Расследование только началось. – Он оглядел ее. – Как ваши руки?

– Только царапины и порезы.

В этот момент у пешеходной зоны остановился внедорожник уголовной полиции, который забрал их из аэропорта. Хоровитц в инвалидной коляске съехал по пандусу и в несколько крепких махов руками подъехал к ним.

– Я слышал, вы нашли женщину.

Немез кивнула и без комментариев вернула Хоровитцу оружие. Он понюхал ствол, затем проверил магазин.

– Вы ранены?

– Ерунда.

– Исчезнем отсюда, – предложил Снейдер. – Здесь полно репортеров.

Хоровитц кивнул.

– У нас есть еще минут десять, чтобы спокойно поговорить, затем прокуратура возьмет нас в оборот, и начнется бумажная волокита. – Он кивнул на один из ресторанов на противоположной стороне улицы. – Туда!

Почти все посетители высыпали наружу, чтобы выяснить причину заграждений на улице и такого скопления полицейских машин, и ресторан был практически пуст. Они расположились в нише и могли через окно наблюдать за происходящим.

– Ты не хочешь взглянуть на место преступления? – спросил Хоровитц. – Минут пять у тебя еще есть, потом я сомневаюсь, что они тебя…

– Нет, – пробурчал Снейдер.

К ним подошел молодой официант. Немез заказала воду, Хоровитц горячий шоколад с большим количеством молока и меда, а Снейдер сначала долго смотрел на парня.

– У вас есть ванильный чай? – наконец спросил он.

– Сожалею, но нет.

– Тогда стакан томатного сока с перцем, солью, табаско и водкой.

Официант улыбнулся.

– К сожалению, этого у нас тоже нет.

Снейдер вздохнул.

– Тогда чашку кофе, или этого у вас тоже нет?

Официант кивнул.

– Со взбитыми сливками?

Снейдер оперся локтями о стол и подался вперед. Немез хотела что-то сказать, но он не позволил:

– Не сейчас! – Затем обратился к официанту: – Вы вообще имеете представление, для чего нужны взбитые сливки?

Официант растерянно уставился на Снейдера.

– Я… э-э-э…

– Ну же, это был не риторический вопрос. Вы можете открыть рот и ответить.

– Нет, я не знаю, – неуверенно произнес парень. – Чтобы улучшить вкус кофе?

– Какая чушь! – воскликнул Снейдер. – Взбитые сливки нужны для того, чтобы кофе дольше оставался горячим и не так быстро остывал на поверхности.

– Хорошо, как скажете. – Официант посмотрел на Немез, ища помощи. – Так вам со взбитыми сливками?

– Я, видимо, ослышался! – повысил голос Снейдер. – Надеюсь, вы сумеете сделать кофе, который останется горячим и без взбитых сливок?

– Я попытаюсь.

– Только смотрите, чтобы этот кофе не выглядел жалкой попыткой. – Снейдер откинулся назад. – А теперь идите, у нас много дел.

Официант исчез на кухне.

Всегда одно и то же, – казалось, говорил взгляд Немез. Она перегнулась через стол.

– Этот парень не виноват, что мы, вероятно, потеряем свидетельницу, – прошептала она. – К тому же похоже, что он работает здесь временно, возможно, чтобы платить за учебу.

– Тогда ему нужно было учиться быстрее. – Снейдер щелкнул суставами пальцев. – Мы теперь можем поговорить?

– Да, – буркнула Немез.

– Хорошо. – Снейдер огляделся, чтобы убедиться, что им никто не помешает. – Очевидно, дети – это ключ ко всему. Сексуальное насилие над монашками было лишь началом, вступлением, вершиной айсберга, славным приработком Вальтера Граймса и старого Януса, с которого все началось. Но на самом деле за этим скрывается гораздо больше.

– Но что? – спросил Хоровитц.

– Торговля людьми? – предположила Немез.

Снейдер, словно в подтверждение, указал на нее пальцем.

– Например.

– Или торговля органами, – высказал идею Хоровитц.

Теперь Снейдер указал на него.

– А вот сейчас мы подходим ближе к делу. Или же речь шла о товаре для радикального круга педофилов, – добавил он, – или же просто о детях для черного рынка усыновления.

– Для всего этого нужны крепкие и здоровые дети, – размышляла вслух Немез и повторила Хоровитцу последние слова акушерки.

Официант принес поднос с водой, какао и чашкой кофе, которая так дымилась, что он с трудом мог прикоснуться к ней.

– Надеюсь, вы довольны, – сказал он, поставив напитки на стол.

Снейдер прогнорировал его и, после того как официант снова ушел, задумчиво сидел какое-то время, помешивая ложкой кофе и уставившись на поднимающийся пар. Тут ему в голову пришла странная мысль. Временной паттерн!

– Когда три месяца назад наша монахиня нанесла на свое тело татуировки с подсказками, она должна была спланировать все до последней детали, например, эту операцию на Цитглогге. – Он поднял глаза. – Сколько еще продлятся ремонтные работы?

– До конца месяца, – ответил Хоровитц.

– Затем башенные часы снова будут бить каждый день?

– Да.

– Предположим, она похитила Вивиану Кронер, вынудила ее оставить сообщение на собственном автоответчике, а затем связала в часовой башне, – продолжил Снейдер. – Это было четыре дня назад. За день до этого в Бах-ан-дер-Донау она привязала старого Януса к металлической кровати и подставила под нее ростки бамбука, а через два дня в фабричном цехе в Висбадене подвесила Вальтера Граймса к трубе с кислотой. – Он достал ручку из кармана пиджака, вытащил из держателя салфетку и начал записывать.

Вторник, 9 мая – Бах-ан-дер-Донау:

Среда, 10 мая – Берн:

Пятница, 12 мая – Висбаден:

– Это временной план с точки зрения монахини. – Снейдер уставился на салфетку. – Что она делала в четверг между Берном и Висбаденом? – Он постучал пальцем по салфетке. – Для всего этого необходимы месяцы планирования. И кто знает, что еще нам предстоит.

– У нее один или несколько помощников, – уверенно заявила Немез.

– Почти определенно, – ответил Снейдер. – Но кто это? Другие монахини? Во всяком случае, между жертвами существует связь. Магдалена Энгельман хочет нам этим что-то сказать, и поэтому мы должны обратиться к истокам. – Он убрал салфетку в карман и поднял взгляд. – Нам нужно поехать в монастырь. В Бруггталь в Верхней Австрии.

В этот момент зазвонил телефон Немез. Она ответила, быстро переговорила, протянула телефон Снейдеру.

– Тина Мартинелли, – кратко сообщила она.

Снейдер поднес телефон к уху.

– Да?

– Как у вас все прошло? – спросила Мартинелли.

– Мы закончили в Берне и летим назад. Что нового?

– Две информации. Химики проанализировали кислоту, которой на фабрике был убит Вальтер Граймс.

– Плавиковая кислота? – предположил Снейдер, прежде чем Мартинелли успела ему что-либо сказать.

– Правильно, очень высокой концентрации. Откуда вы это знаете?

– Жидкость уничтожила не только волосы, кожу и одежду, но разъела бетон и хранилась в пластиковом баке. К тому же я видел лицо Граймса, – ответил Снейдер. – Кислота разъела не только поверхность, но впиталась в кожу и добралась до костей.

– Верно, она даже распространилась в теле по кровеносной системе, – добавила Мартинелли. – В воде бака объемом триста литров находилось более сорока процентов кислоты.

Сорок процентов! – подумал Снейдер. – С ума сойти! Он предполагал всего тридцать, но, видимо, монахиня решила перестраховаться.

– И откуда этот концентрат?

– У обычных поставщиков химикатов только маленькие контейнеры на пять литров, и без квалификационного удостоверения нельзя заказать больше.

– Значит, концентрат был украден, – предположил Снейдер.

– Именно. За одиннадцать дней до убийства кто-то проник на сталеплавильный завод в Дилленбурге и выкрал большое количество высококонцентрированной плавиковой кислоты, которую используют там для обработки поверхностей.

– Дилленбург, – задумчиво повторил Снейдер. – Это около ста километров от Висбадена. – Он поднял глаза. – А второе, что вы выяснили?

– Отдел криминалистической экспертизы только что определил, откуда наручники, которыми Вальтер Граймс был прикован к трубе.

– Из камеры вещественных доказательств в Висбадене? – предположил Снейдер.

– Нет. Из австрийской армии. Выгравированный номер батальона указывает на шестую горнострелковую бригаду. Австрийские горные стрелки используют такие наручники.

Вена оказалась совсем не такой ужасной, как все утверждали. Особенно в предрождественское время, когда улицы были ярко освещены, витрины украшены, а на каждом углу пахло печеными яблоками, пуншем и горячими каштанами.

В этом году до Рождества выпал первый по-настоящему плотный снег, а так как четвертого декабря все еще порошило, он не превращался на обочинах в обычную серую массу, а сверкал в свете автомобильных фар.

Томас Шэффер любил холод и чистый свежий воздух. Спустя почти полтора года его выпустили из иннсбрукской тюрьмы, где он сидел за нанесение многочисленных тяжких телесных повреждений. Так как это была его первая судимость, ему дали только половину максимального срока. Какое милосердие!

С его карьерой в бундесвере все равно было покончено, поэтому он остался в Австрии и после освобождения сел в первый попавшийся поезд в Вену, где с тех пор работал вышибалой на дискотеке в центре города. В этаком гламурном местечке, где по выходным проходили многочисленные мероприятия с диджеями.

При его телосложении и хладнокровии такая работа была для Шэффера не проблемой. Обычно он следил, чтобы ни к кому не приставали и никто не блевал на танцполе. У него был уже наметанный глаз, и он сразу замечал, кто перебрал или будет скандалить. Преимущество заключалось в том, что его смена начиналась лишь в 20 часов, поэтому в последние недели днем у него было много времени.

Вот и сегодня, этим воскресным днем, он думал не о работе, а совсем о другом. Хотя был только шестой час, уже стемнело. Тем ярче горели огни на Рингштрассе. Он сидел с бутылкой тоника в кафе «Ландтман» и со своего места у окна смотрел на ратушу на противоположной стороне и прилегающий университет.

Издали он увидел, как из такси вышла женщина и перешла через улицу. На ней было длинное черное пальто с шарфом и сапоги на высоких каблуках. Значит, Грит Майбах получила его письмо и действительно пришла. Вообще-то он на это не рассчитывал.

Когда она вошла в кафе, Шэффер помахал ей, и она направилась прямиком к его столику. Без сумочки. Такое он сразу подмечал. У женщин, как она, обе руки всегда должны быть свободны. Он помог ей снять пальто, и она села напротив. Грит выглядела такой же хорошенькой, как полтора года назад, когда он впервые увидел ее в хижине в Тирольских Альпах. Голубые глаза, длинные ресницы, веснушки, высокие скулы, короткие темные волосы и красное родимое пятно.

Теребя ворот водолазки, она заказала у официанта стакан морковного сока с водой и лимоном. Затем вытащила из кармана брюк конверт, положила его на стол, придерживая рукой.

– Откуда у тебя мой адрес?

Он пожал плечами.

– Я знаю твою фамилию по судебному процессу, также в курсе, что ты из горных стрелков – остальное оказалось пустяком.

Она лишь кивнула и снова убрала конверт в карман. Он выглядел таким потертым, словно в последние недели она десятки раз брала письмо в руки.

– Как давно ты уже на свободе? – наконец спросила она.

– С октября.

– Вау. – Грит приподняла бровь, затем нагнулась вперед. – Учитывая, что ты натворил. Избил пятерых до полуобморочного состояния, трое из которых были солдатами и один полицейским, оказал сопротивление при аресте и сломал локоть женщине-лейтенанту из горнострелкового подразделения.

– Моему адвокату удалось настоять на том, чтобы психическая нагрузка от моей службы в армии была учтена в мою пользу, – пояснил он. – Еще болит?

Она пошевелила пальцами левой руки.

– Три недели на больничном, месяц реабилитации, физиотерапия – и я как новенькая.

– Мне очень жаль.

– Забудь. Как твоя нога?

– Все в порядке. Ты пожалела кость, это была просто рваная рана.

– Знаю.

Он кивнул:

– Конечно, знаешь.

– В письме ты написал, что в дополнение к сроку тебе настоятельно рекомендовали пройти психотерапию против агрессии.

– Это смягчило бы наказание, но я отказался. У меня есть собственная терапия.

– Ты кажешься спокойнее и уравновешеннее. Похоже, она работает, – заключила Грит.

Шэффер кивнул:

– Определенно.

– И ты контролируешь свою ярость и ненависть?

– Угу. Этому учишься в тюрьме, иначе оттуда живым не выйти.

Принесли напиток Грит, и она залпом осушила стакан.

– Какой самый страшный опыт в твоей жизни?

Она думала недолго.

– Время в приюте.

– Где это было?

– В Куфштайне, – пояснила она. – Мне приходилось спать в одежде, чтобы ее не украли.

– Ты поэтому все выпиваешь залпом? Чтобы никто не отобрал?

Она подумала, затем улыбнулась.

– Наверное.

– У меня тоже время в приюте самое страшное.

Она усмехнулась.

– Против этого пять недель обучения летом и зимой, а также военные действия в горах были легкой прогулкой.

– Афганистан в сравнении с приютом показался летним путешествием.

Они оба рассмеялись – впервые, затем Грит приподняла рукав свитера и показала уродливые шрамы от ожогов и порезов. – Это тоже из приюта.

– Другие дети? – спросил он.

– Надзирательница. Сигареты и осколки стекла по очереди.

– Вау. – Томас наклонил голову, раздвинул на макушке волосы и показал ей длинный шрам, который в свое время был зашит девятью стежками.

– Неплохо. Можно? – Она коснулась кожи его головы. – Нож?

– Стеклянная дверь, в которую меня швырнули.

– Другие дети?

– Надзиратель, потому что я не дал себя изнасиловать.

Грит помолчала.

– Изнасиловать? – наконец спросила она.

Он кивнул:

– Мне было тогда семь. Я сломал ему нос.

– Очевидно, нас связывает больше, чем я изначально думала, – вздохнула она. – После приюта в Регенсбурге ты пошел в БКА и затем в бундесвер, верно?

Шэффер кивнул.

– После приюта я посещала спортивную гимназию в Иннсбруке, а потом пошла в армию. Это была моя терапия. – Она выдержала паузу. – Ладно. Ключевое слово терапия. Полагаю, я здесь поэтому. Или по какой-то другой причине ты обязательно хотел со мной поговорить?

Он нагнулся вперед и понизил голос.

– Чтобы долго не ходить вокруг да около: мы ведь оба считаем, что можем быть близнецами, так?

Грит сжала губы.

– И что нас разлучили после рождения, – продолжал он.

Грит помолчала, затем кивнула.

– Мы могли бы сделать ДНК-тест, чтобы убедиться, – предложила она.

Шэффер махнул рукой.

– Пока я не знаю, почему нас разлучили, не хочу поднимать шумиху и привлекать к нам внимание каких-либо учреждений. – Это прозвучало драматичнее, чем планировалось.

– Что, если мы сделаем тест в Чехии? – предложила Грит.

Он помотал головой.

– У меня есть другая идея.

Она с любопытством взглянула на него.

– Я был в моем бывшем приюте в Регенсбурге, хотел взглянуть на документы, как и где меня нашли. Но их больше нет. Разрыв водопроводной трубы в подвале более десяти лет назад все уничтожил.

Грит скептически прищурилась.

– И дальше?

– Твои документы могли сохраниться. В Куфштайне. Но чтобы это выяснить и взглянуть на них, мне нужна ты.

– Что тебе это даст?

Он не стал торопиться с ответом, сделал большой глоток из своей бутылки. Затем нагнулся вперед.

– Я хочу найти нашу мать.

– Зачем? Чтобы спросить ее, почему она от нас отказалась?

– Не только. Я хочу выяснить, кто мы, откуда и почему нас разлучили…

Кивнув, она добавила:

– И кто наш отец.