Последнее животное, навестившее меня, прежде чем я навсегда покинула остров, была лесная мышь. Существует основополагающая правда, которая, хотя и актуальна для всех и заслуживает признания, никогда не упоминается в учебниках по истории. Где бы человечество ни вело войны, превращая плодородные земли в поле брани и разрушая целые ареалы, животные всегда занимают остающуюся пустоту. Например, грызуны. Когда люди покидают дома, некогда дарившие им радость и являвшиеся предметом гордости, мыши уверенно объявляют их своим королевством.

За долгие годы я встречала много мышей – самок, самцов, ярко-розовых мышат, – и все они без исключения обожали фиги. Однако именно эта мышь была особенной, поскольку родилась и росла в культовом месте – в отеле «Ледра палас».

«Один из самых фешенебельных отелей на Ближнем Востоке!» – именно так рекламировали это заведение, построенное во второй половине 1940-х годов. И все же инвесторы были не вполне довольны этим текстом. Ближний Восток, думали они, не самое привлекательное направление для западных туристов. «Один из самых фешенебельных отелей в Европе!» Впрочем, это тоже звучало не слишком заманчиво; по крайней мере, когда дух Второй мировой войны все еще бродил по Европе. «Один из самых фешенебельных отелей на Близком Востоке!» Это работало уже лучше. «Близкий» означало в пределах досягаемости, а слово «Восток» придавало некий налет экзотики. Сочетание «Близкий Восток» было в меру восточным; в самую меру, но не чересчур.

На постройку отеля «Ледра палас» по проекту сумевшего пережить Холокост немецкого архитектора-еврея ушло 240 000 кипрских фунтов и два года работ. Люстры привезли из Италии, мраморные фризы – из Греции. Расположение отеля было идеальным: вблизи средневековой центральной части Никосии, неподалеку от окружающих венецианских стен, на улице, некогда называвшейся улицей Короля Эдуарда VII. Здание отеля на 240 номеров возвышалось над аккуратными домиками и узкими улочками Старого города. В каждом номере имелась ванная комната с туалетом – единственный отель, который мог предложить гостям подобную роскошь. Там были бары, гостиные, теннисные корты, игровая площадка для детей, первоклассные рестораны, огромный бассейн, в который можно было нырнуть под безжалостным солнцем, и шикарный бальный зал, о котором вскоре будет говорить весь город.

На открытии отеля в октябре 1949 года присутствовали буквально все: британские колониальные офицеры, известные жители города, иностранные видные деятели, подражатели знаменитостям… Теперь, когда Вторая мировая закончилась, люди нуждались в подтверждении твердой почвы под ногами, надежности возводимых ими зданий и того, что руины и ужасы войны остались в прошлом. 1949-й – самый подходящий год для оптимизма!

За свою долгую жизнь мне приходилось наблюдать снова и снова этот психологический маятник, что движет человеческой натурой. Каждые несколько десятилетий этот маятник оказывается в зоне оголтелого оптимизма, где людям все видится в розовом свете, но лишь до тех пор, пока они не сталкиваются с событиями, которые катапультируют их в привычное состояние апатии и безразличия.

Восторги вокруг рождения отеля «Ледра палас» длились столько, сколько могли. Какие потрясающие вечера там устраивались! В большом бальном зале эхом разносились стук дамских каблучков, шум выскакивающих из бутылок пробок, щелканье зажигалок «Ронсон», звуки мелодии «Smooth Sailing», исполняемой оркестром под утро, а также песни «Que Sera Sera», которой музыканты непременно заканчивали вечер. Под расписными потолками отеля случались скандалы, а сплетни, точно шампанское, лились непрерывным потоком. Это было место, где царило счастье. Как только гости переступали порог заведения, они словно попадали в другое измерение, где можно было отбросить все дневные заботы, забыть о насилии и этнических конфликтах, разгоравшихся всего в нескольких футах от стен отеля.

И хотя гости отеля усиленно старались отгородиться от реального мира, они не могли помешать ему врываться внутрь. Так, в холле как-то раз были разбросаны, словно занесенные ветром, листовки на безупречном английском: «Мы вступаем в борьбу, чтобы сбросить английское иго. Победа или смерть!» А в ноябре 1955 года террористы из ЭОКА совершили атаку на отель с целью убить британского губернатора сэра Джона Хардинга, который зашел туда пропустить стаканчик. Боевики бросили внутрь две гранаты: первая взорвалась, причинив значительный ущерб, а вот вторая – нет, потому что нападавший забыл выдернуть чеку. Какой-то офицер поднял неразорвавшуюся гранату, положил ее в карман и вышел на улицу. Оркестр в это время играл «Learnin’ the Blues» Фрэнка Синатры. И даже тогда, когда двери отеля заблокировали мешками с песком и бочками, а по коридорам бродили страхи новой атаки, музыканты продолжали играть.

За все годы существования отеля там бывали самые разные личности: политики, дипломаты, писатели, светские львы, девушки по вызову, жиголо и шпионы. А также религиозные деятели. Именно здесь архиепископ Макариос встречался с британским губернатором. И именно здесь в 1968 году начались межобщинные переговоры, хотя и закончившиеся ужасным провалом. По мере эскалации насилия отель заполонили вооруженные пишущими машинками и блокнотами иностранные репортеры, которые освещали «кипрскую историю». А потом туда пришли солдаты – миротворческие силы ООН.

В течение всех этих пертурбаций отель продолжал работать – вплоть до лета 1974 года. Гости отдыхали в шезлонгах, потягивая коктейли на полуденном солнце, когда им велели срочно эвакуироваться. Что они и сделали, убежав в страшной панике и прихватив лишь самое необходимое. Счета им выслали по почте, приложив к ним записку следующего содержания:

Надеемся, что Вы благополучно вернетесь домой и пребывание в отеле «Ледра палас» было приятным до того несчастливого момента, когда в воскресенье 20 июля 1974 года на Кипр вторглись турецкие войска, что, по нашему глубокому убеждению, станет для Вас незабываемым событием… Прилагаем счет за проживание в отеле на сумму… за своевременную оплату которого будем крайне признательны.

Впоследствии в стенах появились пробоины от минометных снарядов и пулевые отверстия, похожие на пустые глазницы. В коридорах повисла неуютная тишина. Но под видимыми поверхностями раздавалось множество самых различных звуков: точильщики прогрызали туннели в балюстрадах, ржавчина проедала латунные люстры, а по ночам доски пола жалобно скрипели от старости – это трескался покрывавший их лак. А еще слышалось топотание тараканов, воркование голубей, устроившихся под потолком, и шелестящий шепот мышей.

Мыши поселились в трещинах в холле, сновали по дорогому дубовому паркету, бегали вверх-вниз по перилам. А если возникало желание, то залезали на люстру в бальном зале, удерживая равновесие с помощью хвостов, качались из стороны в сторону и ныряли в пустоту внизу. Что-что, а прыгать с высоты они умели.

Мыши не голодали, поскольку в этом некогда шикарном отеле было полно еды: отслаивающиеся обои, заплесневевшие ковры, отсыревшая штукатурка. Архитектор, проектировавший отель, устроил в задней части здания просторный читальный зал, с горой книг, журналов и энциклопедий. Именно здесь моя знакомая мышь проводила бо́льшую часть времени, пережевывая страницы и оставляя следы зубов на кожаных переплетах. Мышь погрызла все двадцать четыре тома Британской энциклопедии, наслаждаясь вкусом бордового коленкорового переплета с золотыми буквами на корешке. А еще она пожирала труды классиков: Сократа, Платона, Гомера, Аристотеля… «Историю» Геродота, «Антигону» Софокла, «Лисистрату» Аристофана.

Мышь наверняка оставалась бы среди книг до конца своих дней, если бы не внезапная вспышка активности в задании отеля. Турки-киприоты и греки-киприоты начали проводить совещания под эгидой размещенного в отеле контингента ООН. Впервые за все это время два сообщества сделали шаг навстречу миру и согласию.

Члены Комитета по пропавшим без вести в специально отведенных для них помещениях обменивались мнениями и спорили на тему, кого включать в статистику жертв насилия. Ни одна из сторон не желала завышать цифры – а иначе как бы они выглядели в глазах всего мира? Впрочем, оставался один вопрос: можно ли считать греческих несогласных, ставших жертвой греческих ультранационалистов, пропавшими без вести? И аналогично: нужно ли включать в данные об убитых турецких несогласных, ставших жертвой турецких ультранационалистов? И будут ли готовы сообщества, неспособные искоренить собственный экстремизм, признать то, что они сделали со своими диссидентами?

Я узнала от своей знакомой лесной мыши, что Дефне тоже участвовала в этих переговорах, ставших необходимым фундаментом для достижения взаимного доверия перед началом масштабных поисковых работ.

Поделившись со мной этой информацией и полакомившись моими фигами, лесная мышь пошла дальше по своим делам. Больше я ее не видела. Однако перед уходом она упомянула, что автором последней книги, которую она прогрызла, был некий Овидий. Мыши очень понравился его слог, и из тысячи увиденных ею строк одна особенно врезалась в память:

Я надеялась, что Овидий был прав и в один прекрасный день в не столь отдаленном будущем вся эта боль принесет пользу родившимся на острове будущим поколениям: внукам тех, кто прошел через эти невзгоды.

Если вы отправитесь на Кипр сегодня, то найдете надгробия греческих вдов и турецких вдов с надписями, сделанными на разных языках, но содержащими одну и ту же просьбу: