Ехали не прямо, а то и дело пускались в объезд: мосты через водотечины были взорваны, а понтонные переправы не везде еще наладили.

Шишок поднял указательный палец, дескать, тихо! К звуку автобусного мотора примешался посторонний звучок: опять ведь, мол, летят! Водитель, видать, тоже услыхал неподобающие звуки, — а, может, знал, что время налетов приспело, — остановил автобус. Дескать, переждем на этой стороне Расины-речки, а то, вон, де, искушение для натовцев: совершенно целый мост впереди, как бы нам в черную минуту на том мосту не оказаться…

Кое-кто из пассажиров внутри автобуса остался, кто-то вышел, калики перехожие, выскочив наружу, проскользнули мимо автомобильной змеи вперед — к самому мосточку.

Это был старый, сложенный из бутовых камней, арочный виадук, только покрытие современное: асфальтовое, правда, почти совсем пустое: знать, народ в транспорте, наученный горьким опытом, — так же, как водитель их автобуса, — решил переждать налет с двух сторон от переправы. Впрочем, некоторые автомобили на предельной скорости летели сквозь мост, стремясь в мгновение ока достичь противоположного берега. Пешеходов же совсем не было. Вернее, был только один пешеход: паренек с каким-то транспарантом на длинной палке.

Парень шел решительной походкой, вовсю размахивая свободной рукой. Оказавшись на середине моста, он повернулся лицом к реке, транспарант на несколько мгновений оказался повернут к этому берегу — и Ваня прочел кроваво-красную надпись на английском: «Не бомбить! На мосту люди!» Затем парень обратил предупреждающую надпись к небу: транспарант он положил на голову, а палку придерживал вытянутой рукой.

— Во дурак! — воскликнула Росица Брегович. — Разве они разглядят сверху… — и последнюю фразу повторила криком. Парень не среагировал — он стоял под плакатом, как под зонтиком, устремив взор на течение.

— Во дурак! Разве это их остановит — даже если они и разглядят сверху! — воскликнул Шишок, передразнивая демократку, и двинулся по мосту: знать, затем, чтоб сказать парню в лицо все, что он о нем думает. Ваня Житный тут же тронулся следом, домовик попытался его остановить, но мальчик сказал: хватит с меня вчерашнего ожидания, уж лучше вместе, и не спорь, забыл, де, кто из нас хозяин?! Постень внимательно, снизу вверх поглядел на Ваню, хмыкнул, но ничего не сказал.

И вдруг вой раздался — знать, уж бомбу пустили, что ли?! Тут Златыгорка вновь решила показать всем, кто еще не видел, свои самовильские крылышки — и стрелой пролетела мимо двух пешеходов, на лету бросив им: бегом назад… Что Ваня с Шишком и сделали. Посестрима же схватила паренька, который так и не выпустил из рук свой дурацкий транспарант на ножке, поперек тулова и метнулась с брыкающейся ношей к своему берегу.

Ваня Житный у обрыва лежал, земелькой его присыпало, встал, отряхнулся и видит: Шишок беззвучно кривляется, вылитый Чарли Чаплин из немого кино, только, конечно, без усиков и трости, ну и вместо котелка — красный берет. Ване хотелось засмеяться, но голова сильно болела. Тут домовик замахнулся — и мальчик отпрянул.

— Щас как дам в ухо! — включился у Шишка звук. — Ты оглох?!

— Конечно, оглох! Не видишь, что ли — ничего не слышу! — осердился Ваня.

— Я спрашиваю: ты в порядке?

— Теперь, кажется, да, — проворчал мальчик.

Златыгорка с пареньком оказались позади всех: знать, все ж таки успела самовила утащить человека с моста.

А моста-то и не было. Подползли к краю: арки-опоры не выдержали неожиданного удара — и развалился виадук на камешки, один из которых прилетел прямо Шишку в руки, хорошо, что не в голову! Знать, строился мосточек в стародавние времена, когда никаких бомбовых ударов не предполагалось. Историк, наверно, мог бы многое рассказать про старые мосты, да где он теперь — Боян Югович, давно выросли из него красные косовские божуры…

А спасенный парень орал, как резаный: проклятые дельтапланеристы, зачем, дескать, вы меня оттуда унесли, кто вас просил?! Стоял, де, человек на мосту, никому не мешал — и вот опять я на берегу, ну, что мне теперь делать?!

Парень явно не собирался благодарить своих спасителей. И Шишок кивнул Златыгорке, мол, там остатки опор-то торчат из водоворотов, так, дескать, может снести его туда, нехай сидит на камне, как русалка, в водотечину свои нюни проливат?!

Посестрима показала кисть правой руки, дескать, он меня даже укусил — так не хотел с моста уходить! Постень схлопал себя по бокам, бормоча: «Надеюсь, он не бешеный?» — и к парню повернулся: — Вот ты кусаешься — а прививки у тебя все сделаны? Нет? Нас, мол, даже собаки не кусают, а ты, как шавка, на спасителей своих набросился, это вот что такое?!

Паренек попятился, а домовик наступал на него: дескать, чего ты, как баба, викаешь, если сжизнью решил счеты свести?! Зачем плакаты дурацкие пишешь?! Если не хотел умирать — чего тогда выступаешь?! Спасибо бы сказал — мы, де, из-за тебя, дурака, рисковали: нам-то свои жизни дороги, а уж Златыгоркина, — ее ты в руку тяпнул, — тем более… Таких, как ты, мол, несколько миллиардов, а она такая — одна… Вторую вот ищем, никак не найдем!

— Как звать-то тебя?! — закончил свое наступление на парня домовик.

— Балдо… — ответил парень и попятился от края обрыва, куда загнал его Шишок.

— Ка-ак?! — мальчик и домовой переглянулись.

— Балдо Тврко, — твердо ответил парень. И Ваня Житный с Шишком, как ни пытались, не смогли удержаться от смеха: вот это имечко!

Но тут вмешалась Росица Брегович, дескать, не вижу ничего смешного: вы, мол, конечно, помните, как звали любимого сына Одина… На лице лешака, глодавшего сухую веточку, отпечаталось такое изумление, что Ваня прыснул, хотя и сам не помнил, вернее, не знал, как звали любимого сына Одина… А девочка продолжала: дескать, его звали Бальдр, однажды ему стали сниться страшные сны о смерти, и его мать взяла клятву со всех существ и вещей, что те не причинят ему вреда, не взяла только клятвы с побега омелы, и вот злой Локки подсунул прут из омелы слепому богу Хёду и тот убил Бальдра — сны оказались пророческими…

— Мне тоже снятся страшные сны, — сказал Балдо, с интересом поглядывая на Росицу.

А Березай внимательно осмотрел ветку которую жевал — не омела ли это…

— И к чему ты это плела?! — удивился Шишок.

— А к тому — отвечала девочка, — что имя Балдо от Бальдра и происходит, так я думаю…

— Ах, ты так думаешь… — проворчал домовик.

— А у Пушкина есть сказка «О попе и работнике его Балде», там Балда жадного попа наказывает: от трех щелчков в лоб поп и языка лишился, и ум у него вышибло, — проявил эрудицию Ваня Житный.

— Прочитаешь мне эту сказку? — дернула мальчика за рукав Яна Божич, и Ваня кивнул.

— Вот-вот, — обрадовалась Росица. — Это богатырское, божественное имя, а вовсе не смешное!

Тут Балдо Тврко с еще большим интересом поглядел на Росицу Брегович и даже попытался задать ей традиционный вопрос, дескать, а что ты делаешь сегодня вечером?.. Но на «что ты…» поперхнулся и замолчал — лицо его помрачнело.

— Явилась — не запылилась! — пробормотал Балдо, взглянув на противоположный берег, и спрятался за спину могучей Златыгорки.

И все посмотрели туда, куда таращился парень. Трудно было разглядеть на том берегу, в толпе интересантов отдельную девушку, но Балдо Тврко разглядел. Впрочем, девушка выделялась из толпы хаотичными движениями: она махала руками, подпрыгивала, силясь что-то разглядеть, и даже пыталась соскользнуть с обрыва вниз, но ее удержали. Шишок с Ваней отлично все это увидели в бинокль Серафима Петровича.

И вот с того берега донесся приглушенный крик девушки, она звала Балдо, но от имени осталась одна нотка «до», остальное ветер унес: до-о-о-о…

Балдо же стоял за спиной Златыгорки и выходить не собирался, дескать, пускай-пускай поволнуется — ей полезно… Мол, мы вместе спасали мост Северины — так я его назвал, в честь нее же, а она сегодня не пришла… Мы здесь встречались — до бомбежек еще: она со своего берега приходила, я — со своего. А как бомбить начали, мы на мосту каждый день вдвоем стояли с этим плакатом — и они не бомбили! А сегодня она не пришла… И я знаю, почему она не пришла: накануне видел ее со старым кретином на «Опеле». Ясное дело: нашла себе богатого папика… Давно мне ребята говорили, а я не верил, а тут своими глазами увидал! Ну что ж, решил, один пойду — а то как раз сегодня и станут бомбить: или спасу мост Северины, или… А чем так жить!

Шишок тут снял с головы красный берет, шваркнул его об асфальт и закричал: дескать, ну, все они, курвы, одинаковые! Мол, вот взять его: заслуженный фронтовик, и горы готов был своротить, — ну, или нарастить, у нас гор-то нету, — чего еще бабе надо, да?! Не-ет! Это я про ту ведьму, бабушки твоей сестру Анфису Гордеевну — торопливо подсказал домовик мальчику. — Ваня ее, профурсетку, тоже, как облупленную, знает! На каждого козла, курва, вешалась, а меня отвергла: вишь, ростом не вышел! Даже с фрицем одним снюхалась — не побрезговала стать немецкой овчаркой! В партизанском лесу! Ну, правда, след партизанский никогда не брала — этого у нее не отнять… А мне говорила: подрастешь, дескать, тогда и приходи! А это, значит, — никогда! Всем ведь известно, что домовики не могут определенной черты пересечь: иначе из нас вся сила уйдет! Ну, что я сделаю: не бывают постени великанами! Так и состарилась в одиночестве… Не знаю, жива ли…

И две слезинки выкатились из покрасневших Шишковых глаз… Ваня даже рот разинул: впервые он видел, чтобы домовик плакал. И насторожился: как бы ведь чего не вышло… Но — кажется — обошлось!

Златыгорка тут тоже пригорюнилась: знать, вспомнила, как кузнец Поток принимал участие в соревнованиях на приз — красавицу Соколину, притом, что был помолвлен с ней, вилой…

Гордана всполошилась, закивала головой и заговорила про какого-то цыганского барона по кличке Рейтузы, которому она двадцать лет честно отдавала все свои заработки, не удерживая в свою пользу ни динара, а он, неблагодарный, даже ребенка не удосужился ей сделать!

А Росица Брегович воскликнула: дескать, не знаю, как я теперь жить буду! Я ведь даже лица его как следует не разглядела — без очков-то!

Ваня Житный с удивлением взглянул на девочку и… понял, о ком она говорит: знать, знаменосец Павел Орлович врезался ей в душу!

А Росица продолжала: мол, я теперь навсегда обречена читать его лицо в лицах других мужчин… Дескать, я знаю: всю жизнь буду изнуренно вглядываться в лица, везде мне будет мерещиться его лицо, лицо в тумане, лицо, которое я плохо разглядела, оно будет сквозить и просвечивать сквозь все мужские лица — и не найду я любимого никогда!

Тут и птахи вставили свое пернатое словцо в речи о несчастной любви, дескать, а мы всю весну из-за вас прозевали: у всех добрых птиц уж птенцы вывелись, а мы все воюем!

Лешачонок, заразившись всеобщей печалью, сделал вокзальное объявление:

— Уважаемые пассажиры! Провоз меньших братьев: собак… Ерха-ан… и кошек — без специального билета… Ерха-ан!.. запрещен! Повтор-ряю: покупайте билеты для меньших братьев в кассах нашего вокзала!

Только Ваня Житный с Яной Божич не принимали участия во всеобщей тризне… Ване, конечно, нравилась одно время одноклассница Таня Русских, но это было давно, еще в шестом классе, и никакой трагедией — кроме взаимных ударов рюкзаками по головам — это не кончилось!

Но маленькая Яна не хотела оставаться в стороне от воспоминаний о любовных передрягах и пожаловалась:

— Анделко у нас в садике есть, он меня один раз поцеловал. Его воспитательница раздела донага и в угол поставила, весь тихий час простоял!

А пока обменивались тяжелыми воспоминаниями, девушка Северина на том берегу нашла вёсельную лодку и пересекла водную преграду: уж на этот берег карабкалась! Златыгорка, заметив это, протянула девушке крепкую руку — и вот блондинка Северина, в честь которой был назван погибший мост, была выдернута из обрыва. «Краси-ивая», — подумал Ваня Житный. А Росица нижнюю губу оттопырила и плечами подернула: мол, ничего особенного! И она, дескать, такой будет, ежели волосы перекисью обесцветит!

Северина от земельки отряхнулась, по сторонам посмотрела и, увидав Балдо, нахмурилась: раз ты жив — почему не отзываешься? Она, де, голос сорвала — так орала!

Балдо Тврко проворчал: мол, никто ее не просил орать, дескать, надо было вовремя приходить — и орать бы не пришлось! Али ждала, когда он вместе с мостом взлетит в воздух — туда, мол, тебе, Балдо, и дорога, чтобы под ногами не путался?!

Северина опешила: дескать, что говоришь-то?! Мол, раз в жизни опоздала — ну откуда мне было знать, что именно сегодня они станут мост бомбить?!

Балдо лицо скривил: знаем, де, почему ты опоздала — со стариком на «опеле» раскатывала!

Девушка охнула, а потом засмеялась: ах, вот ты про что, ах, вот ты про кого! Ну, дескать, и дурак же ты, Балдо Тврко! Это ведь отец мой вернулся к нам! Пять лет мне было, когда бросил он нас с матерью, уехал в Штаты, да я, де, ведь рассказывала тебе об этом… А теперь, как бомбить-то нас стали, решил вернуться: дескать, раз вас Америка бомбит — то и меня пускай тоже! Вчера приехал, помирились они с мамой-то…

— Это правда? — слабым голосом произнес Балдо, поглядел мимо своих спасителей на реку и представил девушку:

— Вот моя Северина!

— Да уж мы видим! — ворчливо сказал Шишок.

А Балдо Тврко усмехнулся: мол, вот сны-то дурные и не сбылись! Правда, дескать, мост я не сберег — зато сам жив остался, да и любовь, выходит, жива: все ж-таки не снаружи она, не в мостах, которые нас соединяют, а в нас самих… И, дескать, милые мои дельтапланеристы, не расстраивайтесь: вы, де, тоже любовь свою отыщете, и ты, дедушка, не плачь — уверен, жива твоя бабушка, и все уж давно поняла…

Тут к ним подбежал водитель автобуса: мол, вы едете или нет — я уж вас обыскался! Кружным, де, путем поедем — там еще один мост есть через Расину, целый пока!

Тут Балдо заволновался: дескать, а может, останетесь, погостите в Крушевце? У нас кроме моста Северины много чего интересного и пока еще не разбомбленного, ведь тут был двор царицы Милицы и Лазара Хребеляновича, откуда наше войско выступило для битвы на Косовом Поле… Пойдемте, дескать, в гости, дед обрадуется, он тоже партизаном был…

Шишок зажегся, услыхав про деда-партизана и царя Лазара с царицей Милицей, но Ваня его за рукав дернул: мол, раз собрались в Белград — то и поедем, сколько можно останавливаться! Домовик вздохнул, сунул в вещмешок оплавленный камень с моста Северины, и путники принялись качать головами: дескать, извини, парень, в другой раз…

И вот калики перехожие в сопровождении Балдо и Северины побежали к своему автобусу. И долго еще юноша с девушкой, стоявшие под зеленой липой, махали им вслед.

Когда город вильнул в сторону, Ване пришло вдруг в голову, что парень ведь тоже подходил на роль самовилы… вернее, самовила: и мост был в наличии, и просьба, — не уносить его с моста, сопровождавшаяся укусом! Жаль только почти ничего они не выяснили про родных Балдо Тврка…

Ваня Житный сказал о своих предположениях Шишку, и тот забормотал: дескать, говорил я — надо остаться! Назад стал оборачиваться, ажно чуть шею не свернул. Но потом красный берет приподнял, почесал башку и гуторит: раз, де, не бросил Балдо свою Северину и с нами в путь не пустился — значит, магнит вилы тут не сработал, то есть паренек не тот, кого мы ищем! Выходит, мол, все-таки правильно, что мы не остались в Крушевце!

И, подняв указующий перст, постень значительно добавил: чую, де, в ближнем кругу надо искать последнюю вилу!