Но не успели расспросить домовика, где он задержался, да почему, как вдруг гром грянул, от которого внутренности сотряслись. Значит, бомба упала где-то совсем рядом! Выскочили все, кто был в церкви, наружу: бомбардировщик, метивший в храм, промахнулся — удар пришелся на монастырский сад, где, по счастью, никого в это время не было. Знакомая монашенка, пробегая мимо, сказала об этом и еще вот о чем: дескать, Богоматерь над храмом Успения туманный покров расстелила — вот и не увидел летчик каменного креста.
— Чую: сейчас самолет возвернется, как в тот раз — над поездом! — закричал Шишок. — Надо что-то делать! Эх, зенитку бы сюда! Да не хватит меня на зенитную установку…
Выбрались за монастырскую ограду, домовик выпустил из рукава свою «Черную стрелу», а Ваня говорит ему: мол, сербские солдаты рассказывали, что натовские самолеты ниже четырех с половиной километров не опускаются, а ведь винтовка только на два бьет! Шишок поглядел на Златыгорку: та мигом все поняла, гуторит:
— Ну, «милосердные ангелы», сейчас мы вам покажем, где раки зимуют!
И Ваня, догадавшись, в чем дело, закричал: дескать, не успеете вы!.. И Росица Брегович, тоже сообразившая, что к чему, поддакивает: не надо, де, — застынете, холодно ведь там, где-то минус пятьдесят будет! Но постень оседлал уж посестриму, и, скинув плащ-палатку, взвилась она в небо не хуже крылатой ракеты…
И вот летит самовила с красноголовым всадником под праздничными кучевыми облаками, похожими на божественный город, и вот лучи брызнули в сквозину, открылись ворота: впустили их в белый град. И вроде как салютом встречают! Это Шишок выстрелил из снайперской винтовочки ПТР-42.
Попал или не попал?! Глядь: вроде как молниеносный огонь взблеснул в облаках-то, и громыхнуло — попал ведь! Развалился бомбардировщик на черные кусочки — и валятся они из белых облаков во все земные стороны.
— Ур-ра! — заорали калики перехожие и ногами затопали. — Мы самолет сбили! Ур-ра-а-а!
И вдруг замерли — увидали, что кто-то с неба спускается, да только не Шишок верхом на Златыгорке: это летчик катапультировался! Соловей с жаворлёночком заругались:
— Ах ты, гадина натовская!
— И перегадина штатовская!
И сообщили: мы полетели, де, искать гаденыша… А тут и Златыгорка с постенем на спине приземлились, все инеем покрытые: как вроде Фритьоф Нансен с Руалем Амундсеном. У Нансена-то зуб на зуб не попадает, но слова сквозь зубную дробь понемножку проскакивают:
— Я, к-как Василий Т-теркин — с-самолет вражеский сб-бил, но мед-даль у меня уже есть, я т-только на орден согласный. Или п-пускай мне Г-героя С-советского Союза д-дают!
Ваня Житный с Росицей Брегович и цыганкой Горданой повытаскивали из вещмешков все теплые вещи и укутали заоблачных странников. И мальчик сказал: дескать, ты забыл — Советского Союза уж половину моей жизни нет! А согревшийся Шишок отвечает:
— А Герои Советского Союза еще живы! Пока есть Герои страны — то и страна существует, хотя бы там, откудова мы с сестрицей вилой прибыли: на небесной карте союзными облаками писана!
А тут и жаворлёночек пожаловал, пал на плечо Златыгорки: мол, скорее! Нашли мы перегадину-то, тамако он!
И путники, оседлав велосипеды, ринулись вслед за пернатым поисковиком прямиком по полю. Едут, на кочках да ухабах подскакивают, мнут колесами алые божуры; после болотистая низина пошла, вода под колесами хлюпает, знать, пока они на Косовом поле сражались, тут дождь шел…
А жаворлёночек вьется над велосипедистами и рассказывает: дескать, соловей пилота охранять остался, такой дурак этот летчик из катапульты, мы его ругательски ругаем, а он ни бельмеса не понимает, гуторит: дескать, милые птички, вы прилетели поддержать меня своими песнями, мол, у нас в Канзасе тоже есть жаворонки и соловьи! Вот, сволочь, брешет, ну, скажите: разве могут там жаворонки жить?!
Птах полетел вперед и закружил над ракитовым кустом, первым к ориентиру примчался Шишок, на ходу соскочил с велосипеда и спрыгнул куда-то вниз. За ним — Златыгорка с Яной, после — Ваня, следом Березай с Горданой, и замыкающая Росица Брегович.
Оказалось, летчик прятался в канаве, и домовик, отняв оружие и закинув в болото средство спутниковой связи, вовсю уж отделывал пленника, приговаривая:
— Есть ведь риск, что самое последнее слово науки и техники будет нецензурным! До эры массовых технологий человек — животное общественное, а после — стадное… Да-а! Вот тебе, вот тебе твои права человека, член американского стада!
Ване неловко стало: а вдруг пилот раненый… Потом вспомнил мальчик слова подполковника Медведя, сказанные им Деше: дескать, я-то ведь не шиптар, чтоб с женщинами воевать! А они разве шиптары: так с пленными обращаться?! Ваня поглядел на брезгливо отвернувшуюся Росицу и попросил:
— Ладно, Шишок, хватит…
— Ничего, не хватит! — бормотал домовик, размахивая кулаками. — Это ему за Грачаницу, сейчас за остальное получит! — и постень так шваркнул пилота по лицу, что хруст раздался…
Ваня Житный заорал:
— Перестань, я сказал! Он — пленный…
— Он, курва, пленный?! — изумился домовик. — Да я его в расход сейчас пущу — враз перестанет быть пленным, — из Шишкова рукава показался черный ствол честной винтовки, но мальчик попытался выдернуть его, и… Росица Брегович пришла ему на помощь.
На пилота Ваня старался не смотреть, но все равно краем глаза видел: морда вся в крови и грязи, лежит в канаве, свернулся калачиком, как вроде в утробе своей катапульты. Жалко смотреть ведь на паскуду! А в бомбардировщике своем, в броне-то, над облаками — как ведь величался!.. Ох, понимал он Шишка! Но… но нельзя же так… Лучше б, конечно, пилот в небе погиб, чтоб не видеть перед собой этих жалко дрожащих губ…
— Судить его надо! — сказал мальчик, отворачиваясь.
А цыганка Гордана на сторону Шишка встала, дескать, расстрелять бы лучше — да и дело с концом! А Златыгорка поддакнула. Все поглядели на Березая. Тот шары — зеленые семафоры — вытаращил и объявил:
— Граждане, будьте бдительны! Обращайте внимание на пассажиров, проявляющих осторожность и беспокойство! О возникших подозрениях сразу сообщайте ближайшему сотруднику милиции или работнику железной дороги!
— Во! — обрадовался Ваня. — Лешак про милицию заговорил: значит, за то, чтоб судить!
— Три голоса против трех! — подытожил Шишок и повернулся к Яне Божич, которая цеплялась за руку Златыгорки.
— Детские голоса не считаются! — выскочила вперед Росица Брегович. — Она еще несовершеннолетняя, голосовать не может!
— А птичьи? — загомонили пернатые. — Мы, коршун побери, за то, чтоб расклевать этого ястреба, да и дело с концом! Птичьи должны считаться! Это ведь мы его нашли!
Вдруг голос раздался, откуда не ждали — из канавы:
— Пленных нельзя расстреливать… Это против всех правил! Запрещено Женевской конвенцией сорок девятого года! Напоминаю: Югославия подписала Женевскую конвенцию!
— А тебя не спрашивают — конве-енция! — плюнул в канаву домовик. — Лежи и молчи себе в тряпочку. — Тут лицо постеня вытянулось, потому что отвечал он американцу на его же языке. Шишок бросил в сторону Златыгорки укоризненный взгляд и попробовал прикусить себе язык…
А пилот сел на край канавы и, утирая юшку с лица, затараторил:
— Что я слышу — вы по-английски говорите?! Вы меня разыграли! Вы за мной прилетели, — вы рейнджеры, да? Я ведь сообщил по GPS, где нахожусь. Только зачем дрались, не понимаю… Не зря я молился! Не зря прятался в этой вонючей канаве! Конечно, вы американцы, я же вижу! Где вертолет?!
— Хрен тебе, а не вертолет! — совершенно спокойно сказал Шишок, выслушав белиберду, которую несет летчик, и добавил: — И мы такие же американцы, как ты, курва, — милосердный ангел!
А Росица похвалила домовика:
— Вы отлично говорите по-английски! Куда лучше, чем я!.. И знаете, что: однажды, когда я была… не в себе, вы пообещали исполнить мое желание, помните, в Обиличе, когда мы на почте ночевали? Вы тогда еще уточнили: только одно, мол, желание-то…
Домовик хмуро кивнул, пробормотав, что, наверно, это он был тогда не в себе, и с некоторой угрозой в голосе произнес:
— Ну-у и что ты хочешь этим сказать?!.
И все поглядели на Росицу: чего она пожелает… И Росица Брегович пожелала: дескать, предлагаю загадки загадывать, ежели летчик разгадает хотя бы одну — отпустим его на все четыре стороны, а нет…
— Тогда — к стенке! — закончил, потирая руки, домовик. И… девочка едва заметно кивнула.
— Только, чур, не больше трех загадок! — воскликнул Шишок. — А то больно жирно будет: еще загадки на паскуду тратить… Ну, сейчас я ему загадаю загадочку… Я ему сейчас такую загадку загадаю…
Яна Божич сказала, что тоже знает одну очень трудную загадку про лампочку:
— Висит груша…
Но Росица вмешалась, мол, поскольку это ее идея и… ее желание, то и загадки будет загадывать она сама. Домовик вынужден был согласиться, что это справедливо. А девочка продолжала: вернее, де, это не совсем даже загадки, а… такой своеобразный тест для…
— Как вас зовут?! — спросила Росица летчика, который переводил взгляд с одного на другого и бормотал, дескать, что за ерунда, так нельзя, это против правил… Какие еще загадки?! Что за русская рулетка?! Но имя свое (а может вымышленное) назвал: мол, я — лейтенант Джон Райн.
— Тест для лейтенанта ВВС США Джона Райна, — отрапортовала Росица Брегович и, прищелкнув каблуками, поправила очки.
Березай откуда-то буреломную лесину приволок и разлапистый пень из земли выкорчевал (может, пенек остался как раз от того дуба, в дупле которого пряталась Яна Божич во время Косовской сечи?). Росица указала пилоту на пень, а сама устроилась против него, на бревнышке, под ракитой, остальные уселись с двух сторон от нее.
Девочка поглядела на пилота, который глаза прятал и нервно почесывался.
— Это… будет нетрудный книжный тест…
Шишок поджал губы. А Ваня подумал: этого следовало ожидать!
— Джон Райн, вы, конечно, читали повесть Сент-Экзюпери «Ночной полет»? — начала Росица.
Домовик хмыкнул: дескать, подходящее название: он ведь, небось, что ни ночь в полеты вылетал, чтоб рукотворное да нерукотворное рушить…
А Росица Брегович продолжала:
— В повести есть летчик Фабьен. Помните, он летел над Патагонией от города к городу — и как бы пас эти маленькие городишки… Там очень красиво сказано, я точно не помню, кажется, так: «города приходили на водопой к берегам рек или щипали траву на равнинах»…
Но Шишок опять тут вмешался: мол, а наш Джон не пасет города, а выбирает, какой отправить на заклание, как овечек…
Тут уж цыганка Гордана не выдержала: дескать, да отстань, Шишок! Дай вопрос-то задать, а то уж стемнеет скоро…
— Вопрос простой: какой груз вез на своем самолете Фабьен?
— Бомбы, — ляпнула Гордана.
— Не подсказывай! — осердился Шишок.
Ваня не читал этой книжки, но мог бы поклясться, что и Джон Райн не читал.
Но надо было отвечать. Летчик подумал и сказал: дескать, разные грузы вез — продукты, промтовары, холодильники, стиральные машины, радиоприемники, аудио— и видеотехнику мобильные телефоны…
Росица Брегович на каждый названый груз медленно качала головой.
— Ну, я не знаю! — воскликнул летчик. — Бомбы?!
Девочка исподлобья поглядела на пилота и сказала:
— Ответ неверный! Летчик Фабьен, который думал, что «сидит в небе прочно», но, поднявшись над циклоном, заблудился среди звезд, вез почту.
— Отлично! — потирал руки постень. — Не угадал!
— Сосредоточьтесь, Джон Райн! — говорила Росица. — Ведь от этого зависит ваша жизнь… Сейчас будет о-очень простой вопрос… — и почему-то посмотрела на Ваню Житного, а после вновь перевела взгляд на пилота. — Этот роман, я уверена, читал каждый… «Преступление и наказание» называется…
Шишок потер руки:
— Тоже подходящее название!
Уж эту-то книжку Ваня, слава богу, прочел на школьном чердаке — до того зачитался, что школу заперли, пришлось в окошко вылезать… А Росица Брегович спрашивала:
— Так вот… Кого, кроме старухи-процентщицы, убил топором Родион Раскольников?
— Топором? — воскликнула цыганка Гордана. — Томагавком?
— Нет, обычным топором, которым дрова колют, — сказала девочка и расправила на коленях складки своего косовского одеяния. И Ваня вдруг посмотрел на нее новым взглядом: Росица Брегович в длинном белом платье с разрезами на рукавах, в очках с треснутым стеклом показалась ему безжалостной Фемидой.
Судя по выражению лица Джона Райна, он и о первом-то убийстве впервые слышал, поэтому что он мог сказать про второе?!
Домовик усмехался: дескать, что ж, тоже подходящий вопросик! Как раз для нашего летчика, который «томагавки» не брезгует опускать на головы старух, да и молодух тоже, а также женщин среднего возраста, мужчин и детей! Еще и Богу молится, курва, Бога своего американского призывает — ну, зови, зови! Старуха-процентщица! Знаю я, как, дескать, звать эту старуху-процентщицу: Северная Америка, вот как! Только что-то Родионов Раскольниковых на нее нету! Топор-то есть — а Родионов нету, эх! А кровь у этой старухи — вся протухшая, зеленая!
— Значит, не знаете, — со вздохом сказала девочка лейтенанту ВВС США Джону Райну — Второе убийство было непреднамеренным: Родион Раскольников убил топором сестру Алены Ивановны — Лизавету.
Пилот брюзгливо повел плечом и сказал, что не обязан читать всякие русские да французские книжонки, пускай, де, зададут ему вопрос из американской литературы…
— А вот выкуси! — сложил кукиш Шишок. — Отвечай, чего спрашивают!
— Хорошо, пусть будет из американской! — легко согласилась Росица. — Последний, третий вопрос! И… на выбор предлагаю трех авторов: Фолкнер, Фитцджеральд, Хемингуэй…
— Хемингуэй! — бросил летчик и отвернулся.
В Грачанице зазвонили к вечерне, и Росица, выпятив цоевский подбородок, прежде чем задать свой последний вопрос, сказала, что уж проще не бывает… Домовик заволновался, чего это, дескать, такое: проще не бывает, ты ему посложнее задай…
— Джон Райн, назовите эпиграф к роману «По ком звонит колокол»?
Лицо пилота осветила радостная улыбка, и он браво ответил:
— «Не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе!»
Шишок указал в сторону уцелевшего монастыря, над которым Богородица успела расстелить свой камуфляжный туман, и зловеще произнес:
— Джон Райн! Не отвечай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе! — из пятнистого обтрепанного рукава домовика выскочила винтовка.
— Я ответил на вопрос! — закричал пилот. — Вы обещали! Не имеете права! Я требую адвоката! Вы попадете под трибунал! Вас Гаагский суд будет судить! И Милошевича вашего тоже!
— Развонялся! — бросил домовик. — А тебя вместе с твоей страной Божий суд будет судить, коль на земле вы всех судий купили! Иди, американская вонючка! Мы, русские… и сербы, свое слово держим: иди, гаденыш, — на все четыре стороны! Только учти: пути тебе не будет! Поймают тебя и на первой осине повесят!
— Я… никуда отсюда не пойду, вы не имеете права, я… тут буду… — бормотал Джон Райн. — Оставьте меня!
— Ну и сиди в своей канаве, хоть до скончания века, — кивнул Шишок. — Тут тебе самое место… Молись своему американскому мамоне, может, чего и вымолишь!
Калики перехожие сели на велосипеды и во тьме и молчании покатили к монастырю, где и переночевали в гостинице для паломников.
Утром Росица Брегович сказала: дескать, как хотите, а надо ведь искать родных Яны Божич, ведь мы почитай что украли ребенка… Цыганка Гордана была страшно возмущена: и это называется «украли»?! Разве, де, так крадут?!
А Яна закричала, что не хочет к бабушке: та целыми днями у телевизора сидит, сериалы смотрит, а из дома совсем не выходит…
— А к папе? — спросила коварная Росица.
— Я со Златыгоркой лучше останусь, — отвечала девочка, игнорируя вопрос. — И с вами!
Ваня Житный — делать нечего — вытащил из вещмешка сумку погибшей Яниной матери, а Росица тут же свой нос в паспорт сунула, поглядела на адрес и сказала, что это в новом городе, у ней там подружка неподалеку живет… Так что она, пожалуй, может отвезти девочку домой…
— А нам, пожалуй, по пути! — отрезал Шишок. — Поглядим, что там за родные у Яны Божич!
— Да! — заорал соловей, усаживаясь на левое плечо девочки, а жаворлёночек, оседлав правое, высказал предположение:
— Может, отец у нее — ворон, а бабка — кукушка, откуда мы знаем?!
И вот, оставив верные велосипеды черным монашкам, вся компания через пару часов уже ехала в рейсовом автобусе, направлявшемся в Белград.
Ваня Житный сидел рядом с Шишком и пытался выспросить про то, почему он так задержался в 1389 году, но домовик пробурчал что-то невразумительное насчет того, что любопытной Варваре на базаре нос оторвали и меньше будешь знать — крепче будешь спать… Мальчик заволновался: что там с постенем приключилось?! Но настаивать не решился: захочет — сам потом расскажет…
По радио звучала легкая музыка, и вдруг водитель включил звук на полную мощность, в новостях передавали:
— Уменьшение числа пораженных целей военные объясняют плохой погодой. Но, подчеркнул Уилби, авиация НАТО оснащена самой передовой в мире технологией, имеет лучшие в мире средства «электронной войны» и будет эффективно бомбить, невзирая на погодные условия, хотя это и трудно. Коммодор подтвердил минувшим днем потерю сверхсовременного самолета-невидимки Ф-117А «стелс», намеренно избегая слова «сбит». Может быть, просто сломался. Зато он решительно опроверг все сообщения Белграда о других потерях натовской авиации. Но большое внимание уделил прекрасно проведенной операции отважных рейнджеров по поиску и спасению пилота на вражеской территории.
Мальчик с домовиком переглянулись, и Ваня воскликнул:
— Ну, ни фига себе! Выходит мы «невидимку» сбили? Самолет, что — и вправду был невидимый?
Шишок скривил рожу и сказал: дескать, для кого и Грачаница в дымке — невидимка, а мы де, и «стелс-невидимку» отлично видим!
— На летучую мышь, падла, похож!
Пернатые, сидевшие на правых плечах Златыгорки и Яны Божич, услыхав про летучую мышь, вспорхнули в воздух. Жаворлёночек заорал:
— Жалко, нас там не было!
А соловейко поддержал его:
— С летучей мышью и мы бы силушкой померялись!
А домовик принялся дальше комментировать сообщение:
— Эх, и зря мы его к стенке не поставили, этого Джона Райна! Вишь, гад, вымолил у своего мамоны спасение…
— Мы же слово дали: если он ответит хоть на один вопрос — отпустим его! — напомнил Ваня Житный постеню.
— Как дали — так и взяли б! Дурак я — вас, молокососов, послушался! — покосился Шишок на Росицу, которая сидела через проход, у окошка, и дочитывала свой «Хазарский словарь» (Ваня сохранил для нее книжку). — Тесты им, книжечки им, а не читали ли вы, дорогой пилот, того, а не читали ли вы этого?! А теперь вишь что: опять они молодцы, а мы — так, не пришей кобыле хвост… Самолет-невидимка у них взял, де, и сам собой в небе развалился!.. Тьфу! Словожуи мерзопакостные! В следующий раз ни одного райна не пожалею — пришью, и никакая комолая корова, будь она хоть семи пядей во лбу, меня не остановит!
Росица Брегович вздрогнула и втянула голову в плечи, но от книжки не оторвалась.