Глава 25

Обратно домой я иду неторопливым шагом. Забавно, как, находясь в состоянии стресса, ты не можешь по достоинству оценить все те вдохновляющие мелочи, которых так много вокруг тебя: птиц, допевающих свои последние колыбельные, прежде чем, распушившись, устроиться в гнездах на ночь, закатное небо, напоминающее сахарную вату, тот факт, что ты идешь домой и, в отличие от любого другого дня на протяжении последних нескольких месяцев, сегодня, когда ты откроешь дверь, в квартире тебя будет ждать друг. Пожалуй, впервые за все время после бабушкиной смерти я смотрю вперед с надеждой.

«В конце концов все обязательно должно быть хорошо. Если не все хорошо, значит это еще не конец».

Впереди показывается мой дом. Я ускоряю шаги. Я знаю, что Хуан Мануэль сходит с ума в ожидании новостей, настоящих новостей, а не смайлика в виде поднятого вверх большого пальца.

Я проскальзываю в подъезд и через две ступеньки взбегаю по лестнице на свой этаж. Сворачиваю по коридору к своей квартире, достаю ключ и вхожу.

– Я дома! – кричу я из передней.

Хуан Мануэль бросается ко мне и останавливается намного ближе, чем на расстоянии длины одной тележки. Впрочем, его близость меня не беспокоит. Присутствие людей рядом со мной никогда не было для меня проблемой. Моя проблема всегда заключалась в обратном – в том, что люди держатся на расстоянии.

– Híjole, наконец-то ты дома! – восклицает он, стискивая руки.

Потом открывает шкаф, достает тряпочку для протирания обуви и ждет, когда я сниму туфли.

– Ну как, получилось? – спрашивает он. – Они поймали лису?

– Да, – говорю я. – Я видела это своими глазами. Они поймали Родни.

– О, dios mío. Слава богу, слава богу. Ты должна все мне рассказать. С тобой все в порядке? Скажи мне – с тобой все в порядке?

– Хуан Мануэль, все нормально. Все просто прекрасно.

– Хорошо, – выдыхает он. – Очень хорошо.

Он завладевает моими туфлями и принимается тереть подошвы с таким усердием, как будто намерен вызвать из них джинна. К счастью, продолжается это не слишком долго и он наконец убирает мои туфли и тряпку в шкаф. А потом вдруг обнимает меня. Я так изумлена этим внезапным проявлением чувств, что вскидываю вперед руки, даже не вспомнив, что правильно было бы обнять его в ответ. Но ровно в тот момент, когда эта мысль приходит мне в голову, он отстраняется.

– Это за что? – спрашиваю я.

– За то, что благополучно вернулась домой, – говорит он. – Идем. На кухню. Я приготовил нам небольшой ужин. Я старался не терять надежду, Молли, но мне было беспокойно. Я думал, вдруг полиция придет и заберет меня или ты никогда больше не вернешься назад. У меня были плохие, очень плохие мысли, про то, что вдруг они…

Он умолкает.

– Вдруг они – что? – спрашиваю я.

– Родни и его люди, – говорит он. – Вдруг они сделают с тобой то же, что делали со мной.

При одной мысли об этом пол у меня под ногами накреняется на тридцать градусов, но я глубоко дышу, чтобы успокоиться.

– Идем, – повторяет Хуан Мануэль.

Я иду следом за ним на кухню, где он приготовил угощение. Это остатки того, что я принесла из «Олив гарден», красиво разложенные на тарелках для каждого из нас. Он даже застелил стол бабушкиной черно-белой клетчатой скатертью для дополнительного итальянского колорита. Эффект очаровательный. Наш крохотный кухонный закуток преобразился в сцену с сувенирной открытки. У меня такое чувство, как будто я во сне, и я не сразу вновь обретаю дар речи.

– Это выглядит так мило, Хуан Мануэль, – выдавливаю я из себя. – А знаешь, я в первый раз за очень долгое время думаю, что смогу съесть все без остатка.

– Сейчас мы поедим, и ты все мне расскажешь, – говорит он.

Мы садимся за стол, но, едва усевшись, Хуан Мануэль тут же снова вскакивает на ноги.

– Ой, совсем забыл, – говорит он.

Он скрывается в гостиной и возвращается с одним из бабушкиных подсвечников и коробком спичек.

– Может, зажжем свечу? – спрашивает он. – Я знаю, что это особенная вещь, но сегодня и день тоже особенный, так ведь? Сегодня они поймали того, кого должны были.

– Да, его увезли в полицейской машине, – говорю я. – И я надеюсь, что это будет хорошо для нас обоих.

Не успевают эти слова сорваться с моего языка, как в меня немедленно начинают закрадываться сомнения. Одно дело – надеяться, и совершенно другое – быть уверенным в том, что все закончится ровно так, как должно, и для Хуана, и для меня.

Он ставит свечу на стол между нами. Когда мы оба уже готовы взяться за вилки, телефон у меня в кармане начинает звонить и я буквально подпрыгиваю на стуле. Это Шарлотта. Слава богу.

– Шарлотта? – говорю я в трубку. – Это Молли. Молли Грей.

– Да, – отвечает она. – Я знаю. У вас все в порядке?

– Да, – говорю я. – Все хорошо. Спасибо, что спросили. Я сейчас дома с Хуаном Мануэлем, и мы намерены приступить к «Туру по Италии».

– Прошу прощения?

– Не важно. Вы можете рассказать мне, как все прошло в отеле? Я видела из кафе напротив, как Родни выводили, но сработал ли наш план? Удалось ли поймать Родни с поличным?

– Все прошло очень хорошо, Молли. Послушайте, я не могу сейчас долго разговаривать. Я в полицейском участке. Детектив Старк вызывает меня к себе в кабинет. Вы с Хуаном Мануэлем никуда не уходите, ладно? Мы с папой присоединимся к вам, как только освободимся. Вероятно, через пару часов. И думаю, результаты вас очень порадуют.

– Хорошо, ладно. Спасибо вам, Шарлотта, – говорю я. – Передайте мои наилучшие пожелания детективу Старк.

– Вы хотите, чтобы я… вы точно уверены?

– Нет никаких причин быть невежливой.

– Хорошо, Молли. Я передам ей привет от вас.

– Пожалуйста, скажите ей, что я умею читать кивки.

– Что-что вы умеете?

– Просто скажите ей это, именно такими словами. И спасибо вам еще раз.

– Хорошо, – говорит Шарлотта.

Разговор завершен, и я убираю телефон.

– Прости, пожалуйста, что отвлеклась. Ты должен знать, что я не имею обыкновения разговаривать по телефону за ужином. И не собираюсь превращать это в привычку.

– Молли, ты слишком много беспокоишься о том, что «это правильно» и «это неправильно». Я просто хочу знать, что сказала Шарлотта.

– Они поймали его на месте преступления. Родни.

– En flagrante delito?

– На месте преступления, да.

Широкая улыбка расплывается по лицу Хуана Мануэля и озаряет его темно-карие глаза. Бабушка как-то сказала, что настоящая улыбка бывает в глазах. Только сейчас я по-настоящему поняла эти слова.

– Молли, у меня до сих пор ни разу не было возможности поговорить с тобой наедине, попросить у тебя прощения. Я никогда не хотел, чтобы ты оказалась втянутой во все это.

Я взяла вилку, но тут же положила ее.

– Хуан Мануэль, – говорю я, – ты пытался не допустить этого. Ты даже пытался предостеречь меня.

– Может быть, мне надо было пытаться лучше. Может быть, надо было все рассказать полицейским. Проблема в том, что я им не доверяю. Когда они смотрят на такого человека, как я, иногда они видят только плохое. И не все полицейские хорошие люди, Молли. Как отличить, кто есть кто? Я боялся, что, если я начну говорить про наркотики и про отель, все может стать только еще хуже – для меня и для тебя.

– Да, – говорю я. – Я понимаю. Я тоже не всегда отличаю, кто есть кто.

– И мистер Блэк, и Родни… – продолжает он. – Мне было уже все равно, если они убьют меня. Но моя мать? Моя семья? Я так боялся, что они причинят им зло. И я боялся, что они причинят зло и тебе тоже. Я думал, если я буду терпеть боль и молчать, может быть, больше никто не пострадает.

Его запястья – но не локти! – лежат на столе. Мне очень сложно сосредоточиться на его лице, потому что все, что я вижу, – это ожоги на его запястьях, в основном зажившие, но один или два совсем свежие.

Я указываю на руки Хуана.

– Это он? – спрашиваю я. – Это Родни тебя так?

– Не Родни, – отвечает он. – Его друзья. Те, здоровущие. Но Родни отдавал приказы. Мистер Блэк жжет Родни, а Родни жжет меня. За то, что жалуюсь и говорю, что не хочу делать для Родни грязную работу. И за то, что у меня есть семья, которую я люблю, а у него нет.

– Это очень неправильно – то, что они делали с тобой.

– Да, – кивает он. – Неправильно. И то, что они делали с тобой, тоже.

– Твои руки. Они в ужасном состоянии, – говорю я.

– Они были. Но сегодня они уже в порядке. Сегодня я чувствую себя немного лучше. Я даже не знаю, что со мной будет, но все равно радуюсь, потому что Родни поймали. И у нас есть свеча, которую можно зажечь. И есть надежда. – Он достает из коробка спичку и зажигает свечу. Потом говорит: – Давай есть, а то все остынет.

Мы берем вилки и с аппетитом принимаемся за еду. У меня масса времени не только на то, чтобы жевать нужное количество раз, но и на то, чтобы насладиться каждым кусочком. Между тем я подробно пересказываю Хуану Мануэлю все подробности событий сегодняшнего вечера – как я сидела в кафе, как ждала и беспокоилась, как меня показывали по телевизору, как перед отелем с визгом затормозили полицейские машины, как приятно было видеть, как Родни бесцеремонно затолкали на заднее сиденье. Когда я рассказываю о женщине в кафе, которая узнала во мне героиню новостей, он начинает громко смеяться. На мгновение я застываю. Я не понимаю: он смеется надо мной или со мной.

– Что в этом такого смешного? – спрашиваю я.

– Она решила, что ты убийца! В ее кафе! Пьешь чай и ешь пирожное!

– Это было не пирожное, – поправляю я. – Это был кекс. Кекс с отрубями и изюмом.

Тут он принимается смеяться еще громче, и я не понимаю почему, но мне становится совершенно ясно, что он смеется со мной. Внезапно я обнаруживаю, что тоже смеюсь, смеюсь над кексом с отрубями и изюмом, сама даже не зная почему.

После ужина Хуан Мануэль начинает собирать со стола посуду.

– Нет, – говорю я. – Ты был так добр, что накрыл на стол. Я сама уберу.

– Так нечестно, – возражает он. – Ты думаешь, ты единственная, кто любит убирать? Почему ты лишаешь меня этого удовольствия?

С этими словами он снова улыбается этой своей улыбкой, потом снимает с крючка за дверью бабушкин фартук. Он в цветочек, голубой с розовым, но Хуана Мануэля, похоже, это совершенно не смущает. Он накидывает лямку на шею и, напевая что-то себе под нос, затягивает завязки. Я так давно ни на ком не видела этот фартук; в свои последние месяцы даже сама бабушка была слишком больна, чтобы им пользоваться. И видеть, как он становится трехмерным, как обретает форму человеческого тела… не знаю почему, но я отвожу глаза.

Я отворачиваюсь к столу и принимаюсь собирать оставшуюся посуду, пока Хуан Мануэль готовит раковину с мыльной водой.

Вместе мы быстро справляемся с беспорядком, и всего через несколько минут кухня уже сияет идеальной чистотой.

– Видишь? – говорит он. – Я всю свою жизнь работаю на кухнях – больших, маленьких, семейных – и, когда я в конце дня вижу чистую столешницу, сердце у меня поет с радостью.

– Поет от радости, – поправляю я.

– А, точно. Поет от радости.

Я смотрю на него в свете бабушкиной свечи и внезапно понимаю, что на самом деле никогда не смотрела на него по-настоящему. Я видела этого мужчину на работе каждый день много месяцев кряду, а теперь вдруг оказывается, что я никогда не замечала, какой он красивый.

– Ты когда-нибудь чувствуешь себя невидимым? – спрашиваю я. – На работе, я имею в виду. Тебе никогда не кажется, что люди тебя не замечают?

Он снимает бабушкин фартук и водворяет его обратно на крючок за дверью.

– Да, конечно, – отвечает он. – Я привык к этому чувству. Я знаю, каково это – быть невидимым, чувствовать себя одиноким в чужом мире. Бояться за свое будущее.

– Должно быть, тебе было ужасно тяжело, – говорю я. – Быть вынужденным помогать Родни, несмотря на то что ты понимал, что это плохо.

– Иногда приходится сделать что-то плохое, чтобы потом сделать что-то хорошее. Жизнь не всегда такая однозначная, такая черная и белая, как все считают. В особенности когда у тебя нет выбора.

Да. Он абсолютно прав.

– Скажи-ка, Хуан Мануэль, – спрашиваю я, – тебе нравятся головоломки?

– Пазлы? Нравятся ли они мне? Да я их просто обожаю!

И тут раздается стук в дверь. Желудок у меня ухает в пятки, а ноги приклеиваются к полу.

– Молли, как думаешь, можно открыть?.. Молли?

– Да, конечно, – отвечаю я.

Я заставляю свои ноги передвигаться. Мы вдвоем подходим к двери. Я отпираю замок и открываю ее.

На пороге стоят Шарлотта и мистер Престон, а за спиной у них – детектив Старк.

Колени у меня подгибаются, и я хватаюсь за дверной косяк, чтобы не упасть.

– Все в порядке, Молли, – говорит мистер Престон. – Все в порядке.

– Детектив здесь с хорошими новостями, – добавляет Шарлотта.

Я слышу слова, но не могу сдвинуться с места. Хуан Мануэль поддерживает меня. Я слышу, как где-то в коридоре открывается дверь квартиры, и следующее, что я вижу, это мистер Россо, который стоит позади детектива Старк. Такое впечатление, что на пороге у меня какая-то вечеринка.

– Я так и знал! – вопит он. – Я знал, что из тебя ничего путного не выйдет, Молли Грей! Я видел тебя в новостях! Тебе не место в этом доме, ты меня слышала? Офицер, выведите ее отсюда!

От стыда щеки у меня начинают пылать, а язык отказывается мне повиноваться.

Детектив Старк оборачивается к мистеру Россо:

– Вообще-то, сэр, в том выпуске новостей передали ошибочную информацию. Приблизительно через час в эфир выйдет опровержение. Молли совершенно не виновна ни в каких преступлениях. Напротив, она пыталась помочь следствию, но ее действия были неверно истолкованы. Вот почему я здесь.

– Сэр, – обращается к мистеру Россо Шарлотта, – я уверена, вам прекрасно известно, что вы не можете взять и просто так выселить жильца без веской причины. Мисс Грей внесла арендную плату?

– С опозданием, но да, она заплатила.

– Мисс Грей – образцовая нанимательница, которая ничем не заслуживает такого обращения, – продолжает Шарлотта. – Да, кстати, детектив Старк, – говорит она, – вы заметили какой-нибудь лифт в этом доме?..

– Прошу прощения, мне нужно идти, – заявляет мистер Россо и бросается прочь.

– До свидания! – кричит ему вслед Шарлотта.

В коридоре воцаряется тишина. Мы все по-прежнему толпимся на пороге моей квартиры. Все глаза устремлены на меня. Я не знаю, что делать.

Мистер Престон откашливается.

– Молли, ты не будешь так добра пригласить нас войти?

Мои ноги сами выходят из оцепенения. Видя, что ко мне вернулись силы, Хуан Мануэль убирает руки.

– Прошу прощения, – говорю я. – Я не привыкла к такому количеству гостей. Но я рада вашему обществу. Пожалуйста, проходите.

Хуан Мануэль, подобно часовому, стоит сбоку от двери, приветствуя каждого из гостей и прося их снять обувь, которую он дрожащими руками протирает и аккуратно ставит в шкаф.

Все мои гости проходят в комнату и неловко переминаются с ноги на ногу. Чего они ждут?

– Прошу вас, – говорю я. – Присаживайтесь.

Мистер Престон исчезает в кухне и возвращается с двумя стульями, которые ставит напротив дивана.

– Кто-нибудь хочет чая? – спрашиваю я.

– Я сейчас убил бы за чашечку чая, – говорит мистер Престон.

– Папа!

– Неудачный выбор слов. Приношу свои извинения.

– Ничего страшного, мистер Престон, – говорю я, потом оборачиваюсь к детективу Старк. – Мы все время от времени делаем ошибки, не правда ли, детектив?

Детектив Старк, похоже, очень заинтересовалась своими собственными ступнями в чулках. Должно быть, для нее непривычно снимать обувь на рабочем выезде, выставляя пальцы ног на всеобщее обозрение.

– Ладно, – говорю я. – Так как насчет чая?

– Я заварю! – вызывается Хуан Мануэль.

Метнув взгляд на детектива Старк, он торопливо скрывается в кухне.

Мистер Престон предлагает ей сесть, и она опускается на стул. Шарлотта сидит там же, где сидела днем. Я устраиваюсь на своем всегдашнем месте на диване, а мистер Престон рядом со мной, там, где раньше всегда сидела бабушка.

– Как вы можете себе представить, – говорю я, – мне исключительно любопытно узнать, что произошло в последние несколько часов. И я была бы весьма признательна, если бы кто-нибудь сказал мне, являюсь ли я по-прежнему обвиняемой в убийстве.

Я слышу, как на кухне на кафельный пол с лязгом падает ложка.

– Прошу прощения! – кричит Хуан Мануэль.

– Все обвинения с вас сняты, – говорит детектив Старк.

– Все до единого, – повторяет Шарлотта. – Детектив хотела вызвать вас в участок, чтобы сообщить об этом вам лично, но я настояла на том, чтобы она встретилась с вами здесь.

– Спасибо, – говорю я Шарлотте.

Она наклоняется вперед, глядя мне прямо в глаза:

– Вы невиновны, Молли. Вы понимаете? Они теперь это знают.

Я слышу ее слова. Они проникают в мое сознание, но я не до конца в них верю. Слова без действия могут быть обманчивы.

Мистер Престон легонько похлопывает меня по коленке:

– Ну-ну. Все хорошо, что хорошо кончается.

Это именно то, что сказала бы бабушка, будь она жива.

– Молли, – говорит детектив Старк, – я здесь потому, что нам понадобится ваша помощь. Сегодня днем нам позвонил мистер Сноу с просьбой немедленно приехать в отель. Он сообщил нам о том, что возникли новые обстоятельства.

Из кухни появляется Хуан Мануэль. Лицо у него бледное и встревоженное. В руках у него бабушкин чайный поднос, который он ставит на столик, а потом отходит от детектива подальше, на расстояние в несколько длин тележки.

Детектив Старк ничего не замечает. Она разглядывает поднос и выбирает бабушкину чашку, что меня бесконечно беспокоит, но что поделать.

– Хуан Мануэль, – говорю я, поднимаясь с дивана, – пожалуйста, садись на мое место.

Мне очень хотелось бы предложить ему стул, но увы, больше стульев у меня нет.

– Не надо, не надо, – отнекивается он. – Пожалуйста, сиди, Молли. Я постою.

– Хорошая мысль, – говорит детектив Старк. – Тем меньше шансов, что она снова упадет в обморок.

Я опускаюсь обратно на диван.

Детектив кладет себе в чашку сахар, помешивает, затем продолжает:

– Когда мы сегодня вошли в номер Блэков, внутри находился бармен из отельного ресторана, Родни Стайлз, и двое его сообщников.

– Два внушительных джентльмена с интересным набором татуировок на лице? – уточняю я.

– Да. Вы их знаете?

– Я думала, что они гости отеля, – говорю я. – Мне сказали, что это друзья Хуана Мануэля.

Едва произнеся эти слова, я немедленно жалею об этом.

Такое впечатление, что мистер Престон может читать мои мысли, потому что он немедленно говорит:

– Не волнуйся, Молли. Детектив Старк все знает про Родни и про то, что он шантажировал Хуана. И про… насильственные действия в отношении него тоже.

Хуан Мануэль неподвижно стоит перед входом в кухню. Я знаю, каково это – когда тебя в твоем же присутствии обсуждают так, как будто тебя вообще нет.

– Молли, вы можете рассказать детективу Старк, почему вы прибирали номера для Родни всякий раз, когда он просил? Просто расскажите всю правду, – говорит Шарлотта.

Я смотрю на Хуана Мануэля. Без его согласия я больше ни слова не произнесу.

– Все нормально, – говорит он. – Ты можешь рассказать им об этом.

Тогда я принимаюсь объяснять все с самого начала: как Родни солгал, сказав мне, что Хуан Мануэль – его друг и что ему негде жить, как я, даже не подозревая, что именно убираю, по его просьбе убирала номера, как он обманывал меня – и как он использовал Хуана Мануэля.

– Я понятия не имела о том, что на самом деле происходило в этих номерах каждую ночь. Я не подозревала, что с Хуаном Мануэлем жестоко обращаются. Я думала, что помогаю другу.

– Но почему вы ему верили? – спрашивает детектив Старк. – Почему вы верили Родни, когда было совершенно очевидно, что в деле замешаны наркотики?

– Что очевидно вам, детектив, не всегда очевидно всем остальным. Как говорила моя бабушка, «мы все разные, но все равно одинаковые». Правда заключается в том, что я доверяла Родни. Я доверяла человеку с гнильцой. – (Хуан Мануэль продолжает стоять неподвижно, как соляной столб, у входа в кухню.) – Родни пользовался мною и Хуаном, чтобы самому быть невидимым, – говорю я. – Теперь я это понимаю.

– Вы правы, – отзывается детектив Старк. – Впрочем, мы его взяли. В номере обнаружилось большое количество бензодиазепина и кокаина. Мы поймали Родни в буквальном смысле со всем этим богатством в руках. – (Я думаю о «бензинках» Жизели в бутылочках без наклеек, поставщиком которых, по всей вероятности, был Родни.) – Мы обвинили его в нескольких преступлениях, связанных с наркотиками, в незаконном хранении огнестрельного оружия и в нападении на сотрудника полиции.

– В нападении на сотрудника полиции? – говорю я.

– Когда мы открыли дверь номера, он вытащил пистолет. Той же марки и модели, как тот, который мы изъяли из вашего пылесоса, Молли.

Мне трудно это представить – Родни в своей белоснежной рубашке с закатанными рукавами, с пистолетом вместо бокала пива в руке.

Хуан Мануэль замечает то, чего не замечаю я.

– Вы упомянули несколько обвинений. Но среди них нет обвинения в убийстве.

Детектив Старк кивает:

– Мы также предъявили Родни обвинение в убийстве мистера Блэка первой степени. Но, если уж начистоту, нам понадобится ваша помощь, чтобы это обвинение подтвердилось. Есть вещи, которые мы до сих пор не можем понять.

– Например? – подсказывает Шарлотта.

– Когда мы впервые появились в номере Блэков в тот день, когда вы обнаружили его мертвым, Молли, нигде во всем номере не было отпечатков пальцев Родни. Да и вообще ничьих отпечатков. А на шее мистера Блэка были обнаружены следы вашего чистящего средства.

– Это потому, что я проверяла его пульс. Потому что…

– Да. Мы знаем, Молли. Мы знаем, что вы его не убивали.

И тут до меня доходит:

– Это моя вина.

Все взгляды устремляются на меня.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает мистер Престон.

– То, что вы не смогли обнаружить нигде отпечатки пальцев Родни. Когда я убираю номер, я оставляю его в безупречном состоянии. Если Родни когда-либо переступал порог этого номера и оставил там отпечатки своих пальцев, я уничтожила бы их, даже не подозревая об этом. Я хорошая горничная. Может быть, даже слишком хорошая.

– Возможно, вы правы, – говорит детектив Старк и улыбается, но не настоящей улыбкой, не той, которая доходит до глаз. – Мы хотели бы знать, известно ли вам что-либо о местонахождении Жизели Блэк. После того как мы арестовали Родни, мы бросились в ее номер, но ее там уже не было. Судя по всему, она увидела, как мы оцепили отель, и поспешила скрыться. Она оставила в номере записку на бланке отеля.

– И что там было написано? – интересуюсь я.

– Там было написано: «Спросите горничную Молли. Она вам все объяснит. Я этого не делала. Родни и Чарльз = ЛДН».

– «ЛДН»? – переспрашиваю я.

– «Лучшие друзья навеки», – расшифровывает Шарлотта. – Она имеет в виду, что Родни и Чарльз были сообщниками.

– Да, – подтверждает Хуан Мануэль. – Они были сообщниками. – Все поворачиваются к нему. Он продолжает: – Родни и мистер Блэк много говорили по телефону. Иногда спорили. О деньгах. О поставках, территориях и сделках. Все всегда думают, что я ничего не слышу, но я-то не глухой.

Детектив Старк разворачивает свой стул к Хуану Мануэлю.

– Мы были бы очень заинтересованы в том, чтобы взять у вас свидетельские показания, – говорит она.

На лице Хуана Мануэля появляется выражение тревоги.

– Они не собираются обвинять вас, – говорит Шарлотта. – Или депортировать. Им известно, что вы жертва. Все, что им необходимо, – это ваша помощь, чтобы осудить преступника.

– Совершенно верно, – подтверждает детектив Старк. – Мы понимаем, что вас принудили к сотрудничеству с Родни шантажом и угрозами и что вы подвергались… физическому насилию. И нам известно, что у вас было разрешение на работу, которое истекло.

– Оно не просто истекло, – говорит Хуан Мануэль. – Оно утекло в Родни.

Детектив Старк склоняет голову набок:

– Что вы хотите этим сказать?

Хуан поясняет, что Родни связал его с иммиграционным адвокатом, который взял у него деньги и пропал.

– Этот «адвокат»… У вас есть его имя?

Хуан кивает.

Детектив качает головой:

– Похоже, у нас тут еще одно уголовное дело.

– Хуан, если вы выступите ключевым свидетелем в деле против Родни, возможно, мы сможем поймать и этого так называемого адвоката. Пока он не проделал то же самое с другими людьми.

– Никто больше не должен от него пострадать, – говорит Хуан Мануэль.

– Это верно. И, Хуан, – говорит Шарлотта, – мой партнер Гарсиа занимается в нашей фирме иммиграционным законодательством. Если хотите, я могу вас с ним познакомить, может, у него получится восстановить ваше разрешение на работу.

– Я хотел бы с ним поговорить, да, – отвечает Хуан Мануэль. – У меня множество опасений – мистер Сноу, например. Он знает, что я сделал. Он знает, что я молчал, когда должен был говорить. Он наверняка меня уволит.

– Не уволит, – подает голос мистер Престон. – Ты нужен ему, как никогда.

– Как и всем нам, – добавляет детектив Старк. – Нам нужно, чтобы вы подтвердили, что Родни и мистер Блэк управляли из отеля наркокартелем, что они использовали вас и подвергали насилию. Возможно, с вашей помощью нам также удастся выяснить, что толкнуло Родни на убийство. Он настаивает, что невиновен в убийстве. Признаёт все обвинения, связанные с наркотиками, а всякую причастность к убийству отрицает. Пока.

Хуан Мануэль некоторое время молчит. Потом произносит:

– Я помогу вам, если смогу.

– Спасибо, – говорит детектив Старк. – Молли, вы располагаете еще какой-то информацией про Жизель? У вас есть какие-нибудь соображения относительно того, где она может быть?

– Она появится, когда будет готова, – говорю я.

– Будем надеяться, – отвечает детектив Старк.

Я представляю себе, как Жизель где-нибудь на далеком пляже с белоснежным песком просматривает новости на своем телефоне и читает про арест Родни. Она узнает, что я больше не подозреваемая. Что она тогда станет делать? Свяжется с полицией? Или решит оставить все в прошлом? Будет пробивать путь к кошельку очередного состоятельного мужчины или действительно повзрослеет и изменится?

Я никогда особенно не разбиралась в людях. Я вижу правду слишком поздно. Как сказал Хуан Мануэль, иногда приходится сделать что-то плохое, чтобы потом сделать что-то хорошее. Быть может, на этот раз Жизель сделает что-то хорошее. А может, и нет.

– И что теперь будет? – спрашиваю я. – С Хуаном Мануэлем? И со мной?

– Ну, – отвечает детектив Старк. – Вы свободны. Все обвинения с вас сняты.

– Но я по-прежнему безработная? – спрашиваю я.

При мысли об этом у меня возникает такое ощущение, как будто я лечу с высокой скалы навстречу неминуемой гибели.

– Нет, Молли, – говорит мистер Престон. – Ты не лишишься своей работы. Вообще-то, мистер Сноу собирался лично поговорить об этом с тобой и с Хуаном Мануэлем.

– Правда? – не верю я. – Он не уволит никого из нас?

– Он сказал, что вы оба образцовые работники и что вы олицетворяете собою дух «Ридженси гранд», – говорит мистер Престон.

– А как же суд? – спрашиваю я.

– До него еще далеко, – говорит Шарлотта. – К нему надо будет готовиться, и это займет не один месяц. Но надеюсь, сотрудничая с детективом Старк и ее командой, мы сможем надолго отправить Родни за решетку.

– Поделом ему, – замечаю я. – Он лжец, насильник и мошенник.

– И убийца, – добавляет мистер Престон.

Я ничего не говорю.

– Детектив, – произносит Шарлотта, – я вижу, что моя клиентка устала. Денек у нее сегодня выдался тот еще, учитывая, что еще утром ее ошибочно обвинили в убийстве, а сейчас она пьет чай у себя в гостиной со своим обвинителем. Вы хотите еще что-то ей сказать?

Детектив Старк прокашливается.

– Только что я… э-э… сожалею, что вас… задержали.

– Это очень мило с вашей стороны, детектив, – отвечаю я. – Надеюсь, вы вынесли из этой ситуации важный урок.

Детектив Старк принимается ерзать на своем стуле, как будто уселась на острую кнопку.

– Прошу прощения? – переспрашивает она.

– Возможно, вы поспешили с выводами относительно меня. Вы ожидали определенных реакций, которые считаете нормальными, а когда не получили их, заключили, что я виновна. Не зря же говорят: поспешишь – людей насмешишь.

– Однако, – хмыкает она.

– Бабушка всегда говорила: «Век живи, век учись». Может быть, в следующий раз вы не станете спешить с выводами.

– Мы все разные, но все равно одинаковые, – добавляет Хуан Мануэль.

– Гм, – говорит детектив Старк. – Наверное.

С этими словами она поднимается, благодарит нас за уделенное ей время, надевает ботинки и уходит.

Как только дверь закрывается, я задвигаю ржавый засов и с огромным облегчением вздыхаю.

Я оборачиваюсь и вместо пустоты вижу у себя в гостиной лица трех своих друзей. Все они улыбаются – той улыбкой, которая доходит до глаз. Впервые в жизни я, кажется, понимаю, что значит настоящий друг. Это не просто тот, кому ты нравишься, это тот, кто готов ради тебя на какие-то действия.

– Ну? – говорит мистер Престон. – Этот детектив за сегодняшний день получила столько щелчков по носу, что, я боюсь, может взорваться. Как тебе это все, Молли?

Я испытываю невыразимое облегчение, но это совсем не все.

– Я… я не очень понимаю, чем я все это заслужила, – говорю я.

– Вы ничего этого не заслужили, – говорит Шарлотта. – Вы невиновны.

– Я не о преступлениях. Я о той доброте, которую вы трое проявили по отношению ко мне – безо всякой причины.

– Для доброты не нужна причина, – говорит Хуан Мануэль.

– Ты прав, – кивает мистер Престон. – А знаешь, кто все время мне это повторял? – спрашивает он меня.

– Нет, – отвечаю я.

– Твоя старая бабушка.

– Она никогда не рассказывала мне, как вы познакомились, – говорю я.

– Ничего другого я от нее и не ожидал. – Он делает глубокий вдох. – Когда-то давным-давно мы были помолвлены.

– Вы были… что? – переспрашивает Шарлотта.

– Все верно, моя дорогая, у меня была жизнь и до тебя, жизнь, о которой ты очень мало что знаешь.

– Я не могу в это поверить, – качает головой Шарлотта. – И я узнаю об этом только сейчас?

– И что произошло? – спрашивает Хуан Мануэль, усаживаясь на опустевший стул детектива Старк.

– Твоя бабушка Флора, она была замечательной женщиной, Молли. Доброй и нежной. Она так отличалась от других девушек ее возраста, что я совершенно потерял голову. Я сделал ей предложение, когда нам обоим было по шестнадцать, и она сказала «да». Но ее родители никогда не позволили бы этого. Они были очень обеспеченными людьми, понимаешь? Она была намного выше меня по положению, но никогда не вела себя так.

Я удивлена тем, что слышу, поражена до глубины души. Но пожалуй, я должна была бы понимать, что у бабушки были свои секреты. Они есть у всех, у каждого из нас.

– Ох, Молли, твоя бабушка так сильно тебя любила, – говорит мистер Престон. – Ты не представляешь себе, насколько сильно.

– И вы с ней поддерживали отношения все эти годы? – спрашиваю я.

– Да. Она была дружна с моей женой Мэри. А время от времени, когда Флора попадала в беду, она звонила мне. Но настоящая беда разразилась давным-давно.

– Что вы имеете в виду? – уточняю я.

– Тебе никогда не приходило в голову, что у тебя был дед?

– Приходило, – говорю я. – Бабушка звала его мотыльком.

– В самом деле? – говорит он. – Вот уж кем-кем, а мотыльком он точно не был. Он никогда не упорхнул бы, если бы у него был выбор. Его вынудили. В общем, я его знал. Можно даже сказать, что мы дружили. А ты знаешь, как все стремительно может завертеться, когда ты молод и влюблен. – Мистер Престон умолкает и прокашливается. – В общем, оказалось, что Флора ждет ребенка. А когда это стало больше невозможно скрывать и обо всем узнали ее родители, они отвернулись от нее навсегда. Бедная девочка. Ей не было даже семнадцати. Она сама была ребенком. Поэтому ей и пришлось идти в услужение.

Мне очень трудно представить бабушку в настолько бедственном положении, потерявшую всех и всё. Я чувствую, как на мои плечи ложится невыразимая тяжесть, печаль, которую я не могу облечь в слова.

– Она была умница, твоя бабушка. Ее приняли бы в любую школу, – говорит мистер Престон. – Но в те времена ведь как было: если ты незамужняя женщина с ребенком, можешь попрощаться с мечтой об образовании.

– Так, папа, секундочку, – вмешивается Шарлотта. – Что-то тут не сходится. Кто был этот твой друг? И где он сейчас?

– По последним данным, которые у меня есть, у него сейчас своя семья, которую он очень любит. Но он никогда не забывал Флору. Никогда.

Шарлотта склоняет голову набок и смотрит на отца со странным выражением, которое я не до конца понимаю.

– Папа? – говорит она. – Ты больше ничего не хочешь нам сказать?

– Моя дорогая девочка, – отвечает он. – Думаю, я и так уже достаточно наговорил.

– А мою мать вы тоже знали? – спрашиваю я у него.

– Да. А вот она, я боюсь, была самым настоящим мотыльком. Твоя бабушка просила меня попытаться вразумить ее, когда она связалась не с тем парнем. Я пошел к ней, пытался вытащить ее из того притона, в котором она жила, но она меня не послушала. Твоя бедная бабушка… испытать такую боль… потерять ребенка таким образом…

Глаза мистера Престона наполняются слезами. Шарлотта берет его за руку.

– Твоя бабушка была такой хорошей, вот и все, – говорит мистер Престон. – Когда моя Мэри под конец очень мучилась, твоя бабушка пришла ей на выручку.

– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я.

– У Мэри были страшные боли, мне даже смотреть на нее было мучительно. Я сидел рядом с ней, держал за руку и повторял: «Пожалуйста, не уходи. Побудь со мной еще немного». Флора посмотрела на все это, а потом отвела меня в сторонку и говорит: «Ты что, не понимаешь? Она не оставит тебя, пока ты не скажешь ей, что пришло время».

Это именно то, что сказала бы бабушка. Я слышу в ушах ее голос.

– И что случилось потом? – спросила я.

– Я сказал Мэри, что люблю ее, и сделал так, как сказала Флора. Это было все, что было нужно моей жене, чтобы упокоиться с миром.

Мистер Престон больше не может удерживаться от рыданий.

– Ты все сделал правильно, папа, – говорит Шарлотта. – Мама очень страдала.

– Я всегда хотел отплатить твоей бабушке за то, что показала мне путь.

– Вы ей отплатили сполна, мистер Престон, – говорю я. – Вы пришли мне на помощь, и бабушка была бы вам бесконечно благодарна.

– О, это не я, – говорит мистер Престон. – Это Шарлотта.

– Нет, папа. Это ты настоял на этом. Ты убедил меня, что мы должны помочь молоденькой горничной, с которой ты работаешь. Кажется, я начинаю понимать, почему это было для тебя так важно.

– Друзья познаются в беде, – говорю я. – Бабушка очень вам благодарна. Вам всем. Будь она сейчас здесь, она сказала бы это вам лично.

Мистер Престон встает, и Шарлотта следует его примеру.

– Ладно, давайте не будем слишком сильно раскисать, – говорит он, утирая щеки. – Пожалуй, мы пойдем.

– День был длинный, – добавляет Шарлотта. – Хуан Мануэль, мы принесли вам вашу настоящую сумку из вашего шкафчика в отеле. Она в коридоре, у шкафа.

– Спасибо, – говорит он.

Меня вдруг охватывает сильнейшее беспокойство. Я не хочу, чтобы они уходили. А вдруг они исчезнут из моей жизни и никогда больше не вернутся? Такое уже случалось. Эта мысль немедленно приводит меня на грань нервного срыва.

– Мы ведь с вами еще увидимся? – спрашиваю я. Я не могу скрыть тревоги в своем голосе.

Мистер Престон фыркает:

– Куда ж мы денемся?

– Мы с вами будем видеться очень часто, Молли, – добавляет Шарлотта. – Мы должны подготовиться к суду.

– И потом, суд судом, а куда же мы теперь без тебя, Молли. Я старик, к тому же овдовевший, который немножко закоснел в своих привычках. Может, мои слова покажутся странными, но это пошло мне на пользу. Вся эта история. И все вы. Как будто у меня появилась…

– Семья? – подсказывает Хуан Мануэль.

– Да, – соглашается мистер Престон. – Как будто у меня появилась семья.

– А знаете, – говорит Хуан Мануэль, – в моей семье есть правило, что каждое воскресенье мы все вместе собираемся на ужин. Это то, по чему я больше всего здесь скучаю.

– Это очень просто исправить, – говорю я. – Шарлотта, мистер Престон, вы придете к нам в это воскресенье на ужин?

– Я буду готовить! – восклицает Хуан Мануэль. – Вы наверняка никогда не пробовали настоящую мексиканскую еду, такую, как готовит моя мама. Я устрою вам «Тур по Мексике». О, вам понравится!

Мистер Престон смотрит на Шарлотту. Та кивает.

– С нас десерт, – говорит он.

– И бутылка шампанского, – добавляет она. – Нам есть что отпраздновать!

Пока Шарлотта и мистер Престон обуваются, я стою в дверях и смотрю на них. Я не очень понимаю, как полагается прощаться с людьми, которые только что спасли тебя от пожизненного заключения в тюрьме.

– Ну, чего ты ждешь? – спрашивает мистер Престон. – Подойди, обними своего старого друга.

Я подчиняюсь, и ощущение, которое меня охватывает, становится для меня неожиданностью: я чувствую себя маленькой девочкой, которая обнимает большого теплого медведя.

Шарлотту я тоже обнимаю, и это приятно, но ощущается совершенно по-другому, как будто гладишь крылышко бабочки.

Они уходят рука об руку, и я закрываю за ними дверь. Хуан Мануэль стоит в дверях гостиной, переминаясь с ноги на ногу.

– Молли, ты точно не против, чтобы я сегодня остался у тебя ночевать?

– Точно, – говорю я. – Только сегодня. – И тут меня словно прорывает. – Ты займешь мою комнату, а я займу комнату бабушки. Я сменю простыни прямо сейчас. Я всегда отбеливаю и глажу постельное белье и держу наготове два запасных комплекта, и ты можешь быть абсолютно уверен, что ванную я регулярно мою и дезинфицирую. И если тебе понадобятся какие-нибудь гигиенические принадлежности, например мыло или зубная щетка, я…

– Молли, это хорошо. Я в порядке. Всё в порядке.

Мой словесный поток иссякает.

– Я не слишком-то уверенно чувствую себя в подобных ситуациях. Я знаю, как обращаться с гостями в отеле, но не в моем собственном доме.

– Ты не обязана обращаться со мной как-то по-особенному. Я просто буду стараться не шуметь и не устраивать беспорядка и помогать тебе, чем смогу. Ты любишь завтракать?

– Да, я люблю завтракать.

– Отлично, – говорит он. – Я тоже.

Я пытаюсь сама поменять простыни в моей комнате, но Хуан Мануэль мне не дает. Мы откидываем бабушкино покрывало с одинокой звездой и, сняв простыни, заменяем их свежими. Мы делаем это в четыре руки, пока он рассказывает мне про своего трехлетнего племянника Теодоро, который остался в Мексике и который всегда прыгал на кровати, когда Хуан Мануэль пытался застелить ее. Когда он рассказывает свои истории, они оживают у меня перед глазами. Я вижу маленького мальчика, который прыгает и играет. Такое ощущение, что он здесь, рядом с нами.

Когда мы заканчиваем, Хуан умолкает.

– Ладно. Я собираюсь спать, Молли.

– Тебе больше ничего не нужно? Может, чашку какао или туалетные принадлежности?

– Ничего не надо. Спасибо.

– Хорошо, – говорю я, направляясь к выходу из комнаты. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мисс Молли, – отзывается он, потом тихо закрывает дверь моей комнаты.

Я иду по коридору в ванную и там переодеваюсь в пижаму и медленно чищу зубы, трижды пропевая про себя «Happy Birthday», чтобы все до последнего моляра были вычищены как полагается.

Потом я умываюсь, пользуюсь туалетом и мою руки. После этого достаю из-под раковины «Виндекс» и быстренько протираю зеркало. Ну вот, мое отражение смотрит на меня сквозь безупречно чистое, без единого пятнышка, стекло.

Тянуть дальше нет смысла.

Пора.

Я прохожу по коридору и останавливаюсь перед дверью бабушкиной комнаты. Мне вспоминается тот день, когда я в последний раз закрыла эту дверь – после того, как коронер и его помощники вынесли бабушкино тело, после того, как я вымыла всю комнату от пола до потолка, выстирала постельное белье и заново застелила постель, после того, как я взбила ее подушки и протерла от пыли все ее безделушки до последней, после того, как я сняла с крючка за дверью ее домашнюю кофту, последний оставшийся предмет ее одежды, который я не выстирала, и, прижав к лицу, вдохнула знакомый запах, последнюю ее частичку, прежде чем отправить и ее тоже в корзину для грязного белья. Громкий щелчок закрывшейся двери был окончательным, как сама смерть.

Я протягиваю руку к дверной ручке. Я поворачиваю ее. Я открываю дверь. В комнате все точно так, как я ее оставила. Далтоновские фарфоровые статуэтки в пышных юбках застыли в танце на комоде. Оборки нежно-голубого подзора кровати безупречно чисты. На взбитых подушках ни одной складочки.

– Ох, бабушка, – произношу я вслух, и на меня обрушивается волна горя, настолько мощная, что она подхватывает меня и несет к бабушкиной кровати. Я ложусь на нее, внезапно ощущая себя потерпевшей крушение на маленьком плоту посреди бурного моря. Я обнимаю одну из ее подушек, утыкаюсь в нее носом, но я слишком хорошо ее выстирала. Бабушкин запах исчез. Ее больше нет.

В последний день ее жизни я сидела с ней. Она лежала там, где сейчас лежу я. Я перетащила кресло от входной двери – то самое, с подушкой безмятежности, – в комнату и поставила его рядом с кроватью. Неделей раньше я перенесла в комнату телевизор, поставив его на комод, чтобы бабушка могла смотреть документальные фильмы о природе и «Нэшнл джиографик», пока я на работе. Мне не хотелось оставлять ее одну – даже на несколько часов. Я знала, что ее мучают сильные боли, несмотря на то что она изо всех сил старалась это от меня скрыть.

– Моя дорогая девочка, ты нужна на работе. Ты – важная часть улья. Я тут в полном порядке. У меня есть мой чай и мои таблетки. И мой «Коломбо».

По мере того как шли дни, она становилась все бледнее и бледнее. И больше не напевала себе под нос. Даже по утрам она была совсем тихой, каждая мысль давалась с трудом, каждый поход в туалет превращался в путешествие века.

Я отчаянно пыталась образумить ее.

– Бабушка, давай вызовем «скорую». Давай поедем в больницу.

Она медленно качала головой; ее пушистые седые волосы дрожали на подушке.

– Не нужно. Со мной все в порядке. От боли есть таблетки. Я там, где хочу быть. Дом, милый дом.

– Но может, они смогут что-нибудь сделать. Может, доктора смогут…

– Ш-ш-ш, – говорила она всякий раз, когда я отказывалась слушать. – Мы дали обещание, ты и я. И о чем мы договорились насчет обещаний?

– Обещания должны быть выполнены.

– Вот именно, – говорила она. – Ты хорошая девочка.

В самый последний день боли резко усилились. Я снова попыталась убедить ее поехать в больницу, но все было напрасно.

– Сейчас будет «Коломбо», – сказала она.

Я включила телевизор, и мы стали смотреть очередную серию, или, вернее, я смотрела, а она лежала с закрытыми глазами, вцепившись в простыни.

– Я слушаю, – проговорила она совсем слабым шепотом. – Будь моими глазами. Рассказывай мне обо всем, что мне нужно видеть.

Я смотрела на экран и пересказывала происходящее. Коломбо опрашивал молодую жену пожилого миллионера, которая, судя по всему, не особенно-то и расстроилась, узнав, что ее муж, скорее всего, не является главным подозреваемым по делу об убийстве. Я описала ресторан, в котором они сидели, зеленую скатерть, то, как она двигала головой и ерзала на своем стуле. Я сказала бабушке, когда поняла, что Коломбо ее раскусил, – по выражению его лица, которое говорило, что он понял правду раньше, чем все остальные.

– Да, – выдохнула она. – Очень хорошо. Ты учишься понимать выражения лиц.

Примерно посередине серии бабушка заметалась. Ее лицо исказила гримаса боли, а по щекам потекли слезы.

– Бабушка? Как тебе помочь? Что сделать?

Я слышала ее судорожное дыхание. На каждом вдохе в груди у нее что-то булькало, словно вода в трубе.

– Молли, – выдавила она. – Пришло время.

На заднем плане Коломбо продолжал свое расследование. Он раскусил жену миллионера. Кусочки пазла были готовы сложиться в единое целое. Я убавила громкость.

– Нет, бабушка. Нет, я не могу.

– Можешь, – сказала она. – Ты обещала.

Я возражала. Я пыталась ее образумить. Я просила, я умоляла ее позволить мне позвонить в больницу.

Она ждала, когда буря моих эмоций уляжется. А потом повторила еще раз:

– Сделай мне чашку чая. Пора.

Я была так рада получить четкое указание, что вскочила на ноги. Я бросилась в кухню и заварила ей чай в ее любимой чашке – с пасторальной сценой – в рекордно короткое время.

Я вернулась в комнату и поставила чашку на прикроватный столик. Потом подложила подушку ей под спину, чтобы приподнять повыше, но, как бы осторожно я ни прикасалась к ней, она жалобно стонала, словно животное, попавшее в капкан.

– Мои таблетки, – сказала она. – Все, сколько осталось.

– Ничего не выйдет, бабушка, – сказала я. – Их там слишком мало. На следующей неделе выдадут новые.

Я снова принялась ее упрашивать. Я умоляла ее.

– Обещания надо…

Сил закончить фразу у нее уже не хватило.

В конце концов я сдалась. Я открыла флакончик и поставила его на край блюдца. Потом вложила ей в руки чашку.

– Высыпай их в чай, – сказала она. – Все, сколько есть.

– Бабушка…

– Прошу тебя.

Я высыпала остатки болеутоляющего в чай – четыре таблетки всего-навсего. Недостаточно. Следующий рецепт нам был положен только через пять дней. Пять дней мучительной агонии.

Сквозь слезы я посмотрела на бабушку. Она моргнула и взглядом указала на ложку на блюдечке.

Я взяла ее и принялась мешать чай, пока через минуту она не моргнула еще раз. Я прекратила мешать.

Превозмогая боль, она с огромным усилием приподнялась – ровно настолько, чтобы я смогла поднести чашку к ее посеревшим губам. Вливая в нее чай, я продолжала молить:

– Не пей. Не…

Но она выпила. Она выпила весь чай.

– Восхитительно, – прошептала она, закончив.

Потом она соскользнула обратно в подушки и сложила руки на груди. Ее губы слабо зашевелились. Она пыталась что-то сказать. Мне пришлось наклониться почти к самым ее губам, чтобы расслышать.

– Я люблю тебя, моя дорогая девочка, – сказала она. – Ты знаешь, что делать.

– Бабушка! – взмолилась я. – Я не могу!

Но я уже все сама видела. Я видела, как ее тело напрягается, в очередной раз сведенное судорогой боли. Ее дыхание становилось все более слабым, а бульканье – все более громким, как барабанная дробь.

Мы обо всем договорились. Я обещала. Она всегда была такой рациональной, такой разумной, и я не могла не исполнить ее последнее желание. Я знала, что это было то, чего она хотела. Она не заслуживала страданий. «Господи, даруй мне безмятежность, чтобы принять то, что я не могу изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость, чтобы отличить одно от другого».

Я взяла ее подушку безмятежности из кресла. Я положила подушку бабушке на лицо и держала ее там.

Я не могла заставить себя взглянуть на подушку. Вместо этого я сосредоточилась на бабушкиных руках, рабочих руках, руках горничной, так похожих на мои собственные, – чистые, коротко подстриженные ногти, мозолистые костяшки, тонкая, пергаментная кожа, голубые реки вен, на глазах замедляющие свой ток. Они один раз вскинулись, пальцы разжались и сжались, точно пытаясь ухватиться, дотянуться до чего-то, но было уже слишком поздно. Мы обо всем договорились. Так и не успев ни до чего дотянуться, они дрогнули и застыли. Расслабились. Прекратили борьбу.

Все это заняло не очень много времени. Когда она затихла, я убрала подушку и крепко прижала ее к груди.

На кровати лежала моя бабушка. Она выглядела так, как будто просто крепко уснула: веки сомкнуты, рот слегка приоткрыт, лицо безмятежное. Умиротворенное.

Сейчас, девять с лишним месяцев спустя, лежа без сна в ее постели через стенку от Хуана Мануэля, я думаю обо всем, что со мной произошло, о нескольких последних днях, которые перевернули мою жизнь с ног на голову.

– Бабушка, я так по тебе скучаю. Я не могу поверить, что никогда больше тебя не увижу.

«В любой ситуации считай плюсы».

– Да, бабушка, – произношу я вслух. – Это намного лучше, чем считать овец.