Идти оказалось недалече: Анюта привела тех к дому, стоящему за высоким кирпичным забором. Красные железные ворота захлопнулись перед носом Вани со Стешей. Впрочем, и кирпичный забор не казался мальчику таким уж великим препятствием… Просто незачем пока туда лезть. Обследовали ограду со всех доступных сторон — и удостоверились, что другого выхода из сада нет. Очень хорошо.

Ребята не стали торчать поблизости от нужного им дома, а принялись прогуливаться под акациями туда да сюда: но так, чтобы ворота оставались в поле зрения. Перед одним из домов, стоящим наискосок от замка, увидели небольшую толпу. Окна особняка были закрыты желтыми ставнями, а ворота опечатаны.

Потолкавшись между зеваками, ребята из разговоров поняли, что тут побывала милиция, что именно здесь жил бухгалтер, который держал девчонок в темном подвале.

Некоторые из любопытных, время от времени, так же, как они, подходили к дому с красными воротами. Тяжело было здесь находиться, а каково родителям?! А каково самой девочке!.. Но выхода у них не было: надо было дождаться, когда те выйдут.

Но никто из дома не выходил, зато друг за другом, почти одновременно, вошли двое мужчин, один‑то скоро наружу показался, другой оставался дольше. А тех всё не было…

Конечно, говорил Ваня, покамесь угостят, шанежек напекут, то да сё… Стеша ворчала, что и она бы не прочь шанежек‑то отведать. Деньги на прокорм у них были — но отлучаться отсюда ребята не могли, и по очереди караулить — тоже: вдруг да пока один побежит в магазин, те выйдут, а тому, кто в карауле останется, идти ведь придется за ними, и где его (и их) потом искать — этому, который за едой‑то отправится. Оставалось только ждать. В итоге прождали до темноты, а те — так и не вышли.

Надо было подумать о ночлеге — но опять‑таки от коттеджа ведь не отлучишься: они оказались привязаны к этому месту. В конце концов решили заночевать в саду, а с утра пораньше убраться; в такую‑то теплынь на улице спать — милое дело. Забрались на акацию, и с толстого сучка, — хотя порядком искололись, — перемахнули на кирпичный забор. Да уж, колючей проволоки на заборе не имелось — зато акация ее с успехом заменяла!

Ваня первым вниз соскочил — все ноги отбил, Стеша кувыркнулась в траву следом за ним.

Ребята двинулись вдоль забора по периметру, на задах дома увидели подходящие кусты жасмина — и направились туда. И вдруг из пахучих зарослей выскочил громадный ротвейлер… Они кинулись наутек, но знакомый голос позвал пса: «Полкан!» — и тот, скуля и хвостом повиливая, нырнул обратно в жасминовый куст. А оттуда показался… лешачонок! Стеша заорала: «Березай!», накинулась на полесового, принялась обнимать, целовать, Ваня присоединился к ней: ведь уж, казалось, навеки распрощались — а тут на тебе, опять вместе! А лешак только глазами хлопает. После на дом показывает, гуторит: «Гола плохая! Пещелы! Стеша и Ваня тут бай–бай?» Ребята, вытирая набежавшие слезы, кивают. Девочка отметила, что Березай «Р» не выговаривает, вот, дескать, ничего себе! Попытались разузнать у лешака о планах тех, но ничего, конечно, не добились.

Вытянулись в кустах на травке: пес Полкан, рядом лешак Березай, после двое людей. Хорошо в июньскую‑то ночь под жасминовым пологом!

Утром поднялись от криков: звали ротвейлера, тот повилял хвостом, дескать, что делать — завтракать пора, служба! Облизал Березаю харю и умчался. Ребята, поглядывая на забор, — надо было поторапливаться, чтоб их тут не застукали, — послали лешака за Полканом, дескать, как поест, приведи его сюда… Березай, сломя голову помчался выполнять приятное поручение, а ребята под прикрытием жасминового куста вскарабкались на забор — и… сверзились в крапиву.

Здесь был бугристый проулок, с тропкой посредине, ребята, ругаясь по–вороньи, выбрались на улицу, и, обогнув крайние дома, вернулись к воротам коттеджа. Неумытые, да грязные, да голодные, еще и в крапиве изжалились, а те в замке на перинах, небось, полеживают да разносолы едят… Что за несправедливость!

И ведь никуда не денешься!

Наконец дождались: те вместе с Березаем выметнулись из красных ворот, ребята тотчас спиной к ним поворотились — как вроде в рядошний дом стучатся. Держась на безопасном расстоянии, двинулись следом, — но тут Ваня заметил, что у Нави Кровохлебки нет в котомке, что за притча? А Стеше показалось, что рюкзачок у Адинапетс стал жидковат, как будто половина вещей из него вынута… Что это может означать? Только одно: те собираются вернуться в коттедж!

Нави, Адинапетс и Березай явно шли к тому месту, где куколка зарабатывала для них денежки. Ребята надвинули кепки пониже. Хорошо хоть вышли в такие места, где были лотки да киоски — здесь Ваня со Стешей, не теряя тех из виду, купили пирожков на завтрак да по бутылке сладкой воды. Десантница предположила, что те на месте преступления хотят повыведать насчет пропажи, только ничего, де, у них не выйдет… Куколка‑то у нас! Те подошли к Лотерейщику, поговорили с киоскершей, которая валюту меняла, постояли, постояли - да несолоно хлебавши двинулись дальше.

В толпе ребята подошли к тем совсем близко и подслушали, как они узнают у встречных о том, где тут ближайший телеграф. Им отвечали, далековато, де, надо ехать на таком‑то автобусе, до такой‑то остановки. Стеша дернула Ваню за руку, дескать, остановись, они отстали от тех, и девочка сказала, небось, де, тетке в Будённовск телеграмму хотят отбить, с днем рожденья поздравить, пока будут ездить — часа два пройдет, не меньше… И предложила такое, что Ваня только ахнул: если удастся — будет здорово! Но… мальчик ткнул в Стешин нос и рассказал про веснушки Адинапетс. Девочка хмыкнула:

— Она конопатая, я — нет, вот и отлично! Но я тоже скажу, как тебя можно от Нави отличить: у тебя волосы длиннее!

Но решили, что это дело поправимое…

Оставили тех идти своей дорогой — и ринулись на Блошиный рынок, где купили ножницы да коробку цветных карандашей. В крапивном проулке Стеша второпях обкорнала Ваню — теперь волосы у него были такой же длины, как у того. А мальчик оранжевым карандашом — по памяти — нарисовал на лице девочки 33 веснушки. Тут же обговорили примерный план действий. И — бегом к красным воротам.

Позвонили — их без разговоров впустили в коттедж. Теперь — если повезет — обиняком удастся выведать планы тех, а попутно по–человечески поесть. Ваня еще хотел с Кровохлебкой перемолвиться словцом, а Стеша мечтала ванну принять, дескать, мне всё кажется, что гробовым гноищем от меня несет, — если, де, поторопимся, за час успеем обернуться…

И — первым делом направились в ванную, как следует умылись с дороги, и Стеша не вынесла‑таки искушения — выгнала мальчика и полезла под душ. А Ваня покамесь отправился разыскивать комнату, где те ночевали, — решил заглядывать во все двери подряд, авось углядит Кровохлебку. Поднялся на второй этаж - там, небось, спальни‑то: две двери оказались заперты, а за третьей был человек… наверно, хозяин дома. Мужчина сидел в кресле и, уставившись в стенку, курил. Ваня поглядел на стену и глаза вытаращил — кругом оружие развешено: мечи, сабли, ножи, ружья, пистолеты… Ну и ну — почти как в оружейном подземелье Златыгорки! Ваня не знал, видел ли Нави эту коллекцию, поэтому сказал только одно:

— Здорово!

Мужчина кивнул, потом пригласил:

— Заходи, чего в дверях‑то стоять…

Ваня вошел — он не знал, как к мужчине обращаться, поэтому помалкивал, только на оружие смотрел. Тот сам заговорил:

— И всё же вы так ведь и не сказали, кем вам приходится этот человек?

Ваня насторожился: какой, де, человек? А мужчина ворчливо отвечает:

— «Какой–какой», конечно, капитан этот, который в чеченском плену…

Выходит, те уже успели доложить, зачем явились на Кавказ, вот ведь! Мальчик пожал плечами:

— Да он нам никто, просто… мы должны выкупить его — и всё…

— Это я уже слышал. Но ведь в плену много людей томится, почему именно он?

Ваня опять пожал плечами, он стоял, закусив губу и уставившись в стену: одна мысль забрезжила в нем… Он достал из котомки свой кинжал, вынул его из ножен и спросил, сколько может стоить этот нож… Солнечный луч скользнул по лезвию, высветив переплетение утконосых змеек. Мужчина заинтересовался: - Ну‑ка, ну‑ка! — унес кинжал к окошку, вертел и так и этак — и ножик и ножны, — наконец заговорил: — Я никогда такого не видывал! И даже не слыхал о таком… Узор какой странный! И металл какой‑то чудной… Мне кажется, нож чуть не доисторический, но этого не может быть — он отлично сохранился! Думаю, кинжал стоит очень дорого… Откуда он у тебя? Можно, я покажу его другу–историку?

Мальчик кивнул, но про то, где взял ножик, колоться, конечно, не стал. Ваня готовился задать свой вопрос:

— Скажите, а… 10000 долларов такой кинжал может стоить?

— Зови меня дядя Коля, я ж просил, — ввернул мужчина, и только потом ответил: — Думаю, что… да… Уж больно редкий!

И Ваня тогда воскликнул:

— Дядя Коля, купите его у меня!

— Ты… хочешь продать кинжал, чтобы выкупить капитана?

Мальчик кивнул. Мужчина почесал подбородок:

— Я ведь сказал, что поговорю со знакомыми чеченцами, можно ли еще иметь дело с этим самым Бароевым…

Но… если деньги будут на руках, всё будет гораздо проще, мы уже сможем договариваться… 10000 долларов! Конечно, я куплю у тебя кинжал — и разговоров быть не может… Вы… нам так помогли, что… Мы ведь уж не надеялись, мысленно похоронили ее… Ты оставишь мне кинжал, я сегодня же покажу его другу?

— Конечно, — кивнул Ваня, он услышал, что Стеша зовет его, извинился и понесся вниз по лестнице, перескакивая через три ступеньки разом, чуть шею не свернул. Ему не терпелось поделиться новостью с десантницей.

Стеша, вопреки логике, нахмурилась, потом сказала:

— Никогда не думала, что ножи стоят так дорого… — но, взглянув на вытянувшееся Ванино лицо: совсем не такой реакции он ждал, — проговорила:

— Ладно, чего ты — конечно же, я рада! Именно об этом мне и говорила… говорили, дескать, ты тот, без кого я не смогу выручить Егора Туртыгина… Только… обидно мне, ведь… мое ожерелье, если бы не превратилось в угли, тоже можно было бы продать… А теперь выходит, что тебе пришлось пожертвовать единственной памятью о… том месте.

— Ерунда, — сказал Ваня. — Мы и без кинжала не забудем про то, где были… про то, что с нами было…

Они вышли в холл и, уловив аромат жареной картошки, переглянулись…

— Тысячу лет не ела картошечки! — воскликнула Степанида Дымова.

— Я тоже!

По запаху живо отыскали кухню. А тут Анюта сидела, чаевничала, с ней еще одна женщина, которую звали Люба. А картошка стояла на плите — видать уж пожарилась. Увидав, какими глазами ребята глядят на сковородку, их тут же посадили за стол, вот, дескать, наголодались‑то, второй раз за сегодня завтракают, ешьте, ешьте, мол, а то тощие оба, как драные котята.

Из дальнейшего разговора ребята почерпнули массу полезных сведений, оказалось, что Анюта в доме прибирает, а Люба готовит, что хозяйку зовут Ирина Михайловна, хозяина — Николай Кузьмич, он бывший военный, а теперь коммерсант, фамилия их Соколовы, и у них шикарный меховой магазин неподалеку от рынка. И главное то, что их (вернее, конечно, тех) оставили в доме… Так хозяин распорядился, дескать, коль отказались от подарков, гостите, де, сколь хотите, вот добрый человек, всем доверяет, хотя они, конечно, так помогли, так помогли, что… Но дурачок, де, ваш, всё равно ведь на улице дрых, горбатого, де, могила исправит, видать, уж как привык всю жизнь, так и тут… Хоть вы, мол, и говорите, что вовсе не цыгане, а повадки‑то вас и выдают…

В коридоре второго этажа столкнулись с несчастной матерью Лины, — сразу узнали ее, хоть давно не видели, — кивнули. Она удивленно взглянула на них — но кивнула в ответ, ну да, она‑то их (то есть тех) утром, небось, видела… Но, впрочем, Ирина Михайловна почти и не замечала ребят, наверно, и веснушки Стеше можно было не подрисовывать… Пройдя мимо, женщина вдруг приостановилась и спросила: «Уже вернулись? Вроде к вечеру обещались… Узнали что‑нибудь?» — «Нет», — ответила на всякий случай Стеша, не зная, о чем идет речь. Но Ирина Михайловна уже поднималась кверху — витая лесенка вела, видать, в башню. А ребята перемигнулись: выходит, у них есть время до вечера — отлично!

Женщина остановилась возле какой‑то двери, постучала и позвала: «Лина, открой!» — но, ничего не дождавшись, подошла к перилам и жалобно проговорила: «Не открывает… Может, еще разок попробуете? Стеша, пожалуйста! Вдруг она с собой что‑нибудь сделает! Я этого не вынесу…»

Стеше с Ваней ничего не оставалось, как подняться на третий этаж. Постучали — за дверью было тихо. Женщина сказала, что она уйдет, чтоб не мешать, будет ждать внизу. Ребята покивали ей, но Ваня, которому не хотелось торчать под дверью, предложил разделиться — дескать, ты попробуй поговорить с Линой, а я всё ж таки пойду поищу Кровохлебку…

— Иди уж, ботаник, — ворчливо сказала десантница и, оставшись одна, позвала девочку по имени — та не отзывалась. Стеша поглядела в замочную скважину — ей померещилось, что оттуда тоже смотрят… Тогда она уселась под дверью и громко сказала:

— Знаешь, я ведь понимаю, каково тебе, сама была заложницей… Рассказать?

За дверью молчали, но Стеша продолжала:

— Боевики больницу захватили, а мы с Ванькой и Березаем там оказались…

И Степанида Дымова, глядя в пустоту, поведала про всё, что перенесла в Будённовске, остановившись на том, как боевики окликнули ее: «Эй, рыжая!» Стеша замолчала, за дверью было тихо — может, ее вовсе и не слушают… Но тут из‑за запертой двери раздался глуховатый голос:

— И что было дальше?

Но десантница не стала рассказывать про «дальше», а попросилась войти, после мгновений тишины дверь приоткрылась — на пороге появилась бледная светловолосая девушка в дымчатых очках, она посторонилась, и Стеша вошла.

Эта была как раз такая комната, какую, — правда, в прошлой жизни, — хотелось иметь Стеше, будто из журнала про гламурную жизнь. Девушка, точно чужая, стояла посреди картинной комнатки, как будто не знала, куда себя тут пристроить, темные очки были уставлены на Стешу. Криво усмехнувшись, Лина произнесла:

— То были боевики, чужие… А это — свой… Мы думали, что свой… После дискотеки хотел нас подвезти до дома, я же видела его на нашей улице — и поверила… А он усыпил нас — хлороформом — и запер в подвале, в наручниках держал, как преступниц… — девушка закатала рукава и показала кровавые браслеты на руках. — Это днем, когда его дома не было. А по ночам… Он заставлял нас танцевать, иногда мы танцевали ночи напролет… Он и на дискотеке нас выбрал, потому что мы лучше всех танцевали. А он не умел, рассказывал, что в школе на вечерах всегда стенки подпирал, боялся кого‑нибудь пригласить… Представь, он же старик — ему больше сорока! Оказалось, мы год провели в подвале — а мне казалось, прошла целая жизнь! Я чувствую себя дряхлой и грязной старухой, и… и… я ненавижу танцы! Никогда, никогда в жизни не стану танцевать! Никогда!

Назревала истерика, Стеша по себе знала, что, если выплакаться, будет легче… Может, и в этом случае слезы помогут…

Когда Лина успокоилась, Стеша промолвила, что тоже терпеть не может танцы… после одного случая, когда ей чуть не выкололи глаза… Правда, потом эта женщина, — то есть вила, — так вот, потом она стала для них троих помайчимой!

— А что это такое: помайчима?.. — помолчав, всё же купилась на незнакомое слово Лина.

— Названая мама. У меня ведь нет матери. И у Вани… И у Березая…

— А у меня есть, — вырвалось у девушки.

— Да, — кивнула Стеша. — И ты с ней не разговариваешь…

Лина ушла к окну, и, стоя спиной, произнесла:

— Понимаешь… мне стыдно… Мне так стыдно! Я боюсь коснуться ее, мне кажется… я ее запачкаю.

— Если бы я поднялась из гроба и мама была бы жива — я бы всё равно обняла ее, я бы не боялась ее запачкать, даже если бы вся насквозь пропахла гноищем… — на одном дыхании произнесла девочка. — И… и она бы не побоялась, что я запачкаю ее… Поверь!

— Ты… еще не знаешь всего — ведь… ведь у меня будет ребенок! — воскликнула Лина. — Выскочка из подвала… Дитя тьмы.

— Заугольник, — машинально проговорила Стеша.

— Что? — не дослышав, переспросила Лина.

— Это еще одна история… - заторопилась Стеша, испугавшись, что Лина обидится. - Я знала девушку, которую тоже держали в плену, — правда, не в подвале, — а в… башне и…

Но тут беседе помешали — Ваня просунул голову в дверь и позвал Стешу, дескать, это очень–очень важно… Степанида Дымова, которая после тяжкого разговора тоже чувствовала себя старухой, распрощалась с Линой. Но та остановила ее:

— Ты расскажешь, что было дальше, ну… там, в больнице? И про помайчиму? И… про девушку из башни?..

Стеша закивала: Ваня торопил ее, строя страшные рожи, указывая пальцем себе за спину и закатывая глаза — из чего девочка поняла, что те вернулись…

— Но, — обернулась она к Лине, — когда я надену другое платье, я не смогу говорить об этом… Не получится… Я буду рассказывать тебе о том, что случилось с нами, только если буду в черном платье…

— Почему? — удивилась девушка.

Но тут Ваня, до тех пор показывавший им одну свою голову, целиком очутился в комнате, захлопнул за собой дверь и прислонился к ней спиной — будто боялся, что сюда войдут… Стеша поняла, что дело плохо: видать, те тоже жили где‑то тут, на верхотуре. Ребята услышали «свои» голоса, конечно, и Лина их услыхала — Степанида Дымова умоляюще посмотрела на нее и прижала палец к губам, дескать, ни слова! Где‑то хлопнула дверь, голоса смолкли.

Стеша повернулась к девушке и ответила на невысказанный вопрос:

— Это страшная тайна, я… всё потом тебе объясню! А сейчас нам пора… И — помни, только если я буду в черном платье!

Лина кивнула. Ребята выскочили за дверь и рванули вниз по лестнице: второй этаж, первый… Но в холле их поджидала Ирина Михайловна:

— Ну… как?

Неужто им повезло — и хозяйка не видела, как те появились… с улицы!.. Может, куда‑нибудь отлучалась?.. Стеша, то и дело оглядываясь на лестницу, сказала:

— Не знаю, мне кажется, она захочет поговорить с вами… Попробуйте постучать… А может быть, дверь будет не заперта… И еще: вы знаете, что у вас… будет внук?

Женщина потрясла головой, как будто на нее что‑то сверху упало — и понеслась вверх по лестнице, а ребята, набрав полную грудь воздуха, ринулись к входной двери… Выбили поднос из рук Любы, оказавшейся не ко времени не в том месте, но не остановились, с разгона перескочили через осколки и выметнулись за дверь, а затем в два счета домчались до ворот — и вылетели на улицу. Только тут они выдохнули: «Уф!»